Как попугай картину писал

Как попугай картину писал.

Мой отец – художник. По крайней мере, лично я никому не признаюсь в том, что сила его в подзабытом предмете под названием «черчение», а отнюдь не в умелом набрасывании мазков вдохновенной кисти на холст. Я самозабвенно люблю живопись, и всегда с упоением смотрю на результат трудов художника, будь то Клод Моне или простой зашибатель звонкой деньги на Невском проспекте. В живописи есть то, чего нет в музыке и литературе – яркого визуального образа и остановленного мгновения. Долой все самые крутые фотоаппараты. Только человек умеет останавливать мгновение так, как это получается действительно красиво.
Папа пишет картины. Чаще всего – пейзажи. Это самый благодарный вид живописи – он не требует ответной отдачи и какого-то сверхпсихологизма, ну а люди больше всего и почитают на своих стенах именно их. Странно, но никогда ещё не встречала особу, готовую повесить напротив своей постели Страшный Суд или Возвращение Блудного Сына.
Пейзажи убаюкивают наш мозг. Когда папа не пишет их с натуры, он ловко использует таинственный аппарат под название эпидиаскоп, куда переводит виды Америки, Норвегии, Швеции и других стран, где просто так пописать этюды не – не самое простое дело. Его стиль сложно сравнить с завуалированными, словно тюлевыми полотнами Тёрнера, хрустальной пылкостью цветов французских импрессионистов, дотошной монументальностью Шишкина или беспокойно-апокалиптичными, немного стилизованными полотнами Рериха. Пожалуй, если немного польстить папе, то при хорошем исполнении его поля, леса и горы можно осторожно пододвинуть на полочку ближе к работам Куинджи.
Папа любит писать зиму. Наверно, потому, что белой краской орудовать проще, чем всеми остальными. Несмотря на это, он создал достойное Моне полотно с беседкой и покрытым лилиями прудиком и очень неплохой пейзаж Кавказа, где на переднем плане едет арба с местным жителем. Ради создания сего жанрового шедевра, папа пошёл на подлог, и поместил горы со снегами там, где их, вообще-то, нет. Но мало кто из нас бывал на Кавказе, поэтому картина была обречена на успех. Заснеженные избушки, виды Петербурга, скованная снегами Нева, Царское Село, осенние парки, суицидально-жёлтое море, грозовые облака а-ля тот самый Рерих – всё это выходило из-под его кисти с достаточной лёгкостью.
И если пейзаж – натура благодарная, то вот портрет, напротив, жанр весьма капризный и поддающийся немногим. Наверно, надо, действительно, родиться Карлом Брюлловым, чтобы спокойно писать людей, не превращая их в манекены. Папина проблема заключается в том, что все люди на его портретах выглядят старше как минимум лет на пятнадцать. С какой-то стороны это удобно – ты стареешь, и потихоньку становишься похожим на свой портрет. Но, вообще, это мало кому нравится.
Единственный портрет, который папа вправе считать своим шедевром – портрет мамы в молодости. Хитрый живописец позаимствовал малоизвестную эрмитажную работу какого-то англичанина, где была изображена розовощёкая мисс в платье для верховой езды. Скопировав с портрета практически всё, и лишь немного «отредактировав» те места, которые папа счёл неудачными, он вставил в портрет мамино лицо с фотографии, в результате чего вышел неплохой симбиоз.
Мама в чёрной амазонке на фоне смутного английского пейзажа элегантно то ли натягивает, то ли снимает перчатку. Портрет поселился в гостиной, производя неизгладимое впечатление на гостей. Как-то раз один из этих гостей заметил, мол, хорошо бы даме на картине ещё и какие-нибудь украшения. Папа сказал, что в девятнадцатом веке дамы в амазонках не одевали никаких украшений, чтобы покататься на лошади.
На том и порешили.
Проблему внезапно решил попугай, вернее – попугайка Артуша. Заводной моторчик, она летала по всей комнате, подобно торпеде, и частенько садилась на портрет. Мы всей семьёй гнали неугомонную птицу с семейной реликвии, но однажды заметили на портрете парадоксальную перемену. Аккурат на груди нарисованной мамы, на складках одежды, повисла очаровательная белая подвеска, достойная той самой жемчужинки с портрета Яна Вермера! Смотрелось это так элегантно, стильно и органично, что истерика пробирала до самых костей от понимания, что сей изящный мазок «кисти» - ни что иное, как, пардон, попугайный помёт…
Мама поначалу возмутилась и попыталась зачистить «подвеску», однако это получилось неважно. Да и штришок смотрелся так оригинально, что все мы решили оставить его в веках.
Прошло время, Артуша, к сожалению, умерла, но её вклад в живопись до сих пор поражает гостей вкупе с единственной удачной папиной попыткой изобразить человека.