Война и нимфы. Эпизоды

   Стояла июльская жара, время пожухлой травы и полуденного зноя, пыльных дорог и потрескавшейся, обожжёной палящим солнцем земли. Шло время летних каникул и отпусков, детских лагерей и дачных десантов, всё это, правда справедливо к прошлому и навеянно, судя по всему затяжным затишьем, июльской жарой и усталостью от сумасшествия "странной войны".
   Это по началу она была вроде как "освободительной", "революционной", войной  "прогресса" против "тирании и мракобесия", но со временем, как это часто бывает, она превратилась в "странную". Не поймёшь, кто и с кем, за что и против чего, все врут и часто верят этому сами, кто от того, что так удобно, другие потому, что больше не во что, ища в собственной лжи тихую гавань для спасения от совести, а многие и не умели по другому.
   В последнее время ложь слишком ярко обозначила своё присутствие, ложь и всеобщая подозрительность. Наступившая тишина то же лжива и таит в себе лишь тревогу. Тишина на войне вешь скорей исключительная и, если и не слышно треска выстрелов и разрывов мин, гранат и снарядов, грохота техники и пролетающей авиации, то не устойчивую тишину нарушает то приглушенные голоса или внезапный крик, то треск обрушившегося здания или звон разбитого стекла, пьяная ругань на позиции или бесшабашная песня.
   Но такой не естесственной , давящей тишины, тишины судного дня не припомнит ещё сознание, уставшее от смерти и устойчивого стресса.
   Не веря этой тишине Толян послал поставить секреты в тылу -- мало ли что -- за одно присмотреть за соседями, что то готовилось, готовились и мы. В один из секретов попал и я, на берегу реки, в искустно замаскированном н.п.. Минут через сорок услышал шуршание гальки и не громкий, но отчётливый разговор, повернув голову в сторону, чуть левее увидел Маринку из хозотделения, её называли служба 911, мастер на все руки, натура романтическая, но не лишённая суровости времени, и Лариску, мать-любовницу-сестру, в зависимости от предпочтений и обстоятельств.
   Она нужна была всем и сразу, не взирая на наш устрашающий вид многие сохранили детство души и Лариска лечила их словом и телом, естесственно и грациозно, без намёка на пошлость.
   Женщина на войне это тема не для записной книжки, а для солидной диссертации, тем более женщина молодая, красивая и умная.
   Ещё не известно кому тяжелей -- нам без них или им с нами.
   Мужик легче переносит отсутствие комфорта, находя удовольсьвие в сухом подъезде во время дождя, в тихом углу в зимнюю пургу, да и слабое подобие тени от панамы предоставляет уже достаточно уюта в июльскую жару.
   Мужику что, побрился и.., и уже человек.
   Им сложней. Комфорт, гигиена, утончённость и т.д., это всё банально, им сложней с нами не наличием большого количества глотающих слюну самцов, а тем, что и самая качественная стерва в душе остаётся матерью, даже если этой "матери" чуть за двадцать и она ни разу не рожала. Часто особонно ярко материнское проявляется в постели.
   Лорка была именно такоя матерью, любовницей и сестрой -- три в одном, -- но лишь до определённых пределов, и ежели отношения, вдруг, переходили определённые только ею довольно жёсткие рамки, то гасила любовную изжогу быстро и безболезненно, без драмм, трагедий и "сжигания мостов". Она была из тех молодых, рано познавших прелести жизни о которых говорили " наш пацан", но всё же чаще женщина, любила жизнь как любить могут только на войне и жила каждый день как последний.
   Лорка к нам прибилась после "Северного сияния", так называлась одна из многочисленных операций по зачистке Города, где их взвод попал в грамотно посталенную засаду и был перемелен в фарш почти весь. Вышло пятеро и то, по недосмотру или усталости.
   Да уж, горели тогда ночи.
   -- Привет, Маринка. Как дела, ещё не родила?
   -- За тобой, Лиса, не успеешь. У них семенной запас не восполняется с такой скоростью как ты их пользуешь.
   -- Тю, Марик, злая ты. Они же дети и требуют ласки, а я по другому не умею. К тому же сколько проживём, на этой войне, Бог его знает, может до завтра, может до вчера, так, что не завидуй, а пользуйся. Я ведь, так, искупаться пришла, а не качество целки обсуждать.
   Она быстро скинула комуфляжку, молую толику белья и бросила тело кошки с прибрежного валуна в воду. Нырнула почти без всплеска, как умеют нырять гибкие и натренированные тела.
   -- Хороша сучка, -- проворчала Маринка щурясь на солнце, и добавила, -- даёт же Бог.
   Вот уж кому, а Маринке грех жаловаться, она хоть и была широка в кости, но стройна, а естественная рыжая шевелюра делала её вообще не отразимой, в форме, в разгрузке, с автоматом она смотрелась просто вызывающе с копной огненных локонов, прикрытых, как в насмешку, чёрненьким беретиком.
   Выйдя на берег и отряхнувшись Лиса попросила: -- Дай сигарету , Марик, знаешь о чём думаю?, -- и тут же ответила выпуская дым: -- Тихо тут у нас. Не к добру это. Что-то готовится и уже происходит. Я чувствую кровь, не ходила бы ты к разведке сегодня.
   -- А ты не каркай.
   -- Да, не каркаю я, а предостерегаю. Происходит что-то, все о чём то шепчутся, одни отстраняются как от зачумлённых, другие проявляют странный интерес, возобновился "Большой переговорный процес" и, судя по всему, ничего хорошего он нам не несёт. Похоже нас и не только нас решили сдать. Подставят суки, ей-ей подставят, -- зло сплюнула она и, отстрелив щелчком сигарету в сторону, продолжила, -- в прочем, я пришла не плескаться, а тебя никуда не пустить. Нет там никого. Пацаны снялись и ушли как призраки в ночи. Скоро сниматься и нам, и то же тихо. Бог даст, встретишь своего идальго, если глупостей не наделаешь. Меня Пегас сам прислал, а это что-то да значит, -- многозначительно заключила Лорка...
   -- Оп-пачки, Маринка, а ну тихо!, -- жёстко произнесла она, нежно, но твёрдо обнимая, вдруг, задрожавшие плечи.
   -- Тихо, подруга, тихо. Пореви по бабьи, но тихо. Можешь в рожу мне вцепиться, если сможешь. Не войне ведь любовь она что, она как выстрел. Ты это знала, только верить не хотела.
   Из широких Маринкиных глаз катились крупные слёзы, плечи вздрагивали и дрожало всё тело, пальцы судорожно рвали траву и царапали землю.
   -- Мама! За что? Коля!, -- послышался сдавленный полукрик полустон, -- Ненавижу! Всех ненавижу! Убью, падлы!
   -- А вот это правильно. Сегодня же пойдём и убьём, всех убьём. Ты только не нервничай, тебе нельзя, ребёнок беспокойный будет... Знаю, Марик, давно знаю. Я ведь тоже баба, и ни что бабье мне не чуждо, как, в прочем, и человеческое.
   Странное это было зрелище -- на берегу реки сидели обнявшись две обнажённые нимфы, прекрасные женские тела на фоне прибрежных валунов, глади реки, яркой у воды зелени и, совершенно чуждое здесь -- камуфляж, оружие и слёзы -- придавали картине зловещий оттенок.
   Инь и янь -- война и жизнь.
                13.01.2009.