Солнце в спицах Гл 2. Пятьдесят шестой

   Батя провернул жульство. Отремонтированный и вылизанный ИЖ-49, он обменял на кучу металлолома более позднего года выпуска.
   В общем-то этот факт никого особенно не расстроил, но транспорта семья лишилась, по крайней мере на время. На дворе стояла зима и сугробы не располагали к мотопрогулкам. А потому для Вовки, обмен тоже не был потерей. Восстановлением нового аппарата, батя занялся безотлагательно, хотя на этот раз процесс был неспешный и более тщательный.
   Мороз уже сковал гладь озера прозрачным панцирем и Вовка все выходные пропадал на катке, расчищенном старшими пацанами. Коньков  с ботинками, в пору его маленькой ноге, родители разыскать не смогли, но кто-то из соседей подарил ему старые «снегурки», привязываемые шнурками к валенкам. А мама купила клюшку. Не такую как у мальчишек постарше, с прямой лопатой, а круглую, для хоккея с мячом. И этот факт расстраивал Вовку до крайности.Родители вообще ничего не понимали в спортивных прибамбахах. Не советуясь с Вовкой, они купили лыжи по его росту, хотя он хотел огромные «уссурийские», такие как в школе у соседских Витьки и Сашки.
    И вот теперь эта клюшка. Ну хоть бы подумали, как будет Вовка выглядеть с ней на озере, когда там у всех настоящие, для шайбы. А у особенно продвинутых, так вообще пластиковые, или с самодельной пластиной.
   Правда в игру его не брали, малявка ещё. Но в перерыве можно было взять Витькину дюралевую, всю в дырочках, облегченную клюшку и побросать вратарю по воротам.
   Клюшка у Витьки была замечательная. Его отец, родной брат Вовкиного дедушки, был мастер на все руки. Из кусков выброшенного алюминия, он простучав пару дней молотком, мог легко соорудить умывальник с раковиной. А скобарник у него в мастерской был покруче чем у деда, с той лишь разницей, что дедушкины запасы были в основном деревянными, а дед Сёга, так звали Витькиного отца, был накопителем всевозможных металлических штучек.
   Вовка никак не мог понять, почему деда Сёгу некоторые зовут Спиридоном. Он нравился Вовке, потому что был добрый как его дедушка. И к тому же всегда с удовольствием возился с мелкотой, а в случае трудноразрешимой задачи, в виде пистолета сложной конструкции или самоката из старых коньков лучшего помощника  было не найти.
   Впрочем, тайна имени деда Сёги вскоре была раскрыта. Оказывается в молодости, дед Сёга был мастером по перемахиванию заборов и благодаря такому амплуа сигающего переростка он обрёл себе второе имя на всю жизнь. Причём звали его так все. И пацаны, и жена - баба Надя, и даже начальство на работе в «Сельхозтехнике», где авторитет умелого мастера был непререкаем.
   Так вот клюшка Витьки была продуктом творчества деда Сёги. В длинную, рифлёную рукоять из трубчатого пластика, была влита при помощи эпоксидного клея прочная и лёгкая дюралевая пластина, ещё недавно служившая какой-то деталью самолёта и благодаря деда Сёгиному зятю, работавшему на аэродроме, счастливо перекочевавшая в его скобарник. В дополнение, для облегчения конструкции, в пластине была сделана перфорация, что никак не ослабляло её крепость, но изрядно добавляло упругости.
- Вить. Можно я твоей постучу? – заканючил Вовка, как только разгорячённые и румяные пацаны бухнулись задами на снежный борт и принялись перетягивать ослабшие за игру шнурки на коньках.
- Тока не сломай – чуть подумав сказал Витька. Ему ничуть не было жаль своей клюшки, просто всё, чтобы он не делал или говорил было без спешки и с лёгкой паузой перед окончательным решением. И решение принималось как правило верное. Мама ничуть не волновалась за Вовку, отпуская его на озеро или в лес, если рядом был Витька, взрослый контроль над ситуацией которого был лучшей гарантией безопасности.
  Схватив Витькину клюшку, Вовка подхватил ей шайбу и перекладывая из стороны в сторону заколбасил на подламывающихся «снегурках» к пустым воротам. Не успел он и раза как следует ударить, как на его пути встал крепкий, коренастый Юрка Будан, считавшийся лучшим бомбардиром окрестности, способным пробить любую вратарскую защиту. Не мало синяков по его милости получали озёрные голкиперы.
- Дай позырю – протянул Будан руку к клюшке.
- Тока не щёлкай - крикнул ему Витька, сидящий на снежной куче и вытряхивающий снег из вязанного носка.
- Ага - пробурчал Будан, и было понятно, что это условие ему до лампочки. Взять в руки такую вещь и не продемонстрировать свой коронный удар, было бы глупо.
   Перехватив клюшку и легонько постучав ей возле шайбы как бы приноравливаясь, Будан медленно отвёл правую руку назад, замер на секунду и вдруг резко выбросил её по направлению к шайбе. Раздался звонкий щелчок, отозвавшийся трескучим эхом где-то на сопке и шайба, как живая затрепетала, пойманная в сетку ворот на высоте около метра.
- Зэконски…- оценил обновку Будан и приготовился к повторному тесту.
   В это время, к катку подошёл  только что переобувшийся Калина. Вовка не знал, почему дали такую кликуху двадцати трёх летнему мужику, который до сих пор возился с пацанами. Все знали что Калина давно косит от армии, сваливая проводником на поезде каждый раз как почтальон вручает повестку его матери, а та клятвенно заверяла, что не видела сына уже давно и не знает, когда увидит снова.
   Приходя из очередной поездки, Калина днями напролёт тусовался с подростками и на катке был завсегдатаем. Его не воспринимали как взрослого и разговаривали с ним на равных, хотя навесить ему затрещину, как это часто пацаны делали друг с другом, вряд ли кто нибудь решился бы.
   Сверкая новыми «канадками», с заводскими высокими накладками и шнуровкой до верха лодыжки, Калина проковылял по снегу, выскочил на лёд и забалансировал руками дабы восстановить равновесие. Еле как выровнялся и громко матюкнувшись подкатил к воротам. Пнув коньком шайбу Будану, он снова потерял равновесие. Крутанулся вокруг своей оси, схватился за верхнюю перекладину и встал  картинно, облокотившись на штангу.
   Будан подхватил медленно подкатившуюся к нему шайбу, лениво обработал её, перекладывая с лева на право и резко, без малейшего лишнего движения щёлкнул.
   Эхо сухого выстрела прокатилось по лесу, подняв стайку сорок в стороне болота. Полёта шайбы заметно не было. Скорее угадывалось, как она с хлюпающим звуком влетела Калине прямо в пах, переломив пополам его нескладную длинную фигуру. Калина не разгибаясь завыл матерно и этот утробный звук срикошетил от его промежности , в которой нашла временное пристанище голова страдальца и полетел по глади озера куда-то вдаль, пугая воробьёв и синичек взлетевших стайками с прибрежных верб и рванувших к лесу, от греха подальше. Исходя скрипящим хрипом, Калина присел на корточки и вдруг сорвался скачками приседая и подпрыгивая,нарезать круги вокруг озера, запинаясь о свисающие с берега корчи и кочки камыша.
   Онемевший и окаменевший было Будан, растеряно оглянулся и рванул в обратную сторону, хватая по дороге свою сбрую и пытаясь на бегу не растерять одежду и валенки, торчащие из подмышек в разные стороны. И он был прав. Всреча с травмированным оппонентом не сулила ничего хорошего. И когда Калина закончил свой реабелитационный вояж, Будана уже и след простыл.
   История эта долго ещё была на слуху Озёрной улицы, а униженный и оскорблённый Калина целую неделю демонстрировал пацанам на катке свои словно облитые чернилами причиндалы. Но и она затёртая и пересказанная потихоньку канула в лету. Всё шло своим чередом, батя неспеша доводил до ума своего «ижака» и он уже возвышался посреди летней кухни большой и красивый, сверкая остатками хрома на некоторых деталях. И Вовка даже пытался подёргать рычаг стартера, но получив ощутимый удар отдачи, повторять этот опыт не стал.
   Близился Новый Год и Рождество, которое не было официальным праздником, но для Вовки это был чуть ли, не любимый день в году. В этот день они с бабушкой ездили в Ауровку к её маме - бабушке Ксении, которая была единственной верующей в их семье убеждённых атеистов.
   Ауровка, представляла из себя деревню в сотню дворов, с обшарпанным клубом на въезде и совхозной конторой с пристроенным магазином в центре. Прабабушкин дом был ближе к окраине и выделялся издалека высоченной елью с вершиной густо увешанной шишками. Шишки эти украшали ёлку круглый год и были ярко оранжевого цвета. Вовка каждый раз приезжая к бабушке Ксении, в первую очередь бросался под ёлку, в надежде найти такую же оранжевую и тугую шишку. Но на земле они были грязно серые и распотрошонные. Сосновые шишки, которых было полно возле бабушкиного дома, были хотя бы твёрдые и годились на туловища пластилиновых человечков, которых частенько мастерил Вовка. А эти еловые были мягкими и от них было много мусора.
   Потеряв интерес к ёлке, Вовка направился к хате, дощатая дверь которой уже ждала его раскрытым тёмным зевом заставленного сундуками и крынками коридора.
   Явившись на пороге в облаке морозного пара, он сразу же попал в объятия прабабушки и знакомые запахи её хаты, гирлянды из конфетных фантиков развешанные на окне, гора подушек на железной кровати, домотканные коврики пересекающие комнату яркими лентами окружили Вовку и погрузили в странное ощущение сказки, где каждая вещь могла оказаться волшебной.
   Быстро сбросив пальто и разувшись, Вовка уютно устроился на горячем припечке, рядом с корзиной, в которой возлежала недавно окотившаяся Мурка, с двумя слепыми ещё полосатиками.
   Бабушка с бабушкой Ксенией выдвинули стол, покрыли его скатертью с выбитым по краям кружевом и стали накрывать, рассказывая все новости произошедшие со времени последней встречи. Вскоре сервировка стола была закончена и в ожидании гостей бабули присели на скамью, не прерывая разговора. Вовке было интересно их слушать. Понимал он не всё, так как прабабушка говорила только по украински, но мелодика речи завораживала и от этой тихой беседы, от тепла припечка и мерного урчания Мурки клонило в сон. Пахло пирогами и воском. Приготовленные на вечер свечи стояли в банке из под томатной пасты и половина воскового круга, из которого и были отлиты свечи лежала жёлтой выщербленной луной на тумбочке, подле ведра с синей родниковой водой.
   Вдруг сразу несколько пар ног затопали в коридоре, сбивая налипший снег. Дверь распахнулась и с клубами морозного воздуха в комнату ворвались в вывернутых тулупах и с накрашенными лицами гости. Они видимо по пути уже завернули в парочку домов, о чём красноречиво говорили шальные весёлые глаза и торбы в руках, из которых незамедлительно стало извлекаться наколядованное добро.
- Добрий вечор в вашей хате!
- Дай бог хозяевам здоровья!
- И шоб що пожелаете… И шоб гроши… И шоб детки не болели…
Русско-украинский говор перемежался чмокающими звуками поцелуев.
- Добрий вечор, щедрий вечор, добрым людям на здоровье…
Затянул отставший от остальных и только что вошедший дед Петро – муж бабушкиной сестры. Он скинул фуфайку с широких плеч, заметив Вовку на припечке, подошёл к нему и как взрослому протянул свою огромную руку. Вовкина лапка исчезла в могучей лапище деда.
- Ну как дела – придав нарочитую серьёзность красивому с орлиным носом и смеющимися глазами лицу, спросил он.
- Нормально.
- Шо значит нормально? Надо говорить хорошо. Нормально это так… Батя чо делает?
- Мотоцикл ремонтирует.
- Ну, привет ему…
- Ага.
   Гости шумно рассаживались за столом, дед Петро разливал по стопкам медоуху, а Вовку усадили на высокий табурет у окна, чтобы не дуло от двери, которая то и время открывалась выпуская или запуская гостей в тугой морозный сумрак.
   Несмотря на то, что в сочельник стол был постный, места свободного от блюд было не сыскать. В центре стола стояла глиняная чаша с кутьёй, из распаренной с мёдом пшеницы, уложенной правильной горкой в виде церковного купола и украшенной крестиком из лучинок. Рядом в чугунке исходил паром капустняк с пшеном, в который добавляли варённый горох, желтеющий приглаженной гладью в эмалированной миске и щекотящий ноздри обалденным запахом чесночного соуса обильно пролитого сверху. Куски жареного тайменя в глубокой тарелке сочились ароматным жиром. Вареники с вишней присланной родственниками из украины и припасённые специально на «святый вечор» разлеглись белыми ломтями на широком блюде. Довершали этот рог изобилия пирожки с тыквой, вишней и рыбой с рисом украшавшие стол румяными горками.
   Гости ели с аппетитом, произнося тосты и чокаясь медоухой. Рассказывали смешные истории, которых невообразимое множество производили на свет односельчане, не тратящие время на просмотр телепередач, за отсутствием телевизоров. Дед Петро поведал о последнем выходе на охоту, и когда разговор начал притихать запела бабушка Ксения.
    Её низкий негромкий голос наполнил комнату звуками, привезёнными оттуда, из под Винницы. Когда ещё в сороковом году, вся деревня собрала денег и отправила её мужа Мыколу искать место, где земля не поделена на полоски и люди не бьются смертным боем за каждую десятину. Где не бывает страшного голода, во время которого семья выжила только благодаря корове, чудом спасшейся от коллективизации, когда народ вымирал словно мухи. А истошный вой сошедшей с ума соседки, съевшей руку своего умершего ребёнка, остался на всю жизнь самым жутким кошмаром.
   Муж нашёл такое место на краю земли, там где сопки поросшие кедром спускаются в долину реки Даубихэ, где в лесах полно зверя, а трава в рост человека накормит скотину до отвала.
   В песню прабабушки влился сильный и звонкий бабушкин голос. Разложенный мотив стал полнее и краше. Как воды реки, к которой добирались односельчане Мыколы не один месяц со скарбом и домочадцами, с надеждой и страхом. Как оно будет на новом месте? Примет ли их новая земля, не станет ли вместо матери мачехой?
   Приняла. И накормила, и лес на дома дала и работу. Бабушка Ксения стала работать пчеловодом в совхозе, две дочери были при ней, а третья работала фельдшером в воинской части на западной границе.
   Вот только Мыкола оставшийся сворачивать хозяйство на украине, больше не приехал. Началась война, оккупация, потом пришли наши… Свою семью он забыл, как будто её и не было. Женился снова, родил двух сыновей и жил другой жизнью ничуть не заботясь о том, что стало со старой.
   Один за другим в хор вливались новые голоса, свивая песню в тугой жгут чувств и переживаний, отделить которые друг от друга не представляется возможным. Здесь и боль Вовкиной бабушки, которая родила дочку под бомбёжкой в августе сорок первого, не зная, что муж её уже пропал без вести. А потом лечила раненых пленных бойцов Красной Армии, в госпитале танкового корпуса, переделанного немцами в лагерную больницу. И грусть деда Петра о братьях, что оттянули по восемнадцать лет лагерей, благодаря навету односельчанина. Армия спасла его тогда от Колымы, и крутил он баранку по фронтовым дорогам до самой победы.И многое было ещё в этом напеве того,что всколыхнёт душу и вытечет слезой, незаметно вытертой тыльной стороной ладони.
   Стихла песня. Ещё с полминуты помолчали, собираясь с мыслями и снова потёк разговор, цепляясь за одно, другое, третье… Вот уже погасили свет, зажгли свечи, вспомнили как гадали в молодости, выпили, целовались поздравляли друг друга с рождеством…
   Вовка сладко спал, уткнувшись носом в расшитую подушку. Ему не мешали шумевшие гости. Длинный, наполненный впечатлениями день укачал его и опрокинул в тёплый тягучий омут, где смешалось всё, события, люди.
   Ему снился батя, летящий на своём новом стальном коне. Он пролетал мимо подёрнутых зелёным туманом весенних сопок, тёплый ветер надувал пузырём на его спине джинсовую куртку, а козырёк таксистской фуражки, понтовее которой не было на селе, сверкал на солнце чёрным лаком.
   На пассажирском сидении, вцепившись в батину спину, сидел сам Вовка. И не было на свете счастливее человека, чем этот пятилетний пацан, оседлавший машину с гордым названием «ИЖ-56».