На полях. Часть пятая

                «Наша жизнь — ромашка в поле,
                Пока ветер не сорвет…»
                Булат Окуджава

     Комплимент самому себе.
     Приехала ко мне моя жена, с которой мы давно расстались, посмотрела на кошку, сказала:
     — Надо же! У умных людей и кошки не глупые.

***

     Без тех, кого мы считаем плохими, мир перевернулся бы. Мир — равновесие разных качеств, разных людей, разного к нему отношения. Плохо не только тогда, когда, кажется, побеждает зло. Плохо и тогда будет, когда повсюду победит добро.
     Но этого, слава тебе, Господи, не будет никогда.

***

     — Ну ты зарос, как дикобраз, — сказала моя жена, когда мы встретились. — И как только на тебя девушки смотрят.
     — Смотрят себе и смотрят, — ответил я, — большей частью — с ужасом.

***

     Для многих людей странно то, что великолепно высказанная мысль не так-то просто переносится на бумагу.
     Но есть два языка: устный и письменный. Если владеешь первым — хорошо, и люди будут довольны. Если вторым — довольны будут не всегда.

***

     Ну никак нельзя с богом общаться напрямую. Обязательно надо идти к священнику, посреднику.

***

     — Это то, что не горит, — сказал я таможеннику. А сам подумал: «Еще как горит, особенно в гоголевском камине».

***

     Трясогузка прыгала по дороге почти, как я. Во всяком случае, дороги она любила не меньше меня.

***

     Жить надо в головокружительном мире. В другом — не стоит.

***

     — Надо же! — сказал мой начальник, который когда-то был моим учеником. — Проезжаю Бессергеневку, вижу — на ступеньках Вадим Степанович. Интересно, что вижу его там не в первый раз.
     — А это мои ступеньки… в небо, — сказал я.

***

     Человек может даже не мыться. Но не думать — не смеет.

***

     Тяжесть женской груди, когда она лежит в твоей ладони, — будь она маленькой или большой — превосходит всю тяжесть мира. И легкость его — тоже.

***

     Я хочу забыть все напрасные слова. Я хочу вспомнить все настоящие.

***

     Директор настолько ушел в «глобальность», что вряд ли мог хоть что-то сказать о простой мирской жизни.

***

     Я видел Нефертити. Мало того, я видел слезы на ее глазах. Но я так и не сказал ей — кто она такая. И она — никогда не узнает.
     Разве другие скажут?

***

     Всем надо излить себя в туалете. И только некоторым — иначе: на бумаге, в музыке, в танце, на холсте.
     Но почему не всем? Я так не хочу.

***

     У меня есть кошка, есть женщина (и, в определенном смысле, не одна), бумага и ручка. У меня есть деревья, дороги, ручьи, грибы, реки, соловьи и трясогузки.
     У меня есть колокола.
     Чего же еще пожелать человеку?

***

     Хотел бы я так безмятежно спать, как кошка моя.

***

     Был прекрасный пасмурный летний день. Вернее — утро. Я проснулся в полшестого, а кошка и в полдесятого ухом не вела.

***

     Если бы кошка знала, сколько я о ней понаписал… Если бы мы все и вся знали… И, если бы, могли…

***

     Я живу в общежитии. Была у нас одна такая вахтерша — старенькая. Меня называла: «Степаныч».
     Умерла. На похороны ее я сдал десять рублей. А теперь на ее месте сидит эдакая бабища и говорит: «Позвонить? Через окошечко».
     А еще говорят — незаменимых…

***

     — Побормочи, пожалуйста, еще в мое плечо, — сказала она.

***

     Мусор речи — не случаен. Это мусор взгляда, мусор восприятия мира.
     Одни видят облака, другие — грязь на дорогах.

***

     Неужели бог стремится избавиться от меня? Я никогда не клялся ему в любви, и он корежит мой инструмент — мои руки.

***

     Иногда я думаю, что счастлив. Хотя мало что успеваю…

***

     Ремарк не велик — он точен. Точность и есть самая большая романтика.
     Если бы вместо Равика я шел по мосту…

***

     Нам нельзя расставаться. Кто его знает — кто мы такие?
     Но, если твоя грудь не лежит в моей руке, я и сам не знаю, кто я.

***

     Плохо, что всем тем девочкам, которых встретил в начале жизни, ничего сказать не мог.
     Кланяюсь.

***

     Непроизвольное движение пальцами означает, что пора писать. Как и другой непроизвольный недуг…

***

     — Говори, — сказал я свой кошке.
     А, ведь, не только кошка не говорит.

***

     Революции, как мне представляется, начинают те, кто хочет денег. И это вовсе не те, у кого денег нет. Продолжают… продолжаем мы, а в конечном итоге, которого — слава богу! —не будет никогда, выигрывают третьи.
     Не те… но первые.

***

     Преполным полна коробочка моя.

***

     И почему я всегда забываю о том, что хотел сказать?
     Причина только одна: в одну голову все не войдет. Может быть, подключим ваши?

***

     Когда наша память нас подводит — это еще не страшно. Хуже, когда именно память — а ни что другое — подсовывает нам лучшие решения. Как будто новых нет и быть не может.
     Мы помним, не глядя. А, глядя во все глаза, — не помним.

***

                «Вся наша жизнь — игра,
                А мы в игре — актеры».
     Это не совсем правильный пересказ давно известной мысли. Но когда я вижу, как играют… скажем, в директора, то думаю не об игре, как таковой, если даже и талантливой, —о последствиях игры. О том, что играть злодеев может только самый добрый на свете человек.

***

     Каких только дураков я на свете ни видывал! Таких, как я, слава богу, — нет.

***

     Интересно, сколько раз в жизни человек оплакивает слово «любовь»? И еще интересно, когда — в последний?

***

     О чем собаки брешут повечеру, о том люди пересказывают поутру.

***

     Если женщина любит твою лошадь, — это значит, что и ты не хуже лошади.
     И очень даже может быть…

***

     Как-то раз я подумал, что оптический закон, сформулированный великим Исааком Ньютоном: «Угол падения равен углу отражения», — имеет и нравственный смысл.
     Как бы он рад был, если бы знал об этом!
     А, впрочем, может быть, как раз это он и имел в виду. Недаром, в конце жизни мало, кто его понимал, и много, кто его боялся.

***

     Я не каждый дурак, я дурак редкий. (Гордости здесь мало.)

***

     Меня всегда удивляет, что женщины с такой красивой… с такими нежными грудями, — кто бы мог подумать! — могут говорить такие глупости.
     Чего-то они не понимают: говорить — не обязательно. И еще: чем больше молчишь, тем лучше выглядишь и больше понимаешь.
     Правда, понимание, как я заметил, далеко не всегда интересует что женщин, что не женщин.

***

     Голые женщины на этой Земле освещены только звездами.
     А хорошо бы — глазами.

***

     Скажи что-нибудь глупое. Умное — каждый дурак сможет.

***

     Тонкость мысли тянет за собой тяжесть восприятия.
     Так будьте, пожалуйста, как можно толще… по крайней мере, в мыслях.
     Для вашего же собственного блага хотя бы.

***

     Золотые женщины, как золотые рыбки, видятся нам только в золотых снах.
     Ну и ладно. Зато у нас есть серебряные.
     И очень хорошо, когда — не оловянные.
     Мы-то и сами не очень металлические. Зачастую — деревянные.

***

     Владивосток, как ни странно, — город Мандельштама. Магадан — город Козина, как и все окрестные лагеря и пересылки — города Шаламова.
     Они не только умирали там — они там жили.
     А мы? Где жили мы? И чем?

***

     У каждой собаки есть своя лошадь. Но далеко не у каждой лошади — своя собака.

***

     Что же это за женщина, если она — не ведьма? И что же это за ведьма, если она без хвоста?

***

     Искусство — это фантазия, то есть, грубо говоря, вранье, превосходящее недостаточное наше бытийное понимание.

***

     Если хочешь жить хорошо — так и получится.
     Если хочешь жить плохо — так и получится.
     Если хочешь страдать — так и получится.
     Радоваться — так и получится.
     Жить — да… Но не у всех и не всегда.

***

     Иногда мне кажется, что внешний вид человека — отражение его внутренней сущности.
     Ну не может женщина выглядеть так плохо, если она не согласна с этим сама.

***

     Прохудеешься.

***

     Кровоотвращение.

***

     — Ты — не Пушкин, ты — не сукин сын, — сказал мне знакомый, считавший себя поэтом. Я очень удивился: «Верно. Я не Пушкин. У меня свое имя».

***

     Если идешь или едешь мимо церкви, то обязательно на нее смотришь. Долгие поколения стремились ввысь. Люди пропадали, но высоты достигали и тебе передали.
     Церкви, соборы — не религия, а высокий дух.
     Я не знаю, есть ли бог. Я точно знаю, что он есть в нас… если того захотим.

***

     В разрыве облаков сияло утреннее солнце…
     Так нет же ничего на этом длинном белом свете, ни плохого, ни хорошего. Даже солнце то согреет тебя, то испепелит.

***

     Иногда я думаю, что ночь — это тот же день, только цвет другой. Иногда — что день, как ночь. И уж совсем редко не могу протолкнуть через себя что день, что ночь.

***

     Она сидела двумя рядами ближе. Над верхней губой у нее был пушок, почти усы, на лице — строгое выражение — не подходи! — а в голове — мысли.
     Знать бы, какие.

***

     Тишина стояла оглушительная. И кричала кукушка — о будущем.

***

     Она была, какая есть («люби меня такой, какая я есть…), а я — каких нет.

***

     Сколько ни бьют меня по голове — не помогает.

***

     Какие красивые женщины бродят по свету! Интересно, они знают, зачем?

***

     Сегодня — день рождения моей мамы. Мы настолько разные люди… Никак не могу понять, как она родила меня?

***

     Самая большая твердыня — это твердыня мысли.

***

     Оговорки: заплетык языкается; замолчите, а то у меня луши опнут; дайте мне, пожалуйста, каражок и пержик.

***

     До отпуска осталось двадцать дней. До счастья — ни одного.

***

     Я с большим трудом пишу в записной книжке — размахнуться не где, за мыслью успеть трудно. Гораздо лучше писать на чем попало. Эйнштейн свои великие формулы, например, мог писать на старом почтовом конверте. А на плече его в это время дочка баловалась его волосами.

***

     Ни с кем я так много ни говорил, как со своим директором. И всегда — ночами и всегда молча.

***

     И когда мне исполнилось… премного лет, я понял, что в мужском обличье я прожил жизнь с женской душой.
     Если бы наоборот — ужасно.

***

     Голова — это хорошо, а две — лучше.
     Если их ешь.

***

     С точки зрения многих женщин (и не только женщин) мужчина — осел. Хорошо, если только вьючный.

***

     Ехали мы медленно, и я медленно говорил с людьми. Странно или нет — все они были хорошими.
     Все только от восприятия.

***

     Речевая азбука… Она известна немым. А мы немы в силу того, что нас этому не учили.

***

     Неизвестно, почему мы молчим, даже когда говорим.

***

     Между немотой и молчанием есть большая разница. Впрочем, редко заметная.

***

     Какой-то дикий соловей пел посреди августа.

***

     Когда моя голова отдыхает, я болен.

***

     Абрис женщины зачастую тоньше и точнее ее наполненности.
     К сожалению.

***

     Не может быть, чтобы ни одна мысль в эту секунду не пришла тебе в голову. Вернее, не легла на сердце.

***

     Затюкала сойка. Ее тюканьем начинается вечер. И начинают мигать бакены. Красным — правый берег, белым, вернее, желтым, — левый. Если еще и небо есть…

***

     — Пожалуйста, — сказал я женщине, — сначала выговорись, а уж потом начинай говорить.

***

     Странные птицы — бакланы. Молчат. А чайки кричат. Мне встретилась такая, что кричала непрерывно. Как будто ей мир не совсем нравился.
     Надо же!

***

     Бакланы летят молча. И солнечный свет красит их в черно-белые цвета.
     Все, как в жизни, черно-белой: когда он летит на фоне кучевых облаков, — он черный; на фоне голубого неба — белый, а в солнечных лучах — сердцевина черная, оперенье светлое и светится.
     И — раз, он упал и взлетел. И камыш гнется под ветром, о чем-то шепчет нам, и мы продолжаем жить.

***

     Она была очень хорошенькая. Только ветер называла сквозняком.

***

     Мне было четырнадцать лет, когда мои родители повезли меня на родину предков — в Архангельскую губернию.
     Дед мой окал и сказал, окая:
     — Люблю полежать в речке на спине. Сложишь руки на груди и лежишь себе и лежишь. Хорошо!
     Дед у меня был «философ», хотя и с трехклассным образованием. Но дай бог такого образования многим из теперешних высших. А поразил меня дед не только письмами, а еще и тем, что можно лежать на воде, ничем не двигая.
     Я тогда даже плавать не умел. Боялся. Научился там же — не реке Онеге. Провалился в яму и поплыл. Теперь эту реку должен знать весь мир. Рядом, километров в тридцати, — космодром Плесецк.
     Прошло сорок два года. Я ходил со своей женщиной по грибы. Мы устали, запарились. Пришли, разделись и нырнули в Дон. Я разлегся, как мог. То есть пальцы рук и ног спокойно лежали на поверхности. Вышел, а женщина моя говорит:
     — Пока ты лежал, девочка маму спрашивала: «На чем он лежит?»
     Дед, мы с тобою оба живы. Мы можем служить примером. Ведь ты мне просто сказал, что так можно, остальное сделал я сам. Пусть теперь — девочка…

***

     Любимая женщина отличается от остальных тем, что ты можешь приласкать ее во всех местах. И она не возмутится.
     Впрочем, не любимая — любящая.

***

     У меня, как и у вас, примерно тридцать два зуба. У меня, как и у вас, примерно тридцать три буквы. Нас на планете, говорящих по-русски, было и есть — немало. И все еще есть о чем сказать.
     Вот это да!
     Поклониться бы кому.

***

     Любого человека можно испортить. Хотите, я испорчу вас? Знаете, чем? Любовью.

***

     В «трезвой» жизни глупость бесконечна.

***

     — Ты хочешь какой-то особенной любви? — спросил я. — Как кошка среди людей?

***

     Усатых-полосатых, на мой взгляд, любят больше, чем гладких и пригожих.

***

     Великий и могучий русский язык…
     Встречаются два приятеля. Один другому говорит:
     — Поздравляю с днем рождения. Много гостей было?
     — Да никого. Только жена, ****ь, теща, *****, да дочка, *****.
     Люди, кажется, и сами не понимают, что говорят.

***

     Русичи всегда приглашали в правители варягов. И, смотря на нынешних правителей (начиная с президента и кончая директором), я смеюсь. Они-то не знают того, что это мы их пригласили.
     Чтобы не мараться.

***

     С нами происходит именно то, что должно происходить. Слишком долго держали в клетке. Вырвались мы на волю и…
     И еще. Свобода и воля. Разницы мы не чувствуем.

***

     Я точно знаю, что умру. И точно знаю — никого это не озаботит. Я — сам по себе, другие — так же.
     Хотя я многих и многих любил и люблю.

***

     С этой женщиной я был знаком долго. И когда мое терпение кончилось, я сказал:
     — Ты поразительная дура. К тому же — говорящая.

***

     У меня, кажется, всегда голая ручка, голая голова, голое сердце и еще кое-что голое.

***

     Как все-таки хороша жизнь! И хорошо, если бы вечно жили в ней мои друзья, мои женщины, мои собаки, кошки, птицы и деревья.
     Ну да.
     И дороги стояли, и облака.

***

     Шел я по дороге. Была большая засуха. Но мне встретилось пять луж — от прошлых дождей. В четырех из них жили лягушки, прятались от меня. В одной — никого.
     Так, может, и в нашей луже — никого?

***

     — Идем, идем, — сказала она, — а до горизонта никак не дойдем.

***

     Одни приуготовлены для одной жизни, другие — для другой. А живут — в одном стаде, вольно или невольно назначая себе пастуха.
     Правда, есть и такие, кто недоволен тем, как его пасут. Правда, есть и другие — несогласные с тем, что его вообще пытаются пасти.

***

     Женщина говорит мне:
     — Ты меня ешь и ешь. Почти совсем доел.
     — Что ты! — ответил я. — Я тобой только закусываю.

***

     Простить себя? Все, что угодно, — только не это.
     Нет никого, только ты перед пустым вместилищем этого мира. И ты — почему-то — знаешь, что совершенная тобой ошибка — последняя, роковая. Идти тебе некуда.

***

     То, что ты говоришь другим, представляется тебе самому простым и ясным. Возможно, и ты мало думал и — по российской традиции — мало страдал.
     Постарайся не врать. Тогда тебя поймут. Или, говоря словами чуть более понятными, — никогда.

***

     — Твои труды моих собраний сочинений… — сказала она.
     А что? Неплохо.

***

     Только через пятьдесят, с каким-то лишком, лет слегка начинаешь осознавать, что ты такое в этом мире и что такое — другие.
     Так сколько ж надо жить?

***

     Один мой вечно пьяный знакомый случайно прочел три моих строчки и кое-что понял. Так что, когда он в очередной раз попросит семьдесят копеек, я дам ему рубль.

***

     — Чистые листы, — сказал я, — брать можно. Грязные, исписанные вкривь и вкось, — нельзя.

***

     Я пишу, мне кажется, древними крюками, хотя и не музыку.

***

     Если бы меня спросили, какой я есть, я бы ответил: медленный и во всем чересчур.
     Последнее — слова моей жены, хотя теперь и не жена она мне.

***

     Некоторым людям я дал бы единственный совет — почаще подниматься на колокольню. Вот только браться за веревку языка — совсем не обязательно.

***

     Когда-то своей любимой жене я говорил, что главное — гармония.
     Теперь об этом я молчу. Молчу со всеми. Даже с женщинами. Даже, когда их люблю. Молчу с детьми.
     Куда же доле?

***

     — Как ты думаешь, — спросил я, если бы Пушкин пришел в гости, он бы тебе понравился?
     — Не знаю, — ответила она.
     Ко мне приходили поэты, музыканты, и ни один не нравился моей женщине. «Пишут они хорошо, но в жизни…»
     — А если бы Лермонтов — мой любимый поэт, — то уж точно не понравился бы. Что один, что другой — какие-то сложноватые… чертами характера…

***

     Писать легко. Думать — не всегда.

***

     Встретил я как-то знакомого. Спрашиваю:
     — Как жизнь?
     А он отвечает:
     — Бобла — навалом.
     Надо же так метко ответить: сразу ясно, что в человеке сидит.
     Когда мне задают столь же оригинальный вопрос, я отвечаю:
     — А… Все лучше и лучше.
     И машу ручкой, то есть ручищей.

***

     До жирафа, говорят, доходит на третьи сутки. До меня — на четвертые.
     Но, все-таки доходит.

***

     Писать — не грех, печатать — грех. (Вечно последнее).