Пожалуйста

   ПОЖАЛУЙСТА.



       «Пожалуйста!»- услышал я. «Пожалуйста!»- но это был не ответ на благодарность, а мольба. «Нет! Останься! Пожалуйста не уходи!»- то шептало , то переходило на бесноватый визг тёмноволосое смазливое тело подо мной. «Ну не уходи! Вот так всегда: ты опять встаёшь и уходишь!».
       Это уже напоминало типичную истерику недовольной жены. Нет, увольте! Вы привязались ко мне, но я то к вам и не думал. Вы вырастили в себе мои побеги, я же лишь вырываю сорняки. Поэтому я сейчас, да-да именно сейчас, поднимусь, натяну брюки, улыбнусь, небрежно скажу «позвонишь!» и убегу, чтобы дома отмыться от вас без остатку.
       Вот захлопнулась дверь, щёлкнул замок и я уже в исписанном лифте. Пытаюсь выкинуть из головы мысли о жалости. Мысли о том, что за дверью осталось брошенная заплаканная душонка. Она ещё долго будет утопать в кровати, разыскивая в себе недостатки.

       * * *
       Я уже на улице. Солнце предвещает совсем неплохой денёк. Я вижу в себе лишь достоинства. Кругом блестят груды полуоткрытых привлекательных девичьих окороков, так призывно манящих за собой. В кармане звенит немного денег и у меня есть полчаса, чтобы добраться до центра. Друзья будут снова бранить за опоздание...

       * * *

       Как же хорошо... Жить - хорошо. Курить - хорошо. Пить - хорошо. Не пить - тоже неплохо. Солнце - как же оно хорошо. Хорошо...Хорошо...Мне хорошо, от того, что кому-то сейчас плохо. От того, что я убегаю, а не несу кофе в постель. От того, что я предпочитаю ночь и кровать, утру и совместному завтраку на общем столе. Но разве это жестокость? Разве это использование и издевательство?
       Нет, мадам! Я милосерден и благочестив. Я невинный младенец. Жестокость- это подпустить человека к себе, позволить наблюдать себя во всех ипостасях, не расставаться ни на секунду. И при этом делать больно...узнать все болевые точки и давить на них с дьявольской улыбкой инквизитора, перерастающей в оскал. Вот это жестоко...бесчестно...подло... А я один - вам никогда не заглянуть ко мне в уборную. Поэтому я не жесток.

       * * *

       «Подайте, пожалуйста, мяч!»- окликнул меня звонкий мальчишеский голосок. Рядом ещё вращалась кожаная, вся в следах, сфера. Ребятишки лет десяти в ожидании пытливо таращились в мою сторону. «Стоишь?!»- крикнул я полноватому мальчугану, топчущемуся в воротах. Тот забавно тряхнул головой. Небольшой разбег- мяч колыхается в сетке! Вратарь распластался в другому углу. Рёв трибун!
       Я прибавил шагу. Жить хорошо!

       * * *

       Где-то совсем близко звучит музыка. Это из цветочного ларька. Там среди бутонов и шипов, среди вазочек и горшочков, сидела девушка лет этак сорока. Нет, я не оговорился. Именно девушка. Лицо уже совсем не молодое: измученное опытом, видно не раз падавшее и поднимавшиеся из грязи.
       Сколько кавалеров обкладывало её цветами. Осыпало лепестками с головы до самых пят. А теперь она скукожившись растягивает сигарету и заворачивает эти цветы в подарочную фольгу. Но лицо всё ещё живёт. Ещё проскальзывают остатки бешенной юности. В глазах всё ещё кокетливый блеск. Два забавных хвостика сотрясаются под динамичную музыку, отбивая такт всё ещё живущему задору.
       «Давайте потанцуем!»- сказал я и, прежде чем она успела ответить, протянул руку на встречу. Сигарета полетела в сторону, она уверенно легла в мои ладони. Мягкая как пластилин - мне стоит только намекнуть лёгким движением и она уже наклоняется...вращается...чеканит шаг. Как же она танцевала! Лёгкая как невесомость, упругая как тысячи пружин нового не скрипучего дивана. Мы кружили по мостовой, обжигаемые солнцем и сотнями глаз прохожих. Удивлённых, восхищённых, завидующих глаз.
       Музыка остановилась. Я поцеловал её руку и она буквально помолодела на целых двадцать, а то и больше, лет. Совсем неопытный милый ребёнок...она моргала мне всем своим ладным телом.
       «Сколько стоит вон та роза?»- спросил я. «Что?...Что?!»- она не понимала вопроса, забыв о своей работе. Она неохотно возвращалась на землю- «Сто». Я порылся в кармане и протянул ей измятую купюру (деньги у меня всегда в ужасном состоянии). Она в обмен неуклюже дала мне высокий гордый цветок. Стройный, прямой, с острыми шипами. Он очень напоминал мне её. «Возьмите - это вам» - «Мне?...Спасибо!». «Пожалуйста»- ответил я, уже уходя.
       Пройдя сотню метров, я обернулся. Она всё ещё глядела мне в след и из её губ пелось «спасибо!». Она послала мне воздушный поцелуй и подняла голову к солнцу. «Спасибо!». «Пожалуйста» -говорил я и просто прощался.

       * * *

       Уже из далека я вижу недовольные взгляды, скользящие с циферблата на мой приближающийся силуэт. Виновато подхожу ближе. Улыбка должна выручить. «Ну! Здравствуй, здравствуй!». «Пива то хочешь?!». «Чего такой грустный?». «Что-то ты в последнее время хандришь».

       * * *
      
Каких бы успехов человек не добивался, ему всегда чего-то да не хватает. Ему всегда грустно. Ему всегда плохо. Ему всегда тошно.
       Македонский оплакивал свои завоевания. Ревел над ними как девка, потому что знал: никогда больше не прольётся алая кровушка, никогда больше не столкнуться напряжённые мускулы, никогда больше не повеет потом и трупной вонью. Всё покорено, всё подвластно. Остаётся улечься и пожирать харчи из рук прекрасных наложниц. Удушающее спокойствие самодостаточности. Кризис собственного могущества.
       Человеку всегда некомфортно. Он может лучезарно улыбаться всем окружающим, танцевать до изнеможения, захлёбываться собственным ядрёным смехом... но внутри всё равно найдётся омерзительный холодный зародыш. Он с каждым днём сосёт из тебя соки, набирается сил...растёт, малыш.
       * * *

       Мне нравится добиваться женщин. Вот вам и вся моя великая война. «Моя борьба». Моё великое сражение. Вьёшься вокруг неё, машешь свои фаллической саблей, срубаешь приличия и запреты. И уже бездыханным валишься с ней в пастель. Пара предсмертных вздохов...агония смущения...последняя судорога. А дальше встаёшь, принимаешь душ и уходишь прочь. Так и шагаешь по трупам. В перерывах пьёшь, перекуриваешь и грустишь. А завтра снова в бой!
       Грустишь... Считаешь сколько побед на твоём счету. Дальше считаешь слёзы. Сначала чужие...Потом свои.
       А завтра снова в бой! Круговорот лифчиков, замочков, кружев, ушных мочек, шей, кудрей и локонов, бёдер и грудей, ягодиц и губ, других губ. Снова битва. Уже вся грудь в медалях. Но снова в бой!
       Мир и спокойствие тебе может подарить только одна. Но всё растоптано. Фотография сожжена.
      
       * * *

       Вот он корень зла! Я нашёл эту гниль! Я нашёл откуда смердит самым ужасным: вознося одно существо в ранг истинного божества, я к другим, наверняка не меняя уникальным, отношусь как к материалу. Как к мишени, выбивая на которой десяточку, подкармливаю своё мужское самолюбие, лелею свою значимость.
       Но сейчас об этом лучше не думать. Ведь жить хорошо! Пить - превосходно! Всё в твоих руках, все у твоих ног. Поэтому можно блаженно облокотиться на плечо друга и промямлить - «Спасибо!». В ответ - что бы вы думали? Точно! - «Пожалуйста!».
       Так будет ещё несколько часов. Боль снова вернётся ночью.

       * * *
      
       Захлопнув книгу и находясь в зловещей темноте, я часто анализирую прошедший день. Подвожу промежуточные итоги существования.
       Это началось не так давно. Раньше, находясь в постоянном состоянии эйфории, в подобных раздумий не было необходимости. Наверное, оттого, что я редко засыпал один. И в тот, момент когда в голову приходили подобные мысли- мучители я просто утыкался в милый кусочек счастья, сопящий рядом, упоённо слушал дыхания. Куда уж там до размышлений...
       Теперь же я утыкаюсь сопливым носом в стену и думаю. Узоры обоев причудливо сплетаются в огромный, грандиозный знак вопроса. Кому помог? Почему поступил так? Зачем сделал больно? Да и вообще - Что сделал? Одно громадное, устрашающее,
Безжалостное - Что сделал? - бьёт тебя по лбу. Бьёт сильно, аж в затылке всё перезванивает сотней колоколов.
       Тонкой линией в комнату пробивается свет. Дверь медленно открывается. В комнату зашла мама. «Сынок! Ты что?! Остановись!». А я всё бьюсь головой об стену, размазываю кровь по обоям.
      
       * * *

       Мама сидела рядом и гладила мне голову. Никогда я не понимал этого удовольствия: не приятно, не противно.
       Я вспомнил рыжие волосы, расплетённые по подушке. Она очень любила, когда я копался в этом рыжем море. «Я буду засыпать, а ты почеши мне головку». Я уже предвкушаю как начнут неметь пальцы - ведь это действо отнюдь не на пять минут...Но она совершенно детским голоском добавит «Пожалуйста!». Как по разному можно произнести это слово.
       Её «пожалуйста!» автоматически превращается для меня в «я кому сказала!». Но если кто-то другой посмеет это сказать, ответ незамедлителен - «Ещё чего!».
       Как часто меня просят. Бывает даже умоляют. Это конечно редкость, но тоже бывало. Пожалуйста...

       * * *

       Я проснулся утром. Рядом никого. Мама давно ушла. Ведь ей хочется спать. Ведь завтра на работу ни свет, ни заря. Да и я уже не маленький пугливый ребёнок. Хотя иногда так хочется им быть.
       На плите чернела сковорода с ещё тёплым, прошедшим через чудесные материнские руки, завтраком. На столе записка: « Сынок! Пожалуйста - будь осторожен!». «Спасибо мама!»- начеркал я рядом и попрощался с уныло зевающей собакой. Я ушёл.

       * * *

       «Что я сделал?»- написал на бумажном обрывке и долго смотрел на корявый почерк. Вот даже он не изменился: как был ужасным в первоклассных прописях, так и остался в конспектах лекций.
       Совсем скоро мне выдадут диплом. Я стану настоящим «профи» и буду должен приносить пользу обществу, а не потреблять стипендию из тела и без того обглоданного государства. А пока я часто возвращаюсь после лекций и, не разбирая сумку с учебниками, швыряю её на пол. Моя собака - милое и бесполезное почти как я существо - через несколько минут уляжется на эти толстые умные книги и будет воровато греться. При виде меня она стыдливо опустит свои большие глаза, словно виновато говоря мне «спасибо!». Я лишь потреплю её за пушистую морду - «Отдыхай! Всегда пожалуйста!».

       * * *

       Было уже светло. Я вышел на улицу и...упал. Тяжело было подняться. Сверху нависали блочные дома. Асфальт был мокрый. Я пытался подняться...всё тщетно. Было ужасно не ловко. Здоровый парень валяется в луже и вертится как дождевой червь.
       Стало стыдно за всё совершённое. А ещё стыднее за всё не сделанное.
       Я громко крикнул - «Простите меня! Пожалуйста!»- но вырвался только шёпот. Жить было плохо. Курить - тошно. Мой крик был всего лишь шёпот. «Пожалуйста!»- кричал я- «Я так виноват!».
       Я сдавил виски. В глазах всё замлело красным. Что-то красное ливнем лилось сверху, словно у всевышнего начались месячные. Кровавый ливень из небесных гениталий... «Я так виноват! Я так вино...»- бормотал я засыпая.
      
       * * *

       Наутро было плохо. Кровь оказалась томатным соком. Красным пятном на простыне улеглась бесстыдная «Кровавая Мэри».
       Мама укоризненно смотрело на моё лицо. Она даже ничего не говорила. Все ругательства и так отчётливо оседали в похмельной голове. Слабый...Чувство стыда...Чувство вины...Виновен...Приговорить к...Ваше последнее слово («Да у него язык заплетается!»- выкрик из зала).
       «Пожалуйста, останься дома!»- сказала мама. «Вот спасибо!»- сказал я, выходя за порог.
       Я ушёл. Вечером снова придёт совесть и будет сечь меня плёткой, будет посыпать раны солью. Снова буду виноватым. Так пусть хоть будет за что...
      
       04.11.2002