Когда удалятся берега

КОГДА    ОТДАЛЯТСЯ    БЕРЕГА

 
Леонид Порфирьевич жил на краю пригородного посёлка. Образ жизни он вёл замкнутый, а в свободное от хозяйских забот время любил поразмышлять о жизни или послушать старые пластинки. Ещё совсем недавно собственная жизнь представлялась размеренно текущей, безмятежной рекой, по обе стороны которой неспеша продвигались друг за другом давно не удивлявшие своими видами берега. Течение реки несло тихо, и ему казалось, что и сам он есть часть этого движения. И где-то там, впереди, уже собирались большие снежные тучи, чтобы укрыть глубоким слоем снега и берега, и эту реку.
Но с некоторых пор всё переменилось. С той стороны, откуда нужно было ожидать снега, вдруг повеяло теплом и весной…

А началось всё с того, что у поселкового магазина Леонид Порфирьевич познакомился с «новенькой». Ничего «такого» от себя давно уже не ожидал, а тут внезапно что-то открылось навстречу мягкой улыбке и приветливому взгляду … Говорила Вера Алексеевна (так звали "новенькую") негромко, не так, как поселковые, и заметно отличалась от местных своеобразной задумчивостью… Одним словом, всё в ней показалось Леониду Порфирьевичу очаровательным.
В тот день, вернувшись домой, он почему-то всё думал и думал о новой знакомой. А последующие случайные встречи наполняли образ новыми чертами, в которых находил Леонид Порфирьевич много достойного и всякий раз испытывал волнение от узнавания душевно близкого человека.
От серьёзного общения с женщинами Леонид Порфирьевич воздерживался уже лет пятнадцать, испытывая недоверие к этим непостоянным, капризным и иногда стервозным существам. Но тут было совсем другое! Вера Алексеевна не была ни капризной, ни тем более стервозной, наоборот, – удивительно подходила под идеальный образ, который за время долгой жизни  уже и затерялся в глубине души и памяти Леонида Порфирьевича, а тут вдруг вспомнился.
Поначалу у него появилась мысль, что неожиданно пробудившиеся чувства, возможно, так же неожиданно и исчезнут. Но скоро многие его привычки, такие как обсуждение хозяйских проблем с соседом Дмитрием Васильевичем или посещение собраний поселкового совета, или ещё что-нибудь стало казаться неважным и даже бессмысленным по-сравнению с его теперешним состоянием. Всё другое даже стало  мешать ему. Большую часть времени проводил он теперь в мечтаниях. Если приходилось, например, убирать от крыльца снег, то делал он это не только ради своего удобства, а и, вроде как, для Веры Алексеевны. Или, если разговаривал с кем-нибудь, то говорил словно и от лица Веры Алексеевны. Когда читал книгу, то читал будто бы вместе с ней…
Постоянное думанье об этой женщине накрывало тёплой волной удивления самому себе и возвышенной радости, и становилось важной приметой возможного будущего счастья. Скоро Леонид Порфирьевич понял, что появление Веры Алексеевны в его жизни и есть тот самый запоздалый подарок судьбы, о котором часто пишут в серьёзных романах. Он уже не сомневался, что скоро произойдёт что-то очень важное и судьбоносное. Произойдёт само собой, естественно, в определённый день или час. И счастья своего терпеливо ждал.

Так вот в один из весенних  дней он сидел на тёплом пригорке за посёлком и листал книгу. "...Что есть человек? – было написано во вступлении. - Его уникальность в том, что он ищет бессмертия  или, по крайней мере, не подверженного смерти смысла жизни…». Мысленно согласившись с этими словами, Леонид Порфирьевич откинул назад голову и поднял лицо прямо к солнцу. От яркого света в глазах сначала сверкнуло, затем потемнело. Постепенно солнечный свет успокоился  и стал ласково согревать кожу. В такую погоду особенно хорошо мечталось, и Леонид Порфирьевич представил себе, как в следующий свой визит к нему Вера Алексеевна непременно оценит и новые синие занавески, которые сшил он специально к этой весне, и золотистого цвета подсвечник, что принёс недели три назад, и в который поставил две симпатичные свечи: одну поменьше, другую побольше. И ещё он подумал, что жизнь его в последние годы имеет своё точно определённое содержание – это было чувство влюблённости в Веру Алексеевну.

Слабый ветерок принёс из ближнего леса птичье щебетание и Леонид Порфирьевич улыбнулся. Весну он любил. Она возвращала ослабшие за зиму надежды, с новой силой оживали прежние чувства, мысли снова становились возвышенными. Это весеннее настроение было похоже на облако, которое двигалось вместе с ним. Когда оно тесно-тесно обволакивало и тело и душу, он закрывал глаза, и видел такие тёплые картины про себя и Веру Алексеевну, что рассказать о них не смог бы никому…
Он улыбнулся себе, встал и направился в посёлок.
Весна и в самом деле была хорошая, понятная, и Леонид Порфирьевич чувствовал, как растёт в нём уверенность, что именно эта весна станет самой счастливой в его жизни.
Он так задумался, что споткнулся о земляную кочку, спугнул ватагу воробьёв, и та, шумно взлетев с кустарника, засуетилась у тропинки. Вновь зашаливший ветерок растрепал на висках волосы и пробежал вперёд. Леонид Порфирьевич разом вернулся в весенний мир и заметил, что дошёл уже до дома Веры Алексеевны. На зиму та уезжала в город, но вот уже весна, и, возможно Вера здесь? Он ещё не успел посмотреть, снят ли с двери дома навесной замок, как из-за поворота на главную улицу  выехал «москвич». Что-то в нём сразу не понравилось Леониду Порфирьевичу – недавно помытый и ещё не запылившийся, тот слишком ярко сверкал на солнце. Перед домом Веры Алексеевны автомобиль неожиданно остановился, из распахнутой дверцы высунулся букет в яркой малиновой упаковке, а следом и хозяин автомобиля. Громко хлопнув дверцей и покрутив букет в руках, он решительно направился прямо к калитке.
Леонид Порфирьевич замер. От пальцев его ног пошла вверх холодная волна, и на её гребне он успел сообразить, что нужно поскорее уйти от этого места, да подальше, пока никто не заметил его присутствия здесь и именно сейчас. Он резко повернул назад и стал торопливо переставлять ставшие вдруг непослушными ноги. Но двигался будто бы слишком медленно,  как  через какой-нибудь сон…
Увидел шедшую навстречу Филипповну.
- День добрый, Леонид Порфирьевич! Всё читаем? - в глазах смешинка.
-  Да... – услышал он свой неуверенный голос.
-  Огородом пора заниматься. Не копал ещё?
-  Успею…
- А Верка приехала, быстрей в огород побежала. Соскучилась, поди, в городе-то по земельке...
-  А...
Мысленному взору Леонида Порфирьевича  представилась вдруг спина  городского гостя – широкая и  сильная, и в этот миг он вспомнил даже, что на том был серого цвета пиджак, из-под которого виден был  белый воротничок рубашки, совсем как у жениха.
- Чего тебе скажу по секрету, - продолжала Филипповна. - Бабы говорят, за ней в городе хахаль приударился, всю зиму замуж звал. Вот. Верке, значит, повезло. Уедет скоро Верунчик наш. А может, и не уедет. Как думаешь?
Тут Филипповна увидела автомобиль и бросила хитрый взгляд на Леонида Порфирьевича:
               - Ну да я пойду уж.
Провожая её взглядом, Леонид Порфирьевич стоял и крутил в руках книгу. Рядом тянулась к понравившейся травинке пегая коза и, натягивая узловатую верёвку, недовольно встряхнула головой, потом равнодушно и глупо поглядела прямо в глаза и проблеяла  какой-то полузвук.
- Эй, Порфирьич! – услышал он голос и обернулся. Это был Николай. Он приобрёл в посёлке домик и держал вместо дачи. Вместе с незнакомым мужчиной он шёл по дороге. К Леониду Порфирьевичу вновь вернулись досада и раздражение, что именно сейчас, когда ему нужно было срочно подумать, появились тут все эти люди, поэтому он старался не смотреть приблизившимся мужчинам в глаза.
- Слышь, Порфирьич, у тебя ключ газовый «тройка» был. Одолжи, а?
Леонид Порфирьевич кивнул.
- Лады. А то у меня наверху давление совсем упало… Моя там капусту высадила, эту, как её, кольраби, что ли? Чудная такая! Но, говорят, полезная очень.
- А, брехня всё это, - прервал его приятель, - если нарядная, то, скорее всего бестолковая. А бабы, сам знаешь, на нарядность падкие. Подавай им чего-нибудь этакого, чтобы не как у других.
- Мы когда старую дачу продали, моя зареклась ни за что больше огородом не заниматься. Всё ворчала - на кой мне это надо? Сколько души в неё вложишь, а толку часто кот наплакал. А я вот без этого не могу! Мне без этого как-то не по себе, понимаешь?
Приятели разговаривали друг с другом, не обращая внимания на Леонида Порфирьевича. Тот  шёл рядом и молчал.  Потом немного отстал. Уже уйдя далеко вперёд и обернувшись, Николай прокричал ему: «Ну что, Порфирьич, договорились?», - и тот, махнув в ответ рукой, свернул в свой проулок.

У крыльца дома он потоптался немного и вошёл. Заглянул в комнату, походил без цели туда-сюда и встал у окна. Стоял так несколько минут, теребил новую занавеску, смотрел на улицу и всё никак не мог начать думать. Снова вышел на крыльцо, опять постоял немного и зачем-то пошёл в сторону овражка.
Только теперь он заметил, что весна словно вся прошла, и внезапно пришла осень, и под ногами шуршит не песок, а опавшие листья. Воздух вокруг поредел, дышать было тяжело. Одолевала досада, что случай поставил его в такое неожиданное положение и теперь нужно что-то решить и что-то предпринять.
Он спустился к ручью и присел на пень.  Снял с головы кепку, положил на колени и стал смотреть на воду. Течения в этом месте почти не было, только у самого берега зажатая камушками и стебельками вода тихонько толкалась и двигалась. Она то огибала травинки, то выплёскивалась из-за камушков. Зацепившаяся за стебелёк шапочка одуванчика покачивалась и  всё никак не могла ни отцепиться и прибиться к берегу, ни плыть дальше.  Леонид Порфирьевич сидел и терпеливо ждал, когда в душе его появится  какая бы то ни было ясность. Вдруг вспомнилась прошедшая зима и тихая, как январское  утро, тоска. Зимой он рано ложился и как следует укутывался одеялом, чтобы подольше сохранить своё внутреннее тепло: чувства его в это время пребывали где-то в состоянии полуснов, но он не тревожил их, знал, что те имеют особое право на собственную жизнь, и жизнь эта часто продолжалась в снах. Во сне приходила к нему Вера Алексеевна. Проснувшись посреди такого приятного сна, Леонид Порфирьевич немедленно закрывал глаза, чтобы не дать ему выплыть в холодный воздух комнаты и потеряться, а старался вернуть и продлить. Потом он долго удерживал такой сон в дневной своей памяти, любовался и радовался ему…

Он вынырнул из задумчивости от комариного укуса. Солнце уже опускалось к горизонту, жёлтая шапочка одуванчика всё же уплыла. Леонид Порфирьевич наклонил голову немного в бок, прислушался к себе, но внутри всё настороженно молчало.
Тогда он встал и пошёл вокруг посёлка: мимо заброшенного телятника и дальше через поле. Обогнул маленькое болотце, овражек.  Он всё шёл и шёл, и ждал, когда же к нему придёт ощущение безразличия или, быть может, гнева, что было бы, наверное, естественным в его положении.
Так прошёл час, а он всё продолжал идти. Появилась отдышка, и он наконец-то остановился на пригорке. Уже сумерничало. Леонид Порфирьевич посмотрел вниз и увидел посёлок. Ему представились его жители: маленькие, еле заметные. Крохотной точкой он разглядел как будто бы и себя, почти неразличимого среди всего остального. Потом увидел себя как будто крупнее, словно глаза его стали видеокамерой, нашёл взглядом дом Веры Алексеевны, автомобиль и подумал, что всё его будущее оказалось перед непреодолимой стеной и что теперь, видимо, придётся отпустить все свои чувства и надежды.
Подумав об этом, он посмотрел вокруг. Вообразил, как невесёлые его мысли покинут голову, развеются ветром, а потом опустятся куда-то в травы, затеряются, и его непонятное положение изменится. Он даже внутренне приготовился встретить душевную опустошённость. Нужно было только немного подождать и каким-то образом закрыть ту дверку, что вывела его в мир сердечных чувств. Он представил, как запретит себе вспоминать о Вере Алексеевне, как разум его будет оставаться холодным и рассудительным, и как он всё забудет и заживёт по-прежнему.
Он стоял неподвижно и терпеливо ждал, когда придёт освобождение. Но оно не приходило. Потому ли, что Леонид Порфирьевич не знал, как это сделать, или потому, что вдруг разделился на несколько частей и услышал голос одного из получившихся Леонидов Порфирьевичей, и тот вроде бы сказал, что без прежних-то чувств он будет уже и не совсем он. Другой Леонид Порфирьевич не нашёлся, что ответить: к воображаемому присутствию Веры Алексеевны рядом он действительно привык и представить себя без этого никак не мог.
- Да, да… - робко и грустно согласился он и виновато опустил голову. Но подумал, что, расставшись со своими чувствами, перечеркнув все надежды и мечтания, он вроде бы предаст и самого себя, и Веру Алексеевну. И это было бы не только грустно и больно, но и не совсем честно. И тут он неожиданно вспомнил, что ведь неизвестно, чем там всё закончилось у Веры Алексеевны! Ведь, может быть, она не приняла ни букета, ни городского гостя! «Да, да…», - смелее стал развивать свою мысль прежний Леонид Порфирьевич. – Конечно, это, скорее всего, так! Ведь были же встречи, были слова, было предчувствие хорошего!»  И мысль, что почти ничего не изменилось, начала шириться и светить ярче и ярче, а все прежние мысли стали казаться глупой выдумкой. Он вспомнил, как прошедшим летом Вера Алексеевна пришла к нему посмотреть его коллекцию пластинок. Он угощал её зелёным чаем и чувствовал неловкость, потому что в доме было не прибрано. И кот всё время лез на колени… А Вера Алексеевна сказала, что ей нравится этот дом, но здесь не хватает хорошей хозяйки. А Леонид Порфирьевич, осмелев, сказал, что если так, то пусть не сомневается и перебирается к нему, и что такая хозяйка в доме - всегда радость. А Вера Алексеевна в ответ засмеялась: «Кто знает, кто знает…», - и сказала, что любит музыку Шопена и «Жаль, что у Вас нет» и обещала принести… А потом Леонид Порфирьевич два месяца дожидался визита и по-смешному робел, проходя мимо её дома. А Вера Алексеевна пришла только в сентябре… Они слушали Шопена, и он был счастлив. Вера Алексеевна улыбалась ему, и казалось, что весь воздух вокруг наполнен был молчаливым взаимным согласием… Потом всю зиму он вспоминал ту встречу и все свои слова, и как вёл себя достойно и прилично.
Вспомнив обо всём этом, он облегчённо вздохнул и стал спускаться вниз. Будущее снова представилось ему светлым, и он увидел картину, как они с Верой Алексеевной непременно поедут на Волгу, возьмут в прокат лодку и поплывут по реке. Вокруг будет радостно звенеть воздух, солнце поднимется в самую высь, а рядом будут продвигаться луговые, все в цветах берега. И разве может хоть что-то с этим сравниться?
Леонид Порфирьевич шёл и ничего не замечал вокруг: не замечал, что поднялся нехороший ветерок, что небо стало темнеть, и что собирается гроза.
И тут он вдруг подумал, что предположение, сделанное им несколько минут назад, тоже ничем нельзя подтвердить! И сразу же рассудительный Леонид Порфирьевич цинично назвал его чувства к Вере Алексеевне смешной и постыдной причудой. Да ещё обозвал «старым пнём».
Прежний Леонид Порфирьевич замедлил шаг. Воображение вдруг показало ему, как Вера Алексеевна улыбается сейчас городскому гостю, как достаёт из шкафа красивую вазу, как ставит в неё цветы… вот наклоняется, чтобы вдохнуть аромат, вот волосы её падают вперёд, закрывают лицо… И так она очаровательна, так желанна! И всё, о чём Леонид Порфирьевич мечтал так долго и так сильно, сбывается… сейчас не с ним! Сколько было потрачено душевных сил, сколько переживаний, сколько надежды! «Неужто всё было напрасно? – в отчаянии спросил он самого себя. - Неужели всё было чудачество и, возможно, просто помутнение рассудка?» Ему захотелось повернуть время вспять, хотелось оказаться у заветной калитки раньше городского гостя и успеть сказать главные слова, и чтобы всё стало так, как он думал, как желал! А что теперь? Теперь при встрече с ним Вера Алексеевна непременно разгадает его сумятицу и все нехорошие мысли, возможно, даже посмеётся над ним или, что ещё хуже, пожалеет! И, увлечённая своим новым положением, начнёт собираться в город.  Боже мой, подумалось Леониду Порфирьевичу, ведь он, возможно, не увидит Веру Алексеевну  уже никогда!
Оглушённый этой мыслью он остановился. Над головой с сухим треском прорвался и покатился по небу гром. Леонид Порфирьевич стоял и чувствовал, как обида на сложившиеся обстоятельства, жалость к самому себе – всё  собирается в сухой горловой комок, и он вот-вот расплачется, не стесняясь ни себя, ни своего бессилия. Ведь все эти годы он и жил только ожиданием счастья, да и само это ожидание тоже было счастьем, и вернуть теперь ничего было нельзя.  Что он? Кто он, чтобы заставить Веру Алексеевну ответить ему взаимностью?.. Нет у него ни такого права, ни возможности. И, видимо, нужно всё-таки уступить. Да, да, уступить, - смиренно подумал он, - и это будет лучшее, что можно сделать. Конечно, размышлял Леонид Порфирьевич дальше, он будет тосковать и мучиться… "И пусть", - отвечал он самому себе. Мысль такая даже показалась ему жертвенной и очень благородной. И он уже готов был её принять, но какое-то слабое неверие мешало этому, словно было в таком решении что-то неискреннее, вычитанное в дешёвом романе…
Он устало опустил голову. Так, видимо, всё и было задумано свыше. И, быть может, сам он тоже виноват в случившемся? "Виноват, виноват, - отвечал он себе, -  и своею нерешительностью и слишком хорошими мечтами. Но зачем, зачем тогда всё это было нужно? Какой теперь смысл во всём?.."
Он беспомощно посмотрел по сторонам и не увидел ничего.
В этот миг он почувствовал, как от него отделилась, словно выдох, маленькая и невесомая частичка. Она неподвижно замерла в воздухе, потом поплыла вперёд. Была она не плотью, а чем-то совсем иным, чем - Леонид Порфирьевич не мог понять. Но было той частичке почему-то очень хорошо и спокойно среди грозовой темноты, среди душевных смятений, среди всего-всего. Лёгкая, она  поднималась всё выше и выше. И Леонид Порфирьевич, посмотрев вокруг, увидел вдруг, что на самом деле ничего, почти ничего не изменилось: ни его чувства, ни образ Веры Алексеевны, которая была такая же хорошая, просто замечательная. И ещё он откуда-то знал, что она так же будет приходить к нему в снах… Знал, что когда сам он будет смотреть на звёздное небо, то будет смотреть вместе с ней, что если ему вдруг придётся загрустить, то рядом непременно окажется Вера Алексеевна. А когда он уйдёт за посёлок и, сидя, на тёплом пригорке, поднимет лицо прямо к солнцу, Вера Алексеевна тоже будет рядом… И тут он понял, что всё это есть хорошая, настоящая правда. Потому что от неё всё вставало на свои места, не путалось, не разбегалось, а укладывалось в душе новым порядком. И ещё Леонид Порфирьевич чувствовал, как внутри него начало вырастать что-то большое и тёплое. Оно ширилось, растекалось, заполняло собой каждую клеточку, каждую вену, и вместо прежней слабости он ощутил вдруг, что это какая-то новая сила. И ещё откуда-то он знал теперь, что именно эта сила спасает человека в минуты отчаяния, что только она держит весь мир в гармонии, и благодаря ей человек познаёт истинную радость, - не мимолётную, не кратковременную, а большую, как жизни многих поколений, и высокую, как небесный свод. И сила эта была Любовь. Любовь к человеку, любовь к жизни. И Леонид Порфирьевич верил ей, как верил в окружавший его сейчас воздух, как верил в землю, на которой сейчас стоял. И будто приклонившись перед этой небывалой силой, гроза неожиданно вздохнула и полилась тихим дождём.
Вокруг становилось тепло, а на душе Леонида Порфирьевича - чуточку грустно. Он стоял на склоне пригорка и не замечал, как по его лицу ровными, непрерывными ручейками текут слёзы…

Скоро он вернулся в посёлок. Дождь закончился. Слышно было, как изредка с листьев падают капли. А в остальном в посёлке тоже почти ничего не изменилось. Сумерки терялись в темноте, от влажной земли поднимался туман…
Леонид Порфирьевич вошёл в дом, повесил на крючок мокрую куртку.
В комнате через окна падали и ложились на пол две широкие лунные ленты. Он тихо присел за стол. Некоторое время он и сидел так, положив руки на столешницу и думал о том, что река его жизни добралась-таки до океана, как любая другая река. Сюда уже не доносились посторонние звуки и шумы, внешняя сторона жизни словно осталась там, на расступившихся сначала, а потом и совсем отдалившихся берегах. И он двигался по волнам совершенно один. Только в высоком  небе прямо над ним плыло белое-белое облачко. Леонид Порфирьевич смотрел на него с улыбкой и думал о том, что жизнь его давно имеет своё, очень хорошее, замечательно содержание…