7. И на камнях растут деревья

На восьмую ночь он почувствовал, что все же простыл тогда, в ту ночевку. Как это было некстати – болезни он боялся, ведь рассчитывать на серьезную помощь не мог ни от кого. Постепенно температура поднималась, но Наиль упорно шел и шел вперед, зная, что активность мобилизует внутренние силы – еще давным-давно в Руссии он заметил, что намного легче и быстрее выздоравливает “на ногах”. Начала попадаться уже живая, зеленая растительность, и он понял, что скоро пустыня закончится. Там, впереди, можно было найти ручей или реку – странно, но везде, где он был, возле текучей воды всегда росли если не ивы, то похожие на них внешне другие деревья – и всегда с горькой хинной корой. Видимо, в разных местах схожие экологические ниши всегда заполняются похожими по типу видами, даже если они не родственны генетически.
Идти становилось все труднее и труднее, ноги заплетались, в глазах то мутнело, то двоилось, однажды он увидел прямо в воздухе перед собой полупрозрачное лицо Вероники, но некоторым усилием над собой наваждение рассеялось. Наконец, он достиг гор, но реку найти все никак не мог. Услышав шорох падающих камешков за собой, он оглянулся и было подумал, что ему снова что-то мерещится. Четверо собак шли за ним в отдалении, но увидев, что он оглянулся, остановились. Потом, видимо решив, что он уже достаточно слаб, медленно двинулись к нему. Прижавшись к отвесному камню, Наиль вынул из-за пояса нож. Нож был слабоват – им он резал скот на заработках, да снимал шкуры – но больше у него не было ничего. Четверка была уже совсем близко, и Наиль увидел, что для собак они слишком велики – самый большой из зверей в холке доставал ему до пояса. Шерсть на спинах была красновато-рыжей, из-за чего он принял их сперва за одичавших псов – но это были горные  волки, очень похожие на тех, которых он видел в Арзакстане в Джунгарских горах, но намного крупнее.  Они были уже в пяти шагах, и Наиль покрепче вдавил ноги в каменную крошку, готовясь к нападению – как вдруг увидел, что волки обходят его стороной. Идущая впереди не такая большая, как остальные, волчица – он заметил длинный ряд сосцов на брюхе, – выстрелила в него взглядом желтоватых глаз и потрусила дальше. Молодые самцы, похоже, были ее подросшим выводком. Они уже дошли до расселины в скалах, как вдруг звери остановились и волчица снова посмотрела на него – он ждал. Она прошла еще немного, снова обернулась, присела на задние лапы, не сводя с него глаз. Потом прошла еще немного, и повторила свой маневр. Ашфиров не верил своим глазам – его приглашали идти за собой. Не убирая ножа, он отделился от камня и медленно двинулся вперед. Волчица продолжила свой путь, время от времени оглядываясь, не отстал ли случайно новый странный попутчик.
Два часа они шли через узкие распадки. Наиль, уверовав, что опасность ему не угрожает, давно спрятал оружие. Уставал он все больше и больше, и сил у него уже не хватало – он еле-еле передвигал отяжелевшие ноги. Но вот горы расступились, и он увидел вдали большое селение в узкой, скрытой в скалах долине. Тут его замутило, и он упал на колени. Волки явно шли туда. Волчица оглянулась на него, но на этот раз не остановилась, а только вдруг осклабилась жутковатой нечеловеческой улыбкой. Раздался грохот – ему показалось, что это выстрел. Перед идущей гуськом стаей вспыхнул ярко-желтый круг света – и вся стая, не задерживая шага, волк за волком, вошла в этот ослепительный золотой круг. Ашфиров не выдержал потрясения духа и слабости тела и потерял сознание... Потом он услышал над собой какие-то голоса, его подняли и положили на носилки. Мерно покачиваясь, он смотрел на высоких худых людей – светловолосых и сероглазых, – ничему уже не удивляясь. Фиолетово-синее небо гор смотрело ему в глаза, а он смотрел в него через полуприкрытые ресницы, и вдруг огромный, в полнеба, человеческий глаз распахнулся перед ним, внимательно посмотрел на него сквозь избитое тело, сквозь кровь и сквозь кости – до самой его изможденной  души – и снова закрылся...
Его принесли к старому маленькому дому, сложенному из плоских зеленых камней, поставили носилки у порога. Постучали несколько раз палкой по двери и спокойно, как ни в чем ни бывало, ушли куда-то по своим делам, как будто каждый божий день к ним вот так спускаются с гор чужие люди. Дверь открылась и к нему вышел высокий седой горбоносый старик. Присев на корточки, он осмотрел Ашфирова, потрогал голову, затем посчитал пульс – но не на одной только руке, а на обоих, потом – в двух или трех точках на шее и  на груди. Встав и подойдя к двери, старик что-то крикнул в открытую дверь. Вышли двое молодых мужчин и старуха. Сыновья старика подняли носилки без видимого труда, как будто Наиль совсем ничего не весил, и понесли его в дом. Старуха же только глянула не него и вдруг на чистейшем руссинском сердито проскрипела:
– Ну что, доволен, старый хрен? Все уши мне прожужжал – придет, придет. Вот и пришел твой сон, своими ногами приполз. Что дальше делать-то будешь?
– А что приснилось, то и буду делать, что тут непонятного.
Старуха плюнула в сердцах и стуча высокой деревянной палкой, которая ей и не нужна-то была, поскольку она совсем не хромала и не сутулилась, вошла в дом. Старик последовал за ней.
Две недели бабай лечил его. И что только он не делал, и иголками колол онемевшее тело, и травами поил такими тошнотворно-горько-приторными, что каждый раз его выворачивало наизнанку, но дед приносил новую порцию и вливал ему в зубы до тех пор, пока очередной стакан адского варева не отказался выходить наружу. Видимо, это было очень важно, потому что дед заметно повеселел. Он крикнул старуху, которая принесла кувшин, сердито сунула его Наилю в руки и тут же ушла снова. В кувшине оказались сильно размоченные дикие абрикосы, и эта оранжевая волокнистая полужидкая масса почему-то очень ему понравилась, хотя температуры была такой, словно ее только что сняли со льда. Бабай посмотрел, как он мало-помалу уел весь кувшин,  и довольно крякнул:
– Раздевайся давай, баню делать будем, уже готова.
Баню Наиль ожидал какую угодно, но вот такой он еще не видел никогда. Три большие ямы были выкопаны в  глине – глубиной чуть поменьше роста человека. Стенки ямы были обожженными и потрескавшимися, как красный керамический кирпич, похоже, что пользовали их постоянно. В яму накладывали огромную кучу тонких сухих веток и поджигали. Потом горячую золу выгребали, на дно спускали высокий помост с деревянным креслом с наклонной спинкой, на которое сажали больного. Пока Наиль сидел  в одной из них, старуха несколько раз спускала к нему на веревке кувшины с теплой водой, настоянной на тех же абрикосах, и если бы не эта вода, он бы, наверное, испекся там и покрылся бы румяной корочкой, как хорошо прожаренный цыпленок-гриль. А так он только около часу дико потел, а в это время сыновья старика топили две другие ямы, в которые его и пересаживали последовательно, когда предыдущая баня остывала. Пытка баней продолжалась почти весь день, потом его вытащили, снова накормили мочеными абрикосами и наконец оставили в покое, завернув в толстое одеяло из верблюжьей шерсти...
Старик оказался чеченом, суфием, уехавшим из Руссии еще в двадцатых годах. Как он сам сказал, путь Малого Джихада он уже тогда прошел, и ушел бродить по свету в поисках Джихада Великого.
– Малый Джихад, это когда человек ведет свою внешнюю войну – против своих врагов, против дурных людей, за свободу, за независимость – да за что угодно. Великий Джихад начинается тогда, когда человек уже не доволен собой, когда он видит свои недостатки, змей и драконов в своей душе. Он хочет стать лучше и начинает войну с самим собой прошлым за себя будущего. Вот это и есть настоящий Джихад, истинный.
– А что же тогда потом, в наше время,  на Кавказе случилось, что там теперь творится, что за Джихад и ради чего? – Наиль спросил, потому что не раз рассказывал старику об изнурительных и жестоких Кавказских войнах нового времени и хотел узнать, как старый философ оценит их.
– А нет там никакого джихада! Обычная человеческая война всех против всех. Слишком богатый край – нефти много или пути удобные для нефтепроводов, вот одни бандиты с другими и поцапались за контроль над сладким куском, сколько народу полегло и тех, и других – и все за проклятый шкурный интерес чиновников и олигархов... Если правду сказать, то и Малый Джихад тоже не истинный, не настоящий. Настоящий – только внутри сердец человеческих.
– А зачем ты мне-то это рассказываешь? Я ведь не суфий, я даже не последователь Посланника. Надо мной нет защиты ни одной из Вер.
– Ты ошибаешься. Над тобой защита есть, тебя многие защищают, иначе бы ты сюда не дошел вообще. Это долина Гхор, сюда просто так никто не приходит. И ты – один из нас, ты знаешь и говоришь так, как будто учился много лет у лучших из наших учителей. А суфий вообще не обязан быть из Покорных, он может быть любой веры. Мы очень вольно понимаем Бога, мы считаем, что каждый может общаться с Высшей Силой без всяких посредников. Кто как – через музыку, через танец, через науку, через молитву, через аскезу, через прямую беседу и через мгновенное знание и понимание, да и вообще через что угодно. На самом деле оба течения Покорных считают нас еретиками и преследуют, а среди нас были и дети Искупителя, и Колесники – большие и малые, и Безличные, и многие другие. Старуха смотрела внутрь тебя – у тебя не было никаких земных учителей и нет ни одного посвящения, но ты пришел сюда, и мы знаем – зачем.
– Почему тогда твоя жена так сердится на меня?
Старик расхохотался, высоко закидывая голову и хлопая ладонями по коленям.
– Я так и знал, что ты это скажешь. Не жена она мне. Мне сорок лет было, когда сюда пришел, и живу я здесь уже восемьдесят лет. А она была такой уже тогда и за восемьдесят лет ни сколько не изменилась. Я не знаю, кто она – не говорит. Здесь никого не спрашивают о его прошлом, если сам не расскажет. Но имя у нее греческое – Анасазис, если, конечно, оно настоящее. И она не сердится, просто характер у нее такой шумливый. А сыновья мои от другой женщины, местной – она уже умерла...

Еще недели две, чувствуя слабость, он оставался в деревне. Ходил по ней, смотрел, как живут местные и диву давался. Мало того, что вид у них был почти скандинавский, так и жили они на особинку. Мяса не ели совсем, собирали дикие травы и коренья, но главной их едой были дикие абрикосы, которые они почти не  культивировали, только рассаживали молодые побеги, но не делали никакого сортового отбора. В сезон ели свежие, зимой размачивали сушеные. Весной был период около месяца, когда запасы заканчивались, тогда кормили только детей, а взрослые голодали. Здоровья все были отменного, и в шестьдесят лет выглядели едва на сорок. Долгожителями были все, не только старый чечен. Старик терпеливо ходил за ним, выступая в качестве переводчика. Интересно было, что историю деревни либо не хранили как следует, либо скрывали от чужака. Удалось узнать только, что когда-то предки их пришли сюда вместе с каким-то войском через Долину Туманов. Но язык их был не заимствован у местных племен, похоже, что они сохранили свое наречие неизменным. Однако, даже приблизительно Ашфиров не мог определить, к какой группе принадлежал их язык – он явно имел построение фраз, аналогичное европейским языкам, но точно не относился ни к романской, ни к германской группе, да и вообще не напоминал ничего знакомого по звучанию. Наконец настал день, когда силы в избытке вернулись к нему.
Ашфиров сидел на большом камне на краю глубокой пропасти, разверзшейся в двадцати шагах за домом старика, когда тот подошел к нему неслышно и сел рядом.
– Что, туда хочешь? – Наиль пожал плечами.
– Домой хочу. Только дороги не знаю. Но чувствую, что только там можно пройти.
– Правильно думаешь. Это и есть Долина Туманов. Другого выхода отсюда и сюда нет. Вот только... – он как-то странно посмотрел на Ашфирова, – о тебе до сих пор вся деревня спорит. Ты не оттуда пришел. Такого еще никогда не было, и они тебя боятся. – Наиль насторожился.
– Что, не отпустят?
– Зачем? Наоборот – чем скорее уйдешь, тем быстрее успокоятся и забудут. Только вот сами они туда не ходят, не простая это долина. В другие горы они даже детей отпускают, все равно куда не пойдешь, круг получится, и к деревне выйдешь.
–  А волков не боятся?
– Каких волков? Здесь крупных зверей отродясь не было. А катайцы, если приходят, не боятся, через долину обратно уходят.
–  Ну раз не боятся, то и я там пройду...

–  Ну вот. Здесь можно по тропе вниз спуститься, только осторожно. Круто здесь. Вот возьми, бабка тебе свою палку решила отдать. Она ей никогда не нужна была – она в горах так скачет, что никто за ней не угонится. Говорит, что она из особого дерева. Когда срубили, на ней листья три дня на солнце не вяли. Она заметила, и сделала  эту палку. В тот самый день, когда я сюда попал. Хорошая, за восемьдесят лет так и не сломалась. А в горах на трех ногах ловчее ходить, чем на двух. И еще... когда в туманы попадешь, не очень верь тому, что увидишь, а то погибнешь. Из тех, кто в туман ушел, никто второй раз здесь не появлялся – ни местные, ни катайцы, ни даже их полиция, если кто и заходит, то каждый раз другие люди, потом уходят. Я сам, когда сюда шел через туманы, много чего видел непонятного, потому и не пробую в мир вернуться – боюсь. Удачи тебе, странник, может быть, ты и не пропадешь...