Театральная сказка

   Она стояла у окна, смотрела в хмурую даль уходящего дня и курила. Немолодое задумчивое лицо в своих скульптурных чертах хранило остатки былой красоты. Большие темные глаза были влажными, казалось, в них стоят слезы, придавая взгляду лихорадочный, нездоровый блеск.  Почти нетронутые сединой, вьющиеся темно-каштановые волосы, крутой волной поднимаясь надо лбом, переходили сзади в пышный, толстый узел. В ее по-королевски безупречной фигуре сквозило какое-то внутреннее напряжение, словно невидимая  струна натянулась до предела и грозила лопнуть со звоном. Дама курила с жадностью, как в последний раз,  спешила вдохнуть сладостный яд. Тонкая сигарета в длинном янтарном мундштуке с серебряной оправой испускала приторно-сладкий дым.
   Вдруг в дверь осторожно постучали и, не дожидаясь ответа, в комнату впорхнула юная особа в воздушном платье шекспировской Офелии  с венком из фиалок на распущенных белокурых волосах. В руках она держала роскошный букет алых роз.
-- Можно, мадам? -- она нерешительно застыла на пороге.
-- Да, да, входите,-- не поворачивая головы и продолжая курить, отвечала дама.
Девушка села у зеркала, небрежно бросила розы и принялась снимать с лица грим. Без его искусственной бледности ее личико ожило, стало естественным  и по-детски милым.
   -- Ах, мадам, -- быстро заговорила девушка, -- вы видели? Он, -- она выразительно повела синими глазами, -- опять был в зале!
-- Ну, и что? -- равнодушно спросила курившая.
-- Как же?! -- ангел во плоти захлопал длинными ресницами и недовольно поджал пухленькую розовую губку. -- Меня это начинает раздражать!
-- Послушайте, Мари, -- дама, наконец, отвернулась от окна и с недоумением посмотрела на девушку, -- этот лейтенант, кажется, нравится вам?  Вы же принимаете его знаки внимания,-- она указала на брошенный букет.
-- Мадам, -- личико Мари порозовело, -- Конечно, он мил, но… -- она замолчала, опустив глаза и тут же, прямо глядя в лицо даме, воздев вверх руки, со страстью, быть может, излишней и несколько наигранной, продекламировала:
                «О, горе мне! Что видела я прежде,
                И что теперь я вижу пред собой!»

-- Театр, -- пылко добавила она, театр -- вот мой кумир! Сцена -- единственное, что дает мне счастье! Ну, вы-то, как никто, должны понять меня!
-- О, да…-- дама задумчиво покачала головой и стала раскуривать новую сигарету.
- И потом,-- уже спокойно продолжала Мари, -- если бы его знаки внимания были бы не этими жалкими букетами, -- она презрительно указала на розы, -- а чем-то более весомым…
   -- Более весомым… -- повторила дама, выпустила колечко дыма и, пристально, словно решая что-то, посмотрев на девушку, неожиданно предложила: -- хотите, я расскажу вам сказку?
-- Сказку? -- удивилась Мари, ей показалось, что ее собеседница шутит.
Но нет, лицо дамы оставалось серьезным, на нем, как всегда, было трудно что-либо прочесть, кроме затаенной грусти, спрятавшейся в темных глазах.
-- Да, -- кивнула дама, опустилась в кресло, стоявшее напротив окна, и добавила: -- красивую сказку, которая очень похожа на быль.
-- Расскажите, -- согласилась девушка и, сняв фиалковый венок, принялась расчесывать волосы. Она недоумевала: какое отношение имеет сказка к их разговору, но сказать это вслух не решилась.
   -- Жил на свете молодой художник,-- начала дама и выпустила очередное колечко дыма. -- Он был беден и никому неизвестен. Дни его проходили в крохотной мастерской, притулившейся почти под самой крышей. Здесь не было удобств, но имелось главное для живописца -- солнечный свет. Мастерская буквально утопала в нем, купалась в его лучах,  их  золото скрашивало  ее бедность. Из окна виднелся бульвар, где толпились прохожие. Его шум и резкие запахи врывались в открытые окна мастерской, но, казалось, не мешали Художнику. Тот писал целыми днями, даже забывая выпить чашку кофе.  На его картинах, как живые, вырастали роскошные букеты цветов, благоухали фрукты, зеленели  сады, и бульвар, тот, на который выходили окна мастерской, жил и шумел как-то по-особенному, словно Художник наполнял его чем-то новым и светлым. Само солнце исходило от его картин.
   По вечерам же, когда свет оставлял мастерскую, Художник спешил в театр. Купив билет на спектакль, он неизменно заходил в цветочную лавку и покупал самый дорогой букет ярко-алых роз, перевязанных  малиновой атласной лентой. Порой Художник отдавал за него свои последние деньги.
   Начинался спектакль.  Зрители с восторгом смотрели на сцену, и лишь Художник, казалось, оставался равнодушным к шекспировским страстям. Но едва на сцене появлялась Офелия, как его лицо преображалось. Пылким взором Художник  жадно ловил каждое слово, каждый жест актрисы.
   А после спектакля Офелия неизменно находила у себя на столике в гримерке букет алых роз. О! Конечно, она заметила, что Художник бывает на всех ее спектаклях. Но… Это лишь забавляло ее и только. Тешило ее самолюбие. В поклонниках, оказывающих более существенные знаки внимания, недостатка не было.
   И все же, когда однажды выйдя, как обычно, на сцену, она не увидела в зале его лица, Офелия с удивлением ощутила, как внутри шевельнулось незнакомое ей доселе неприятное чувство. Досада, обида и тревога, соревнуясь друг с другом, вспыхнули в ней. «Он не пришел, -- подумала она. -- Ах, так! Да как он смел?! Я наскучила ему? Неужели?! Неужели моя игра стала хуже?! Или я подурнела?»
   Офелия бросилась к зеркалу и с тревогой всмотрелась в свое лицо, изучающе скользнула руками  по фигуре. Нет…Все прежнее. Очаровательная, с копной непослушных темных кудрей головка, огромные почти черные глаза, гордая осанка, маленькие, с длинными, гибкими пальцами кисти тонких рук танцовщицы. Но… Все-таки он не пришел!...
   Проведя бессонную ночь, Офелия подошла к окну и отдернула плотную занавеску. Она не ожидала увидеть ничего, кроме  по-лондонски монотонного дождя, висевшего над Парижем уже несколько дней, и хмурой, серой площади.  Но что это?! Неужели она спит? Или потеряла рассудок?! Офелия зажмурила глаза и потерла пальцами виски, пытаясь отогнать наваждение. Потом вновь взглянула в окно. Нет… Это не сон и не безумие!
   Вся небольшая площадь перед гостиницей была усыпана алыми розами! Целые бутоны и отдельные лепестки сплошь укрывали собой улицу. И среди всего этого цветочного безумия, прямо под окном актрисы, улыбаясь, стоял Художник. Легкий ветер растрепал его длинные волосы, а первые, едва пробивающиеся из-за туч, лучи солнца запутались в светлых прядях. Так что казалось, это светится сам Художник. Офелия отпрянула от окна и в волнении задернула занавеску.


   Дама замолчала и опустила в пепельницу погасшую сигарету. Ее взгляд был устремлен в никуда.
-- А что же было дальше? -- нетерпеливо спросила Мари.
-- Что? -- будто не понимая, удивилась дама и посмотрела на нее так, словно впервые заметила ее присутствие в гримерной.
-- Я хочу сказать, чем закончилась эта… сказка? -- объяснила Мари. -- Художник и Офелия встретились? Были вместе?
-- Ах, да… Да, да… Сейчас,-- бессвязно пробормотала дама, потом вновь закурила и продолжала: -- Вечером после спектакля они встретились.
   «Я люблю вас!» -- сказал Художник, взволнованно глядя на Офелию печальными глазами. «Я знаю… Но я не люблю вас», -- отвечала она. «Ваше сердце занято?» -- вспыхнул он. «Да, но не человеком! -- воскликнула она, как-будто для него это что-то меняло.-- Я люблю театр!-- страстно призналась она, -- сцена -- моя судьба. Я не смогу сделать вас счастливым… Даже, если останусь с вами». «Как вы можете судить об этом?! -- возразил он.-- Ведь вы не знаете, ЧТО я чувствую! Нельзя судить о любви, не любя!». «Ночью я уезжаю, -- отвечала она. -- В турне по Европе». « Я приду на вокзал!»,-- он твердо, почти с вызовом посмотрел ей в глаза. «Это ничего не изменит,-- выдержала она его взгляд. -- Я не передумаю». «Вы всю жизнь будете жалеть об этом!», -- предупредил он, и в его голосе послышалась угроза. «Возможно, но я выбираю то, что люблю я», -- сказав это, она ушла…. Чтобы он не заметил смятения, охватившего ее.
   Ночью перрон был почти пуст. Сидя в купе у окна, Офелия увидела Художника. Сжимая в руках букет алых роз, он стоял у фонарного столба в снопе яркого света. Неподвижная фигура казалась изваянием. Поезд тронулся. Медленно, как в танце, поплыли здание вокзала, фонари, редкие прохожие на перроне. И Художник, окутанный паровозным дымом, стал удаляться от нее, оставаясь в ее прошлом. Поезд уносил ее в будущее, загадочное, как свет рампы, но -- она была уверена в этом -- прекрасное, как сам театр. Только почему-то глаза ее заволокло слезами.

   Дама вновь замолчала, длинные ресницы опущенных век дрожали. Мари не решалась тревожить ее вопросами и ждала. Наконец, тряхнув головой и словно очнувшись, дама тихо, почти шепотом, продолжила:
-- Художник прожил долгую жизнь. Умер в нищете и одиночестве. Теперь его картины -- мечта коллекционеров и галеристов… Баснословно дороги. Офелия на сцене добилась успеха. Все столицы мира рукоплескали ей. Она счастлива… Наверное… Но иногда, подходя к окну и отодвигая занавеску, она хочет увидеть площадь, алую от роз.

Иллюстрация автора. При создании иллюстрации использовано фото Эйлин Прингл.