05

Пожелой жентльмен - доктор Ф. Г. Колокольчикоff, сидел в своем огороде и поченял корманные куранты.
   Куранты были с финской кукушкой. Перед им с унылым выражением на литце стоял ево внук МиКола Питерский.
   Считалось, и не без оснований, что он помогает дедушке в работе. На самом же деле вотуж битый час,
   как он держал всеми имеющимися у него руками заточку, дожидаясь, пока  этот инструмент вдрук
   понадобится деде для чевонипопадя. Но стальная спиральная пружина, приводящая в дейцтво сей ацкий девайз и
   которую нужно было впендюрить в свое место, была упряма, как "проходи! не задерживайся!"
   а деда был терпелив, как "да-да?...да-да?". И казалось, что конца-края этому ожиданию не будет.

   Это было обидно, тем более что из-за соседнева забора вот уже несколько раз высовывалась одна из голов
   Симы Сивухова, человека расторопного и сведущего весде и фсюду. И этот Сима Сивухов языком, головой и
   руками подавал МыКоле знаки, столь сранные и загадотчные, что даже пятилетняя МеКолена сеструха Татьянка,
   которая, сидя под липою, сосредоточенно пыталась затолкать репей в пасть лениво развалившейся псевдособаке,
   неожиданно завопила и дернула деду за штанину, от чего голова Симы Сивухова мгновенно исчезла.
   Наконец пружина легла на свое место.

   – Человек должен трудиться, – поднимая влажный лоб и обращаясь к КоЛе, наставительно произнес седо ватый
   джентльмэн Ф. Г. Колокольчикоff.
   – У тебя же такое лицо, как будто бы ты съел всю касторку... Каторой я тебя угощщал прошлый раз!
   Подай заточку и возьми клещи. Труд облагораживает человека. А так же: Труд - сделал из абезьяны человека.
   Онже - превратит его в лошадь. Тебе же душевного благородства как раз не хватает.
   Например, вчера ты схарчил четыре шлюмки мороженого, а с младшей сестрой не поделился.

   – Туфту гонет, чисто па беспределу! – бросая на Татьянку сердитый взгляд, воскликнул пойманый на крысянтечесве НеКолай.
   – Три раза я давал ей аткусить от шлюмки скока сможет. И она же, лярва - на меня стучать?!!! Да еще по дороге
   с маменова стола пирошки подрезала... И пятнатцать капеек царскими червонцами.

   – А ты... А ты ночью по веревке из окна лазил, – не поворачивая головы, хладнокровно ляпнула Татьянка.
   – У тебя под подушкой фонарек ессь. А в спальню к нам вчера какой-то фулюган кидалца камнями.
   Кинет да посвистит, кинет да еще свистнет. Свиснул бы луче вхуй - там тожа дырка, сЪязвила малалетка.

  Дух захватило у МиКолы Питерскова при этих наглых словах бессовестной Татьянки.
  Дрожь пронизала тело с головы до пяток. Но, к счастью, занятый работой деда на такую
  опасную клевету внимания не обратил или просто ее не расслышал.
  Очень кстати в сад тут вошол, мимоходом с Базы и с хабаром  Сидороветч и, махая руками как мельнеца до КеХота,
  начел плакаца за жысь:

  – А у меня, батюшко Федр Грегорич, жулики ночью чуть было дубовую кадку со двора не своротили.
  А сегодня правельные пацаны сказали, что чуть свет у меня на крыше двух кавота видели: седят на трубе,
  деманы проклятые, ноги свесели и болтают чем нипопадя.

  – То есть как? - на трубе? С какой же это, позвольте, целью? – начал было удивляца жентльмэн.
 
  Но тут, со стороны курятнека раздался лязг и звон - кабуто метро снова паехалов разные стораны.
  Заточка в руке седого дрогнула, и упрямая пружина, вылетев из своего гнезда, с визгом и криками "Зародину! Заставили!!Дасталина!!!"
  брякнулась ап железную крышу.
 
  Все, даже Татьянка и йё ленивая собака, разом обернулись, не понимая, кому да звон и вчом дело.
  А НеКола Питерцкий, не говоря ни сдраствуй ни пращай, метнулся заяцем через морковные грядки и поминай как звали.
  Он остановился тоько возле коровьего сарая, изнутри которого, так же как и недавно из курятника, продолжалися резкие звуки,
  кабудто бы ктото бил гирей кавота по отрезкам стальной рельсы и ребрам. Здесь-то он и столкнулся с Симой Сивуховым,
  у которого взволнованно и спросил:

  – Слушай... Слышыш??? Я не пойму. Это чевво?.. Тревога?

  – Та не! Это, кажися, по форме номер один позывной сигнал общий. Типа наверна на обед.

  Они перепрыгнули через забор, нырнули в дыру ограды парка. Здеся с ими столкнулся лбами широкоплечий,
  крепенький Болтек. Следом подскочил Василий И. Ландаву. Еще и еще коекто-то и коегде-то. И бесшумно, проворно,
  одними только им знакомыми ходами они неслись к какой-то цели, на бегу коротко переговариваясь:

  – Это треввога?

  – Да нет! Это форма номер один позывной общий.

  – Какой позывной? Это не «три – стоп», «три – стоп». ЭтоЖ какой-то болванчек кладет колесом десять
  ударов кряду по часовой стрелке.

  – А вот посмотрим! Что на север!

  – Ага, проверим!

  – Вперед! Молнией!

  А в это самое время в комнате той самой дачи, где ночевал "Ж", стоял как Карбышев, мальчуган лет, этак ...адцати.
  На нем были легкие чорные брюки из кевлара, со свентцовыми встафками и темно-чорная безрукавка с вышитой
  во всю спину красной звездой.
  К ему подошел седой лoхматый старче. Холщовая рубаха его была шита из коры липы и бедна как...
  как крыса с бровеносца вПотёмках.
  Широченные, не по моде штаны – в заплатках огромных накладных карманоф.
  По колено, одна ево нога была пристегнута ремнями  к грубой деревяшке. Другой он держал запиську,
  а в руке сжимал старый, ободрАтый револьверт системы Винстон-Лайт.
  «Ка-ро-тче кло-ва-н, код-да бу-ишь ух-ха-дит-ть, за-хло-пни к-реп-пт-че д-верь.» – послогам насмехался старче.

  – Итак, может быть, ты мне все-таки скажешь, кто ночевал у нас сегодня на МОЁМ диване и смял его?

  – Оден знакомый, какбы жулек, – неохотно ответил мальчуган. – Ево без меня, внатуре задержала Псина.

  – Гониш ты все! – рассердился старетц. – Еслиб был тебе знакомый, то тута, в маляве,
   тыбы погоняло разместил.

   – Когда я писал, то я ваще не знал что писать умею. А теперь я знаю. И как кличут - тожа.

   – Не знал. И ты оставил утром водиночку... в хавире? Наедине с со всем што нажито непасильным трудом???
   Ты, блин, болен, и тя надо отправить на Янтарь - сдаваца на опыты.
   Этат крендель, разбил зеркало, расколотил пепельницу. Ну хорошо, что револьвер был заряжен холостыми.
   Дед с удовольствием нюхнул ствол и чихнул на лампачку... А еслиб в ем патроны боевые?

   – Но, дядя... боевых патронов у тебя не бывает ниразу, потому как ты их тутже меняеш навотку...
   И у врагов твоих ружья и сабли... Тово - просто деревяные. Лошадки, кстате - тожа. Гы-ы-ы...
   Похоже было на то, что старик улыбнулся. Однако, тряхнув лoхматой головой, он строго сказал:

   – Ты смотри! Я все замечаю. Дела у тебя, как я вижу, стремные, и как бы за них я не отправил тебя назад.

   Пристукивая деревяшкой, старик пошел вверх по лестнице. Когда он скрылся, мальчуган подпрыгнул,
   схватил за лапы вбежавшую в комнату Псину и потерся носами в ее морду.

  – Ага, Псинко-о-о! Мы с тобой попались.
  - Чеэта - мы-ы-ы. Ты папалца. А я - ры-ы-ы... Два раза.
  - Ничего, он сегодня добрый. Вотки скушает и петь будет.
   И точно. Сверху из комнаты послышалось откашливание. Потом этакое тра-ля-ля!..
   И наконец низкий баритон запел:
   
    [i]Секи на-а-ачальник, я гулял на склоне дня.
    Глазел на шлюх, и мирно кушал пончик.
    И вдруг киляет этат фраер до меня,
    кричит: - А ну казел, займи-ка мне червончег!
    Все закипело па натуре во внутрях,
    и трохи я - меж рог его не двинул!
    Но на сазнанье нас учили влагерях,
    и я сдержался, даже шабера не вынул...[/i]