день шестой

Из архива:
277 год п.в.п.

Корабли корпорации минуют орбиту Урана, воодушевление пассажиров постепенно угасает.



278 год п.в.п.

Песок застилал небо, и солнца не было видно уже очень давно. Усилившийся ветер делал невозможными длительные прогулки по поверхности того, что когда-то вполне могло называться планетой Земля. Его порывы перекатывали массивные валуны, и их обозленный рев часто звучал громче визгливых завываний ветра.
Некоторыми ночами ветер неожиданно засыпал, требовалось время на то, чтобы осел песок и тогда небольшому кусочку разодранной на части планеты открывался вид на сочное небо, поблескивающее звездами, дразнящими другими жизнями. Такими ночами, чтобы посмотреть на чудо, из пещер выглядывали люди.
Раньше эта ночь передышки означала очередной поход за едой в соседнюю пещеру, в которой, спрятавшись от окружающей действительности, продолжали жить не слишком сытой жизнью животные. С каждым проходящим сном ветра охота становилась все проще, потому что звери слабели, и вскоре она начала походить на собирательство с хладнокровным убийством, а не на охоту. Никакой борьбы за право жить, что, несомненно, было более чем удобно для охотников, которые также становились слабее день ото дня. С каждым днем дышать было все сложнее, вся пыль и камни, и их крики, и визг ветра, словно впитывалось кожей, проникало внутрь, и обосновывалось плотным комком в грудной клетке, все больше и больше затрудняя дыхание. А генератор воздуха, висевший на стене пещеры, громко лязгая механизмом, вырабатывал кислород, которого явно не было достаточно.
В день, когда перед пробуждением ветра вернулся Нестор, многое потеряло смысл, потому как новость, с которой он пришел, сулила смерть племени и без того обреченному на жизнь ограниченную одним поколением. Нестор рассказал, что все животные умерли.
Ариадна, тихо сидевшая в углу была единственной, кто спокойно принял новость. Она сидела, обернувшись в медвежью шкуру, и перебирала в ней катышки, задумчиво глядя куда-то в стену, по которой гневно плясали вытянувшиеся, истощенные тени людей без будущего, отсутствие которого все больше наступало на сегодняшний день. Они гневно трясли правыми руками в воздухе, в страхе и отчаянии запрокидывали назад головы, и культи их левых рук неловко болтались из стороны в сторону.
Той ночью Ариадна увидела сон, который не был похож ни на что, что она когда либо видела: закрывая глаза, отдаваясь воле Царицы снов. Во сне она увидела мир, каким он не был никогда, или, быть может, был очень давно. Она видела валуны, поросшие мхом, и деревья, уходящие высоко в небо — так высоко, что казалось, будто достаточно залезть на любое из них, чтобы коснуться звезд. В тени этих деревьев паслись косули, а вдалеке, лениво отмахиваясь хвостом от любопытно жужжащих мух, пережевывали траву яки. Ярко разукрашенные пчелы танцевали свои пламенные танцы и спускались вниз к благоухающему нектару цвета. В высоком голубом небе стояло горячее солнце и ветер, обычно истерично вопящий, теперь ласково нашептывал что-то. Поляна, которую она увидела, была миром, полнившимся запахом, цветами и множеством разнообразных звуков, и Ариадна видела себя — лежащую посреди этого великолепного сна, а по ее коже сновали любопытные муравьи, и ей было щекотно. Перед тем, как проснуться, она увидела женщину, каких не видывала — высокую, с длинными каштановыми волосами и нежной полуулыбкой. Ее большие голубые глаза смотрели спокойно. Женщина положила на живот Ариадны руку с тонкими длинными пальцами и сказала, что верит в нее. А потом, весь мир, с его животными и деревьями и женщиной, сжался в огромный мяч и отскочил от грохота каменной глыбы, разбившейся у входа в пещеру.
Ариадна рассказала о своем сне и тени на стенах уплотнились, а у людей появилась цель — полная безнадежности и отчаяния, но все же цель. Никто не знал, что значил сон, но многим хотелось верить, не важно во что.
Планету поглотили землетрясения. Песок и камни, метающиеся в цепких лапах ветра, перестали быть просто угрозой для существования и превратились в одну из многих угроз. Сновидения ветра больше не были гарантией безопасности, потому как то и дело слышался измученный скрежет земли, покрывающейся язвами. Племя с надеждой смотрело на Ариадну, но она ничего не могла сказать, ее нынешние сны превратились в череду провалов в мир без цветов, запахов и форм. 
Поиски животных в ближайших пещерах ничего не дали, там было пусто и безжизненно. Люди доедали запасы пищи, и больше никто не уходил на поиски, потому что не видели смысла. Вместо этого, когда затихал ветер, люди выходили из своей пещеры, усаживались неподалеку от входа и принимались во все глаза смотреть на небо, пытаясь представить, что ждет их за чертой и как скоро они ее переступят. Люди перестали разговаривать, чтобы сберечь подходящие к концу силы, потому как в груди теперь гораздо чаще становилось больно от долгих разговоров, во время которых приходилось перекрикивать уже непрекращающийся шум — то камней, песка и ветра, то открывающихся язв. Еды почти не оставалось и они пытались оттянуть тот день, когда она совсем закончится, сокращая порции и принимая их все реже и реже.
По стенам уныло бродили тени, а Ариадна часто подходила к выходу из пещеры и всматривалась в помехи пролетающего мимо входа в пещеру песка, силясь увидеть в этом смысл и понять, ради чего это все происходит; для чего племя еще живо и мучительно продолжает переползать через проходящие дни. Это изматывало ее, и, цепляясь рукой за стены, она возвращалась обратно, чувствуя слабость в теле. Заворачивалась в медвежью шкуру и, закрыв глаза, она чувствовала засасывающий ее голод и пыталась остановить вращающиеся вокруг нее стены пещеры. Ей приснился еще один сон.
Во сне снова была эта женщина. Она шла по правую руку от Ариадны через поле, полнившееся высокой травой, чрез которую ветер пропускал пальцы. В траве прятались львы, не сводившие глаз с антилоп, пасущихся неподалеку; и ни те, ни другие не обращали внимания на Ариадну и голубоглазую женщину. А впереди, в десятке метров трава оканчивалась, открывая взору дивное озеро, поросшее песком по краям. Она усадила Ариадну возле озера, присела рядом и начертила тонким пальцем на песке дугу, обращенную вниз, а затем, широким жестом указала на все, что их окружало, и положила ладонь на дугу, а затем на живот Ариадны.
Той ночью остальные тоже видели сны: яркие, полные запахов и звуков сны, в которых голубоглазая женщина, назвавшаяся Геей, проводя их через заросли тропических лесов, указала на Ариадну. Так племя обрело надежду во плоти и пожертвовало скудными остатками пищи ради жизни Ариадны. Она ела, когда племя голодало, и с трудом могла заглушить чувство вины перед ними за то, что оставляла племя без пищи. Но будущее для людей с одной рукой, полным несчастий прошлым и выгнивающим настоящим было важнее еды и нескольких дополнительных дней ослабленной жизни в грохочущем, пропахшем серой аду сегодняшнего дня. Поэтому, когда Ариадна ела, племя обращало на нее взоры полные надежды и мольбы о том, чтобы сон стал реальностью.
Через семь дней, безразличные от обессилевшего их голода, они сидели подле входа в пещеру, вслушиваясь в грохот снаружи. Глаза блестели разочарованием, и каждый мечтал почувствовать, что не один живет этим, что есть рядом близкий человек, но сил не было ни на речь, ни на попытки подняться, поэтому, каждый прижимал свою руку к дрожащей культе, пытаясь хотя бы на секунду вообразить, что он в безопасности. Тем утром закончились запасы еды.
Прошел день, где-то за пеленой снующих всюду пыли и песка зашло солнце, но люди не двинулись с мест, сидя в пещере перед пылающим костром, уже с десяток лет коптившим потолок пещеры, пустыми глазами глядя перед собой, смирившись с тем, что их жизни, кажется, изначально были обречены. Снов больше не было. Ариадна чувствовала, как по щекам скатываются слезы, но, кроме них не чувствовала ничего.
Песочные заросли за выходом из пещеры тем вечером уплотнились, и воздух показался твердым на секунду, в течение которой необъяснимым образом в людях пещеры повисло ожидание. Затем, в очерченный костром круг пещеры вошли люди. Они осмотрели пещеру, встретились взглядом с Ариадной, и глаза их озарила вера, более яркая, чем поблескивавшая до этого робкая надежда.
Они рассказали о своих снах, которые вели их сутками к этой пещере и этой женщине; рассказали о том, что богиня снов возложила на них обязательство ухаживать за племенем Ариадны; самый высокий из них обещал прокормить племя, но люди, сидевшие у стен увидели в пришельцах просто очередное видение — сулящее, но не дающее, потому как нечего больше было давать; пора было смириться с проигрышем и умереть в безразличии.
Самый высокий из новопришедших повернулся к своему народу и позвал по имени того, что стоял неподалеку. С решимостью в глазах, тот подошел, с готовностью склонил голову и был сражен ударом. Этим вечером все племя, вместе с гостями ело мясо. Порции были небольшими, но их хватало на то, чтобы насытится. Когда умиротворенные люди, с вновь воскресшей надеждой в душе, наконец, нашли в себе силы лечь спать и не бояться по пробуждению узнать, что это был сон, Ариадна спросила у высокого мужчины имя пожертвовавшего собой человека. Его имя она нацарапала на стене, подле своего ложа.
Так начался новый период для племени. Люди жертвовали собой каждые два дня, Ариадна была единственной, кого кормили каждый день, остальные выжидали сутки. Безвыходность ситуации и четкое ощущение необходимости завтрашнего дня заслонили собой привитые когда-то давно принципы. Ариадна устала ощущать чувство вины перед людьми, которые верили и в нее и в будущее, и, смирившись с тем, что ее ноша является обязательством для других, она нашла смирение. Каждый второй день она подходила к стене подле своего ложа и начертывала на ней новое имя. Каждый вечер каждого второго дня люди пещеры Ариадны с благодарностью подходили к этой стене и чтили храбрость людей, пожертвовавших собой. А шум снаружи не затихал, в иные моменты становясь невыносимым; и дышать становилось все тяжелее, но чем хуже становилось, тем больше люди верили в то, что происходящее способно отменить все что было и дать жизнь тому, что будет.
Шли десятки дней, живот Ариадны рос и скоро изнутри начали раздаваться непоседливые толчки. На протяжении этого времени, в пещеру приходили все новые люди. Группы приходивших людей таяли быстро и оставляли за собой след имен на стенах пещеры. За прошедшее время никто из тех, кто находил пещеру не сомневался в правильности своих поступков и необходимости приносимой жертвы.
Останки обыкновенно с почестями выносились за пределы пещеры, где ветер жадно хватал их в свои цепкие лапы и уносил на одному ему известные кладбища, обеспечивая вечный покой; а души оставались с собратьями, дабы подбодрить в моменты тяжести, и быть рядом в час радости.
Жизнь в Ариадне росла и часто она ощущала, как в порыве любопытства внутри все замирало и прислушивалось к разговорам окружающих, к особой мелодии песка снаружи, и шагам людей ее племени.
Ариадне каждую ночь, не переставая, снились все новые сны, в которых Гея показывала ей чудные растения и животных, с любовью поглядывая на ее живот. С каждым сном лицо Геи покрывало все больше морщин, а каштановые волосы выцветали под напором непоколебимой силы — времени. Единственное, остававшееся неизменным, все таким же ярким — были глаза. И все же, однажды Гея перестала появляться во снах. Но ее исчезновение знаменовало собой появление во снах Ариадны ребенка, молчаливого и улыбчивого — она неловко держала его одной рукой и носила по тем местам, что показала ей Гея. И ребенок смеялся.

К середине второй декады имена заполнили стены пещеры целиком, а чужестранцы перестали приходить. Люди смотрели в проход, за которым стояла плотная стена мечущегося песка, и ждали. Но больше на планете живых не было. Больше никто не приходил.
Раньше такого никогда не случалось и теперь, изо всех сил проталкиваясь наружу, снова появилась тревога. Раньше, люди смотрели на Ариадну с благодарностью, а на почти осязаемую жизнь в ее теле — с надеждой, но сейчас, после сотен дней постоянно подпитываемой веры, низвержение грозило обернуться катастрофой, и страх перед этой катастрофой теперь примешивался и к надежде и к благодарности, рождая странную смесь, в которой не было больше ни надежды, ни благодарности, ни страха — одно только обреченное смирение.
И неизбежно настал тот день, когда на стенах начали появляться имена знакомые, соотносимые с воспоминаниями времен, которые, казалось, прошли так давно. Не поступки, а сами имена вызывали щемящую боль, а вместе с ней чувство благодарности, потому что теперь цепь будущего выковывалась из звеньев близких и оттого цепь казалась крепче, чем когда-либо.

Вскоре, Ариадна осталась одна. С трудом передвигаясь по пещере, которая своей испещренной надписями кожей олицетворяла мучительное движение к мечте, она вынесла останки своего последнего соплеменника наружу, а затем, бросила несколько поленьев в костер и вернулась к своей медвежьей шкуре. Завернувшись в нее, она написала на стене еще одно имя и подвела черту. Немного подумав, она снова подняла руку и под чертой написала: «Ариадна».

Уже несколько дней она не видела снов, а жизнь внутри нее стала настолько ощутимой, что не давала ей возможности двигаться. Ноша стала слишком тяжелой для нее. Машина, вырабатывающая кислород с надрывом кашляла, костер погас, и пещера чувствовалась только проемом выхода, который был очерчен помехами жадного до песка ветра. Она укуталась покрепче в медвежью шкуру, прикрыла глаза и принялась тихо напевать себе под нос колыбельную, которую слышала много лет назад, и сама не почувствовав черты — уснула.
Как и в последние дни, в этот раз снов не было, но по пробуждении, Ариадна столкнулась с тем, чего не мог дать ей ни один сон. С тишиной.
Она открыла глаза, оглушенная беззвучием, и увидела солнечный свет, лучами пронизывающий пыль, лениво висящую в пещере. Она увидела, как сквозь солнечный свет в проходе, пробивается цвет. Не истерично мечущийся по стенам пещеры цвет костра и не цвет песка на ветру. Сквозь такой яркий солнечный свет пробивалась синева безбрежного неба и зеленое поле. Она увидела, как подле входа в пещеру из земли рос цветок с желтыми лепестками.
Она позабыла о тяжести своей ноши и поднялась. Держась, на всякий случай, за стены пещеры, пропуская сквозь пальцы имена, она двинулась к выходу, который встретил ее обесцвеченной картинкой во мгновение пропавших цветов и бликов. Цветок растаял тенью на стене. Но все же, мир вокруг изменился.
Поднятая пыль и в гневе подброшенные ветром валуны висели в воздухе не двигаясь с места, а сам ветер, словно почувствовав вину за свое поведение — исчез. Она вышла наружу и шла, убирая застывший в воздухе песок от глаз. Она коснулась ладонью отметившийся в облаке пыли валун, и чуткий к ее прикосновению он умиротворенно колыхнулся. Спустя мгновенье, тронутый ее вниманием, мир ответил тихим шорохом осыпающегося песка, образовавшего тропинку.
Уловив глубоко в себе порыв, Ариадна двинулась по ней, потому что все, что ей сейчас оставалось — двигаться вперед, а тропа очень скоро повела в гору. Она шла вперед и видела выстроившихся вдоль дороги полупрозрачных людей, пожертвовавших собственной жизнью ради этого дня.
Они следовали за ней до конца, когда дорога закончилась вершиной холма, люди указали ей на зависший в воздухе камень, и она поняла, что от нее требуется. Не смотря на то, что чувствовала себя изможденной, и ощущала внутри себя детское нетерпение, Ариадна забралась на камень, а затем на следующий, что висел рядом с ним. Длинной вереницей камни вели в небо и, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться, она бросала взор наверх, чтобы соотнести дорогу с силами, но конца не было видно и она все карабкалась и карабкалась, пока не перестала обращать внимание на путь. Она и не заметила, как вокруг нее сначала робко очертилось, а потом принялось крепчать мягкое желтое сияние и с каждым пройденным камнем оно становилось ярче. Она не смотрела вниз, боясь испугаться, но посмотри она туда — увидела бы только цепь гор, разрозненную глубокими ранами разорванной на острова земли. Она не увидела бы тех, чьи имена помнила наизусть и уже не смогла бы определить, где прежде находилась пещера, дававшая ей кров и тепло. На четвереньках она переползала с одной глыбы, на другую и вспоминала тот день, когда родители произвели ее на свет, вспомнила свой кашель нежного детского горла оскорбленного воздухом грубого помола и звуки, разрывавшие тишину и старавшиеся заглушить все, что не было жестким звуком работающего двигателя или монотонным жужжанием работающего генератора. Потом, она вспоминала тот день, когда она и многие ее ровесники, чтобы показать свое уважение к родителям, отняли себе левые руки, и еще, вспоминала мать, певшую колыбельную. Потом он помнила вторую попытку выкрасть с заводов по производству ДОЧей эмбрионы. В отличие от первой, она окончилась неудачей и многие тогда умерли, а остальные спрятались. Затем, были долгие годы отрицания Людьми существования племен и, наконец, Люди улетели, забрав с собой почти все, но легче не стало. Но, может быть, все это происходило по какой-то причине? Может быть, была какая-то цель, которая вела эту цепь мучительных происшествий, переживаний и потерь.
Ариадна забралась на последнюю глыбу и поднялась на ноги, не зная, что дальше делать. Планета ответила ей тихо начавшимся, но быстро смелевшим воем. Пыль внизу снова поднялась в воздух, и ветер, будто желая наверстать упущенное, принялся ожесточенно метать ту из стороны в сторону, а потом, один за другим стал захватывать камни, висевшие в воздухе и принялся срывать их как переспевшие яблоки. Ариадна смотрела вниз и видела, как дорога, которой она поднималась, лишается своих ступеней, но, когда захваченный ветром последний камень упал, она не стала падать вслед за ним. Вместо этого, она с удивлением обнаружила, что хоть ноги ее болтаются в воздухе, сама она висит высоко над землей, пребывая в полном спокойствии.
Она почувствовала нечто, словно кто-то нежно коснулся ее спины большой и мягкой рукой, уложил и принялся поднимать еще выше и выше, к неохватным небесам, до которых уже не мог добраться ветер. И еще, Ариадна почувствовала тепло, исходившее от ее живота. Ветер преклонил перед ней колени, в одно мгновенье бережно уложив песок и камни на землю. Она закрыла глаза и, улыбнувшись, принялась шептать себе под нос слова колыбельной, что слышала много лет назад, и свет, исходивший от ее тела, стал нестерпимым, и Ариадна зажглась новой звездой, озаряя своим ярким светом закоулки будущего нового мира.

Ветер неистовствовал за выходом из пещеры, костер некоторое время назад погас, а старый, проржавевший генератор кислорода громким кашлем означал границы своих возможностей. Ариадна лежала, укутавшись в медвежью шкуру, возле собственной стены, на которой, казалось, вечность назад было написано самое первое имя, а совсем недавно — последнее.
Вихри медвежьей шерсти опутывали ее с ног до головы, но, если закрытые глаза Ариадны и создавали впечатление того, что она спит, то тонкая красная нить крови, тянущаяся из-под шкуры, указывала на ошибочность первого впечатления. Она еще дышала, но между вдохами и выдохами образовывались паузы, когда она словно забывала о необходимости дышать.
Струйка крови медленно продвигалась по пещере: она миновала одну из исписанных стен и двинулась в сторону костра, затем, словно передумав, она повернула в другую сторону и, описав дугу, решительно направилась к выходу из пещеры. Там, она остановилась и начала увеличиваться в размерах, пока из нити не превратилась в небольшую лужицу. Ветер озлобленно метнул в сторону входа глыбу и та ударилась о стену, мощью своего столкновения подбросив небольших размеров каплю в воздух, где та, уцепившись за песчинку, метнулась в сторону второй и третьей и двух десятков следующих, пока, наконец, не упала на землю, которой была мгновенно поглощена.
Планета устало затрещала, готовясь к смерти. Ариадна перестала дышать. А на небе ярким желтым светом означилась новая звезда.