Заблудился я в небе что делать? - Донесение 3

Видавничий Гурт КЛЮЧ
Дмитрий Каратеев & Константин Могильник

Фрагмент романа "Liebe dich aus..."


ЗАБЛУДИЛСЯ Я В НЕБЕ - ЧТО ДЕЛАТЬ?


Скачать: http://www.scribd.com/doc/14975810/13-Liebe-dich-aus


Генеральному куратору Евразийского направления,
Морозову В.С.

инспектора субдирекции по фундаментальной науке,
Пеночкина П.П.

ДОНЕСЕНИЕ

СССР, РСФСР,
Приморский край, г.Владивосток,
УСВИТЛ*
Пересыльный лагерь “Вторая Речка”

28.12.1938г.


Вчера вечером, 27.12.1938г., прибыл в качестве ЗК со ст. 58б УК РСФСР в названный лагерь. Помещён в бараке №8 зоны 2. Благополучно оказался непосредственным соседом кандидата С., носящего в лагере кличку «Фашист». Должен обратить Ваше внимание, что данная кличка в сочетании с общей интеллигентностью и зарубежными манерами не облегчает здешнюю жизнь для кандидата С. Многие ЗК считают себя советскими патриотами и ненавидят фашистов. То обстоятельство, что кличка «Фашист» дана учёному С. ими самими, ничуть не ослабляет восприятие его как подлинного врага советского народа:
- Подвинься, враг народа, дай место человеку!
На робкое, с лёгким немецким акцентом, бормотание, что здесь каждый второй – «враг народа», кандидат С. получил толчок в плечо:
- А ты, падло, себя ко всем вторым не ровняй. Я вижу, что Командир – враг народа, так он по судьбе, а ты ж за границей 20 лет Родину продавал!
И уже ко мне:
- Присаживайся, Командир.
Пока я располагался, кандидат С., кряхтя и сутулясь, пересел на другие нары, где сидел по-турецки ЗК по кличке Щегол, тоже политический. О последнем мне стало известно, что находится он здесь за стихи и водит долгие разговоры с кандидатом С. Рослый и черноглазый ЗК по кличке Гарбуз, отогнавший кандидата С., тут же присел рядом co мной, предварительно вытерев полою робы место, где сидел «Фашист»:
- У этой падлы и воши ненаши. Перескочат, покусают, и кровь попортят. Будь знаком, Командир: староста барака Лёвка Гарбуз. Удивляешься, с кем рядом сидишь? Да-да, тот самый народный артист Одесской эстрады по чечётке. И до сих пор могу.
И резво вскочив, прошёлся в чечётке между нарами, причём остальные ЗК почтительно прятали ноги. Тем не менее плясун едва ли не нарочно наступил на ногу Фашисту и с досадой плюнул тому на сапог:
- И тут от них нет спокою! Два тошнотика – их и вошь не кушает, потому шо противно.
Щегол, закинув голову и словно уснув, пропел вдруг:

Тишь да глушь у неё, вошь да мша,
Полуспаленка-полутюрьма…
Ничего, хороша, хороша:
Я и сам ведь такой же, кума…

Гарбуз, резко притопнув и подбоченясь:
- У него ещё и кума, у доходяги! Нет, Командир, какие все биксы – дуры и ****и: она ему из женского барака уже полгода стишки передаёт, а он их рвёт и биздит, что это его же стихи, только самые слабые. А та в ответ ему шкрябает, шо я ж не виновата, шо вы их написали. И опять шкрябает, шо потеряла нежную камею, шо где-то там, на берегу Невы, ещё одна пушистая снежинка, уся в слезах, мне говорили вы. А этот романс артист Эдуард Перуанский в нашем театре спокон веку пел. Причём не на те слова, а шо усну под тихий шум Невы, шо не исполнила священного обета, он с вами жил – его забыли вы. Понял, доходяга?
Доходяга ещё выше запрокидывает кадык и громче хрипит остатком лирического баритона:

Флейты греческой тэта и йота –
Словно ей не хватало молвы –
Неизваянная, без отчёта,
Зрела, маялась, шла через рвы.

И её невозможно покинуть,
Стиснув зубы, её не унять,
И в слова языком не продвинуть,
И губами её не размять…

Гарбуз поколотил ещё ногами, сделал поклон далёкой почтеннейшей публике, затем развернулся задом к Щеглу и Фашисту и громогласно испортил воздух. Затем обратился ко мне:
- Извини, Командир, в бараке этого вааще-то не положено, а кому притыкнуло – скачи на мороз. Но на этих – можно.
И присел рядом со мною на нары.
А над ним навис круглоголовый и ушастый:
- Гарбуз, ты староста? Я тя спросил – ты староста?
- А ты шо, Ухо, первый день не знаешь, хто староста?
- А ты шо, Гарбуз, первый день не знаешь, что бывает с теми, кто в бараке пердит?
- Та шо ты, Ухо, я ж артист: на сцене так расходишься, шо уже й самому не заметно…
- А тут тебе не сцена. Там ты мог пердеть хоть на весь зал и тебе ещё хлопали. А тут воздух каждому нужен, а коли притыкнуло – скачи на мороз. А ещё раз – не посмотрю на старосту, понял?
Молчит Лёвка Гарбуз, в колени тупится. А Ухо присаживается третьим к Фашисту и Щеглу и, обняв обоих за плечи, сладко шепчет:
- Щегол, Щегол, плюнь на него…
Лёвка Гарбуз немедленно оживает:
- Хто плюнь на кого? Попробуй – сразу биздец тебе!
Ухо машет ручищей в сторону Гарбуза:
- Не, ты на него не плюй, а только в переносном смысле. Да забудь ты про него, а лучше ещё такого попой. …Слушай, давай про кувшин, а Щегол? А я тебе дам сахарку, слышь, Щегол?
Пока Щегол удобнее устраивается на нарах, дальше запрокидывает голову, Лёвка Гарбуз шепчет мне:
- От это ж ещё сахарку! Он почти не в первый день подошёл к Фашисту - а у того сахар был - и говорит: «Хочешь, махорки дам? А ты мне сахарку». А самому ж и махорки жалко, потому шо жидок. Вынул пачку, а не даёт, только вспоминает: «На воле я хоро-ошие папиросы курил!» Взял сахар – а махорку не даёт - лизнул раз, другой, пятый, скривился по-тошнотному, как жиды умеют: «Не, он у вас не сладкий!»
Щегол тем временем надул перья и набрался неожиданного величья:

Длинной жажды должник виноватый,
Мудрый сводник вина и воды,
На боках твоих пляшут козлята
И под музыку зреют плоды.
Флейты свищут, клевещут и злятся,
Что беда на твоём ободу
Чёрно-красном, и некому взяться
За тебя, чтоб поправить беду.

Тут уж Ухо уткнулся носом в колени. Все молчат, а Гарбуз мне на ухо:
- Ой, можно подумать! Это он потому про беду, шо вааще прибизженный. Сейчас уже чуть отошёл, а то каждый день биздел, шо его отравить хто-то хочет. Один раз ночью такого кипешу наделал: «Ай-ай, меня из шприца укололи, они хотят моей смерти!» Та кому ты, падло, нужен? Тем более, шо скоро сам загнёшься. От Фашист, зараза, этот точно выживет, и ещё про нас на старости воспоминания вспоминать будет, я ж чувствую. Пошепчется с тем доходягой, чего-то там научится – а тот же сам воспользоваться не может – и всех нас прекрасно переживёт.
И уже громко:
- Шо, Фашист?
Т.н. Фашист – ни слова. Гарбуз, громче и злее:
- Да, млядь, предатели долго живут. И счастливо. Ещё академиком будешь советским, правда, Фашист? Орден получишь, да? И не вспомнишь товарищей, с кем пайку делил! Да ты ж и не делишься!
И опять ко мне:
- Слышь, Командир, а Щегол-доходяга, когда ещё пайку Краб раздавал, всё цеплялся к нему – закачаешься: «Дайте мне кашки, вы ж у нас - чемпион кашки». А буй те в черево – а не кашки! Смотри, Командир, это ж труп сидячий – ему ж и полтинника нет, а он готов на все сто. Ох, про него Фашист и вспоминать будет, дескать: в одна тысяча мохнатом году, в Гнилом Углу да на Тигровой сопке – Я ЕГО ЗНАЛ… Но он же, падло, Фашист, он всё расскажет: и как тот сахар лизал, и как пристал к нему стихи про Сталина почитать, но, биздит, это, вы же понимаете, не мои, конечно. Ну, я как староста, такого тут не позволю, и говорю ему прямо: «Это как раз твои, вражина! Но чем тебе читать их тут – особенно Фашисту! – так лучше б тебя наши враги взяли и перестали с тобой говорить люди, и пайку твою б на пол кидать стали б!»
Оживает Щегол, голову наклоняет:

Я не смолчу, не заглушу боли,
Но начерчу то, что чертить волен,
И раскачав в колокол стан голый,
И разбудив вражеской тьмы угол,
Я запрягу десять волов в голос
И поведу руку во тьме плугом.
И в океан братских очей сжатый,
Я упаду тяжестью всей жатвы,
Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы.
И в глубине сторожевой ночи
Чернорабочей вспухнут земли очи,
И промелькнёт пламенных лет стая,
Прошелестит спелой грозой – Ленин!
Но на земле, что избежит тленья,
Будет будить разум и жизнь – Сталин!

Встал с места Ухо, у самого слёзы текут. Встал с места и Гарбуз, ухмыляется криво. Встал с места и я, красный командир Пеночкин. Минута молчания. А Гарбуз опять:
- Смотри, а Фашист, конечно, сидит, даже Вождя не уважает, чего ему, он и Того переживёт.
Улыбнулся вдруг Фашист седоватый, старую шутку выдал:
- Вы хотя и встали, но по-прежнему сидите.
Смотрит Ухо – не понимает. Смотрит Гарбуз – понимает, краем губы присвистывает:
- От падло!
Все сели. Задумался Ухо, кажется, понял что-то, вздохнул глубоко, головой шатнул:
- Э-э, Щегол… не надо такого, лучше хорошее попой, умное.
Покачался Щегол, совсем старым евреем стал:

Преодолев затверженность природы,
Голуботвёрдый глаз проник в её закон.
В земной коре юродствуют породы
И как руда из груди рвётся стон.
И тянется глухой недоразвиток
Как бы дорогой, согнутою в рог,
Понять пространства внутренний избыток
И лепестка и купола залог.

Тут ахнул Фашист:
- Вот она – эврика!
Так-так, интересно, что ж у него там за эврика возникла? Поговорим, поговорим. Если действительно эврика, то вернётесь вы, сударь, в город на Неве и восстановите репрессированный институт Времени, и найдутся вам помощники, а послужит ли ваше открытие Советской Родине – это вопрос, а что послужит ваше открытие великому делу ОПРРИ – это ответ.
Заскучал Ухо:
- Нет, Щегол, ты не про то. Почитай про тайгу, про песцов, про Енисей, я ж сам оттуда.
Не слышит Щегол, потом слышит Щегол, голову вскидавает:

За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей.
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.

Уведи ж меня в ночь, где течёт Енисей,
Где сосна до звезды достаёт,
Потому что не волк я по крови своей,
И меня только равный убьёт.

Замолчал – не опускает головы. А Гарбуз встрепенулся как-то зловеще:
- Ага! Волк! Где ты там дрыхнешь, Волк! Пока тут волков опускают. Да Волк же!
И тянется куда-то на верхние нары, и толчёт кулаком кого-то под бок, и вскакивает на верхних нарах ЗК – вровень Уху, и зевает, дохрапывая:
- У-у-у…
Гарбуз:
- Волк! Этот Щегол сказал, шо он тебе равный. И шо ты его не убьёшь. Даже если захочешь.
Не понимает, дохрапывает Волк:
- У-у-у… Кто сказал?
И, увидев возникшее вровень с верхними нарами широкое лицо:
- Ухо? Ты?
И медленно спускается с верхних нар, колотя ногами по головам неприметных статистических ЗК:
- Ты сказал?
Хихикнул Гарбуз:
- Щегол сказал. А Ухо подтвердил.
Полминуты думает Волк:
- Ухо, пошли на мороз!
Удивляется Гарбуз:
- А шо с доходягой? Шо, мне за тебя его мочить? Да ещё в бараке.
Не слышит Волк, в обнимку с Ухом тащится между нарами к выходу. Сплюнул Гарбуз, рявкнул на Щегла:
- А вам шо - особое приглашение требуется?
Не дожидаясь особых приглашений в виде обычных пинков, распрямился Щегол, показалась в нём какая-то задёрганная честь, слез медленно с нар, пошёл за урками следом. Перед дверью обернулся:
- Заблудился я в небе – что делать!..
Хлопнула дверь, ворвался и растаял мутный приморский мороз.
- Вот это эврика… - шепчет Фашист.
И через минуту шепчет уже об этой эврике мне на ухо:
- Понимаете, что это значит?

И тянется глухой недоразвиток
Как бы дорогой, согнутою в рог,
Понять пространства внутренний избыток
И лепестка и купола залог, -

понимаете?
Честно отвечаю:
- Пока нет.
- Ну как же! Эйнштейн говорил, что Достоевский дал ему больше, чем Гаусс. Интуиция поэта опережает… Чёрные дыры поглощают материю. И выпускают материю в далёкое прошлое. И интуиция поэта не нуждается в аргументах. Хотя он, – указывает Фашист в сторону двери, – без конца твердит, что в искусстве надо непрестанно доказывать. Но у него не те доказательства. Помните, только вчера он утверждал:

Недостижимое, как это близко -
Ни развязать нельзя, ни посмотреть, -
Как будто в руку вложена записка
И на неё немедленно ответь!

А моё – физика – дело: по одному разжать пальцы, вытащить эту записку, прочитать и медленно её расшифровать. Время и есть та дорога, согнутая в рог, в которой таится внутренний избыток пространства…

…………………………………………………………

Докладываю: кандидат С. (лагерная кличка «Фашист») без колебаний дал согласие сотрудничать с ОПРРИ в разработках обоюдостороннего движения времени. Сегодня дам сигнал о переведении кандидата С. в закрытый институт. Не немедленно, т.к. в лагере ЧП: на рассвете рядом с бараком обнаружены 2 окровавленных мёртвых тела, в которых опознаны ЗК Тверёзых (Лагерная кличка «Ухо») и ЗК Бубкин (лагерная кличка «Волк»). Зубы второго впились в горло первого. Кисти рук первого сжаты на горле второго. Тела примёрзли друг к другу, да, впрочем, при захоронении их и не пытались разъединить. По случаю ЧП, в бараке был произведён внеочередной обыск, в ходе которого выявлено отсутствие ЗК Мандельштама (лагерная кличка «Щегол»), вышедшего ночью из помещения вслед за Тверёзых и Бубкиным. Ни его тело, ни его следы на снегу не были обнаружены, что тем более необычно, т.к. пурга улеглась ещё накануне. Староста барака №8 зоны 2 ЗК Тымчинский (лагерная кличка «Гарбуз») высказался в том смысле, что этого пеллагрозника** и земля не принимает, и считай, Командир, шо его и не было. Надеюсь к вечеру завершить оформление дела кандидата С.

Инспектор субдирекции по фундаментальной науке,
ЗК Пеночкин (лагерная кличка «Командир»)

___________________________________________________________

*  Управление Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей
**  Пеллагрозник – больной пеллагрой, т.е. злокачественным авитаминозом


___________________________________________________________

Донесение 1: ГАЙДАР ШАГАЕТ ВПЕРЕДИ http://proza.ru/2009/04/05/98
Донесение 2: ГВОЗДИ БЫ ДЕЛАТЬ ИЗ ЭТИХ ЛЮДЕЙ http://proza.ru/2009/04/05/99