Старина

               
                РОД.
             Названиями местечек на Урале находим историю проживающих ранее людей. Язык северной древней культуры арийских племён закреплён имени больших рек и гор. Урал, - у Бога(РА). Ранее тысячелетиями гора Хукарья(Уралье). Интересно, что многие основополагающие слова арийского корня содержат в себе звук Х; - Христос, херувим, хлеб, хрен… Современный материк Евразию арии называли Рахвати. Река Волга звучала, -  Ранха. Её русло от Каспия(Ворукаш) по Волге, Каме и далее к истокам Чусовая или Сылва, если мерить по руслу полноводья. Кама схожая смыслом санскриту карма, - начало судьбы(ма, - источник жизни).  Бежит по Пермскому краю речка Арий, бежит и бежит веками, и нет её дела до народов, политики, идеологий, и вкусней воды нет.
             Средние речки прозваны позже народами финно-угорского языка: Сылва(талая вода), Лысьва, Сива, Обва… (ва, - вода). Мелкие речушки содержат язык тюркских племён, - Суксун(холодный ключ).  Приходили народы и нации веками врёмён, закрепляли своё пребывание названиями местности. Потомки арий, анты и вены разошлись с Урала на восток(Сибирь и далее Индия); юг(Афганистан, Азербайджан, Иран), образуя арабские племёна; и запад(собственно славные вены, - славяне).
             Славяне разбились на восточные, западные и южные племёна родственных языков и разных диалектов; поляне, кривичи, древляне, северяне, радимичи… Вятичи почитай и не уходили с Урала, жили вдали бурной истории с Богом в лесах на берегу Вятки. Когда войска Ивана Грозного после взятия Казани повернули на север, вышли к речке, на другом берегу народ городищем живёт, бабы бельё полощут, ребятишки купаются. Кричали им:
 - Эй, люди, вы чьих будете?
    В ответ:
                - Мы не люди, мы вятичи!

             По северному пути с Новгорода Великого и Вятки осваивали вновь Урал и Сибирь племёна славянские, потомки славных арий-антов. По речкам ставили селения, живя в мире и согласии другими народностями. Ермак не столько завоевал просторы бескрайние для государства Российского, а утвердил. Ибо не осуществимо его предприятие было без поддержки местного населения, кое русского языка корня в достатке тому времени пребывало.
             Так по семейной легенде, приплыл по речке Сылве вятский мужик и обосновался жить в маленькой деревушке Тарасово. Дальнейшем  домов шесть десятков и улица одна.  Род от него пошел весьма умелый на руки, чай кузнец на селе первое дело. Делом фамилию дали распространённую в мире, -  Кузнецов.



                ДАНИЛ И СЕМЁН.
             Не известны имена первых в роду, и где счёт начинать?  А, известно, что жил Арсений, от него Клементий, родивший Данила. Данила Клеменьтевич был плотником весьма искусным. Полдеревни своими руками домов построил. Никого в напарники не брал, всё один делал. Рубит сруб, к нему мужики подойдут:
                - Данило, тяжело, давай поможем.
                - Нет, я один, как кулик на болоте, никого не надо.

             Так и прозвали – кулик, и по роду передалось. Не разбирая, за сотни метров дома  переставлял. Клиньями воздымает, лаги подложит, выбьет секрет, и поехала хата. Волосами рыжий, лицом корява шаньга, на все руки мастер, а побаивались с ним мужики жену оставлять. Рано бобылём остался с ребятами, никого более не брал и дюже охоч был до чужой ласки. Одного из пацанов звали Сёмка.
            Семён Данилович не в отца делами пошел, время ему попалось на свете жить бурное, революционное. Жена Настя родила восьмерых детей; четыре девочки и четверо мальчиков. Крестьянствовал, землю пахал, а тут на тебе, революция. Белые приходят, - всеобщая мобилизация. Красные приходят, - всеобщая мобилизация. Мобилизовались мужики до лесу или первой возможности сбежать, и айда по домам. Наконец власть утвердилась советская. Милиция пришла к Семёну, он пикульки ребятам стружит на завалинке:
                - Уклоняешься ты новой власти, пошли с нами.
                - Хорошо, пойду, переоденусь только…

           Зашел домой и сбежал огородами. Служивым делать нечего, наказали в сельсовет, что б привели в район беглеца. Своих мужиков не убежишь. Одному выдали ружьё и прямиками, через речку на лодке переплыв, повёл он конвоиром Семёна. По дороге прихватило охранника по «тяжёлому», уселся, оружие наставил, не убежишь. Постоял Семён и говорит:
 -  Слушай Ванька, надоело мне твою вонь нюхать, пойду, а ежели выстрелишь, мужики в деревне жить тебе не дадут.
 И, ушел. Ванька пришел в район, всё доложил, так мол и так…. Посадили на десять суток, за не оправдание доверию властям.
 Эх, жизнь, крепко мужиков новая власть обставила формулярами. Свободно на Урале жили до этого, общинами, без помещиков. А, тут на тебе, или всех в колхоз, или права всевозможные выкупай торговать своим же. Не подчинился Семён, арестовали за продажу мяса без лицензии. Срок не большой дали,  на малый ещё добавка, а там рудники. Сгинул неизвестностью. Прими его, Господь!

                СЁМКИНЫ РЯБЯТА.
 Осталась Настасья Макаровна одна с восьмерыми детьми на руках. Прозвали их в деревне, - Сёмкины ребята; - Василий, Михаил, Андрей, Иван, Ксюша, Нина, Анна, Настя. Хорошо, что свёкор дом добротный своё время справил. Семь лет сушил по всем правилам и стоять ему звоном ядрёным семьдесят лет, под присмотром ещё столько же. Старших в батраки определила, младшие свиней пасли по найму, дочери хозяйству помогали. Василий батрачил за еду. Покушают, его зовут.

 - Ешь Васька, всё одно скоту скормлю остатки, - говаривала хозяйка.

           Андрей свиней пас. Как-то разъяренный хряк матёрый кинулся на пацана. Брат старшой на счастье подоспел. На тёс штабелем уложенный закинул Андрея и сам запрыгнул. Секач пробежал клыком в сантиметре. Попадись на пути, разорвал бы напрочь. 
 Подросли дети, силу входить стали, помощники первые, новая беда, - война. Старшего Василия в армию забрали. Монголия, Хангингол, ручной пулемёт, контузия, потеря слуха. Великую Отечественную уже не мог в боях участвовать. Сапёром переправы наводил.
            Михаил Семёнович защищал осаждённый Ленинград, воевал на знаменитых Пулковских высотах. Был ранен. И, какое совпадение, самый младший брат Иван, фронтовой шофёр на "полуторке" по ледовой дороге жизни доставлял продукты.
            Мой дед Андрей Семёнович, ушёл осенью 37го действующую армию на четыре года. В сороковом финская, затем Отечественная. Испытал тяжесть первых времён войны, отступал с западных границ, был на многих фронтах и военных специальностях пехотинца, командира пулемётного взвода, первого номера зенитной батареи. Закончил бои с фашизмом в Карелии и эшелонами был направлен Дальний Восток. После разгрома Японии привлечён обучению молодых бойцов. Вернулся домой в 47 году. Десять лет по фронтам.

                МАКАРОВНА.
               Провожала сыновей Макаровна без слёз и вечеров. Дед получил повестку,  вышли вместе из дому в дальний путь, а она повернулась и ушла корову доить. Крепко сердце материнское было, дюже крепко.
              Война. Матери и жёны одни остались. Кто надеждой живёт, кто похоронки ждёт а кто уже получил. Спешит Макаровна на работу по дороге просёлочной, навстречу старушка незнакомая. Остановила Настасью и говорит:
                - Не горюй заботами женщина, знай наперёд своё счастье. У матери один сын не придет, у тебя все четверо живыми вернутся.
              Так и вышло по вещему.
              Как не бейся, как не крутись, а невмоготу женщине одной на селе. В колхозе надо работать, своё хозяйство содержать, налог платить.  Молока, масла… должна государству сдать. Не смогла выполнить, за недоимку забрали корову, кормилицу и поилицу семьи. Без коровы почитай нищими и голодными долго не протянуть. Обратилась за советом грамотной женщине эвакуированной из Ленинграда. Она подсказала, мол, напишем жалобу старосте Всесоюзному Калинину, что у тебя четыре сына на войне. Написали, отправили, ждёт Макаровна ответ. Приезжает через месяц, полтора военный на лошадке из военкомата, хромой после ранения фронтовик.
                - Вы Настасья Макаровна?
                - Я, - отвечает.
                - Садись, поехали.
          Везёт и молчит. Ну, думает Макаровна, теперь меня от дочерей заберут, пропадут сиротами.
                - Где коровы пасутся? - Спрашивает.
                -  Да, вон они, с дороги видать.
          Подъехали, а там и бригадир чего-то делает.
                -  Какая твоя корова, зови по кличке, - приказал военный.
          Позвала, бурёнка узнала, подошла. А, бригадир набежал, кулаками машет, кричит:
                - Не позволю колхозное имущество растаскивать, По закону военного времени….
           Побелел лицом военный, достал пистолет, наставил в лоб бригадиру.
                - У неё четыре сына за тебя шкура тыловая воюют, а ты здесь у баб последнее отбираешь! Пристрелю за подрыв тылового фронта и право имею. На тебе документ правительства.
           Прилепил на лоб колени упавшему бригадиру бумагу.
                - Освобождена она всех налогов, корову обратно следует отдать.

         Верой, верой победу добыли, кровью сыновей лучших нации и трудом непомерным народа всего. Вертались у Макаровны сыновья, а не радовалась гуляньем, не устраивала праздники, пока последнего не дождалась. Последним Андрей пришёл, наварила браги, нагнала самогону, пельмени настряпала, всех за стол усадила. Радость-то какая, радость, сыновья живые все собрались! Выпили братья и ну ратными подвигами хвалиться.
                - Что то у вас там на энском фронте ранений много в левую руку было.
                -  На что намекаешь? Самострел обвиняешь? Я в плечо правое ранен. Забыл, как сами от немцев драпали в с41м.
         Хрясть брату в пятак. Пошла заваруха. Всё в доме перевернули, а Макаровна молилась в уголке, что б кого до смерти не зашибли.
         Утром встали, за стол сели, глаза виною в пол, лица у всех побитые до нельзя. Вышла Настасья Макаровна к сыновьям и первый раз заплакала за все тяжёлые военные годы. Поверила, что сыновья живыми пришли, если драться ещё способны:
                - Что же это вы ребятушки с собой наделали?!

         Дожила Макаровна до 90 лет.
               

                ДЕТСТВО.
        Андрей Семёнович женился рано, ещё до войны. Увёл замужнею женщину из соседней деревни в округе. Лиза родила в 35м ему сына, - Геннадий. После войны детей более не было.  Всё военное детство Геннадия прошло в долгом ожидании отца. Жили с матерью в маленькой избушке, на два окошка. Скота держать возможность не имели, и голод часто посещал их скромные палаты. Ели лепёшки из листа и почек липы, хвощ полевой, и чего Бог пошлёт.
        На отшибе деревни стоял старинный амбар хранения семян с двойным полом. Между полами имелось пространство с воздушными оконцами для вентиляции. Однажды Геннадий засунул детскую ручку в оконце, а там крупа. Мыши грызли зерно, оно проваливалось через щели верхнего пола, и крупа, мелкие останки накапливались в нижнем настиле. Для голодного детства поистине манна небесная(мышиная). Он наскрёб карманы, притащил матери. В течении месяца ходил Геннадий к амбару, пекли хлеб, простые лепёшки, и как они были вкусны, необходимы молодому организму. Но, однажды его со слезами застала одинокая старушка:
                -  Ох, как это ты дитятко догадался. Я одна знала и жила крупой мышиной, а ты всю у меня вытаскал. – Плакалась. Более Геннадий к амбару не ходил.

                - Мама, мама, земляника поспела, целую кружку набрал!
                - Отнеси её Афанасичу, угости, у него детей нет, собирать самому не погодам.
          Первую землянику Афанасичю отдать? И, жалко, и маму ослушаться нельзя. Пошел.
                - Дядя Афанасич, вот земляники тебе принёс.
                - Хм, давай!
         Протянул ручищу, в которую целиком ушли ягоды, и всю, всю съел одним махом. Не в овёс конь.
                - Подожди.
          Вышел через минуту, протянул целый каравай настоящего деревенского хлеба. Хлеб, много, много душистого пшеничного хлеба! Счастьем побежал домой.
                - Мама, а мне дядя Афанасич целый каравай дал за ягоды!
          Знала Елизавета Павловна к кому сына посылать с ягодами, и поймет правильно.

          Всё было, корни пырея сушили, толкли в муку, пекли. (Уже позже я узнал, что пырей злаковое растение и его корни весьма питательны, не уступают качеством пшенице, но трудоёмки для культурного возделывания). Работали на лошадях, находилось время развлечений. Оставил брат старший отца, Василий Семёнович, гармонь, однорядную минорку. С ней уходил Геннадий в баню учиться играть. Однажды зашёл, а там соседка под лучину пряжу прядёт.
                - Не стесняйся Гено, проходи, играй, я послушаю.
          Он играл на полке, она рядом работала. Затем засобиралась, ушла. Через малое время и Геннадий домой пошел. В избу заходит, тётка Паруха с матерью чай пьют.
                - Что тётушка, хорошо я играю?
                - Почём мне знать, дитятко, не слушала тебя.
                - Как же, только что в бане со мной сидела.
                - Да, что ты голубчик, уже час у вас разговорами. Маму спроси.
                -  И, верно, Парасковья давно у нас гостит. – Отвечала Лизавета Павловна.
                -  Это Геннадий не я была, а чёрт приходил тебя на гармони учить играть.
                Знатный гармонистом будешь.
 Может пошутили, и чёрт его знает, только Геннадий действительно знаменитым округе гармонистом прослыл.
 В какой-то день разнеслась новость, что Андрей Семёнович пришел с фронта и на другом берегу переправы ждёт. Нет, не побежал, на крыльях полетел, а отец уже переправился, на руки поднял. Домой пришли, встречи, слёзы радости. Сели за стол, сладкого ничего нет. Тогда отец достал из рюкзака мешочек, а там сахар, и положил целый  комок сыну в кружку. На всю жизнь запомнил Геннадий этот фронтовой подарок. Но, детство уже заканчивалось. Рано взрослели дети войны, не досуг в бирюльки играть.

               
                СТРОЙКА.
 Пришли фронтовики, да не все. Многие костьми легли на полях сражений, оставив вдов молодых одиночеству. Победители гуляли знатно, с размахом. Вечером гармони играют, с утра бабы друг друга за космы ревностью таскают. И, виновного в распутстве войной проклятой не найдёшь. Понимали вдовы, от оставшихся живых последний шанс дитя своё заиметь. Ничего не требовали в замен, разве что жене ревнивой на укор упрёком ответят:
       - Не тебе одной счастьем жить. Нашей вины нет о мужах погибших.

   Видит председатель, деревня на глазах разваливается, и надумал он мужиков делом занять. К тому времени не было ещё электричество подведено в деревушку отдалённую. Подбил мужиков свою электростанцию строить. Выше километром селения впадает Сылву небольшая, не замерзающая зимой речка Юркан. В пойме насыпали вал, из брёвен плотину выстроили, здание срубили, закупили динамо-машину. Провели провода в деревню, и свет вечерами электрический заменил тусклые лампы керосиновые.
          Пруд широкий разлился. Хариусу, водившемуся в речке холодной, раздолье свежим кормом растительности заливных лугов. Отдельные особи до полутора килограмм вымахали. Як жерехи болтыхаются в воде. Тут и пригодились старые запасы фронтовые. Сначала рыбу «осколочными» глушили. У неё запал замедленный, уйдёт под воду и на глубине взрыв. Рыба оглушённая всплывает, знай на лодке плыви, да сачком собирай. Закончились «противопехотные», противотанковые гранаты остались. Там механизм иной. После взвода от малейшего прикосновения взрывается, ударная волна силою большой броню разрывает.
            - Идём Мишка противотанковой рванём, может ударная волна в воду пойдёт. - звал Андрей брата.
 Кинули гранату, за кустик залегли. Как шандарахнет! Не, не пошла ударная волна в воду, а поверх воды и на берег. Вместе с кустом вырванным смело братьев, а рыбе никакого урону.

          Электричество уже центральное к деревушке подводили, отпадала нужда своей маломощной электростанции. Кто-то надумал рыбу током глушить. Два провода отпустили в пруд, сгорел трансформатор. Не пропадать же плотине. Стали мельницу сооружать. Благо перестройка небольшая, колесо есть, жернова привезли, сита мучные, пошло дело. Муку себе мололи, и в округе прославился хлебушко тарасовский.

            Братья домов добротных не имели, кроме дедовского Данилова постройки, который по старшинству Василию причитался. Решили строить. Дети подросли в помощники. Геннадий уже на тракторе работал. Нарубили лесу строевого, вытаскали техникой за околицу. Рубить каждому по дому договорились, без обиды. Рубят, выбрали паз Василий и Андрей, бревно закатывают в сруб каждый своего торца.
        - Васька, Васька, руки зажало! - кричит Андрей.
 Василий контуженый, не слышит, а видит от себя бревно не плотно село. Бац обухом топора сверху:
         - Вот теперь хорошо!

      Срубили, дома поставили на место избушек ветхих. Один сруб старшего брата не к делу стоит. Судят между собой:
        - Зачем мне дом второй, - говорит Василий, - жена бесплодная, дети со мной от другой женщины не живут, дом старины крепок, меня переживёт. Что делать?
         - Верно, - соглашаются братья, -  давай продадим сруб и пропьём.
         - Продать и пропить? Тоже хорошо!
 Продали и пропили. Дела-то. После смерти войны, в лицо смотрящей, такие вопросы не представлялись братьям решающими. Надо будет, ещё срубим не один дом.

                ДЕД.
 Отец, Геннадий Андреевич с мамой на полях и фермах дальних работали. Рос я и сестра Елена раннего детства с бабушкой Лизой и дедушкой Андреем. Любили они нас и баловали, чему отец противился. Укорял старших излишестве потакания. Впрочем, когда у меня появились дети, страдал этой же «болезнью» любви.
               - Папа, ты сам деда ругал за меня, а это же творишь.
               - Знаешь разницу между дедом и отцом? Любовь одна, а ответственности я перед обществом не несу. Ты отец детям своим, с тебя и спрос. От деда, как от Бога, любовь без суда исходит.

         Часто пытал дедушку Андрея о жизни и войне рассказать. Скуп на слова был, но за рюмкой бывало откровенничал.
        - Эх, внучек, в сорок первом неразбериха и паника сильная была, хорошо, что машин не было, а то бы за Урал уехали. Потом воевать научились.  До Минска по одной дороге с немцами шли. Они на мотоциклах, мы пешком. Едет и по плечу нас хлопает, мол, война окончена «рус». Думали, как Европу Россию блиц криком взять. Под Минском им по зубам дали, и вновь котёл угодили, тогда уже осерчал фриц, по лесам отступали. Бежали безумно, коммунисты партбилеты выкидывали, командиры знаки отличия срывали. Управления никакого, а надумает кто остановить, выстрел из толпы, далее идём. Заслоны ставили по жребию, когда немец подпирал и деваться некуда. Вот тебе и победители! Оружия защищаться не в достатке. Помню, вышли из окружения, нас напротив врага через речку поставили, окопы отрыли, а винтовок нет. Приехал какой-то командир, приказал немцев штурмовать с утра ножами. Плывём на лодках, а фашист смеётся на другом берегу, руками машет. Вдарил миномётами по нам, а потом на катера и из автоматов почти в упор всех расстреляли. Мы  с другом лодку перевернули, под ней укрылись на плаву вниз по течению, не заметили.
      Дед наливал вина, плакал и матерился.
    - Победители, победители! Это те кричат, кто в 43ем пришли. Но, их,  по молодости тоже множество поубивало, особенно 24го, 25 года рождения. Пацанов набрали 18 летних и «уря» на пулемёты во весь рост. В первом бою и выбивали. Мы обстрелянные, не одиножды раненые, где за кустик, где за камешек, перебежками до окопов, гранатами закидаем и на врага. Тут не зевай, всё звериное просыпается, режь, коли, зубами рви. Война, не естественное состояние человека.
         - Дед, а смерти боялся?
        - Страх в первых боях сильный. Потом принимаешь войну за работу, преодолеваешь обыденностью. Надо сделать дело, кто то погибнет, может быть я, значения большого не имеет. Да, и знали мы пред боем, кто умрёт. На лицо человека посмотришь и видишь, что уже не жилец. У кого-то страх в глазах, у кого лицо светлое, как к Богу собрался. Не ведаю, а знали.  И, человек этот знал, не разумел, но чувствовал. От смерти внучек не убежишь. Где судьбой уготовлено, свершится. Принять достойно надо. Вот случай был. Моёму напарнику по окопу за кашей очередь идти. Меня попросил, не могу, дескать, сегодня занедужил. Немец редко дальнобойными покидывает. Дело обычное. К окопу вернулся, а его нет, одна воронка, да ноги товарища в сапогах нашел. Прямое попадание, очередь же его была идти за пайкой.
              - С японцами в 45 воевали, там говорят смертники, камикадзе были.
             - Что ты, какие камикадзе? Чепуха всё это. Мы вся армия «камикадзе», весь народ. Только Россия может, разрушить себя до основания, затем всё восстановить и войну выиграть. Другому народу смерти подобно. Мы, славяне смерть верою презираем, и нет силы, что б наш дух победить.
               - В Бога веришь дед?
               - Господь есть, внучек, Господь есть и всё видит, а вот в религии не верю. Много плутовства и обману людей.
 
                Всегда восхищался дедом, но наглядным примером преодоления страха пред смертью послужил его уход из жизни. На 86 году иссох весь, жаловался на сердце, правую грудь рукой прикрывая.
              -  Дед, сердце то с левой стороны.
              - Да? Ну, тогда с левой болит. -  Знамо не болело.
             - Всё болит, жизнь прошла, к Богу пора, скучно, один остался, поговорить не с кем.
               -  Как же не с кем? Вон старушки на майдане сидят.
                - Им ещё по семьдесят, о пустом женщины судачат, не ровни.
        Стоял у окна, врач идёт к нему для обследования. Просил сноху Надежду Ивановну, что б шла у калитки встречать. Мама пошла, встретила, пяти минут не прошло. Заходят, а дед на кровати уже усопший лежит. И, понял я из его последнего поступка, что не от болезни помер, а духом остановил своё сердце. Духом страх преодолел. Лёг, приказал себе помереть, и помер. Сей пример, как достойно человек может силой духа преодолеть страх смерти. Воистину, духовность веры первична плоти.

                ЭПОХА.
              Эпоха ушла, эпоха! Времена тяжёлые выпали на жизнь нашим отцам, революция и после военное восстановление. Выжили, выстояли, свершили. Утвердили себя в памяти истории людьми русскими, верующими делу, Родине и Богу. 
            - Родина, Василий, как мать. Человек без неё сирота. Мать и сурова бывает, и умереть за неё попросит, а всё одно мать. - Говаривал дед.

          Они не озлобились на белый свет тягостями. Шутками, прибаутками, с песнями и надеждой возвысили страну и себя. Жили открыто людям и нашу судьбу определили.
             -  Дед, подскажи советом, сарай для сена строю…
             -  Да, хороший сарай, высокий, едри его лять!
              - Смеёшься, сено высоко метать? Так я всё предусмотрел, с тележки воза подавать буду.
               - Гнись под пластом, ум через руки дойдёт. Другое говорю, женщину хорошо брать на таком сарае.
               -  ??? Высота здесь причём?
               - Дверки откроешь сенные, на коленки поставишь, эх упирается. Падать то высоко!
               - Ну, дед, ты даёшь! Старый, а всё туда же.
               - Жизнь внучек, не приукрасишь, какая есть, той и живём.

          Они и прожили, они и свершили. Им есть чего передать поколению. Мы что оставим детям? Подойдёт ко мне внук вопросом:
         - Дед, а дед, правда, что ваше время товары в красивых упаковках продавались?
           Что ещё про наше время спросить можно?
          - Правда, внучек, правда. Сверху блестит всё, а внутри ложь обманом и пустота. За эти фантики красивые продались мы с потрохами, и Родину Мать продали.
          - Как же возможно ни за что продаваться?
         - Можно внучек, можно. Потерей нравственности, совести, потерей веры Богу. Человек без веры животному подобен, поманишь его посулами, сам в клетку залезает. А, прикорми немного, привыкнет, обрастёт стандартами, закрепит догмами, и будет утверждать, что он самый счастливый. Силой из неволи барахла не вытащить. Пелена лжи затмила наш разум погоней за материальными благами отвержением духовности. Яко звери грызли друг друга и хвалились, кто кого более поимел. Стыдно, срамно пред поколениями прошлыми и будущими.
            Нет, не спросит внук меня о  жизни нашей, не стоим. А, попросит рассказать о прадедах. Ибо они дела свои, помыслы и веру нам передали. Не ушла эпоха безвозвратно забытой, а поколение родов передаётся. В себе и внуках нахожу присутствие Арсения, Клементия, Данила, Семёна, Андрея и Геннадия. Дай Бог прожить их примером радостью жизни в труде,  прощении мелких неурядиц и крупных побеждённых врагов. Дай Бог не лгать жизни. Дай Бог СОВЕСТЬ, - СОдержать благую ВЕСТЬ.

             Пусть земля вам отцы будет пухом, а Небо раем.  На земле русской потомки верою стоим! И, стоять будем!