Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы

Вторая смена лагеря „Родничок” заканчивалась. Лидеры давно утвердились, изгои давно помалкивали.
Только "отбой" как был пустым звуком так и остался. В девчоночьей палате рассказывались ужасы о синих зубах и черных руках. Девчонки кутались поплотнее в одеяла, слушали заводил и рассказчиков, боялись, оглядывались на темные окна.
Лучшей рассказчицей была Марина Ершинская. В отряде ее не любили: слишком умная. Толстая, неуклюжая, тайно влюбленная в старшеклассника Павлика Баряева - о чем сплетничал весь лагерь - Марина была незаменимой рассказчицей летним вечером после отбоя. Она рассказывала так, что хотелось быстро спрятаться под одеяло и не вылезать из-под него до рассвета. Именно за это не взлюбила Марину первая красавица Юлечка Лебедева. Старый Лебедев лупил Юлечку по пьяни почем зря, а жила Юлечка с толстой Мариной в одном доме, чего Юлечка, оказавшись в одном отряде со свидетельницей своего унижения, так и не смогла пережить. Началась стандартная лагерная травля, потому что Юлечка сидела на коленях у физрука во время кинофильма, а рядом с физруком сидели юноши возраста седьмого класса. Бить девочку в углу в лагере считалось моветоном, можно просто договориться с вожатыми что ты передашь Мариночке о ее дежурстве в столовой. Сидит весь отряд голодный, а Маринку ищут, потому что она даже не знает что должна была дежурить. Ржака! И на линейке ей влетит. Жаль, что номер проходит лишь раз. Но подростки народ изобретательный и травля начиналась с подъема, утихая лишь к отбою.
- И воооот, идет, он , это, значит, эээээ, вощем, к пиянине...- начинал кто-то из девчонок.
- Уймись,- лениво говорила толстая Марина и все поуютней укутывались в одеяла.
Рассказывала она мастерски, сильно, доводя палату то до слез, то до хохота. До того нервного, зажатого в подушки хохота, когда вожатые стучатся в дверь:
- Девочки, прекратите немедленно.
У нее замечательно получались и синие зубы, и черные пианино, и зеленые шторы, и мушкетеры, и холмсы, и тогда еще малоизвестные рассказы Брэдбери.
К концу смены оттаяли все, даже Юлечка Лебедева. Начали звать Марину с собой в кружки, а чего там – осталось-то с неделю до конца смены. Марина посетила кружок выжигания один раз. Выжгла с легкостью и весьма неплохо железную дорогу.
- Я не могу,- ухохоталась тогда Юлечка,- я не могу просто. Ну и что это? Что?
- Рельсы и шпалы.
- ААААААААА, рее... ре... рееееельсы.
Рельсы-шпалы преследовали Марину всего два дня: столько осталось до конца смены. Павлик Баряев не обращал внимания на Марину , а Юлечка так и сидела на коленях у физрука. Жизнь шла своим чередом.
В день отъезда весь лагерь суетится, как перелопаченный муравейник. Серьезно тащили свои чемоданчики „Чебурашки” из девятого отряда, „Бригантины” и „Хрусталинки” рыдали в объятьях друг друга, надменно сторонились галдящей толпы вожатые дабы не пустить слезу, две первоотрядницы чуть не подрались из-за адреса любимой подруги.

Все прощались так, словно не знали друг друга и не встречались в соседних школах, не учились в том же классе и не ненавидели одну и ту же столовку, вторую обувь, песочные торты на день рождения и мандарины на Новый Год.

- Поехали домой?
- Поехали, папа. Ты в порядке?
- Не знаю, доча... Не знаю.
- Я похожа на маму?
- Очень.
- Па... а давай нашу соседку отвезем домой, она хорошая, за ней папа не приедет, а автобуса еще час ждать, да и ехать на нем долго.

- Поедем с нами,- улыбнулась Марина Юлечке, державшуюся за руку Павлика Баряева.
- За мной сейчас папа приедет.
- Юль, мы же в одном доме живем. Не приедет он.
- Что ты понимаешь,- закричала Юлечка,- Что ты знаешь, дура мерзкая, толстая тварь!
Когда Юлечка заплакала, Марина обняла ее приговаривая:”Рельсы-рельсы, шпалы- шпалы, ехал поезд запоздалый, из открытого окошка вдруг посыпалась картошка, куры прибежали- начали клевать”...
- Ты поплачь , Юль. Ты поплачь. Я тебе сейчас еще и массаж на спинке под этот стишок сделаю, и все пройдет. Так мама говорила... Ты поплачь, я тоже долго плакала... Все пройдет...