Гибель Сухорябова

  Над заболоченной Колхидской  низменностью  дельты реки Риони, у озера Палеостоми, что близ города Поти, инспектор по технике пилотирования авиадивизии Меркурьев с дивизионным штурманом  Трапезниковым на борту, на бреющем полёте тихоходного По-2 прочёсывали местность в поиске  полковника Сухорябова, два часа тому назад вылетевшего в тренировочный полёт и не вышедшего в урочное время на связь.

Кавалер трёх боевых орденов «Красного Знамени» полковник Сухорябов был заместителем командира 126-й истребительной авиадивизии ПВО по лётно-боевой подготовке и депутатом Горсовета города Батуми.

Горючее его самолёта более часа, как должно было быть  израсходовано, поэтому искать пропавшего лётчика  следовало только на земле.
Предварительный, до организации широкого поиска, облёт зоны запланированного им маршрута долго не давал никаких результатов пока  наведённые через КП показаниями очевидцев, лётчики, значительно сузив полосу поисков, не обнаружили, наконец, следы  свеже вывороченной воронки с полегшим от неё во все стороны ободранным  кустарником и разбросанными  вокруг отдельными частями расчленённого падением и взрывом самолёта.

Доложив в штаб координаты предполагаемого места катастрофы,  шеф-пилот дивизии Меркурьев, без труда посадил лёгкую машину на ближайший  100-метровый прямолинейный участок автодороги, после чего, пристроив самолёт на обочине так, чтобы, по возможности, не мешать объезду автомобилей, лётчики, прихватив бортжурнал и сумку со средствами первой медицинской помощи, двинулись к обнаруженному ими месту аварии.

 Здесь, с помощью присоединившихся к ним нескольких любопытствующих крестьян, соорудив  из наломанных веток кустарника  подобие гати,  они попытались как можно ближе подобраться к центру воронки, но топь не только мешала этому, но и на глазах у них засасывала разбросанные взрывом обломки самолёта и заравнивала прочие следы аварии.

Трапезников, не мешкая, сфотографировал всё, что они ещё застали на поверхности, и с возможной полнотой записал адреса и свидетельства помогавших им местных жителей.
Один из них, считая себя очевидцем, показал, что слышал гул летящего на высоте самолёта, которого разглядел в небе и некоторое время провожал взглядом. Он увидел, как самолёт на его глазах, вдруг,  клюнул носом и с нарастающим жутким воем мотора ринулся почти вертикально к земле.

Опытный Меркурьев без труда объяснил характерный вой двигателя   раскруткой винта от набегающего потока воздуха, что могло случиться, если лётчик перед  пикированием не убрал полностью газ и не «затежелил» винт. Допустить, что беспримерный ас Сухорябов забыл это сделать, было невозможно, и оставалось только предположить, что сам он в это время находился  уже без сознания.

Если бы кто-нибудь из лиц расследовавших причины происшествия, удосужился сопоставить случившееся с принятой  тучным Сухорябовым перед полётом таблетки «от головы», предоставленной ему услужливым адъютантом, то возможно членам комиссии стала  бы известна наиболее вероятная причина катастрофы.
А теперь найденные останки погибшего полковника уместились в небольшой пакет, который лётчики забрали с собой и уже получасом позже докладывали о предпринятом командиру дивизии и прилетевшему из штаба Воздушной армии уполномоченному командующего.

При повторном посещении места происшествия специально назначенной для расследования причин катастрофы комиссией, уже никаких признаков аварии на затянувшейся топи, кроме ободранного и поваленного кустарника, обнаружено не было, и официальный акт осмотра места падения самолёта был  составлен и подписан целиком на основании записей и фотографий, выполненных предусмотрительным Трапезниковым. Вопрос отсутствия в полётном листе пометки о медосмотре и предполётной  жалобе Сухорябова на тяжесть в затылке обострять не стали.

Доставленное лётчиками содержимое пакета с останками восьми пудового, выжившего в трёх войнах, Сухорябова было обозначено  в акте, как большой палец левой руки и часть крестца, общим весом в 750 грамм.
Всех посвящённых строго  обязали эти  сведения  не разглашать.

Успокоенный на этот счёт начальник политотдела полковник Кислицын, затребовал личное дело Сухорябова и  занялся по просьбе командира дивизии составлением необходимой ему для надгробной речи  краткой биографической справки о погибшем.

Своё боевое крещение лейтенант Сухорябов,  выпущенный в 1935 году Сталинградской школой пилотов, получил в небе Испании на  гражданской войне 1936-38 г.г. в числе первых советских лётчиков, обученных боевому применению испытанного Валерием Чкаловым и освоенного советской промышленностью лучшего по тем временам  истребителя авиаконструктора Поликарпова – И-16.

Немецкие лётчики, воевавшие в той же войне на стороне диктатора Франко, очень скоро оценили по достоинству  технические преимущества советского самолёта  и мастерство советских пилотов.
Оберегая собственные кадры от неоправданных потерь,  их командование сочло необходимым рекомендовать своим воздушным охотникам отдавать предпочтение преследованию республиканских бомбардировщиков, и по возможности, уклоняться от боя при встрече с советскими истребителями. 

Тем не менее, несмотря на личное превосходство отдельных лётчиков, в целом добиться господства в воздухе республиканцам не удавалось. Сказывались результаты блокады поставок военной техники и боеприпасов из Советского союза, имевшие место на маршрутах морских перевозок и на  франко-испанской границе.

Вернувшийся в 1938 году после шести личных побед в небе Испании с орденом «Красного знамени» на груди, старший лейтенант Сухорябов для передачи боевого опыта  был направлен в  Липецкую школу усовершенствования лётного мастерства в качестве лётчика-инструктора.
Наставническая деятельность боевого пилота была успешной, но продолжалась недолго, поскольку была прервана событиями, возникшими на Халхин-Голе в результате японской интервенции против союзной Монголии.

Совместные советско-монгольские подразделения, не обладающие военной инициативой с начала военных действий в мае 1939 года заметно  уступали  теснившему их агрессору.
О господстве в воздухе наших незначительных военно-воздушных  подразделений, оснащённых морально устаревшими бипланами И-15бис, не могло быть и речи.
Советская сторона несла тяжёлые потери самолётов не только в воздушных боях, но и на земле, в результате авиаштурмов  противником наших аэродромов.

Ситуация переломилась только в июне с возложением общего командования операцией  на  Г. К. Жукова, в результате  умелых и радикальных действий которого, была выровнена линия нашей  обороны, а японцы оттеснены на исходные рубежи.
Для обеспечения господства в воздухе на берег Халхин-Гола были переброшены модернизированные истребители  того же Поликарпова И-16 («ишачки») и И-153 («Чайки»).
 Сухорябов в числе других лётчиков, имевших личный боевой опыт применения этих самолётов  в небе Испании, был зачислен в сформированный и направленный в Монголию  особый сводный авиаотряд  пилотов-истребителей.

В разыгравшемся в конце июня самом грандиозном за всю кампанию воздушном сражении японцы потеряли более 50 самолётов и навсегда уступили господство в воздухе, вплоть до середины сентября, когда, признав своё окончательное поражение,  запросили у советско-монгольской стороны мира.

Вернувшиеся с победой лётчики были отмечены  по заслугам, и к наградам отличившегося в боях капитана Сухорябова прибавился второй боевой орден «Красного знамени».

В воздушных сражениях Отечественной войны безусловное преимущество было первоначально у немцев. Наше вооружение уступало противнику и по качеству и по количеству боевой техники, не говоря уже об ущербной, так называемой, ускоренной подготовке лётчиков, которым легко противостояли более оснащённые и натасканные в боях немецкие асы.
Такое положение не могло, по-существу, изменить и поступление с 1943-го года  на вооружение Красной Армии вполне современных новых истребителей авиаконструкторов Лавочкина и Яковлева.

Упрощённая  ускоренная подготовка юношей для освоения значительно усложнившейся матчасти оставалась  недостаточной, и продолжала приводить к одинаково тяжёлым потерям и совершенных самолётов и несовершенных пилотов.
Всё это было объяснено Сухорябову в ответ на неоднократные рапорты, с просьбой использовать его боевой опыт непосредственно  в действующей армии, а не в тыловой школе пилотов.
Однако, по мнению командования, именно использование опыта боевых лётчиков в учебных заведениях, в которых молодых  пилотов стали готовить  по более углублённой программе, могло позволить, в конце концов, переломить ситуацию в нашу пользу, и по праву утвердить со второй половины и до конца войны  наше несомненное господство в воздухе.

Боевые награды лётчикам-инструкторам свидетельствовали о причислении их роли к фронтовым заслугам воспитанных ими пилотов, и в числе наиболее отличившихся в этом деле  наставников, Сухорябов стал кавалером третьего  боевого ордена «Красного Знамени».

После окончания войны в Управлении  военно-учебными заведениями  ВВС выразили готовность зачислить перспективного подполковника слушателем  Военно-Воздушной академии, однако Сухорябов высказал просьбу направить его в строевое авиаподразделение и вместе с очередным званием полковника   был назначен заместителем командира  126-й  истребительно-авиационной дивизии ПВО, что базировалась в приграничном  городе Батуми.

Командир дивизии полковник Боровский подготовленную справку одобрил, однако попросил ужать её объём до половины писчего листа, подтвердив и здесь свойственную ему  немногословность.

Организационная часть похорон легла на начальника оперативного отдела подполковника Безделина, исполнявшего в дивизии обязанности начальника гарнизона.
Незамысловатый подполковник поначалу ничего хлопотного в этом для себя не узрел. Процедура погребения военнослужащих, в том числе обладающих высокими чинами и особыми заслугами, с соблюдением воинских традиций и почестей была предусмотрена в подробностях Уставом гарнизонной и караульной службы. Обязанности причастных к этому должностных лиц там подробно  были расписаны и предельно ясны.

По этой причине, и к вящему своему удовлетворению, он решил, что предстоящие хлопоты, похоже, никаких особенных инициатив и фантазий от него не потребуют.  Что  с его стороны достаточно будет раздать только нужные  поручения и с привычной строгостью присмотреть за их исполнением.

На деле всё это оказалось не таким уж бесхлопотным.
Началось с того, что зенитно-артиллерийская часть городского гарнизона  по своей инициативе предложила прислать для траурной процессии орудийный лафет, с чем согласился начальник штаба дивизии полковник Купрович, и  в связи, с чем Безделину пришлось отменять отданное им  распоряжение  о  менее хлопотном использовании для этого дела  автомашины.

Те же артиллеристы, учитывая ранг и заслуги погибшего депутата, за которого в своё время голосовали, и которого помнили по его выступлениям в их части с рассказами об Испанских событиях, вызвались заменить стрелковый залп эскорта и произвести, предусмотренный ритуалом троекратный салют залпами пушек лёгкой  зенитной батареи, выразив готовность развернуть её  поблизости.
Чтобы исключить перенос обсуждения этого вопроса на уровень полковника Купровича, Безделину оставалось согласиться и с этим.

Из хозуправления Горисполкома дали знать, что ими оборудованы две  бортовые  автомашины с каркасами шатров  под венки и подготовлена группа  детей, которые, в полном соответствии с местными обычаями, будут сидя в этих шатрах  обрывать головки с россыпи цветов и бросать их через  борт  под ноги траурной процессии.

Безделин, обеспокоенный тем, что не сможет провести через финчасть  затраты на мероприятия не предусмотренные Уставом, хотел было по этой причине  эти, чересчур уж экзотические, с его точки зрения, предложения отклонить, но его заверили, что не только хлопоты, но и все расходы берёт на себя городской женотдел, которому полковник Сухорябов   оказывается при жизни находил   время, как и многим, помогать  в качестве депутата.

Зайдя с очередным докладом к полковнику Купровичу, Безделин застал у него начфина дивизии, который принёс для подписи согласованные с Безделиным бумаги о выплате семье погибшего единовременного государственного пособия.
Подписывая распоряжение, Купрович заметил ему, что, между прочим, лётчики дивизии собрали из личных средств для вдовы полковника Сухорябова сумму, втрое превышающую государственную компенсацию, на что тот, как и всякий начфин в таких случаях, всего лишь развёл руками.

Хоронить Сухорябова по известной причине решили в закрытом заколоченном гробу, предварительно заполнив его песком.
Надо сказать, что песок в жизни лётчика компенсирует его собственный вес дважды. В первом случае, когда,  в качестве инструктора он выпускает в самостоятельный полёт своего воспитанника и мешок с песком на его сидении необходим, чтобы сохранить привычную для курсанта центровку самолёта, и во второй раз, когда песком заполняют гроб с погибшим пилотом, чтобы имитировать недостаточный вес  его останков.

В конце концов, посчитав, что все вопросы, наконец, решены и  собираясь  по этому случаю покинуть кабинет полковника Купровича, Безделин столкнулся в дверях с командиром эскадрильи майором Друяном, который попросил  поддержать его в вопросе организации традиционного пролёта  боевых самолётов над могилой погибшего пилота.

Возмущённый Безделин решил, что его хотят явно замешать в  одобрение абсолютно незаконного вылета подразделения ПВО в условиях строгого режима запретной приграничной зоны, и решил на этот раз  не скрывать своего несогласия. Почувствовав это, дипломатичный Купрович, под каким-то предлогом  выпроводил его из кабинета и остался с лётчиком наедине.

- Зачем вы пришли с этим вопросом ко мне, майор? – спросил он, обратившемуся к нему  комэска, прекрасно понимая, что пришёл тот не в порядке инициативы, а согласно неписанной, но свято соблюдаемой традиции, и по праву одного из немногих близких друзей Сухорябова, - вам должно быть известно, что вылет самолёта по любому поводу это вопрос оперативных  дежурных  по перелётам? Сходите к этим исключительно грамотным в своём деле сержантам, и они объяснят вам, можно ли устроить то, что вы предлагаете.
Догадливый Друян, козырнув, исчез из кабинета, чтобы тут же появиться  у  нас на КП перед  пультом оперативных дежурных.

Мы, конечно, поначалу напомнили ему, что любые полёты в дивизии в день похорон категорически запрещены, и хотели, было отослать его к полковнику Купровичу.
- Я только что от него, - прервал нас  майор, - полковник сказал, что он этого  не может.
- А мы?
- А вы,- говорит,- можете. Если захотите.
- Что же прикажете нам делать?
- Нет  уж, приказывать будете вы. А я завтра со своей эскадрильей  на боевом дежурстве, и значит в полном вашем распоряжении.

С этими словами майор ушёл, предоставив нам ломать голову, как уважить лётчиков, чтобы в скорбный день похорон своего командира они продолжали оставаться лётчиками.
В условиях запрета действительно можно было поднять в воздух только самолёты дежурного подразделения, да и только по сигналу  боевой тревоги, но для этого нужны были очень  серьёзные основания.

В те годы, уже после изобретения и внедрения радаров, продолжала доживать  свой  век (со смешной аббревиатурой – ВНОС) служба Визуального Наблюдения, Оповещения и Связи за воздушным пространством.
Инфраструктура этой службы состояла  из сети наблюдательных вышек, расставленных по периметру государственной границы СССР и ряда пунктов оперативной  обработки и оповещения сведений полученных от наблюдателей.

Конечно, самая тесная связь у них была со средствами ПВО страны, то есть, с нами. Надо ли было удивляться, что в процессе постоянного согласования планов предстоящих полётов, оперативные дежурные обеих сторон,  часами, общаясь по телефону,  легко различали  друг друга по голосам и вообще дружили.
Без помощи службы ВНОС найти повод для боевой тревоги дежурной эскадрильи было трудно, Наш приятель на том конце провода доложил нам, что в день похорон над побережьем собираются летать только самолёты военно-транспортной авиадивизии и, что в названное нами расчетное время (11-00) он может выдать нам пролёт цели с кодом 19.

Это было, как раз то, что нам было нужно. Код 19 для опознания наблюдателями ВНОС был общим для обозначения отечественного транспортника Ли-2 и американского Си-47,  поскольку наши Ли-2 изготавливались по американской лицензии на транспортник Сикорского Си-47 и по внешним признакам  были совершенно  неотличимы друг от друга.

Получив от наблюдателей информацию по коду 19 о пролёте планового Ли-2, нам достаточно было проявить ненаказуемую  сверхбдительность, приняв его, в соответствии с кодом, за вторгнувшийся в наше пространство американский Си-47 и поднять в воздух дежурящих истребителей.

Так как все старшие руководители были на траурном митинге у могилы Сухорябова, и связи у нас с ними для согласования наших действий не было, мы в полном соответствии с инструкцией на случай нарушения государственной границы СССР, не мешкая, подняли в воздух ожидавшую в готовности №1, боевую пару  перехватчиков.

Посвящённый в замысел майор Друян в качестве ведущего этой пары вывел своего ведомого на цель, в которой без труда распознал  безобидный отечественный Ли-2 и, приняв от него условный радиосигнал «я свой самолёт», оставил  его в покое.
На обратном курсе, пролетая над северной окраиной города, Друян обратил внимание ведомого на не помеченную, в оперативной карте артиллерийскую батарею и принял решение имитировать с разведывательной целью её штурм.

Боевая пара развернулась и, снизившись до бреющей высоты, с рёвом пронеслась над тремя зенитками  и скопившимися у открытой могилы людьми. Выполнив невдалеке боевой разворот с доворотом на 180   градусов, самолёты   сопровождаемые артиллерийским салютом, вновь пролетели обратным курсом над могилой, после чего снова развернулись и только сделав это  в третий раз, ушли, наконец, в сторону аэродрома.

Администратор Дома офицеров после окончания гражданской панихиды, и  восстановления присущего этому заведению  порядка, без чьей-либо подсказки выставил на входной двери объявление, о том, что сегодня до конца дня ресторан обслуживает только лётчиков 126-й Истребительной авиадивизии и, что этот порядок распространяется также на девятый и сороковой день со дня гибели их боевого товарища.

Когда истекли все эти сроки, отлетевшая с миром душа Сухорябова успокоилась на небесах и в светлой памяти похоронивших его с должными почестями лётчиков.

Мы, сделав по их просьбе то, что посчитали нужным, занялись своей повседневной рутинной работой, не обманувшись в том, что наши командиры, приняв от нас рапорт о ложной боевой тревоге, промолчат и не станут искать в наших действиях  признаков  абсолютной законности.

Москва, апрель 2009 г.