день пятый

Из архива:
235 год п.в.п.

Из обращения председателя Корпорации к населению планеты:

«Эта планета достаточно досаждала нам своим невыносимым климатом. Настала нам пора перестать надеяться на ее благосклонность. Потому, что не будет нам дано благосклонности от этой планеты. Она как плохая мать, произведя на свет своих детей — нас, пытается от нас же избавиться.
Дожди и снег, разъедающие нам кожу, отравленные продукты и загрязненный воздух — вот неполный список тех средств, которыми она хочет избавиться от нас. Но мы более не маленькие дети, теперь мы можем сделать то, что делает любой повзрослевший человек, когда родительская квартира становится ему слишком тесной или неприятной — съехать.
Пора перестать мириться с отвратительной стервозностью нашей планеты и найти ту, которая была создана специально для нас. Ту, которая встретит нас кристальными морями и чистым воздухом.
Корпорация объявляет об открытии проекта по переселению. За ближайшие пятнадцать лет на орбите будет построено три корабля, подобных которым еще не было. Они вместят все население Земли, они обеспечат работой, жильем и питанием. Поднявшись на орбиту, мы заберем от этой планеты все, что она сможет нам дать и, может быть, хоть таким образом компенсируем ее задолженность перед нами.
Но для реализации мечты, нам нужны добровольцы!..»



256 год п.в.п.

— Здравствуй, Кунц.
— Добрый вечер, — приветливо кивает головой и проводит меня к моему любимому столику.
Столик привычно жужжит, в кафе сидит еще несколько человек. Кто читает газету, кто сосредоточенно смотрит в свою чашку.
— Мне горячего синтетика, Кунц. И к нему какую-нибудь сладость.

Кивнув, он растворяется в мягком теплом вечернем воздухе первой половины второй декады, а я, закинув ногу на ногу, жду. И пока я жду, я смотрю на движущийся по улице, вдоль которой расположено летнее кафе, транспорт. Вглядываюсь в лица водителей личного транспорта и в лица пассажиров транспорта общественного. Как всегда чем-то удрученные, как обычно отчего-то задумчивые.
Я смотрю на часы. Этим вечером, через четыре часа (это если округлить), одним нажатием кнопки я уничтожу весь этот город.
Кунц приносит мне кружку от которой поднимается пар. Я улыбаюсь Кунцу.

Дорога может привести куда угодно и, сверяясь с картой, я мечтаю о далеких древних городах, о существовании которых мне рассказывали в детстве. В спину мне дует сильный ветер, а лицо колет путешествующий по ветру песок, забиваясь в волосы. На моей карте очень много обведенных черным городов и большая часть из них, кроме того, помечена крестом.
Эти путешествия из одного места в другое, редко занимают больше половины дня, мой автомобиль жужжит, кряхтит, но едет вперед до тех пор, пока я не увижу дорожный знак, с указанием названия города. Тогда я отмечаю его на карте.
Меня мучает совесть, правда. Разрушая за собой города, я чувствую физическую боль, а в те моменты, когда она проходит — за дело берется моя совесть, обнажая порядком отросшие за последние декады когти и принимаясь скрести. Ее скрежет иногда заглушает крики людей, что я умертвил, но я до сих пор не могу сказать, что мучительнее — их вопли или она.
Людей, подобно мне, на планете еще около десятка, и я стараюсь тешить себя мыслью о том, что я не худший из них. Я не знаю о них ничего, кроме того, что они занимаются тем же, чем занимаюсь я, и они также как и я были добровольцами.
Я кутаюсь в шарф, чтобы спрятаться от песка и отвлечься от мыслей.
Мысли — это проклятье нависшее надо мной, мысли не дают мне покоя, хотя иногда у меня получается заглушить их чувствами жажды или голода.
Я поправляю очки и всматриваюсь вперед, где коричневое небо сходится с серым горизонтом, и пытаюсь высмотреть дорожный щит с названием города, в который путешествую.
Песочный туман, застилающий планету — прорывает неоновый свет и впереди, в нескольких метрах над землей повисают сочащиеся ярким соком электричества печатные знаки: «ГОРОД №599». Я облизываю пересохшие губы липким языком, жажда отходит на второй план. Мое путешествие подходит к концу, я сбавляю скорость, медленно останавливаюсь подле букв.
Под ними одиноким постояльцем в металлической плите тлеет белый огонек, засунув ключ в отверстие рядом с ним, я открываю панель с одной единственной кнопкой. Нажимаю ее, и огонек, тускло подмигнув мне, — гаснет вместе с огромными буквами надо мной. Вместе с тем, щелкает механизм под плитой, и теперь я могу ее поднять и отнести в свой автомобиль.
Она очень тяжелая — эта плита. У меня никогда не получается поднимать их с первого раза, всегда приходится сначала покряхтеть, уж больно они тяжелые. Раз я уронил одну такую плиту на палец правой ноги. Было чертовски больно. Не сразу, конечно, сначала он просто онемел, но потом принялся ныть, а нытье его переросло в боль. Он заживал около двадцати дней, хотя я по-прежнему ощущаю, что в некоторых местах он ничего не чувствует. Хотя, все лучше, чем болеть.
Я помню, много лет назад Джи Бо в «Невероятных фактах о примитивных людях», рассказывала, будто у них тогда существовала такая болезнь, когда человек совсем не чувствовал боли. Тоже мне болезнь.
Ловлю себя на том, что мысли мои становятся более незамысловатыми и короткими. Значит, снова начинается. Сквозь ткань куртки поправляю браслет на правой руке,  сажусь в автомобиль и, развернув на коленях карту, отмечаю крестиком город №599.

Артерией города прочерчена вперед главная улица, провожающая местных жителей из родного гнездышка в места менее знакомые, с иностранцами же, вероятно, дела обстоят ровно наоборот. Я протираю очки и разматываю шарф, ветер здесь не настолько назойлив, чтобы прятаться от него. Пустые улицы припорошены налетающим время от времени песком, ни души не видно ни снаружи, ни сквозь витрины магазинов. Несчастные в своей пустоте окна стоят закрытыми и слышно только привычное жужжание работающих генераторов. Робость местных жителей понятна, а причина, по которой они не ходят по улицам, не виднеются в окнах витрин и не выглядывают из глазниц собственных домов или квартир более чем уважительна — их здесь нет.
На горизонте занимается заря, тусклое солнце мутным пятном обозначается за плотной тканью неба. Я оставляю машину на окраине города, поворачиваю ключ и силовое поле, означающее границы автомобиля и его внутренности и колеса, медленно приобретает студенистый вид и сливается вглубь генератора; рядом с ним мягко на землю ложится тот генератор, что я взял на задворках города.
Я ненадолго присел на бордюр, достал из кармана жестяную коробку, снял с той крышку и зачерпнул щепотку нюхательного табаку. Вдохнув его и ощутив будто удар в затылок, впрочем, ставший привычным, я медленным взглядом осмотрел город. Было приятно вот так сидеть, смотреть на очерченное схематическими указаниями грядущее и видеть в нем тысячи шелковых нитей, которые только на первый взгляд кажутся одинаковыми. Но каким приятным ни было бы такое времяпрепровождение, пора было вставать и приниматься за дело, день начинался.


Город №599: население — 1.

Здание городского Порядка находилось на одной из улочек, ответвляющихся от главной артерии, внутри было пыльно, темно и стояла такая непроницаемая атмосфера отшельничества, что хотелось оставить это здание на потом. Оставляя не слишком глубокие, но заметные следы на тонком слое заметенного в здание ветром песка, я прошел в комнату контроля за чистотой здания, включил давно отвыкший от манипуляций пульт и включил очистку помещений. Где-то в подвале зародился робкий гул, затем он окреп и из помещений послышался шелест подметаемых полов, всасываемой и выплевываемой на улицу грязи. Очищались окна, потолки, стены. Становился ярче цвет электронных обоев, установленных постояльцами-сотрудниками службы городского Порядка. Обновлялись электронные фотографии, размещенные поверх обоев, удалялись временные файлы, очищался кеш, запускались антивирусные программы, а потом дефрагментация.
Я ненадолго отвлекся от медленно ползущих на экране индикаторов и подошел к аппарату на стене. Нажатием кнопки сформировал заказ, получил стакан густого горчащего напитка и с наслаждением отпил. Вернувшись, я запустил очистку остальных правительственных зданий в городе.
Я сидел перед пультом, отпивал из стакана и умиротворенно смотрел на столбики процентов, рассказывающие мне о том, на какой стадии обработки находился каждый кабинет, каждая комната. Мир вокруг вдруг стал таким простым и таким понятным, каким не был до этого никогда. Сложные поиски правильных решений; воплощение заданий; потуги понять, с какой стороны подступиться к тому или иному делу — все это таяло перед лаконичной простотой происходящего. Нажать на кнопку и следить за индикатором выполнения работы. Многое, реализуемое малым. Это помогало поверить в собственную важность и всемогущество. В конце концов, люди в этом здании работали в чистоте и порядке только благодаря мне и мне одному. Я представлял собой и чистоту и порядок. Зарплата должна бы быть выше, уважение — очевиднее.
Спустя минут двадцать все статусные строки прекратили разрастаться вширь и сообщили мне о том, что процесс завершен. До начала рабочего дня остальных сотрудников оставалось еще десять минут, но было слышно, как кто-то пришел на работу раньше — звук распахнувшейся входной двери и быстрые, приглушенные шаги. Потом негромкий звук захлопнувшейся двери кабинета. Ведомство начало работу.
Спустившись в гараж, я обнаружил единственную очистительную машину, прежде чем повернуть ключ в ее генераторе, я подошел к устройству в стене и оно, также как и предыдущее налило мне в стаканчик густой жидкости. Не без удовольствия я сделал большой глоток и только тогда повернул ключ. Тот запел тихой рычащей песней и поле, выплеснувшись наружу, обволокло невидимые границы, создав огромный призванный очищать улицы механизм. Забравшись внутрь, поставил на приборную доску стакан, открыл ворота и, отметив возрастающий гул голосов в главной зале, выехал на улицу.
Проезжая по пустынным улицам, я не особо смотрел по сторонам, следя за показателями на приборной доске, сгребая песок с улиц, очищая дороги, помещая весь мусор в контейнер на прицепе. Солнце пятном медленно поднималось все выше, пока я проезжал по ответвлениям главной улицы. Лишь один раз я отвлекся от показателей и очищаемой дороги перед собой и, глянув в пустое темное окно по левую сторону от дороги, помахал рукой. Когда солнце, не дойдя до горизонта, принялось прятаться, я заканчивал очистку главной улицы, а, закончив — выехал не слишком далеко за пределы городка, обнаружил необходимую мне перерабатывающую яму и вывалил мусор в нее.
Не успело окончательно стемнеть, когда я уже был снова в отделении городского Порядка и, с любимым напитком в руках, включал освещение во всем городе.
Был слышен уходящий топот, и когда все замолкло, я прошелся по зданию, лениво заглядывая в кабинеты, основательно поел в столовой — потратив большую часть собственной жизни на работу за пультом службы Порядка и панелью очистительного автомобиля, привыкаешь питаться раз в день и то вечером. Тело подстраивается и не чувствует голод допоздна.
Выждав еще час, я снова вернулся к пульту и выключил в городе освещение. Потом, я спустился в подвал и отключил генератор здания городского Порядка, наблюдая за тем, как оно медленно сжимается вокруг меня, становится менее плотным и, словно стекая в трубопровод, прячется в относительно небольшой металлической коробке генератора. Я снова завел очистительный автомобиль, не без труда погрузил в него генератор и выдвинулся на главную улицу, к своему автомобилю. Расположив возле него генератор здания и очистительного автомобиля, я решил устроиться на ночлег в одном из домов неподалеку.
Сам воздух этой ночью флюоресцировал, я легко нашел тропинку к входной двери, и только зайдя внутрь и обнаружив кровать — мгновенно завалился спать.


Город №599: население — 6.

Проснулся я рано утром, кажется солнце еще не означилось на горизонте, посмотреть в окно — не было времени. Первым делом я включил очистку помещений и под монотонный шум чистки умылся и спустился позавтракать. У меня всегда так, если я не позавтракаю, могу в течение дня стать очень раздражительным. Хотя на завтрак обычно ем немного.
К тому моменту как дом замолчал, выкинув мусор наружу, я уже был готов. От моего дома до автобусной станции — рукой подать, и я пошел пешком. Смотря по сторонам на едва освещенные только взбирающимся на горизонт солнцем улицы.
На отдалении жужжало принявшаяся за работу раньше всех «сычипы» — служба Чистоты и Порядка. Я шел, ощущая как подошвы ботинок приятно пружинят о дорогу.
В воздухе уже чувствовалось предвосхищение той жары, что должна была опуститься на город в последние дни этой декады.
Прямоугольное здание автобусной станции, не похожее на другие своей намеренной упрощенностью, больше напоминающее обувную коробку, нежели предмет архитектуры, легонько мерцало в тусклых лучах восходящего солнца. Подойдя ближе, я услышал, как внутри орудуют уборщики, увидел вываливающийся наружу запакованный в стандартные зеленые оболочки мусор и подумал, что все это больше никогда не повторится. Я даже остановился от неожиданности этой мысли. Мне было неизвестно, откуда эта мысль взялась, и почему я вдруг ее подумал, ведь у меня не было никаких причин думать так. Я постоял еще немного, перебирая в голове воспоминания последних дней и, успокоившись, снова зашагал к зданию.
Открыл дверь, вбил свой идентификационный номер, обнаружил, что снова пришел первым на работу и, уже никуда не спеша, двинулся в свой ангар, к своей ешке.
В нашем городе семьдесят четыре улицы, из них тринадцать ответвляются от главной улицы. Для транспортировки пассажиров в городе используется только один вид транспорта — автобус. После проведения логистико-статистического исследования с десяток лет назад, было решено, что оптимальное количество маршрутов для нашего города — шесть: маршрут А, маршрут Б, маршрут В, Г, Д, Е. Четыре согласных буквы — автобусы, движущиеся по окраинным улочкам; гласные буквы — маршруты, включающие в себя движение по главной улице. Общее количество автобусов в нашем городе — пятьдесят. Я вожу автобус Е-маршрута.
Генераторный блок Е стоял в углу ангара, я перетащил его в середину, бросил взгляд на часы, обнаружил, что у меня еще есть свободное время и, включив генератор, присел на ступеньку своего автобуса, открыв дверь ангара, и смотрел наружу, на медленно просыпающийся город. Мимо проехала очистительная машина, я снова посмотрел на часы. Пора выезжать.
Наедине с собой я езжу быстро, в пределах установленных правил конечно, иначе «благодаря» ДОЧам возникли бы задержки в графике. Тем не менее, когда в моем автобусе пассажиры, я езжу чуть медленнее обычного, не только для того, чтобы обеспечить удобную транспортировку, время от времени мне доставляет удовольствие смотреть на них, сидящих в моем автобусе. Гордится тем, что с моей помощью все эти люди, благодаря которым (как и благодаря мне) функционирует город, добираются в свои пункты назначения. Но я то один, а их много, поэтому и ответственности на мне несравненно больше.
Мигающий зеленым глаз диспетчера на экране подсказывает мне, не отстаю ли я от графика, впрочем не отстаю и сейчас, когда я припарковал автобус в парке и он чуть заметно мерцая издает низкий гул, не похожий на тот, что слышен, когда я в пути, зеленый глаз диспетчера сообщает мне, что я могу сделать перерыв на обед. Хотя у меня он только так называется, я в это время не столько обедаю, сколько прогуливаюсь рядом со своим автобусом. Да и разве назовешь обедом небольшой мешочек с синтетическими сухофруктами, содержимое которого я понемногу съедаю, прогуливаясь.
Обеденный перерыв заканчивается, я снова сажусь за приборную доску и слежу за датчиками скорости, уровня насыщения силового поля, загруженности, температуры, время от времени корректируя показатели.
Солнце понемногу опускается к горизонту, а я езжу по улицам города, останавливаясь там, где требуется и проезжая мимо мест;, не заслуживающие внимания. Желающие попасть с работы домой — в пригород, уже имели свою возможность, очередь осталась за теми, кто живет в центре города, работая на окраине. Последняя поездка, по окончанию которой я проверяю, не остался ли кто в салоне автобуса и возвращаюсь, но уже не на автобусную станцию, а на главную улицу, чтобы выключить генератор и поставить его подле чуть более чем десятка подобных ему.
Солнце уже заходит так и не дойдя до горизонта, я возвращаюсь домой, ужинаю, рассматривая график своей работы, написанный на ближайшие десять дней и ухожу спать. Я — ранняя пташка. Просыпаюсь рано и ложусь спать тоже рано.


Город №599: население — 262.

В доме тихо, значит либо я проснулся до будильника, либо Кунц уже выключила будильник, и я проспал. Опухшими глазами смотрю на часы, которые обычно отображаются на стене, возле моей кровати и мгновенно просыпаюсь. Отстаю от обычного утреннего графика на сорок минут. Вскакиваю с постели и несусь в душ. За десять минут успеваю умыться, становлюсь подле стены-сушилки, одеваюсь.
О завтраке не может быть и речи, как обычно, как всегда. Не выспавшийся, не поевший, немного злой — поеду на работу. Нахожу минутку, чтобы заглянуть на кухню, она там, уже одетая и тоже готова выходить.

— Кунц, почему ты меня не разбудила?
— Мне так нравится смотреть на спящего тебя, что я просто не могу себя заставить тебя разбудить, о прекрасно спящий Кунц, — смеется.
— Я опаздываю из-за тебя на работу! Ты могла бы хотя бы не выключать будильник.
— Он отвлекал меня. Ну же, Кунцик, не будь таким букой. Ты опаздывал на работу вчера, позавчера и за день до этого и декаду назад. Помимо того, что ты усердно работаешь, ты еще и все время опаздываешь, это твое бесплатное приложение.
— Меня из-за тебя уволят!
— Не будь ДОЧей. Не уволили раньше, не уволят и сейчас.

Смотрю на нее обозлено, но она, как ни в чем ни бывало, смотрит на меня с легкой улыбкой, и я отвлекаюсь, забываю, смягчаюсь.

— Отвезешь меня на работу?
— Конечно отвезу, — открывает передо мной входную дверь, выпуская наружу.
— Кунц в школе? — спрашиваю просто, чтобы не молчать.
— Разумеется, отвезла его еще час назад. У них через семь дней начнется имплантация курса основ истории.
— Уже, так быстро? Они закончили имплантацию основ государственного мышления? В наше время это занимало чуть больше декады.
— Знаю. Дети сейчас учатся быстрее нашего.

Остаток дороги мы молчим, Кунц подвозит меня к ресторану, я желаю ей приятного дня на работе, и она уезжает, а я смотрю на часы на здании — опоздал на пятнадцать минут. Как обычно, постараюсь незаметно просочиться внутрь и также незаметно приступить к выполнению обязанностей, так ведь и клиентов пока нет. Входя, ввожу свой идентификационный номер, что делает все мои попытки попасть внутрь незаметно — бессмысленными, но мало ли как оно сложится. 

— Кунц! Ты опоздал, сколько можно изо дня в день терпеть твои опоздания? — это старший официант, он кричит на меня потому что знает, что через пару часов, а может в конце дня ему за мое опоздание сделает выговор заведующий нашим рестораном, но, поскольку заведующий его отец, вряд ли этот выговор будет сколько-нибудь серьезным.
— Простите, господин Кунц. Этого больше не повторится.

Старший смягчается и уходит, а я иду переодеваться в рабочую одежду, до чего же сильно урчит в животе.
Появляются первые за день клиенты, и я начинаю сновать между столиков и других официантов. Носить напитки, десерты, супы, горячее, салаты. Извиняться за недостаточно острые специи, не слишком-то соленую соль, ошибки повара и, ну да, и за собственные ошибки. Кто бы мог подумать, что отрасль, в которой автоматизация могла бы стать логичной ступенью развития, будет дорога клиентам-потребителям — максимально очеловеченной, потому что, когда дело касается пищи, лучше бы она была приготовлена и подана на стол человеком.
В обеденный перерыв, наскоро перекусив на кухне, я вышел на улицу. Три года назад избавившись от пристрастия к обонятельным капсулам, которых я тратил до тридцати штук в день, я так и не смог побороть потребность в них после приема пищи. Теперь по две в день. Вдыхая аромат послеобеденной капсулы, одной из тех, что я приобрел еще шесть дней назад в капсульном магазине, я уже который раз корил себя за то, что решил поверить продавцу и попробовать гвоздичные. Калгановые капсулы несравненно тоньше, их запах мимолетнее. Впрочем, гвоздичные были не настолько плохи, чтобы возвращаться в магазин и менять их, тем более, что в пачке их осталось всего шесть штук.
Странно, совсем недавно солнце было в зените, прошло не более трех часов и уже темнеет, солнце прячется сильно не доходя до горизонта, будто бы за какую-то невидимую тучу.
СЧП включают в городе освещение и я возвращаюсь внутрь, чтобы заняться обслуживанием новых посетителей. Беготня продолжается и за ней незаметно проходит остаток дня и, когда рабочий день заканчивается, я переодеваюсь в нормальную одежду, прощаюсь со своими коллегами и подгибающимися от усталости ногами иду на остановку Е-маршрута.
В это время суток в автобусе мало людей: передо мной сидит мужчина и читает газету, за ним воркует влюбленная пара, недалеко от них старушка, внимательно щурясь, смотрит в окно, да и водитель, время от времени таращащийся на нас в зеркало заднего вида. Через три остановки я выхожу и пересаживаюсь на Б-маршрут, в котором кроме меня и водителя нет никого. В нем я еду на одну остановку меньше и выхожу практически рядом с домом. Окна дома подсвечены.
Кунц и Кунц готовят ужин и, умыв руки, я присоединяюсь к ним. За столом мы говорим о школе, о том, как у кого прошел день. После, мы моем посуду, и устраиваемся каждый перед своей стеной, транслируя звук прямиком в собственные уши, чтобы не помешать другому, смотрим на стенах расслабляющие эпизоды из жизни Родственников — для каждого из нас — свой.
За просмотром я, незаметно для себя, засыпаю. 


Город №599: население — 719.

Сколько я себя помню, я не любил этот город. Бывают люди-патриоты и бывают те, которые могут всю жизнь путешествовать по огромному миру вокруг в поисках чего-то особенного в воздухе, в оттенках, в запахе, что изменит их навсегда, влюбит их в какой-то город, который навсегда станет для них родным. Я именно такой.
Большую часть своей осознанной жизни я провел в путешествиях, но всегда исправно возвращался обратно — сюда. Не из-за какой-то ностальгии или понимания того, что дома все же лучше, а из простого любопытства, ведомого мыслью о том, что не может же этот город оставаться таким же, как и раньше, когда вокруг все настолько значительно меняется. Хотя нет, другие города не значительно и не меняются. Меняет все дорога. Предвосхищение города мечты, трясясь и засыпая под монотонное жужжание генераторов, вглядываясь в лица пассажиров, что едут с тобой или пешеходов на улице.
Но ничто и никогда не меняется. Одни и те же архитектурные изыски, ведомства, аббревиатуры, продукты в магазинах, жужжащие магистрали, главные улицы, ДОЧи. И путешествуя из города в город, из страны в страну, начинаешь надеяться, что, может быть, пока был в пути, пока искал нечто очень важное в другом конце материка — то самое, искомое, вдруг появилось там, где я никогда его не ждал. И желая проверить эту сумасшедшую теорию, бросаюсь обратно голубоватым отблеском все так же жужжащих электричеством магистралей, возвращаюсь и разочаровываюсь.
Потому как города не меняются.
Этим утром я проснулся сам, предвкушая поездку за пределы города, в котором снова не мог долго оставаться. Я, не спеша, собрал в небольшую сумку необходимые вещи, немного посидел в одиночестве, глядя в стену перед собой, представляя маршрут путешествия и силясь увидеть неожиданности или ожиданности, с которыми я должен был встретиться на пути. Я просидел так несколько часов, а после полудня надел сумку и вышел в поисках ресторана.
Там я заказал фирменное блюдо и шипучку. В сумке лежала недочитанная книга, и я решил докончить ее за обедом, чтобы больше было свободного места. Прочитанные книги я обычно оставлял там, где случалось их дочитать.
Эта книга повествовала о жизни человека, который в определенный момент своей жизни почувствовал острое несогласие с принципами и методами организации общественной деятельности, учреждаемыми Корпорацией. Человек этот, старательно скрывал появившиеся у него взгляды, потому как не знал, существуют ли подобные ему и, если существуют то, что с ними происходит. Ближе к концу книги его несогласие с установленными Корпорацией планами развития человечества стало настолько значительным, что, более не имея возможности держать это в себе, он попытался делиться своими мыслями с членами своей семьи. А, встретив непонимание, решил бежать. Совершенно не вовремя, поскольку дочь вызвала домой патруль Корпорации, долженствующий провести разъяснительную беседу с ее отцом. Далее, главный «герой», постоянно перемещаясь, держась ближе к центру страны, прячась в толпе, принялся вести подрывную деятельность, за которой его, наконец-то, и поймали представители Корпорации. Книга заканчивалась хорошо, персонажу очистили память от пагубных воспоминаний, и он снова влился в общество. Пускай, занимая уже не такой престижный пост, но все же.
Я отложил книгу, расплатился и побрел по главной улице к выезду из города. В моих планах было двигаться к противоположной окраине страны. Города нашего государства распределены равномерно по материку и в них тем больше населения, чем ближе они к центру страны. Не найдя искомые отличия в центральных регионах страны и местной окраинной области, я решил попробовать осмотреть окраины на севере.
Стоя рядом с выездом из города, я пытался поймать попутку, но отчего-то выезжающих из города машин сегодня было мало, если не сказать, что не было вообще. Скоро стемнело, в городе зажегся свет, и я задумался над тем, стоило ли ставить палатку возле дороги, когда можно, потратив двадцать минут, пройти обратно в город, заночевать там, в гостинице, и утром, выспавшись, снова стать на дорогу путешествия. Последний вариант казался более привлекательным.
Я нашел гостиницу, оплатил номер до следующего утра, разложил в нем вещи и улегся спать. Заснул в предвкушении завтра.


Город №599: население — 1 116.

— Кунц, просыпайся, тебе скоро в школу!

В комнате по-прежнему темно, я не могу открыть глаза. Поначалу мне любопытно, но скоро, в темноте, слыша обыденные утренние звуки — шорох уборщиков, шумы улицы, я чувствую страх. И зову отца.

— Кунц, что такое?

Я чувствую, что он в комнате, знаю, что он недалеко от меня, но не вижу его.

— Папа, я ничего не вижу.
— Так, в школе что-то не так?
— Нет, пап, честно!

Он подходит, и я чувствую его пальцы на своем лице, слышу механические щелчки переключателей над моей головой. Потом, он ерошит волосы у меня на голове.

— Хорошо, сегодня в школу не пойдешь. Я сейчас вызову врача. Полежи пока, отдохни и главное — не бойся. Ты просто самую малость приболел.

Я не отвечаю ему и слышу его удаляющиеся шаги. Я слышу, как в соседней комнате он вызывает врача: «Здравствуйте, Кунц. Я боюсь, что мой сын простудился. Я думаю, что это простуда третьей степени. Я проверил данные на его кровати — температура нормальная, давление в норме, показатели Гершвиндта не превышают единицу. Но совокупность данных по шкале Лема ниже пятнадцати с половиной. К тому же слепота и небольшое кровотечение из глаз». Спокойный голос врача: «Да, это действительно похоже на простуду третьей степени, я буду у вас через десять минут».
Отец готовится к уходу на работу. Я лежу и пытаюсь придумать, чем я займусь сегодня. После визита врача у меня будет целый свободный день. Конечно, половину его нужно будет провести дома, но потом наверняка папа разрешит выйти на улицу. Я слышу, как отец делает еще один вызов, в школу. Говорит, что меня сегодня не будет и просит прислать преподавателя с сегодняшним учебным материалом домой. Уроки взаимоотношения и поведения в социуме я, увы, пропущу, дурацкая болезнь! Отец уходит.
Прихожая разражается симфонией звуков, это пришел врач. Он осматривает меня, у него очень холодные руки. Что-то бубнит себе под нос, потом кладет мне под язык таблетку и дает вдохнуть что-то горькое. Говорит, что зрение вернется в течение часа. Рассказывает, что в эту декаду среди молодых людей до двенадцати лет этот вид простуды распространен. Советует ближайшие два дня пропустить школу, чтобы ослабленный организм ничем не заразился. И уходит.
Я пропущу целых два школьных дня! Целых два дня! Из-за какой-то идиотской простуды. Меня разбирает злость. Хочется что-нибудь сломать, но я по-прежнему ничего не вижу.
Приходит преподаватель, она представляется, усаживается на мою кровать. Я чувствую металлическое прикосновение к моей переносице и ушным раковинам. Мне всегда нравилось наблюдать процесс поглощения знаний, и любопытно было посмотреть на переносные устройства усваивателей памяти — в школе установлены неуклюжие стационарные аппараты, но сейчас я ничего не вижу.
Усвоив урок, я чувствую, как она снимает с меня устройство, и слышу удаляющиеся шаги.
Зрение возвращается через несколько минут. Почему это не могло случиться раньше?
Вокруг все такое серое и неинтересное, что я ловлю себя на мысли, что не так уж и много потерял не видя. Слышу шум мусороуборочной машины и выглядываю в окно, она как раз проезжает мимо нашего дома. Водитель машет мне рукой, я закрываю окно.
Я просто не могу сидеть здесь, это невыносимо, чем я тут займусь, буду смотреть Родственников? Прочитаю книгу? Делать мне больше нечего.
Вызываю отца, его изображение выходит из стены.

— Тебе уже лучше, Кунц?
— Да, пап.
— Вот и здорово. Я постараюсь закончить работу пораньше сегодня.
— Пап, слушай, я тут подумал… я все равно уже выздоровел, можно мне завтра в школу?
— Не может быть и речи, доктор Кунц связался со мной и сказал, что ближайшие два дня тебе нужно побыть дома.
— Но пап!..
— Спорить со мной бесполезно. Я сказал — нет значит нет.

Изображение отца дотрагивается теплой рукой до моего плеча.

— А теперь, мне пора работать. Вечером принесу что-нибудь вкусное из ресторана.

И отключается, его изображение пропадает. Сижу некоторое время в тишине.

— Для чего мне твое «что-нибудь вкусное»?! Идиот, неужели ты не понимаешь, что я хочу в школу?!

Хватаю вазу со стола и разбиваю о пол. Только немногим позже спохватываюсь и убираю осколки. Накидываю куртку, чтобы выйти на улицу. Отец всегда говорил, что злость надо выплескивать. Пойду, сломаю первому попавшемуся ДОЧу нос, может быть несколько пальцев и руку.
Возвращаюсь ни с чем. В городе нет ни одного ДОЧа, их больше не завозят и никто не знает почему. Чертов город! Проклятая Корпорация! Бью посуду, крушу мебель. Обессиленный, еще до прихода отца валюсь на кровать и засыпаю.


Город №599: население — 3 823.

— Выпустите меня!
Бьюсь о стены, молочу по ним руками. Мой день обычно продолжается не слишком долго: от пробуждения до следующего приема лекарств, а лекарства мне дают достаточно часто.
Моя камера представляет собой комнату пять на пять метров, с кроватью в углу. Стены комнаты показывают мне разные вещи — улицы далеких городов, парк, площади, магистрали. Пол под моими ногами подстраивается под стены и может давать мне почувствовать холодные стебельки желтой травы, вибрирующее тепло силового поля автомобильных дорог, безразличную шероховатость камней древних площадей. Города, улицы и площади мне показывают, когда хотят чтобы я чувствовал себя умиротворенно; парк, являющий собой рудимент прежней социальной культуры, нужен, чтобы я чувствовал себя частью истории, частью человечества — на данный момент в мире осталось не более двух парков и существуют они в качестве памятников, указующих на бессмысленную абсурдность и никчемность природы. Чувствуя, свойственное остальному человечеству, отвращение к траве и деревьям, я автоматически начинаю чувствовать себя частью homo deum ejusmodi. Древние площади нужны для того, чтобы показать сколь длинный путь прошел современный человек, чтобы я это осознал и устыдился своих попыток отстраниться от мира.
От моих рук и ног отходят эластичные трубки, которые тянутся к одной из стен и пропадают за ней. По этим трубкам в мой организм поступает лекарство, поступают питательные вещества, витамины. По этим трубкам из моего организма выкачиваются отработанные вещества, делается это, к примеру, для того, чтобы сэкономить место в моей камере, но скорее все же, чтобы максимально ограничить мое общение с персоналом.
Моя камера, если бы понадобилось, могла бы функционировать совершенно автономно, только запрограммируй последовательность изображений, время приема пищи, время изъятия отработанных веществ, время приема лекарств. Если бы все человечество вымерло, или ему спешно потребовалось покинуть планету, я об этом ничего бы не узнал, так и продолжая существовать в этой камере.
Но со мной каждый день общаются. Меня каждый день спрашивают, не передумал ли я («Кунц, ты передумал?»), все так же ли я верю в иллюзорность бытия («Кунц, ты перестал верить в иллюзорность бытия?»). По-прежнему ли я верю в то, что этого города на самом деле уже не существует. В то, что людей в этом городе уже давно нет. В то, что людей на этой планете уже давно нет («Кунц, но мы же с вами существуем»). И я устало отвечаю: «Да! Да, я верю в это. Да, вас не существует. Да, не существует и меня». А отвечаю я устало потому, что незадолго до этого разговора я час бился о стены в этой камере и кричал о свободе.

— Выпустите меня! Вас не существует! Этого города не существует! Корпорации не существует! Так какая вам разница, твари?! Выпустите меня! Ничтожные, не существующие, придуманные кем-то людишки! Вас же все равно… память о вас сотрут в порошок, а город разберут по частям, так какая вам разница?!

Хотя чем дальше, тем больше я это делаю скорее для проформы. Соглашаться с ними я не намерен, а переставать верить в то, во что я верю так долго, означало бы предать самого себя. Даже если меня на самом деле не существует.
По трубкам пускают лекарство, я чувствую нарастающее безразличие, изображения на стенах мутнеют, а голова немного кружится, и я ложусь на свою койку, чтобы снова уснуть.


Город №599: население — 3 824.

В этом городе солнце теперь можно увидеть только рано утром и поздно вечером, всю остальную часть времени оно скрыто.
Освещение в городе теперь включается в девять утра, выключается на несколько часов около шести часов вечера и потом снова включается. Теперь в сутках как бы две ночи и, должен признать, в этом моя вина.
Я просыпаюсь еще до восхода солнца, мне многое сегодня нужно сделать, а затем побыть среди людей, которых я осознанно обрекаю на смерть. Иначе, мое поведение было бы бесчеловечным.
На улице пока прохладно, я иду пешком к своему автомобилю, который я, кажется, так давно оставил на главной улице. Сегодня мой последний день пребывания в этом городе, вечером, в районе одиннадцати часов этого города не станет, вместе с его домами, вместе с дорогами, прохожими и людьми. Из здания Службы Чистоты и Порядка — «сычипы» выезжает очистительный автомобиль и, вглядываясь в лицо водителя, я киваю ему, а он не обращает на меня внимания.
На улицах начинают появляться первые пешеходы, торопящиеся по своим сегодняшним делам, спешащие не опоздать; из некоторых домов родители уже выводят своих детей с тем, чтобы повести их в школу. Мимо проезжают сразу два битком набитых автобуса — Г-маршрут и Е-маршрут, значит, я приближаюсь к главной улице. Стремительная миграция жителей из одних домов в другие с каждой минутой наращивает темпы, но скоро улицы опустеют, и миграция будет окончена.
Впрочем, главная улица все равно будет кишеть людьми: которые здесь работают; прогуливаются по магазинам; бесцельно бродят; уезжают и приезжают с поручениями; провожают и забирают детей из школы; завтракают, обедают или ужинают. Как не хочется от всего этого избавляться.
Я уже вижу генератор своего автомобиля, когда меня хватают за шиворот и вталкивают в переулок. Мужчина смотрит на меня озверевшими глазами, тычет чем-то мне в живот и, угрожая мне смертью так спокойно, будто он предлагает мне сорта вин в магазине, он требует денег. Медленными движениями я достаю из карманов деньги и протягиваю ему. Толкнув меня на стену, он убегает, а я внезапно ловлю себя на том, что моя совестливость не так уж и живуча. Города не станет, ну и ладно.
Потирая ушибленное плечо, я возвращаюсь к генератору автомобиля, и достаю из отделения в нем свой костюм и очки. Пока я переодеваюсь, солнце прячется за нависшим над городом кораблем-транспортировщиком ресурсов. В городе включается освещение, я надеваю очки. Сквозь стекла очков я вижу места под этим городом, особо богатые залежами полезных ресурсов, я могу узнать их тип и сорт, распределение и форму. Мои очки определяют и фиксируют точные координаты залежей относительно корабля, их местоположение относительно друг друга и глубину, на которой они находятся.
Я хожу по городу, не обращая внимания на автомобили и на других, я фиксирую коэффициент содержания полезных ископаемых, дополнительно отмечая процентное отношение каждого отдельного ископаемого отличного типа и сорта к общему коэффициенту. Как только я получаю исчерпывающие данные о том или ином участке города, на моем браслете появляется соответствующая надпись, поднося палец к надписи — я отправляю данные на корабль.
Закончив, кладу очки в карман и смотрю на время — шесть часов вечера. Солнце уже вышло из-за второго края корабля, на улицах выключили свет и теперь город освещен блеклым, не синтетическим светом звезды, которую мы бы разобрали на запчасти и забрали с собой, если б смогли.
У меня еще есть часа два времени, поэтому я думаю, чем бы себя занять. Возвращаясь к генератору моего автомобиля, я замечаю уличный ресторан, но ощущение дежа вю настолько сильно, что я прохожу мимо и усаживаюсь на генератор, чтобы осмотреть город №599 и его жителей.

— Кунц? Кунц, это ты?

От небольшой кучки людей проходящих мимо, отделяется женщина и подходит ко мне.

— Да-да, Кунц, здравствуй. Давно не виделись. Как ты поживаешь?
— Прекрасно. Слушай, приходи ко мне завтра в гости, я тебя накормлю ужином. Сейчас совершенно нет времени, нужно бежать.
— Хорошо, обязательно завтра забегу.

Улыбаюсь ей, Кунц улыбается мне и пропадает в кучке людей, из которой появилась.
Солнце снова прячется, на этот раз за горизонт. В городе загорается вечернее освещение, автобусы развозят людей с работ по домам, и не с работ тоже по домам. На часах чуть за восемь.


Город №599: население — 1.

То, что совсем недавно было городом, теперь стало пустырем. Генераторы всего: зданий, средств передвижения, главных и побочных улиц — были аккуратно впритирку составлены вместе, неподалеку от меня. Вокруг темно, я нажимаю на небольшую выпуклость на браслете, и мой костюм озаряется светом.
Я ввожу в браслет координаты площадки, на которой находятся генераторы этого города и, спустя минуту, сверху, из зияющей черноты на фоне не такого уж и темного ночного неба, появляется с десяток лучей, обозначающих границы указанной мной площадки. Нажимаю на другую выпуклость на браслете, и груз начинает медленно подниматься в черноту.
Теперь, у меня есть около часа на то, чтобы уехать из города. Я включаю генератор своего автомобиля и желеобразная масса, вытекая из того, формирует жесткий каркас, который тотчас же начинает шуметь заведенным двигателем. Я обматываю шею шарфом — скоро здесь будет истерично метаться песок; надеваю очки. Прислоняюсь ненадолго к своему автомобилю и достаю из закромов нюхательный табак. Вдыхаю каждой ноздрей по приличной щепотке. Ощущение такое, будто ударили чем-то тяжелым по затылку.
Запрыгиваю в автомобиль и отъезжаю как раз в тот момент, когда они — там сверху, начинают раздирать землю тут, внизу. Через пять часов, под завязку загруженный корабль улетит, чтобы освободить свои трюмы и вернется очень нескоро, может через сотню дней, может через тысячу. Спешно выезжаю за черту города и, в коротком порыве, приостанавливаюсь, высматривая ждущего попутки автостопщика, но что-то всплывает в моей памяти и, нажав на кнопку на панели управления — я еду дальше.
Каждый город, что я уничтожаю, меняет меня, сильно или едва заметно — я не могу сказать. Но теперь, когда очередной город позади и за моей спиной слышится визг аппаратов, вырывающих самое нутро земли; когда песок начинает остервенело кидаться мне в волосы и оцарапывать мой лоб; и когда я вновь ощущаю боль на своих потрескавшихся от жажды губах — я не могу ничего поделать, я разворачиваю на своих коленях карту и высматриваю дорогу до ближайшего города, пока не отмеченного крестиком.
 


Из архива:
260 год п.в.п.

Когда основные приготовления к полету были закончены, а планета разграблена, человечеству понадобилась еще одна небольшая жертва. Для большей экономии топлива, для наиболее точного просчета навигационных данных оказалось необходимым разместить несколько человек на планетах, находящихся ближе всего к курсу следования кораблей Корпорации.
На каждой из трех таких планет были установлены датчики, в том числе измеряющие расстояние до корабля и вычисляющие оптимальную скорость корабля для минования планеты на наиболее оптимальном расстоянии, позволяющие сделать затраты энергии минимальными.
В связи с особой важностью транслируемых данных, было решено разместить на каждой из трех планет от одного до трех человек, которые могли бы следить за работой аппаратуры.
Для этого был объявлен набор добровольцев.



262 год п.в.п.

Остаться позади, чтобы смогли уйти другие? Стать героем ради других? Скорее все же не это двигало Эли, когда он решил остаться на Марсе. Правда в том, что он никогда особо не любил людей.
Конечно, это не мешало ему тешить себя мыслью, что у него получилось удачно совместить свою нелюбовь с некоторой обязанностью перед родом человеческим. Но, по правде сказать, это было смехотворно. Кого он обманывал?
Не стал он и первым человеком на Марсе, для этого Эли опоздал на пять сотен человек и полтора века. Просто, он один из немногих, кто решил остаться, когда все остальные ушли.
Он перебрался на красную планету.
В тот самый день, когда корабли стали отходить, на экране в своем служебном помещении он увидел Человека. Человек говорил за всех. Человек говорил, что история не забудет Эли. Говорил что-то о смелости, о самопожертвовании и о том, что все Человечество в долгу перед ним. Слова «человек», «человечество», «долг» и «честь» повторялись десятки раз. Эли растроганно говорил спасибо, опускал глаза и снова благодарил. Можно предположить, что он решился на этот шаг именно ради этого момента. Ради короткого мига, который возвысит его над остальными миллиардами людей. Или делал вид.
Корабли пролетали мимо Марса несколько дней, и Эли делал то, что от него требовалось — сверял данные, проверял и перепроверял, запрашивал дополнительную информацию, отсылал полученные результаты. Через четверо суток корабли уже были где-то за орбитой Юпитера. Экран снова загорелся, и из динамиков полилась благодарственная речь. Может быть, именно ради этого Эли выбрал дорогу отличную от пути остального человечества? Когда Человек с экрана снова заговорил о чести, Эли плюнул в него и разбил; а вместе с ним разбил остальные мониторы, и потом долго топтал разлетевшиеся в стороны осколки, пока они стеклянной пудрой не покрыли пол помещения. Это же стало причиной, по которой он, даже маленьким сочетанием букв, крохотным упоминанием имени не попал в учебники истории. Так что, как бы он ни убеждал себя в том, что сделал это ради других — это неправда. Он сделал это не ради славы, не ради истории и не для того, чтобы прослыть мучеником или спасителем.
В тот день, когда Эли остался один на этой большой, красной, необитаемой и крайне нерентабельной для Человечества планете, он сделал несколько очень важных вещей. Он уничтожил большую часть вспомогательных машин; сжег все брошюры, аудио- и видео-книги, которые смог найти, а вместе с ними сжег все запасы «Карбамазепина 13-Z»*, который принимал сколько себя помнил, до этого самого момента. Кроме того, он нашел рюкзак и решил с утра пораньше приступить к сборам. Ночью он спал как младенец.
Наутро, он чувствовал себя новорожденным. Освобожденным от цепей, спасенным от медленной мучительной пытки. Мрачная, завывающая ветрами, хрустящая под ногами планета оказалась миром, о котором он мечтал всю свою жизнь. Он собрал вещи в рюкзак, надел кислородную маску и вышел из служебного помещения. Со временем эти прогулки могли бы превратиться в приятный ежедневный ритуал.

Через десять дней Эли почувствовал недомогание. Он стал с подозрением смотреть на планету, на которой жил и скептически оглядывал свое жилище, силясь понять, что же в нем не так.
Когда подошли к концу вторые десять дней, он уже четко знал — именно с вещами, которые его окружают что-то не так, но пока не мог понять — что. Это не давало ему покоя. Изводило и держало в напряжении. Он перестал высыпаться, и прогулки по красной планете перестали приносить ему такое удовольствие как сначала. Он стал меньше есть, и часто вскакивал среди ночи в постели, чувствуя, как причина его недомогания — ответ, вертится у него на языке, но, каждый раз, когда Эли пытался его озвучить, ответ прятался обратно, в тень подсознательного. 
В начале третьего десятка дней, все, что его окружало, уже казалось слишком пустым и бесполезным. Ветер раздражал своим однообразием; песок, шуршащий под ногами, хрустящие камни — все эти звуки казались искусственными. Завитки кружащегося в воздухе песка больше не завораживали. Он начал разговаривать сам с собой и всерьез задумался о том, чтобы заняться починкой электронного психоаналитика, готовый смириться с его постоянным жужжанием.


***
В тот день он, не позавтракав, надел кислородную маску и пошел прогуляться. Он шел, все больше распаляясь от каждого шага, заставляя себя идти все быстрее и быстрее, пока не перешел на бег. Пот струился по телу и, не смотря на зуд мышц, не смотря на то, что быстрее бежать уже не мог — он этого невообразимо хотел. Легкие горели; подошвы ботинок вгрызались в камни и тотчас отскакивали, неся тело, наклонившееся вперед, стремящееся к отсутствующей цели. Слева что-то блеснуло.
Эли остановился и, повернув голову налево принялся вглядываться. Там, в нескольких десятках метров от него что-то играло в лучах огромной звезды, подмигивая ему солнечными зайчиками.
Тяжело дыша он пошел в ту сторону, медленно ступая, заворожено глядя, боясь отвести взгляд, боясь потерять, боясь остаток жизни искать и не найти.

— Стой!

И он спотыкается от неожиданности, и разве что не падает. Замирает на месте, потому что это первый день из многих десятков прошедших, когда он слышит голос, который не принадлежал бы ему самому. Он осторожно оглядывается, пытаясь найти говорящего. Снова голос:

— Как ты попал сюда?
— Куда? Я живу здесь.
— Ты живешь в диспансере для психически нестабильных?
— Я живу на этой планете. Я последний из людей. Здесь.
— Кто такие люди?
— Существа, живущие… жившие на третьей планете от Звезды.
— Ерунда, мы снаряжали туда экспедиции. Третья планета от Звезды необитаема и малопригодна для жизни.
— Где ты?

Вдруг становится слышно завывание ветра в горах и частое биение сердца в груди Эли, потому что собеседник замолкает.

— Где ты?! — выкрикивает Эли, но собеседник молчит.

В глазах у него начинает темнеть, ноги подкашиваются, руки кажутся чужими, глаза закатываются, мощная судорога сотрясает его тело и Эли падает на землю.

Спустя полтора часа он откроет глаза и почувствует себя разбитым. Посмотрит на свои саднящие, исцарапанные о камни руки, нащупает шишку на голове, почувствует вкус крови во рту, сплюнуть кровь помешает кислородная маска. Чувствуя слабость во всем теле, он поднимется и, даже не вспоминая о состоявшемся диалоге, медленно двинется в сторону дома. Он успеет домой к заходу звезды и до резкого ночного похолодания. Укутается в одеяло и ляжет спать. Но среди ночи проснется, громко закричав: «Реклама!».


***
Той ночью Эли понял причину своего недомогания, и на следующее утро, выспавшийся и посвежевший, прямо за завтраком принялся придвигать к себе окружавшие предметы, всматриваться в их названия и придумывать огромные трансконтинентальные корпорации, выпускающие эту продукцию. Он принялся выдумывать слоганы, записывать их на клочках бумаги и подкладывать под предметы — вилки, тарелки, стулья, диваны. Когда бумага закончилась, он принялся писать карандашами поверх стен. Иногда его короткий диалог неизвестно с кем промелькивал в памяти, но он тут же его забывал, увлеченный совершенно другими делами, ставящий перед собой совершенно другие вопросы.
Эли почти целую декаду не выходил наружу, засев в своей конуре, с трудолюбием муравья сочиняя лаконичные фразы, представляя себе яркий свет мерцающих вывесок и сочные пейзажи наружной рекламы, напевая себе под нос джинглы*, воображая голографические модели лоснящихся успехом безликих людей; серебрясь новыми идеями и, наконец, чувствуя себя в своей тарелке. Он придумывал людей, которых никогда не любил, и заставлял, приветливо улыбаясь, отправлять в рот порцию консервированных овощей и громко делиться впечатлениями, обращаясь сразу ко всем и ни к кому лично с нарисованных карандашом настенных плакатов. Несуществующие искусственные женщины, пытаясь искренно улыбаться в тридцать два белоснежных зуба, обливали себя с ног до головы духами с провокационно-откровенными названиями и норовили вылезти из видео-книг, которые он уничтожил.
Только, чем больше он придумывал, тем неуютнее ему было в его собственном доме; тем больше Эли чувствовал себя осажденным этой огромной чужой планетой, которая, он теперь понимал, никогда не могла стать для него планетой отдохновения. Эли снова потерял сон и стал часто просыпаться среди ночи — крича. Всем своим существом чувствуя, как поверхность планеты давит на его жилище, сжимает со всех сторон. Тогда он снова начал выходить наружу. Прогуливаться под жаркими лучами звезды, пропуская ветер сквозь пальцы, снова вглядываясь в завихрения песка на ветру. И, незаметно для себя, он начал выносить мир слоганов и воображаемой рекламы наружу. Вырезать логотипы инструментами на склонах гор, складывать из камней фразы, рисовать контуры воображаемого товара на песке.


***
Эли прожил на Марсе без малого год. Он не попал в историю и перестал считать свой поступок самопожертвованием.
В свой последний день он был неподалеку от того места, где чуть менее двух декад назад состоялся его единственный на этой планете диалог. Изнывая от жары, он вырезал в камне свой профиль, придумав бренд самого себя — Последнего Человека Солнечной Системы.
В этот раз он увидел, как его тень скрестила руки на груди и обратилась к нему:

— Здравствуй.

Эли кивнул.

— Я теперь знаю кто ты.

Тень молчала.

— Почему ты молчишь?
— Я улыбаюсь… и жду, что ты расскажешь мне, кто я.
— Ты моя тень.
— Напротив, это ты моя тень.
— Кто ты?
— Я живу на этой планете.
— Ты один?
— Нас миллиарды. Но видим тебя только мы.

Тень Эли разделилась на десяток других, окруживших его со всех сторон.

— Только мы видим, как ты приходишь сюда, просачиваясь сквозь стены нашей лечебницы. Санитары не видят. И посетители не видят.

Эли ненадолго замолк, а потом задал единственный вопрос, ответ на который его действительно интересовал.

— Откуда вы знаете язык, на котором я говорю?

Тени переглянулись.

— Это ты знаешь язык, на котором говорим мы.

Снова повисла тишина, а потом одна из теней тронула другую за плечо.

— Нам пора уходить.

И тени снова собрались в одну. Эли успел увидеть, как та помахала ему рукой, прежде чем почувствовал, что кровь прилила к его лицу, прежде чем в ушах зазвенело. В глазах, как вечность назад, потемнело, тело сотрясла судорога и он начал падать.
В нескольких сантиметрах от земли его тело зависло в воздухе, и в окружающем пейзаже он увидел отблеск странного сферического помещения с красными стенами, которое, только появившись, начало рассеиваться. И, когда красные стены исчезли, он услышал звуки оркестра и увидел как дом, едва заметный на линии горизонта; дом, в котором он прожил почти год, озарился неоновым светом; он увидел вырастающие из земли щиты наружной рекламы; услышал гам пытающихся продать себя и свой образ жизни людей, высовывающихся из плакатов; и почувствовал, как недоделанное изображение бренда Последнего Человека в Солнечной Системе, тихо зажужжав, занялось голубым светом.


--
*Карбамазепин — (Carbamazepinum) 5-Карбамоил-5Н-дибенз. К.  оказывает выраженное противосудорожное (противоэпилептическое) и в умеренной степени антидепрессивное (тимолептическое) и нормотимическое действие. Применяют карбамазепин при психомоторной эпилепсии, больших припадках, смешанных формах (главным образом при комбинации больших припадков с психомоторными проявлениями), локальных формах (посттравматического и постэнцефалитического происхождения);
*Джингл (от англ. jingle) — вокальная пропевка максимальной длиной в 20 секунд, чаще всего многоголосая, с названием бренда и слоганом.