И ты, Брут...

      
      Я журналист, но мне пришлось довольно долго добиваться разрешения поговорить с этим человеком, приговорённым к пожизненному заключению. Не только условия, в каких он существует за решёткой, интересовали меня. Нет, больше всего – его история. Почему так случилось, что он – убийца 8 женщин, пробывший уже в своей одиночной камере 25 лет, сейчас, как мне сказали, рисует иконы,  которые  раздают  другим заключённым. Неужели он раскаялся? Уверовал? Не представляю себе! Наконец, после ходатайств многих изданий, мне дали разрешение на посещение, и не просто в камере свиданий, а в его камере, где и висят его иконы… Мне дали 4 часа для беседы с этим 75-летним человеком.
      Я протягивал свои документы в узкие окошечки, передо мной с рычанием открывались автоматические двери, меня вёл «мой Вергилий» по этому аду. Надзиратель молчалив, я не имел права ни о чём спрашивать его. Мне показалось, что здесь особый холод охватывает человека, какой-то озноб. Страх? Не знаю.
        Открыли камеру, за мной захлопнули дверь. Я вошёл и увидел маленькую комнату, на стенах висели писаные маслом иконы, крохотное узкое окошко светилось вверху. Я не успел оглядеться, ведь передо мной стоял человек, узник, человек, который не выйдет из этой комнаты на свободу никогда…
      Обыкновенный невысокого роста мужчина, он не показался мне очень старым, не лысый, глаза серые. Ну, никогда не подумаешь, что этот человек способен на убийство! Никаких выступающих надбровных дуг или скошенного лба, как говорят френологи, если рассматривают череп убийцы. Ничего такого не заметил.    
      - Заходите, меня предупредили, что Вы придёте, - глуховатым голосом сказал он. – Садитесь. Я буду сидеть на кровати, по случаю вашего визита мне это разрешили, а стул здесь один. Прошу!
     - А обычно нельзя садиться на кровать? – глупо спросил я.
     - Обычно нельзя.
     - У нас много времени, целых четыре часа, Вы можете рассказать мне свою историю с самого начала, до всяких преступлений, до осуждения…  почему Вы смеётесь?
     - Просто «до осуждения», наверное, не было никогда. Я с самого начала, как Вы изволили выразиться, был осуждён на страшную муку. Даже трудно себе представить такое! – Он помолчал, качая головой, - от меня отреклась мать…  Я увидел, как его серые глаза потемнели, омрачилось лицо.
      - Простите, я не понимаю, - пробормотал я.
       А ведь я знал, как именно это было, но не мог ему сказать теперь, что знаю, между тем, он продолжал:
       - Когда мы приехали в свой город после войны, я пошёл в первый класс школы, то есть мне было полных семь лет, все мои одноклассники видели мою мать, ничто не предвещало того, что случилось потом… А после летних каникул, моя мать (я не мог и не могу  называть её, как принято, «мама»), так вот она вдруг отдала меня своей бездетной сестре, которая была намного старше её,  значит, моим тёте с дядей. Вы только представьте себе! Мальчик, которому скоро 8 лет, вдруг должен называть мамой свою тётю, а родная мать, вон там, недалеко за углом, там, понимаете, там мой дом и моя мать… Но я не могу подбежать к ней и сказать «мама», я пошёл в школу после каникул, а ребята спрашивают, почему у меня теперь другая мама…
         Я живу у тёти, и каждый день вижу, как мать под ручку с мужчиной выходит из дому. Однажды они пришли к нам в гости, этот мамин муж сказал: «как хорошо, что у тебя нет детей, Аня, мы начинаем жизнь с чистого листа!» При этом я сидел за столом, я должен был слушать это, а она – ни звука. Представляете?!  Так я смог прожить недолго. Тётя любила меня, дядя – тоже. Я мог бы жить с ними спокойно, но из-за угла каждый день выходила моя бывшая мама, она шла об руку с мужем.
       Ладно, отец мой погиб или пропал без вести на фронте, я его совсем плохо помнил, его нет. Ладно. Другой мужчина появился в жизни, но разве я сделал что-то плохое, что моя мать отреклась от меня. Я был безгрешным мальчиком, любящим, добрым, жалостливым… но у меня не было матери, тётя осталась для меня тётей. Меня жгла обида, боль, невыносимое страдание, которое не под силу и взрослому, а я был ребёнком, мальчиком…
       Он замолчал, потом посмотрел на стену, где висели иконы:  Иисус Христос и грешница, Иисус Христос и дети, икона «Страшный суд»…  Я решил на минутку сменить тему и подбодрить его:
       - У Вас прекрасно получаются религиозные сюжеты. Мне сказали, что Вы начали рисовать здесь. Вы верующий человек, как видно.
       - Да, - вздохнул он, - верующий, скорее стал им.  Нашёл себе работу, занятие по душе, вот, рисую… Получил  образование, а где бы я вообще мог получить образование, если не за решёткой?! Здесь прекрасная библиотека…
       В первый раз я сбежал из дому, от тёти, когда мне было всего 9 лет. Побегал, побегал, своровал на рынке в лотке булку, сел на поезд и поехал, сам не знаю, куда. Вечером  проверяли вагоны, меня сняли с поезда, повели в участок, я спать хотел, стал прикидываться дурачком. Говорю: мамы нет (а ведь это правда!), папы нет, пропал на фронте. Не знаю, где живу, у тёти с дядей, но я не помню адреса. Повели меня в детский дом, сначала в больницу привезли, там искупали, остригли наголо, надели пижаму на меня, а потом через несколько дней, отвели в детский дом. Ну, там большие ребята сразу же дали мне кличку, «блохой» почему-то назвали, я маленького роста был, потом отняли у меня ужин, немного побили, пустили кровь с носа. Я там недолго пробыл, при первой же возможности сбежал.
        Ну, я думаю, Вам дальше всё ясно: украл ; сел, сбежал – сел, снова вышел, украл – сел. И так далее… как-то целых два года прожил у тёти после освобождения. Но опять увидел в окно, как она выходит из-за угла, убежал. Конечно, меня назвали рецидивистом, раз попадал за решётку несколько раз, а ведь, как оказалось, тут мой дом, по-настоящему. Именно тут…
       Вы спрашиваете, почему убивал женщин, которые передо мной ни в чём не виноваты? Ну, как почему, просто трудно объяснить, вдруг поднималась волна такой ненависти, ведь я был уже мужчиной, мне нужна была женщина, эта ужасная  зависимость – она унижала меня, я ненавидел их всех, в каждой видел мать, которая отреклась от сына, от единственного сына, учтите.
       Он помолчал, и мне вдруг показалось, что он как-то робко улыбнулся, а потом он заговорил снова и удивил меня:
      - А знаете, я не всех убивал. Обычно женщины, которые попадались мне, кричали, царапались, даже кусались, и только одна довольно молодая женщина вдруг тихо так спросила меня:
      - Скажите, а как вас зовут?
        Я даже растерялся. Никто, никогда не спрашивал меня, как меня зовут. Я же зверь, насильник… Она повторила вопрос. И я ответил ей: «Алексей». Тогда она вдруг сказала:
      - Алексей! Я не замужем. Думаю, что уже никогда не выйду замуж, так получилось. Знаете, а вдруг у меня будет ребёнок, сын или дочь – это будет ваш ребёнок, понимаете, Алексей, я даже назову его Алексеем в вашу честь…
       И это повторение моего имени как-то так растрогало меня, что я уже и не думал о том, что она выдаст меня, если останется жива, а она как будто прочитала мои мысли.
       - Я никогда никому о вас не расскажу, - сказала она, - я буду молиться за вас. Ведь вас никто не любит…
         Я тогда поднялся, оправился и сказал ей: «Беги…». Она не выдала меня. О ней никто не знает, вот только Вам рассказал впервые в жизни. Иногда я думаю, а вдруг у меня есть где-то ребёнок, мой сын или дочь, и, может быть, его  зовут Алексеем… Мечты…
        Ну, вот, а потом у моей бывшей матери и её мужа появилась дочь, значительно позже. Я увидел, как мать и этот её муж гуляли с детской колясочкой, я тогда у тёти жил… И завертелось. Ни работы, ни семьи, ни друзей. Только зэки – мои друзья, они же - мои враги, моя семья; надзиратели – мои наставники. Книги, конечно, да вот краски, которые мне разрешили иметь. Видите, плитка электрическая, на ней я развожу клей в консервной баночке, подмешиваю мел, короче, делаю грунтовку для картона, потом пишу маслом.
         Да что говорить! Иногда так хотелось убить её – мою мать, так хотелось, мечталось, что я беру её за горло и душу… Простите.
        - Скажите, а Вы знаете, почему всё же Ваша мать отдала Вас тёте, может быть, будущий муж потребовал от неё этого? После войны женщин было много, мужчин мало…
        - Прекрасно. Значит, был выбор – или я – единственный сын  или мужик! Так кто она после этого, если сделала ТАКОЙ выбор!
        - Если хотите, я расскажу Вам, что случилось с этим самым будущим мужем Вашей мамы.
        - А Вы откуда знаете?
        - Я расскажу Вам, но сначала об этом мужчине. Вернулся он с фронта, а у его жены ребёнок маленький, девочка. Как?  Откуда? Обидно ему, на фронте 4 года мучился, кровь проливал, холодал, голодал, вымокал  в окопе…
Я тоже воевал, пусть на другой войне, но разница невелика,  знаю, что это такое.
       Вернулся мужик, а тут ребёнок, которого супруга нагуляла. А женщин - сколько хочешь, но почти у всех дети, а он… ну, просто не мог этого вынести. Он хотел иметь своих детей, родных, понимаете.
     - Вот и я говорю, чего же стоят эти бабы!
     - Погодите. Кстати, не все бабы одинаковы. Были и верные жёны, и невесты, которые и по сей день ждут своих пропавших без вести мужей, женихов… Но для того мужчины увидеть рядом с собой ещё одного чужого ребёнка было невыносимо. Ваша мама быстро сообразила это, а тут тётя бездетная подвернулась.
      - Стойте, стойте… кто вам всё это рассказал? – я увидел, как он сильно побледнел.
      - Думаю, Вы правильно угадали. Ваша мама и рассказала. Она жива, при памяти, ей 95 лет, муж давно умер, дочь живёт отдельно…
     И тут он вскочил и сказал  упавшим голосом: «И ты, Брут…»
      - Что Вы хотите этим сказать?
      - Моя мать жива, а я буду гнить тут до конца своих дней. Значит и Он отрёкся от меня, - повернул он голову в сторону икон. В следующую минуту он стал снимать иконы со стены, он складывал  их в углу, просто клал на пол, потом обхватил голову руками, сел на кровать, стал как-то странно раскачиваться и выть…
        Надзиратель открыл дверь и показал мне знаками, чтобы я вышел…