Первая проба

          Этот рассказ был написан, когда я был еще студентом театрального, по свежим впечатлениям от первой поездки на "Мосфильм".

                209-я комната

         По телефону было сказано: метро «Киевская», троллейбусы 17, 34, остановка «Мосфильм»... 
           Троллейбус ехал по набережной. За ней цепочкой тянулась Москва.  Какой-то дяденька с выдвинутым подбородком сообщил, что выходить надо, когда по левую руку будут большие буквы «Мосфильм». Буквы оказались действительно немаленькие, в полтора человеческих роста. Ворота были раскрыты, но все проходили сквозь узенькую проходную. В бюро пропусков девушка передо мной сказала: «Картина Абуладзе». Я вслед за ней автоматически выпалил: «Картина «Ермак». Тетенька с вязаньем, с укоризной посмотрев на меня, кивнула в сторону другого окошка. В другом окошке затребовали документ, но пропуск выдали. Вахтер, выхватив его у меня из рук, бросила его в кучу таких же пропусков.
        И вот я оказался на территории «Мосфильма»!!! Справа, тотчас за забором, возвышалось огромное засаленное здание с элементами декоративного украшения. Далее шел перекресток. На перекрестке я стал спрашивать, где актерская картотека. Никто не знал. Наконец мне сообщили, что картотека раньше размещалась в спортзале (!), а теперь ее перевели ЗА него, по коридору. Через какой-то склад я проник на лестницу. По бокам, как звери в клетках, стояли огнетушители. Второй этаж оказался на третьем. А вот и искомая 209 комната!
        Я заглянул. В комнате оказалось неожиданно много женщин. «Я пришел на фотопробы», - сказал я. Мне кивнули на средних лет женщину. «А-а, это вы на мальчика на нашего», - приветливо сказала она. Пояснила кому-то: «Наш 20-тилетний мальчик». Скромное молчание с моей стороны (мне было уже 22). Здесь же оказалась и Надя, которая меня пригласила на пробы (выловила в коридорах ГИТИСа). Почему я ее не сразу заметил? Средних лет женщина сообщила, что костюмы костюмер не дает, «согласились только Алёну одеть». Кто такая Алёна? «Да вот так снимем», - она прикоснулась ребром ладони к моей шее, - «нам ведь только лицо нужно. Что у вас под пальто?» А я не только забыл расстегнуть пальто, но и шапку забыл снять. «Рубашка», - я показал не очень чистый воротник. «Так в ней и снимитесь», - сказала средних лет женщина, - «в четыре часа придет режиссер, он сейчас на просмотре. Вы до скольких можете?». Я мог до четырех с четвертью. «Сфотографируетесь, а потом посидите, подождите. Может он сразу скажет: «Нет, кого вы тут привели!». Сценарий ему дайте почитать». Но сценарий я почитать не успел. Появилась маленького роста девушка со стянутыми к носу глазами. «Лида, проводи молодого человека. Несколько проб прямо в рубашке. Конечно, неплохо бы головной убор... но на нет и суда нет!».

                Лида

       Мы с Лидой шли по коридору. В голове прыгали слова одной из женщин обо мне: «Ну вот, он на лошади даже не сидел! О чем тут говорить! Одегиз – воин!» (Одегиз – так звали героя, на которого я пробовался. Он был сыном хана Кучума – врага Ермака. Большая роль!).
       В коридоре на стене висели фотографии актеров. На фотографии у Олега Борисова были очень выразительные зубы. Я поделился этим наблюдением с Лидой. Она засмеялась. Понемногу-понемногу я у нее выведал, что картину снимают два режиссера: Красносельский и Кусков. Мне фамилии не говорили ничего. «Ну «Вечный зов», «Тени исчезают в полдень», а сейчас выходит на экраны новая мелодрама...». Эпопею «Вечный зов» я, конечно, помнил. Один из любимых фильмов детства. Оказывается, Красносельский и Кусков все снимали вдвоем. На нашем пути оказался огромный щит. «Смелей, смелей!», - сказала Лида, и мы поднырнули под щит. Винтовая лестница вниз. Внизу на скамеечке в тесном коридорчике меня Лида оставила. Через минуту она вернулась и присела на край скамейки: «Сейчас». Я приглядклся к ней. Она была по-своему симпатичной.
         Меня интересовал мой герой – Одегиз.
 - Ведь он, небось, должен стрелять из лука, как бог, и на лошади...
- Да, он на лошади с детства. Он же жил среди кочевников, - многозначительно сказала Лида. Опять эта лошадь!
      Тень Одегиза встала между нами. Его лицо смешанной крови: кучумской и русской горело степным огнем.
- А про Ермака я знаю, что он был беглый каторжник... - продолжил я тему.
    Она подхватила и рассказала мне начало грандиозного сценария.
    Татары сжигают родную деревню мальчика Ермака и девочки Аленки. Детей берут в рабство. Они убегают от ненавистных татар. Их подбирают золотопромышленники Строгановы...
- Это было на Кубани? – спрашиваю я.
- Нет, в Алтайском крае.
     Тут нас позвали. Маленькая беленькая комнатка. Фотограф - плотный мужчина с добрым лицом - снимал с четырех позиций: прямо, вполоборота, исподлобья, в профиль. И  еще надо было смеяться в обьектив. У меня это получилось слегка натянуто. Фотограф  щелкал аппаратом моментально, ничуть не настраиваясь.
      Потом, когда мы шли с Лидой по коридору обратно, нам вслед смотрели какие-то  кинематографисты с развевающимися бородами. Я рассыпался соловьем. Лида совсем не знала о Белореческих сьемках «Вечного зова». Я рассказал, что знал. А она поведала, что на этот раз создателей «Ермака» привлекла Кама. Летом под Пермью снимали проход стругов. В Ялте и Сирии снимали турецкую свадьбу.
- Что не удалось снять в Ялте, снимали в Сирии, - говорила Лида. – а вот теперь самое трудное – Барнаул. Через несколько дней отправляемся в Сибирь.
    Мне очень захотелось поехать с ней в Сибирь.
     В 209-й мы с Лидой расстались. Средних лет женщина записала мои данные.
- Вот я с вами говорю и вижу, что все напрасно...- сказала она.
- Пробы напрасны?
- Да нет... Надо было надеть на вас что-то... Шлем какой-то... А на нашего мальчика вы похожи. Вот он – наш мальчик.
     На стене среди сотен фотографии русского и иноземного народа была фотография гладкощекого загорелого мальчика в головном уборе из чашуи. По-моему, никакого сходства между нами не было.
      В этот момент в комнату вбежал какой-то представительный лысый мужчина небольшого роста, внеся вместе с собой коридорный шум. Мужчина пробежал в дверь кабинета. Надя, которая меня вызвала на пробы, тайком делая большие глаза, потыкала ему в спину пальцем.
    Это был один из режиссеров.

                Режиссеры

     Через некоторое время режиссер выглянул. У него были прозрачные глаза, ниспадающие тонкими ручейками нос и губы. Ему показали на меня.
- Вы актер? – спросил он.
      За меня ответили, что да, учится мол. У двери давно ждал известный артист МХАТа Виктор Сергачев, седой как лунь. Он зашел первым. Еще один человек, похожий на Дерсу Узала, только длиннолицый, говорил женщинам, что ему напрасно взяли билет, и что он не поедет. Он потом периодически начинал повторять это снова, но на него не обращали внимания. Сергачев вышел. «Сейчас мы пойдем прямо к режиссеру, снимите пальто...  может быть волосы в порядок...». Я попробовал причесаться. Вихор на голове торчал непобедимо.
       Надя довольно робко завела меня в кабинет. Там были оба режиссера. Лысыватый заканчивал разговор по телефону. Второй режиссер с налитым и каким-то потрясенным лицом (оказалось, это его постоянное выражение) утопал в кресле. Здесь же находился еще один человек с круглыми глазами и торчащим носом.
- Русское лицо, - взглянув на меня, с места в карьер начал лысыватый (кто из них Кусков, а кто Красносельский я так и не понял), - где вы в ГИТИСе, на каком курсе?.. У кого?.. А что, мастер часто у вас бывает?.. Ну да, знаю, что в Израиле...
     Он посмотрел на меня, прищурившись. Потом обратился к Наде:
- Но ведь наш Одегиз должен походить на своих братьев. А братья у него смотрите – во какие! – он дал одну фотографию второму Кускову-Красносельскому, сидящему в кресле, а другую фотографию мне. С фотографии смотрел чистый казах.
- Тут ведь взгляд какой нужен! А прищур-то какой! Посмотрите! А ведь наш молодой человек вырос в городе! В каком интересно?
     Я не сразу понял, что речь идет обо мне.
- В Уфе! - сказал я, гордясь глубинным происхождением.
- В Уфе? – переспросил он, и в его взгляде заплескался «Вечный зов» и Белорецк, - вы русский?
- Русский.
- Ну да, да. Все мы русские с татарской кровью... А вот посмотрите на Одегиза, - он снял со стола фотографию парня, чрезвычайно похожего на своих братьев.
     Надя буквально коршуном выхватила у него из рук фотографию.
- Это не та фотография, Рюрик Рюрикович, - прошипела она.
- А какая та? – растерялся режиссер.
- Вот.
      Два режиссера долго сличали две фотографии и отдали предпочтение совсем не той, по которой меня подобрали, а другой, с казахом.
- Постой, постой, почему мы этого парня тогда не взяли? Замечательно подходит. - спрашивал лысыватый.
- Не знаю, - односложно отвечал тот, что был в кресле.
      Вообще это была классическая пара. Лысыватый постоянно говорил, быстро шагая по комнате, а потрясенный молчал, все больше вжимаясь в кресло, смотрел куда-то внутрь себя и потягивал чай.
- Он хуже был по-актерски. На пробе неважно показался, - сказала самая памятливая Надя.
     Я в это время старался выглядеть как можно мрачней, а глаза старался щурить, чтобы выглядеть более диким, и быть достойным своих братьев.
- Просто не самая лучшая проба. Что же мы тогда его так просто отпустили! – сказал лысый.
- Где же мне искать? – жалобно сказала Надя.
      Я почувствовал себя лишним.
      На протяжении этого разговора лысыватого, как и положено, пару раз отвлекли. Он подтвердил выдачу денег массовке. Кого-то срочно послал на помощь экспедиции с Джигурдой.
- Ну, подождем пробы, - сказал лысыватый, поглядывая на меня, - хотя они для нас мало что добавят. Рубашка вам придаст еще более гражданский вид. Мало выиграете.
       Он что-то еще говорил о нелегкой актерской жизни, дескать нужно привыкать к таким вещам...  Я понял, что со мной все решилось окончательно. На сына кучумского хана я не подошел. И еще думал, как плохо, что я не умею скакать на лошади. Тогда бы у меня был аргумент...
        Потом в 209-й комнате я расстроенно натягивал пальто. Надя продолжала поддерживать разговор. Я уже не чаял, как уйти. Она принесла мне актерскую карточку с фотографией какой-то красивой  девушки, обещала завести точно такую на меня. По всему было видно, что ей неудобно передо мной за бесполезный вызов.
- Результаты будут через два дня, - напоследок сказала Надя.
       Со скоростью лучной стрелы Одегиза залетел я в автобус.
       И опять за окном потянулась набережная, теперь уже по правую руку. А я думал, что теперь уже никогда, никогда не окажусь на «Мосфильме».
        К счастью, я ошибся...
                1992 г.