Инициация

Ее больше ничего не связывало с этим миром. Всё было в прошлом и, может быть, в будущем, но ничего – в настоящем. Однажды один человек, прошедший инициацию, сказал ей, что эту силу получает лишь тот, кому нечего терять. Кто уже всё потерял, кто завершил свое падение, кому ниже падать уже некуда. Ибо те, кому даются эти способности, теряют все остальное, взамен отдавая личное счастье, за такой дар приходится жертвовать самым дорогим, что есть у человека – личными привязанностями, любовью, семьей. Тогда ей было отказано в инициации, потому что человеческие привязанности прочными нитями тянулись от нее к другим людям, привязывали ее к этой жизни, тянули к земле. Связанная этими нитями, словно в паутине, она не смогла бы взлететь. Даже если бы ей было не страшно разбиться, ей было ради чего (и кого) жить, и если не ей, то другим – всем тем, с кем она была связана, было бы страшно, что она разобьется, и эти нити, и этот страх неуклонно тянули бы ее к земле и обязательно привели бы к падению. Тогда она задумалась, насколько сильно ей в действительности хотелось пройти инициацию и стать одной из НИХ, разорвав все связи и утратив всё, что было ей дорого в этой жизни, включая любимого мужа и ребенка. И пришла к выводу, что счастье в личной жизни для нее дороже любых сверхспособностей и что спокойная семейная жизнь в окружении близких и любимых людей ей нужнее, чем «мистические приключения» и что ее нынешняя судьба лучше судьбы, которую ей с детства пророчили и которая всегда манила ее нераскрытыми тайнами и невероятными возможностями. Судьба жить не для себя и даже не для своих близких, служить каким-то абстрактным идеям, ни от кого не зависеть и не создавать связей, не позволять и другим зависеть от себя, оставаться для всех чужой и посторонней – спасительницей, которой все благодарны, но которая возвращается домой в одиночестве и ложится спать в пустой комнате в холодную постель. Стоп, какой дом? Просто комната в здании, где живут такие же, как она, одна из сотен одинаковых комнат.

Та женщина, что нашла ее, а потом сама же отказала ей в инициации, сказала, однако, что это лишь временно, что придет день «…когда ты будешь готова, и мы примем тебя».
- А как же моя семья? Мой муж? Что станет с ними? – спросила она.
- Хочешь знать правду?
- Да.
- Ты уверена, что готова к этому? Ты думаешь, что достаточно сильна, чтоб узнать, что станет с ними?
- Да.
- Их не будет в твоей жизни.
- Как это?
- Узнаешь.

Годы промелькнули разноцветной, радостной каруселью, взметнув ветер перемен и бросая в лицо ворох опавших листьев - пришла осень. Слезы высохли на бледном, заострившемся лице. Дорога к могиле начала заростать бурьяном еще летом. Дышалось уже легче, как-то свободнее. В тот самый момент, когда она поняла, что всё кончено и защищать больше нечего, она подумала, что ни за что этого не переживет, а просто сойдет с ума, если на утро это не окажется дурным сном. Отчаянное, но заранее бессмысленное: «Спасите его, я готова на всё, чтобы только он выжил! Я хотела бы умереть вместо него, только бы он жил!» вызвало у врачей реанимационного отделения скептическую улыбку: «Ну не надо так говорить, Вы еще молода, у Вас еще все впереди, начнете жизнь сначала». Потом ее долго готовили к операции, все отделение стояло на ушах, вокруг бегали и суетились хирурги и анестезиолог из соседнего отделения (как будто своего оказалось мало). Она боялась операции, но хуже всего было думать, что он УЖЕ мертв, и она его больше никогда не увидит, он – не выжил, и мужа больше нет, муж этого не выдержал и просто ушел. Но если она расклеится сейчас, это помешает им готовить ее к операции, они же накачивали ее успокоительными, чтобы она не сорвалась, и только одному Богу и ей самой известно, насколько это не давало эффекта.

Наутро она начала приходить в себя после наркоза, постепенно возвращаясь в реальность. Медсестра Ира, дежурившая у постели больной уже несколько часов, услышав глухой стон и заметив движение, подскочила к ней, поправила падающее одеяло и что-то сказала, но пациентка еще не пришла в себя настолько, чтобы понимать значение слов. Однако звуки уже проникали в ее пробуждающееся сознание. Потом она открыла глаза. Навстречу миру. Новому миру, лишенному тех, кто составлял самую суть ее жизни, кто наполнял ее смыслом. «Я ничего не понимаю в этой жизни, зачем? Зачем это произошло? Как теперь жить?» Когда 11 лет назад с ней случилось почти то же самое, она впала в депрессию. Она сидела на могиле часами, потом часами, подобно приведению, молча без цели бродила по кладбищу. Она озлобилась, перестала общаться с друзьями, ей больно было смотреть на чужое счастье. Сейчас всё еще лучше – волею судьбы у нее не осталось и друзей. «Депрессии не будет» - решила она про себя. Потому что это было бы слишком банально и всё равно ни к чему бы не привело. Смешно потерять всё, совсем всё. Смешно, только и всего. И если больше терять нечего, о чем теперь грустить. Жалеть себя, свою загубленную жизнь, оплакивать свои потери? От этого не станет легче, и это не изменит ее судьбу и не вернет потерянных любимых. Когда она открыла глаза утром в больничной палате, она еще не была уверена, что это ей не приснилось, что это действительно все-таки случилось. Но Ира, медсестра, дежурившая при ней, подтвердила ее опасения. Да, это был не сон вчера. Всё кончено, и поделать уже ничего нельзя. Остается лишь смириться и продолжать жить (вот только зачем, интересно?) или сойти с ума, и тогда ее бы перевели в другое отделение, а впрочем, какая теперь разница.

Но она встала («Вам еще нельзя вставать!» – испуганно завопила увидевшая ее санитарка), дошла до окна и устремила отсутствующий взгляд куда-то за горизонт. Какой смысл умирать? Что изменится? Ровно ничего – она ведь уже итак мертва. Какой смысл сходить с ума? Да разве она сейчас в своем уме? А впрочем, ей трудно было об этом судить.
Выписавшись из больницы, она устроилась на новую работу и вела тихую, однообразную жизнь. Она стала похожа на бледную серую тень, молчаливая и угрюмая. Ни друзей, ни мужчин, ни родных. О том, что произошло, она избегала рассказывать, но когда кто-то спрашивал об этом, она довольно равнодушно излагала случившееся общими фразами, словно дистанцируясь от собственного рассказа, словно и не о своей жизни говорила, а о ком-то другом, совершенно постороннем. Привычные, десятки раз повторенные фразы, удовлетворившие не одно любопытство, они больше не вызывали в ней тех бурных эмоций, той пронзительной и парализующей боли, это были НЕ ТЕ слова и не те фразы, которыми она на самом деле описала бы случившееся, не те мысли и не те чувства, а те она утопила на самом дне души в вязком иле забытья. Она больше не помнила, хотя прошло всего несколько месяцев. Потому что если бы помнила – просто не смогла бы продолжать жить, не смогла бы продолжать дышать. У нее больше нет памяти и нет прошлого. У нее есть только настоящее.
- Я вижу, ты готова. Мы ждали тебя. Собирайся, пойдем.
- Да.
Она открыла шкаф, достала свою спортивную сумку, небрежно побросала в нее вещи, которые первыми подвернулись под руку – сейчас уже не имело значения, что с собой брать. Эти вещи – единственное, что осталось ей от ее прошлого и единственное, что еще могло бы связывать ее с этой жизнью – если бы они будили в ней воспоминания, но воспоминаний больше не было. Легко перекинув кожаный ремешок сумки через плечо, она вышла из дома. Накрапывал мелкий дождик, и ей пришлось сощуриться, так как капли сразу попали в глаза и потекли по лицу. У подъезда ее ждала незнакомая машина с иностранными номерами. Навстречу ей вышел высокий мужчина довольно приятной наружности и, поприветствовав, распахнул перед ней переднюю дверцу, предварительно взяв у нее сумку и забросив в багажник. Она не спросила, кто они такие, зачем она им понадобилась и куда они ее везут. Она вообще ничего не спросила. Ей было все равно. Главное – она наконец избавилась от этой жизни, от необходимости иметь все эти привязанности и связи, друзей, родственников, семью – всё то, что она потеряла и уже никогда не смогла бы вернуть. Она наконец избавилась от необходимости отвечать на назойливые вопросы назойливых «сердобольных» знакомых: А где твой…? А почему…? А когда…? А как это случилось? А как ты смогла после этого выжить? О, тебе, наверное, трудно…? И как ты еще держишься?

Судьба ее сложилась вполне сносно, она не жаловалась. Ей отвели неплохую комнату, впрочем, такую же, как и всем остальным членам Ордена. Ей дали оружие, ее научили сражаться, каждый день по много часов она проводила в тренировках со своим сенсеем, с которым они быстро сработались, поскольку она была неприхотлива и не конфликтна, без претензий на что-либо, она просто выполняла то, что от нее требовалось, молча, сосредоточенно, без эмоций. Каждый день одно и то же: подъем, завтрак, утренняя планерка, тренировка, обед, отдых в своей комнате, лежа на узкой жесткой кровати и глядя в потолок или читая какую-нибудь книгу из орденской библиотеки, тренировка, ужин, общее собрание. Потом начались миссии, сражения не на жизнь, а на смерть, но и это ее не волновало. Человек без корней, перекати-поле, не имеющий ни родных, ни близких, ни любимых, ни тех, кто любил бы его самого, человек, никогда не испытывающий страха потерять, потому что терять нечего, такой человек не боится смерти, потому что его ничто и никто не связывает с этой жизнью. В Ордене таких людей было не много. Таких сторонились, испытывая какое-то безотчетное беспокойство рядом с ними. Говорили, что это страшные люди – достигшие самой последней черты отчаяния и сломавшиеся, уже мертвые внутри, таких людей посылали на смерть, и они без колебаний шли. Пушечное мясо, человек-оружие, человек-машина, жизненная цель которого заменена на цель Ордена. Она стала такой, и понимала это, но ни о чем не жалела, скорей наоборот – ее душу наполнили радость и умиротворение, она вновь нашла себя. Ее уже не волновало то, что ее жизнь, как и тело, всецело принадлежит Ордену, что она – просто оружие, и ее предназначение – сражаться за Орден, а ее судьба – отдать за него жизнь однажды. Это делало ее счастливой – ведь она снова была кому-то нужна, она снова могла быть кому-то полезна. О нет, она не ждала ни от кого благодарности, она сражалась не ради «спасибо, вы спасли меня», она сражалась, чтобы продолжать жить. Ведь теперь она себе не принадлежала, ее сила нужна была другим, и она не имела права сдаться и расклеиться. И все бы так и продолжалось дальше, легко и просто, если бы не одно но – в Ордене у нее появились друзья. Ее сердце ожило и вновь наполнилось любовью. Теперь она сражалась не по приказу, не ради целей Ордена, а за своих друзей, только за них она готова была рисковать жизнью, защищая их до последней капли крови. Эти привязанности ослабили ее дух, хотя в какой-то степени и сделали ее сильнее – просто в ее душе снова поселился страх, страх потерять кого-то из близких и дорогих ей людей. Она перестала быть «смертницей», той, что без колебаний и без малейших эмоций шла в самое пекло, чтобы, выполнив задание, отдать свою жизнь за Орден, потому что другой судьбы у нее нет и не может быть. Теперь у нее появилось что-то кроме «заданий» и «миссий», и руководство стало понимать, что лишилось еще одного «смертника», что, пошли они ее теперь на передовую, она сделает всё, чтобы вернуться, даже в ущерб миссии – к ним, к товарищам по оружию, к новоиспеченным друзьям. И если кто-то из них окажется в опасности, она готова будет пренебречь приказом и целями Ордена, только бы спасти друга, и жизнь она теперь отдаст не за Орден, а за кого-нибудь из них. То, что она рано или поздно отдаст свою жизнь Ордену, вернее, ради Ордена, на одной из миссий, не было для нее тайной за семью печатями – так заканчивают почти все, кто приходит сюда. Редко кому удается дожить до преклонных лет, и она таких надежд не питала, она была реалисткой. Это скорее радовало ее, нежели огорчало, – это же истинное счастье – отдать свою жизнь за друзей, умереть, чтобы близкий и любимый человек продолжал жить и радоваться жизни. Теперь ее не сторонились остальные члены команды, она больше не внушала им безотчетного страха или тревоги, она больше не была похожа на затравленного волчонка.

Я открываю шкаф, достаю клетчатую спортивную сумку, торопливо закидываю в нее первые подвернувшиеся под руку вещи. У меня словно дежа вю. Звонит телефон. «Да, уже выхожу». На улице у подъезда меня ждет машина с иностранными номерами. Но я не задаю ненужных вопросов. Я закончила свои дела здесь, мне пора.