Похищение Европы. Продолжение второе

Август 1981 г

Вернемся к началу повествования.
Вы помните- мы с Мариночкой  подъехали к яхт-клубу.
Из ворот яхт-клуба вышла толпа человек пять   оборванцев, в буквальном смысле этого слова. На них были старые тренировочные костюмы, телогрейки.
Впереди шел Паша. Я сразу узнал его, хотя и не видел его несколько  лет. Лицо его  излучало серьезность. Он что-то говорил своим спутникам.

Я вышел из машины и загородил ему дорогу. Он остановился, и сразу узнал меня. Никакого удивления по поводу моего неожиданного появления он не выказал.
- Мишаня, здорово. А мы идем трубу воровать, - сразу сообщил он. – Там в лесу лежат классные алюминиевые трубы. Их привезли  делать систему  орошения. Десятиметровые, диаметром сто. Мы из нее хотим мачту сделать. Наша-то деревянная того… Вовка Логунов, ты помнишь его? На Ладоге сломал, здорово их прихватило. И теперь мы без мачты. Пошли с нами? Это вот Андрюха, ты его, наверно не знаешь, а Славуню вот должен знать. Пошли.
- Да я не один.
Паша нагнулся и заглянул в машину: А это кто?
- Племянница, - произнес я, ни на секунду не задумываясь.
- Племянница? – Пал Палыч удивленно поднял брови, оттопырил нижнюю губу и застыл с такой миной. – Однако! – на распев сказал он. Потом нагнулся, расправил свои усы и произнес:
 -Здравствуйте товарищ  племянница! Пал Палыч, -представился  он.
-Здравствуйте.
-  Мы дядю Мишу знаем давно, - продолжал он, обращаясь к Мариночке.  - Мы идем воровать трубу. Для мачты. Тут надо человек пять. Вот мы и собрались. Здесь недалеко, классные трубы. А вы с дядей Мишей идите на яхту и поставьте чай.
- А кто там на яхте? – спросил я.
- Нет никого. Мы все  идем. Трубу  иначе не донести. Там все открыто, мы не закрыли.  Это 10 минут. Дай сигаретку. У нас вчера кончились.
- Это Мишаня, - объяснил он своим попутчикам. И они пошли.
- У них поприличней одежды нет? – спросила Марина, когда группа отошла от нас.
- Так здесь принято. Во-первых, это рабочая одежда. И потом, воровать, наверно, лучше оборванцем, - рассудил я.  – Вообще, сейчас, конечно, прогресс, но раньше у нас считалось особым шиком щеголять в рванье. Это все от нашего прошлого, традиции, знаешь ли. У нас в былые времена Ролька  даже разрезал штаны на коленках, чтобы коленки, когда идешь, высовывались наружу. Сейчас он, Роллан Глебыч, ведущий инженер в солидной  фирме. Новое поколение, правда, живет уже по-другому.
Я запер машину, и мы отправились к причалу, где была пришвартована «Европа».
За прошедшие 10 лет яхта потускнела. Уже не сверкали на солнце лакированные ватервейсы и рубка.
Я перешагнул через леер и протянул руку Марине.
- Я сама.
- Сама так сама.
Ей оказалось  сделать это сложнее. В  тот момент, когда она перелезала через леер, волна от катера качнула яхту, и Мариночка упала в мои объятия. А так как я уже спустился в кокпит, то мне представился великолепный случай уткнуться лицом в ее роскошную грудь. Это привело меня в восторг, и я застыл в таком положении.
- Ну что ты! Кругом народ! Отпусти!
- Вот это и есть та самая «Европа», на которой я имел удовольствие  ходить по Балтике от Ленинграда до Клайпеды и обратно. А Пал Палыч   командир этой яхты. И построена она здесь. Представляешь, такую громадину сделали своими руками!
- И ты строил?
-Нет. Я попал на нее, когда она была уже готова. Паша позвал меня идти на гонки. Все-таки кой-какой опыт рулевого у меня уже был, - поскромничал я, - а у них тогда были молодые парни, которые еще не нюхали моря. Пошли, посмотришь внутри.
Мы спустились в каюту.
- Это камбуз. – Я покачал подвешенную на кардане газовую плиту. – Это штурманский стол. Это спальные места. Их на яхте восемь..
Марина смотрела на все с нескрываемым восхищением.
Пришел Паша.
- Мишаня, ты здесь? Принесли. Классная труба. Будем делать мачту. Нашу–то сломали. Вот шли они из Питера, и на Ладоге их прихватило. Козлы! Это Вовка Логунов. Ну, ты помнишь. Он тут командовал. Представляешь, Мишаня, до чего довели яхту!  Помнишь, какая была красавица, мать их так!
- Пал Палыч, тут дама!
- Прошу прощения. – Пал  Палыч  дотронулся до козырька своей кепочки, которая когда-то была розового цвета. – Здравствуйте, а вас как зовут, племянница?
-Марина.
- Мариночка, значит. А я Павел Павлович!
- Вы уже представлялись.
- Ага. А это Мишаня, наш человек. Мы с ним знакомы 20 лет. Прошу любить и жаловать. А вы его любите?
-Люблю.
-И жалуете?
-И жалую.
- А чайник поставили? Сейчас Андрюха придет, тут у нас харч есть. Сахар путевый. Надюха оставила. В зоне купила. Мы теперь в зону ходим. Тут же зона отдыха, там палатки разные. У нас говорят «Пойду в зону». – Паша  напомнил  популярный в то время  фильм «Сталкер».
- С юмором у вас тут все в порядке, - отметила Марина.
-Хы! Мы все воспитанники Пана. Ты Костровского-то помнишь?- это мне.
- Еще бы! Сколько я встречал юмористов в жизни, но этот был для меня юморист номер один.
На палубе кто-то снова вспомнил мать, и в проеме люка появился еще один усач. Перелезая через  леер, он зацепился за незаделанный конец троса и порвал штаны. Рабочие штаны, которые хуже от этого особенно не стали, но сам факт беспорядка на яхте его возмутил.
-Андрюха!  - Возмутился Пашка - Я же тебе говорил, надо заделать трос. Все вам надо напоминать. Что ты, что Молодой! И вообще, видишь тут наша племянница, а ты ругаешься как…- тут он запнулся, -как Пал Антоныч.
- Я не знаю, как ругается Пал Антоныч, - рассудительно заявил Андрюха, но племянница меня поймет, когда порвет себе юбку. И вообще, не надо заострять на этом внимание: рабочий момент.
-А это Мишаня. Ты его не знаешь? А, ты потом, ну да, ты же пришел к нам после. Сколько ты не был в яхт-клубе?
- Сколько? Моему Андрюшке было 5, а сейчас 20. Вот считай.
- Ну да! А Мишка еще у Чернаенко ходил. На драконе. Чемпион Союза был. А мы с ним работали вместе в  почтовом ящике.  Марин, ты чайник  еще не поставила?
- Так я же не знаю как.
- Вот на плите чайник, вода в канистре. Что, ты никогда чай не заваривала? Сколько времени на яхте, и ничего не знаешь. Ну, Миш, и племянницу ты воспитал! А так посмотришь, девочка, вроде, наша. Миш,  поедете, да? Оставайтесь ночевать. Я здесь живу. Андрюха сейчас поедет, а я один. А мы бы тогда раздобыли чего выпить. Жалко зона сегодня закрыта. У Лельки Королева наверняка ничего нет. Они пока все не выпьют, не успокоятся. Королева ты знаешь? Вот пятерка стоит на берегу. Третий год ее ремонтируют. Приедут,  залезут внутрь и керосинят. Ага.
Мне сразу понравилось, что Пал Палыч принял меня, как – будто мы расстались только вчера, что в его воспоминаниях, репликах я выглядел старым морским волком. И то, что я мастер спорта, и чемпион Союза, и за плечами не одна тысяча миль под парусом по морям и рекам, Марина  узнавала только теперь. Может быть, я что-то  и успел рассказать ей, но скромно, как бы вскользь, а тут все это признавалось другим. И от этого я рос в ее глазах. Оказывается, что я не просто какой-то обыкновенный инженер, пусть приятный и веселый, но еще и есть интересное  прошлое. И сегодняшнее настоящее, внимание, взгляды, напоминающие о нежных ласках, случившихся несколько часов назад, - все это создавало какой-то восторг. И все вокруг было интересно, потому что впервые. И необычно и обыкновенно. И просто, без ханжества принята здесь.
Андрюха распрощался, надел на плечо старенький рюкзачок и ушел. А через полчаса на борт пожаловала какая-то женщина. Ей было что-то нужно – то ли сшить парус, то ли кого-то о чем-то попросить. Пришла она с бутылкой, которую тут же открыли, и сели за стол. И, конечно, мы решили остаться. Ни меня, ни Марину ничего не держало. У меня был  счастливый период, когда дома никто не ждал.
За столом начался поток воспоминаний. Многословный Пал Палыч  рассказывал о яхте, о том, какая она мореходная, о том, что при любой волне палуба у нее сухая, не как у шестерки Л6, о том, как мы ночью входили в Рижский залив, гоняясь на «Кубок Балтики».
Это, действительно, был запомнившийся мне эпизод.



Июль 1971 г Гонка

Мы вышли из Вентспилса в Пярну.  Старт дали в 8 вечера. Перед стартом мы сварили борщ и макароны по-флотски, хорошо поели, и стартовали. Скоро начался дождь. Шли в галфвинд. Началась качка. Курс незатейливый, с парусами работать особенно не надо. Поэтому все, кроме Пашки  и меня завалились спать.
Пал Палыч рулил, а я штурманил. Время от времени я брал пеленг на маяки, расположенные слева и справа Ирбенского пролива, потом нырял в рубку и, вытерев руки и рукава штормовки, наносил на карте две линии от маяков, пересечение которых и определяло наше местонахождения. Надо сказать, что брать пеленг шлюпочным компасом при бортовой качке весьма трудно, и результаты оказывались весьма сомнительными. Получалось даже, что мы идем как бы назад, потому что точка последующего счисления оказывалась сзади точки предыдущего.
 Кто хоть раз держал в руках бинокль и пытался навести его на удаленный объект, знает, как трудно бывает удержать этот объект в поле зрения. Смотришь, например, из окна на хорошенькую девушку, идущую по улице, и бинокль надо вести за ней, а она все время прыгает, девушка-то. Вспомнили? То-то. А теперь представьте, что я ищу маяк, который должен вот–вот открыться, и мне надо определить его характеристику, например, три коротких, два длинных проблеска с определенным интервалом (все про этот маяк у меня есть на карте). Я ищу этот мелькнувший огонек, а яхту в это время привело, потом увалило. И где он? Вот только что видел. А на него надо взять пеленг. Это вам не хухры-мухры!
Когда яхту приводило, парус начинал болтаться, и в один из таких моментов гик ударил меня по затылку, да так, что бинокль чуть не выдавил мне глаза. Ё-моё! Я вспомнил разные крепкие слова, типа  «Я помню чудное мгновенье…», потер затылок, поморгал глазами, убедился, что они на месте, и снова воззрился в черноту. Естествен, я выругался.
А Паша сказал:
- Не могу удержать. Я уж и так кручу штурвал на каждой волне.
Придя в себя, я снова стал шарить по горизонту. И вдруг увидел впереди по курсу проблеск огня. Поймать его на волне было нелегко. Мы решили, что это один из буев, и успокоились – идем верно.
Время от времени я спускался вниз в каюту, где стоял храп, закуривал себе и Паше по сигарете, и снова вылезал на дождь.

Совсем стемнело, дождь усилился. Пора было уваливать под ветер, что мы и сделали, и пошли курсом бакштаг. Яхту стало приводить на каждой волне, и чтоб удержать ее на курсе, приходилось подрабатывать рулем.
Впереди мы ожидали увидеть огни двух буев, образующих широкие ворота. На карте была надпись «Проход всех судов через эти ворота обязателен». Я «таращил глаз» в бинокль, но впереди была кромешная тьма. Ни огней, ни яхт, идущих туда же, куда и мы, видно не было. Единственным светлым пятном в бинокле мелькал нижний угол нашего стакселя, подсвечиваемый огнем на мачте.
Через полчаса проблесковый белый сигнал стал наблюдаться увереннее, и можно было определить характеристику огня. Я сосчитал количество импульсов и пауз, засек по секундомеру период, и пошел смотреть карту. К моему удивлению это был маяк, стоящий на мысе Колка. Значит, мы уверенно шли на берег! Я схватил «Лоцию Балтийского моря», нашел нужное место и прочитал, что берег отлогий, и длинная коса уходит в море, а глубина меньше, чем осадка нашей яхты.
- Паша, срочно  бери левее градусов на 30, это маяк на мысе! Нам туда не надо!
Мы привелись, водить яхту стало  меньше, но все равно каждая волна подхватывала ее, яхта начинала набирать скорость, скатываясь с волны, а потом волна обгоняла ее, и начинался спуск назад с резким  замедлением скорости.
- Миш, иди порули. Я уже руки в кровь стер этим капроном!
Штурвал на яхте был оплетен капроновой веревкой. Мы допускали на яхте в разговоре называть концы веревками, яхту лодкой, употребляли и другие не морские термины. Это был какой-то сленг, который могут себе позволить бывалые яхтсмены. Не дай Бог новичку сказать так! Тут же начнут и надсмехаться  и учить!
Я встал за штурвал и почувствовал, что рулить совсем не просто. Я старательно крутил штурвал, пытаясь успеть положить руль с упреждением. Тогда удавалось удержать яхту на курсе, и максимально долго скатываться с волны вперед.
Стало светать. Я оглянулся назад. Серая огромная волна, казалось, что она выше нашей мачты, надвигалась сзади. Пока было темно, волна  не воспринималась так зловеще, как выглядела сейчас. Казалось, что сейчас она накроет нас вместе с парусом. Но она подошла, подхватила яхту, и мы в очередной раз заскользили по ее склону вперед, а она поднимала нас все выше и выше, пока мы не оказались на самом гребне. А впереди и сзади были две пропасти.
Теперь я понял, почему на чайных клиперах рулевому не разрешали оглядываться назад. Жутковато!
Но волна прошла, и одна, и вторая, и десятая, и еще Бог весть сколько, а мы все неслись вперед! И ничего у нас не ломалось, в каюте дружно храпел экипаж, Паша мечтательно курил, матерился и время от времени поглядывал на компас – правильно ли я держу.

К утру ветер стал стихать, посветлело, и мы увидели вокруг нас, далеко, правда, и справа и слева, и что печальнее, впереди, другие яхты, держащие курс на  славный эстонский город–курорт Пярну.

Из Пярну нам дали старт на Ригу.
Последний этап гонки на «Кубок Балтики» Пярну – Рига проходил при слабом ветре. Наша яхта медленно двигалась по Рижскому заливу. Пашка, капитан, мрачно курил и  думал, скорее всего, о том, почему результаты в гонке у нас неважные. Славка Ухарин спал в «гробике» (так называлось спальное место под штурманским столом). Накануне в Пярну он изрядно «надрался», потерял документы. Сон его был беспокойным. Славка Курилович варил борщ. Лешка Рудницкий справлял нужду, уютно и с комфортом устроившись на «сралталях». Ноги его упирались в корму, а со спины подмышками  его охватывала широкая лямка. В таком положении руки были свободны, поэтому Лешка ухитрялся разглядывать эстонскую газету и комментировать результаты своего сидения:
- Надо же, - говорил он, - вчера тонуло, а сегодня плавает!
Я взглянул на карту Рижского залива. Бог ты мой! Вот же он, этот самый остров! И мы проходим мимо него! Я выглянул из каюты. Да, вон по правому борту видна земля.
 - Послушайте вы, морские волки, - обратился я к членам экипажа. – Знаете ли вы…- я многозначительно, чтобы привлечь внимание, помолчал, и когда убедился, что все, кроме Ухарина, все, включая удаленного  на корме Рудницкого, слушают меня, спросил:
- Знаете ли вы, какой  остров Советского Союза своим названием говорит о своей предстоящей гибели?
- Как это, когда? – спросил Молодой.
- Когда и как неизвестно. Просто он так называется, что можно понять, что он погибнет. Когда я учился в школе, классе в седьмом, в «Пионерской правде» была такая загадка. И все мы долго гадали, что же это за остров. Сами не могли найти ответ, стали пытать нашу географичку. Пол урока  обсуждали. Она тоже не могла ответить. «Это, - говорит, какой-то таинственный остров». Антонина Никифоровна, учительница географии, крупная полная женщина, преподавала нам с 5 по 9 классы. Толстая такая была тетка, можно сказать деревенского типа. Ага. Она, например, говорила: «Море Братьёв Лаптевых».
- Так и говорила «братьёв»? -  с восторгом переспросил Петька.
- Да, именно «братьёв», - подтвердил я.
- Однако! – в голосе Пашки я услышал садистское удовольствие.
- Но меня она, как бы это сказать, уважала. Во-первых, однажды еще в 5 классе я уступил ей дорогу в дверях, а не пытался, как некоторые протиснуться в класс между ее животом и дверью. Во-вторых, уже в 6 классе я посещал географический кружок и даже сделал доклад. После этого, а также  благодаря моему росту мне было доверено развешивать перед каждым уроком карты. Но самое главное, в чем я каюсь, Антонина в начале каждой четверти сама не вызывала кого-нибудь отвечать урок, а спрашивала, кто хочет отвечать. И вот , когда я просек это, я неизменно выучивал урок, тянул руку, отвечал, получал 5, и после этого всю четверть не учил географию.
- Ну, ты, Мишаня, голова! – похвалил меня Молодой.
- А когда я нашел этот остров, Антонина назвала меня «великим географом». Мне, правда, пришлось свое открытие держать в тайне до самого его принародного опубликования. Был перед этим случай, когда у меня украли приоритет. Проходили мы по истории древнюю Индию. И учительница наша, Ольга Леонтьевна, интеллигентная женщина, хотя и с лошадиным лицом, пожаловалась, что в детстве в какой-то хрестоматии она читала стихотворение про вора, который украл у статуи Будды драгоценный камень, сверкавший во лбу...
- «Багдадский вор», был такой фильм, - вспомнил Курилович.
- Да, фильм был, но только  она говорила о стихотворении. Вот, - говорит, может быть у кого–нибудь есть старые книги, журналы. Как мне хочется найти его. Кто найдет, получит пятерку. И надо же! Отец мой вспомнил это стихотворение. Он знал его наизусть. С его слов я записал его и даже выучил. А в школе похвалился перед ребятами: нашел, мол.
Мое сообщение вызвало интерес у Винокура. Ему захотелось это стихотворение записать. И я стал ему диктовать. Дело было на переменке как раз перед уроком истории. Он торопился, но последних строк записать так и не успел. И тем не менее он (он!) поспешил доложить, что знает, нашел! И стал его читать. И получил 5.
- А ты что? – удивился Молодой.
- А что я? Кричать, что это я его  добыл, чтобы уличить его в воровстве, чтобы его лишили пятерки? Он был силач, а я так, слабак против него. Да что там. Обидно было. Поэтому свое открытие острова я держал при себе, и сам заявил о нем.
- Так что же за остров? -  проявил нетерпение Курилович.
- Может быть это Ямал? – высказал догадку Молодой. – Я – мал, а потом  совсем исчезну.
- Сам ты еще мал,- возмутился с кормы Лешка. – Ямал – это полуостров, а спрашивается про остров.
- Ну, не томи, все равно не отгадаем, - это Курилович высунулся из каюты.- Борщ готов, будет не до острова.
- Это остров Рухну, смотрите, вот он! Я картинно протянул руку в сторону полоски земли. – Он, остров, как бы сообщает, что рухнет, исчезнет, провалится в тартарары…
- -Утонит, что ли? -  это Молодой спросил.
- Однако! – снова прогудел Пашка.
- И ведь этот остров был  в школьном географическом атласе, который был у каждого.
- Мишаня, ты голова, мы гордимся тобой, - снова возник Молодой со скромной скрытой издевкой.
- Тонет! – вдруг сообщил с кормы Рудницкий.
- Неужто остров!? – опять с иронией в голосе ужаснулся Молодой.
Пашка навел бинокль на остров.
- Какой остров? – целый континент, черная Африка, - ликовал Лешка.
- Ты вчера съел много макарон, - усмехнулся Курилович, врач по профессии. И поставил диагноз: Несварение.
- Что, борщ еще не сварился? - вдруг возник голос Ухарина из «гробика».
- Вставай, вставай, алкаш несчастный, - скомандовал капитан. – Твоя вахта начинается
Остров Рухну медленно скрывался за горизонтом…


Август 1982 г Ночь

Я опять отвлекся, а ведь мы с Мариночкой на яхте.

Пал Палыч представил меня Ирине (так звали эту деловую женщину), как чемпиона СССР, и что я ходил в экипаже самого Чернаенко, слава о котором, царство ему небесное, до сих пор жила.
Марина поглядывала на меня восхищенными глазами, в которых читалась и любовь, и гордость за меня, и за себя, и радость, что все так интересно. И нежность.
- Марина, - сказала вдруг Ирина, - я хочу дать вам один совет. Никогда не смотрите на мужчину такими глазами. Даже если они заслуживают вашу любовь. Это портит мужчин.
Мы еще погуляли по лесу «в зоне», выпили чаю с «путевым» сахаром, и стали устраиваться на ночь. Маринку положили на откидной койке в носовом отсеке, а я устроился рядом на штатном месте Славки.
Марина взобралась на откидную койку-гамак, на которой лежал не очень толстый тюфячок. Я укрыл ее байковым одеялом и подоткнул его со всех сторон. При этом рука моя оглаживала изгибы ее бедра, спины, ног и задерживалась каждый раз несколько дольше, чем было нужно. Ночь обещала быть прохладной. Я подумал о том, что ей будет холодно под утро, и полез в  выгородку для гальюна, в которой гальюн так и не сделали, а использовали ее для хранения газового баллона, парусов, рабочих телогреек.
Предложение накрыть ее ватной телогрейкой моя девочка отклонила: они не производили впечатления чистых – следы краски, вырванные клочки ваты. От телогреек исходил запах плесени, как это бывает со слежавшейся влажной одеждой. Я пошарил в мешках и обнаружил спинакер. Вытряхнул его из кисы. Это был хлопчатобумажный тонкий спинакер, над которым, наверное, «не дрожал» капитан. Одним углом спинакера  в несколько слоев я накрыл Маринку, а остальная значительная его часть досталась мне, которой я и укрылся на банке на противоположном борту.
- Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная? – спросил я, когда лег.
- Да. Я думаю, не замерзну. Только я писать хочу.
- Ты как маленький ребенок. Об этом надо было подумать перед тем, как залезать в койку. Что ж, вылезай через люк и на берег. С палубы тебе это не удастся сделать. Это доступно только мужикам.
- А я не справлюсь. Проводи меня.
Я выпутался из под спинакера, открыл люк и помог ей выбраться на палубу. Дальше предстояло перелезть через релинг, подтянуть носовой конец и спрыгнуть на пирс, что я и сделал. Яхта при этом снова отошла. И снова пришлось подтянуть ее и помочь Марине спуститься.
Вдалеке на здании яхт-клуба горела яркая лампочка. До берега надо было бежать по пирсу метров 50, туда, к свету. Бежать? Зачем? Я отошел к краю пирса и встал к Маринке спиной. Но выполнить свою задачу ей оказалось трудно. Пирс плавал. Его понтоны слегка покачивало. А расположиться надо было так, чтобы ноги были на разных понтонах.
-Иди, держи меня. Я упаду!
Этот естественный акт не смутил ни меня, ни ее. Было и смешно, и как-то очень доверительно в том, что происходило. И какую-то нежность испытывал я, держа ее за плечи, и слегка дрожал не то от холода, не то от волнения, не то от прелести ситуации. Я впервые присутствовал при том, как мочилась женщина. Звук был другой,  более мощный,  чем у меня, и все происходило быстрее. Было что-то трогательно-доверительное во всем этом. И приказ мальчику-пажу, которого в этот момент не считают мужчиной, которого не стесняются, а просто приказывают. Это было ново. Это было волнительно. И поэтому я чувствовал озноб.
Мы залезли обратно на яхту. Снова я укутал свою госпожу в спинакер. И долго целовал ее мордашку, пока она не сказала:
- Ну, иди, все, хватит! Я спать хочу. – И снова эта повелительная интонация в голосе, снова приказ, которому подчиниться было и трудно, и сладко.