Ласковые жернова -19

Снова служба. Но уже - полегче. Обжился, да и к «дедовской» вольнице срок приближается. Можно будет и книги читать – гонять молодых в библиотеку. Но не потому посылать их, что самому лень или зазорно, по другой совсем причине. Существовало такое – «деды» записывали «молодых» в библиотеку, чтоб книги им приносили. Принесут «барину» книгу – не нравится, на следующий день салабон снова в библиотеке – другую книгу просит. Библитекари радуются – молодые читают книги запоем, замполит от такого в восторге, хотя, наверное, всем известна была эта показушная читаемость. Но вот подфартило «молодому» - урвал книгу интересную. Радоваться бы, что на пару-тройку дней избавлен будет от такой повинности. Но «дед» книгу прочитает, перед земляками похвастается и почитать даст, и пошла книга по рукам – концов не сыскать. Все – не дают «молодому» книг больше: либо ищи утерянную, либо возмещай из жалкого своего армейского пособия потерю. Но возмещать деньгами нет возможности – получку дедам безвозмездно в сохранение надежней банковского (дедом будет – также будет брать с молодых деньги) отдает. А искать бесполезно – землячества, как спрут, по всему гарнизону расползлись своими «щупальцами». Придет время «дедовства», а в библиотеку вход прикрыт солдатику.
С Пеньтюховы так же случилось. И теперь он ждал, когда сможет «молодых» за книжками в библиотеку посылать. С книгами все легче бичевать на казенных кроватях. Может, книги Григория Федосеева есть – их вряд ли кто здесь читает. А ему в самый раз почитать бы про таежные глухомани, куда он непременно отправится, только дембеля бы дождаться.
В часть прибыл. Там новостей – вагон. Полк в степях дизентерией заболел. В гарнизон приехавших со стрельб не пустили, и они еще две недели жили в палатках за городом – в карантине.
Еще одна новость – Уткин Яша самбистом стал. Его майор - спортсмен туда записал в самую наилегчайшую категорию и Яша на этом «поприще» блеснул знатно, даже отпуск заслужил.
Кто такой Яша Уткин? Спустя годы начнет свербить в голове у Пеньтюхов – и начнет он строчить разные рассказы о том, что видел, что пережил и прочие свои впечатления излагать. Один из первых его рассказов был о Яше Уткине. Потому – пусть Пеньтюхов про него сам и рассказывает. Правда, в том рассказа больше о себе написано Пеньтюховыи. Но не пеняйте ему на это…


«БРАВЫЙ ЯКОВ
На нашего Якова лишь бы не капало…

Да не будет меня понято, будто хочу в соответствии с нынешней писательской модой - хаятъ всё и вся – «подвергнуть грубым нападкам» нашу когда-то Советскую Армию. Мне жалко эту могущественную уродину, как всякому нормальному человеку на Руси, взирающему на ущербного или юродивого, ибо иное грехом почитается... Я не буду вспоминать, как стоял на часах на посту №4 в «учебке» возле свинарника части, так как располагался сей важный объект на отшибе и самовольщики-старослужащие нет - нет да и волокли несчастных свинок на пропой в ближайшее селение - Первомайку. И, чтоб пресечь расхищение свинарника, вынуждено было командование части установить пост возле этого объекта... И не буду жаловаться на то, как выскакивали курсанты в сапогах «на босуногу» по утрам на физзарядку, ибо боялись опоздать на оную зарядку хоть на секунду. А, не успев намотать портянки, прятали их под матрас, под рубаху и еще куда, так как после ухода ребятишек на издевательское мероприятие, следовал в казарме самый что ни на есть тюремный шмон с изъятием не только запрешенного для хранения и ненужного для службы, но и всего того, что имеет пусть самую малую ценность для человека, но излишне по букве устава. За спрятанные под матрас портянки следовала статья особая. И невольно сие наказание сравнивалось с дыбой. В результате эдаких «физзарядок» через десять дней службы большая часть курсантов меняла вынужденно - сапоги на тапочки. И строй курсантов приобрел вид отступающих наполеоновских шаромыжников — в передней шеренге шествовали те, кому более-менее удалось уберечь ноги от кровавых мозолей, далее следовали обутые в один сапог и в тапочку, позади тащились самые зачуханные шаромыжки в кожаных тапочках, привязанных бинтом к ногам, чтоб не потерять, пытающихся ровно в насмешку изобразить какое-то подобие строевого шага. И еще большую нелепость этой строевой уродине придавала заунывная песня о том, чтоб девчонка не плакала и ждала, когда пройдут дожди, после чего, дескать, солдат вернётся - ты только жди. Может, ныне по-другому творится это армейское таинство. Но сомневюсь я, уж больно неповоротливо это военное детище на перемен,- особенно к лучшему.
Пожалуй не стоило бы упоминать о том, как...
Так много ещё этого в моей памяти осталось от службы армейской. Даже само попадание мое в войска, где нужно было знание электроники, отношу к самому наинелепейшему и не оттого, что дуб в этой науке, а скорее наоборот. Просто из всех моих знакомых коллег геофизиков, особливо тех, кто получил образование в ВУЗах с военной кафедрой, я не знаю, кто б из них имел военную специальность не «химик». Верно, оттого такое происходит, что не ведают те, кто армии комплектует людьми, разницу между химией и физикой. Меня же угораздило попасть в такие войска, где моя гражданская специальность почти идеально подходила к армейской - так МНОГО общего в устройстве радиолокационной и геофизической аппаратуры, что по пршествии лет многих я не ответил бы уверенно, где мне было интересней, за операторским пультом РЛС или потом, когда работал геофизиком...
Куда денешься, если вспоминается, как мерзли в палатке-амбаре, ожидая, когда же от сибирских морозов перенесет самолет туда, где в самом разгаре бабье лето, где желтые краски осени после заснеженного и обмороженного Урала обрадуют глаз и вселят надежду – повезло, дескать, служить в местах благих. Увы... Потом был поезд, пересадка в автомобили в Оломоуце, наконец, небольшой чешский городишко Брунталь, где на краю его в старинных немецких казармах, построенных во времена присоединения Судетской области к Германии, полтора оставшихся года предстояло служить-маяться, проклиная поганый климат с дождливой зимой и морозной весной...
Не стоило б, наверное, писать и о «дедовщине» - ее было не больше, чем в обычной гражданской нашей жизни, где можно было уйти от этого в запой, в леса или еще куда. Сейчас это хорошо видится из другого времени, из других мест. Не всем, правда, дано понять, что нынешнее жуткое время ненамного лучше или хуже того, минувшего, чтоб плакать по нем и пытаться вернуться туда.
Не буду долго рассказывать, как прошли первые дни службы, на новом месте, как ходил к старшине пятой батареи с ведром за «клиренсом». Ну и что - ходил. Правда, на полпути вспомнил, что это извечная издевка над молодыми солдатами, что «клиренс» - это просвет между днищем танка и землей. А вспомнив это и поняв, что попал под розыгрыш примитивный, взял ломик, пробил в дне ведра здоровенную дыру и, вернувшись, объяснил пославшему меня, что ведро, кое он мне дал, оказалось дырявым, потому весь «клиренс» по дороге вытек...
Пожалуй, упомяну еще один казус - в конце службы, когда присвоили мне звание сержанта. Положено мне быть в соответствии с каким-то, то ли гласным, то ли негласным распорядком, старшиной батареи. Я не военный человек ни по складу своему, ни по характеру и командвовать для меня было сущей мукой. Куда приятней к человеку обратиться по имени, нежели со всевозможными приставками – «товарищ сержант», «рядовой» и так далее. Еще в мои обязанности входило водить батарею по три раза на дню для «приема пищи» - тьфу, как погано звучит - лучше уж «жрать, пожалуйста». А при движении к этому самому «приему пищи» надо было идти строевым шагом и с песней... Я не единожды думал пусть бы был на этой должности механик-водитель с моей установки. Уж так хотелось человеку покомандовать в соответствии со своей хохляцкой сущностью – «хохол без лычек, как…» - что пришпандорил он на погоны лычку (а звание у него было ефрейтор) несколько шире ефрейторской, но уже лычки старшего сержанта. Разобрать потому его воинское звание было весьма затруднительно. Но поставили старшиной меня - не терпит дубовый распорядок разумных исключений. На что мне, человеку абсолютно не военному, такая почесть? Я ж геологией разбалован был. Мне тайга снилась, «поле». А тут води строем эдаких же бедадаг, мечтающих не о том, как выполнить пресловутую «военную задачу», а о том, чтоб скинуть эту мешковатую форму, да с девками похороводиться. Мне ж в леса хотелось. Тоска. От тоски хандра, от хандры - беда. А во время хандры еще и песню хотелось соответствующую услышать, чтоб до самого нутра печалью пробрало, как крепким табачищем, после легче становилось. 0дной из таких песен была песня азербайджанца Камила, бесхитростная, с неопределенным мотивом, а исполненная с кавказским акцентом, звучала она, как плач по чему-то далекому и потерянному, как по разбившейся о время и расстояние любовь. Первые два куплета той песни были таковы:
Как-то раз мне пишет Роза.
Ваа-вай-вай.
Прйезжай, ведь муж уехал
Вай-вай-вай…
И однажды, когда в состоянии упомянутой хандры вел я батарею с ужина, скомандовал:
- Камил, запе-вай.... Про Розу. Арию "вай-вай-вай" подпевают все. Идти не в ногу.
С того дня означенная песня стала строевой, а Камил запевалой первой нашей батареи. Длилось это, однако, недолго. Услыхал эту песню замполит автобата. Так оказался я в первый и единственный раз на «губе». Недолго там пробыл, часа два не более. Комбат пришел и забрал оттуда. На мое счастье, вторник был. А по средам на час раньше нас по тревоге поднимали. Назавтра - тревога, а какая война, даже игрушечная, если нет оператора станции наведения ракет зенитных.
Об этих «тревогах по средам», пожалуй, также следует упомянуть, ибо описание этого действа того заслуживает. Каждую среду, в соответствии с каким-то планом боевой подготовки, весь гарнизон поднимали по тревоге. Механики-водители бежали в парк заводить свои машины, командиры отделений принимали и давали команды всевозможные. А был еще в батарее гранатометчик – Махмуд, который прибегал со своим гранатометом следом и путался у всех, как говорится, в ногах. Пока, в соответствии с социалистическим принципом - лишних людей не бывает, ему не придумали ушлые пройдохи вполне конкретную и важную задачу - по тревоге хватать, кроме гранатомета, еще и мешок. А потом бежать на пекарню. Прорюхали ребятки наши, что к тому времени, когда звучит сигнал тревоги, пекаря заканчивают утреннюю выпечку хлеба (а хлеб, следует отметить, удавался на славу - даже чешские экскурсанты, что посещали музей воинской славы части, непременно после шли на пекарню, чтоб купить нашего хлебушка). По тревоге все пекаря бегут за автоматами, и пекарня на несколько минут остается без присмотра. Вот Махмуду и поручили это тонкое дело по обеспечению батареи хлебом, таким вкусным, с хрустящей корочкой, что казалось, ешь – и не наешься…
И о еде немало мог бы поведать я чудес из срочной моей службы, ибо, как сказал раньше, специальность моя воинская очень по душе пришлась. Но все остальное... Ну не могу без смеха и сарказма вспоминать. Еще повторю - не злого сарказма. Я хоть и скрытый, но, наверное, христианин. По крайней мере, деды-прадеды таковыми были. Православными христианами. И не смеялись над немощью и уродством - грех. И я не смеюсь. Правда, и слез не лью, но это уже успехи воспитания «нового человека - строителя коммунизма».
Раз в полгода, весной и осенью, в часть приходило пополнение. Вновь призванные какое-то время находились в так называемом «каратине». Те же, кто после «учебки» прибывал, распределялась по батареям сразу.
И тут, пожалуй, самое время после долгих вступлений перейти к главному герою действа.
Осенью, когда оставалось служить мне последние полгода, прибыло очередное пополнение из кунгурской «учебки». Мы в тот момент перед казармой сидели в курилке и ждали построения на обед. В этот момент и подъехала машина с пополнением. Ребятки стали из кузова выпрыгивать. «Сидорки» свои подхватив, в сторонке кучковались и по сторонам озирались, соображая, куда же их занесло. Мы тоже с любопытством поглядывали на них: интересно посмотреть - сами год назад такими же обмороженными омулями таращились по сторонам в ожидании предстоящего и неведомого жития. Ребятки, что со мной в курилке находились, потихоньку по одному к кучкам тем подались в надежде земляков отыскать, а то и вообще знакомых, чем черт армейский не шутит. И, наконец, в курилке один я остался, мне земляков ждать не приходилось, ибо из наших северных, мест в часть эту никто до меня не попадал. Заместитель командира части, узнав откуда я прибыл, удивился очень:
- Это с каких таких пор с тундры в армию призывать стали?
-У нас леса, товарищ подполковник. Тундра - это севернее. У нас даже в июле купаются, - робкий патриотизм проявил я, заступившись за северное наше благолепье.
Подполковник только головой покачал, а меня с тех пор так и прозвали - Тундра. Я не обижался на это. Тундра так Тундра...
Не надеясь встретить земляков, сидел я в одиночестве на лавочке и разглядывал всю ораву и поодиночке - занятное это было зрелище. Особенно меня удивило появление паренька одного. Я даже, не выдержав удивленья великого, чуть не вслух обмолвился:
- Во, уже и юных пионеров в армию стали забривать!
Тут остальные наши ребята на паренька этого внимание обратили и удивились, наверное, не меньше моего. Полутора метров ростом, худенький, веснушчатый - ну, право слово, пятиклассник.
Однако, занятые поиском земляков, оступились от него мужички. Меня же другие мысли занимали, к армии никакого касательства не имеющие. К тому же построение на обед началось, а пополнение увели в казарму - для распределения по батареям.
Часа через полтора после обеда ребяток вновь прибывших распределили по батареям. И тот «игрушечный солдатик» оказался в нашей, первой, коя считалась чуть не лучшей в полку, куда отбирались из пополнения и «карантина» молодые солдаты в первую очередь, потому следовало, что паренек этот не прост - мал да удал… Не дано нам было знать в тот момент, какая «героическая» личность пополняла наш коллектив.
Так начал службу в первой батарее нашего зенитно-ракетнего полка Яков Уткин. И первый свой' выдающийся поступок совершил Яков в первый же день службы в образцовом полку. В Союзе наши солдаты носили обмундирование повседневное из хлопчатобумажной ткани. За границей же положены были сапоги юфтевые и повседневная одежда из полушерстяной ткани. Посему - сразу после представления вновь прибывшие отправились получать полагающееся имущество. Следует заметить, что форма военная пошита в основном на людей богатырского телосложения. Поэтому одеть даже человека среднего роста, имеющего самый распространенный размер обуви - проблема немалая. Каково же пришлось прапорщику на вещевом складе, чтоб подобрать мало-мальски подходящее для Якова. С великим трудом все же обрядили его. И в этом наряде появился Яков перед самым построением на ужин. Посмотреть на новобранцев явился на это построение и командир полка. И надо же было догадаться поставить Якова в первую шеренгу. Увидев его, командир сразу же отправил «диво» вместе с прапорщиком, который одевал-обувал Якова вон, чтоб привел себя в божеский вид. А видок у Якова был великолепен - сапоги выше колен, мотня у штанов на уровне голенищ костюмчик-кителек, будто маленькое пальтецо, был лишь на пару сантиметров выше означенной мотни. Такое впечатление складывалось, что одели на мужичка два мешка - один сверху натянули, проделали дырки для рук и головы, другой с дырками для ног - снизу.
Всю ночь бедный Яков шил-кроил себе одежонку, а с сапогами проблема решилась еще проще - пришлось в нарушение всякого этикета разрешить носить Якову сапоги «гармошкой», что разрешалось лишь старослужащим. .
Дальше служба пошла у Якова не хуже и не лучше, чем у других - что можно требовать с паренька, окончившего восемь классов школы в деле освоения сложной техники. Какой бы ни был умница-разумница парень, но не может дать восьмилетняя школа знаний, достаточных для того, чтоб понял человек суть таких простых понятий, как эффект Доплера, а такое слово, как триггер, не ассоциировалось в мозгу чеовека с некоей болезнью, связанной с разгульным образом жизни…
В армии, как и во всем нашем народном хозяйстве, и раннее, и ныне было много и есть всяких праздношатаюшихся партийных, профсоюзных и общественных деятелей. Отношение к ним было соответствующее. Одному такому шатуну-лейтенанту, в обязанности которого входило обойти раз или два в месяц батареи и записать показания счетчиков моточасов двигателя, наш комбат «дядя Коля» однажды высказал, когда тот проявил ретивость некую в своем бестолковом кружении по парку военной техники, хотя и числились оба в приятелях и выпили немалое количество зелий – как в служебное время, так и после оного:
Коля, – говорит, - за то, что ты ничего не делаешь, деньги получаешь? Получаешь... Вот и не лезь туда, где люди делом заняты.
Лучше, пожалуй, и не скажешь. Востер на язык наш комбат был, да и разуменьем не обижен.
Кроме упомянутого лейтенанта Коли, было в полку еще преизрядное количество подобных обалдуев. Куда еще отнести начальника бронетаковой службы, абсолютно не смыслившего в двигателях, но проявившего невиданное рвение - при проведении техобслуживания, когда после регулировки клапанов, с его легкой руки «танка» наша откаалась ехать на первой же версте после упомянутых регулировок. Да и как потянет бедная машинешка, если тарелки клапанов поотшибало и оказались оные в цилиндре, будто в мясорубке...
Еще был старший лейтенант, который комсомолом заведовал. В чем польза от него могла быть в деле защиты отечества, я не видел раньше, а теперь и подавно не вижу.
К числу таких, «праздношатюшихся» смело отнести можно и «пана-спортсмена», имеющего немалый чин - майор, который отвечал за спортивный фасад полка. И ему, как и прочим из когорты бездельников, надо было проявить свое показушное рвение в службе и постоянно доказывать свою « кчемность». И, верно, в этом он превзошел многих колег по никчемности. Было бы желание. У нас ведь как, не можешь, заставим; не хочешь - посадим. И зачастую «аферы» у таких деятелей из ничего рождаются. Но под воздействием неуемных фантазий деятелей никчемизма, обретают плоть в реальной нашей жизни самые неожиданные их творения...
Попал как-то на глаза пану-спортсмену наш Яков. А тут в самый аккурат соревнования по самбо намечались. И сметлив же наш мужик русский, пусть даже в лени и бестолковости по уши погряз, но ведь фантазия в нем еще из самых глубин древности прописалась-не выбьешь. Только народ-фантазер мог Иванушку-дурачка создать и поверить в его всесильность, как в известное «потому что верно». Прикинул майор наш, спортом заведовавший, глянув на Якова, что чудо спортсмена из него враз слепить можно, не затрачивая для этого ни времени на тренировки, ни сил и умения тренерских. Ужель найдется еще такой маломерок в Вооруженных Силах. Прсто записать надо Якова в самую наилегчайшую весовую категорию, а там будь, что будет - вдруг да не найдется в этой категории достойных соперников - глядишь, и готов призер армейских соревнований. Тут же на «крючок» нашего Якова и в спортзал. Не знаю, в какой форме выступал Яков на соревнованиях тех, не видал а потому, умолчу на сей счет. Да и неважно это. В чем вышел - в том вышел. Хоть в шубе. Все равно на первенстве полка соперника Якову не нашлось. Потому автоматически стал наш Яков чемпионом полка по самбо.
А дальше – «зеленая улица» «видающемуся» спортсмену на первенствах гарнизона и прочих состязаниях. Но на следующих соревнованиях Якову соперника нашли все-таки. Якову сей малец по силам оказался - заломил его Яков. Кто-то сразу же меткое изречение придумал на сей счет – Якова, мол, нашего не всяк укалякает. И вновь чемпионский венец и дальше слава непобедимого
самбиста растет.
Увы... На этом победное шествие Якова и окончилось. На первенстве диви¬ии еще одного «якова» выкопали. И тот «яков» нашего Якова осилил. Но и это было признано как успех, ибо и второе место на первенстве дивизии тоже весьма почетно. А чтобы достойно завершить эту комедию, наградили Якова высшей наградой для военнослужащего срочной службы - отпуском на десять суток с выездом на родину.
За время, что я служил - полгода — заработал Яков еще один отпуск с выездом на родину. И отличился на сей раз при несении караульной службы - на боевом посту, так сказать. Но об этом с другого конца подберусь, чтоб уточнить некоторые мелкие подробности, без которых может быть не понята, суть незадачи...
Техника нашего полка считалась секретной и потому всю караульную службу, связанную с охраной ее, несли военнослужащие полка. Даже свой караул под это дело организован был - разводящий и три часовых. Частенько в этом карауле в качестве разводящего и мне приходилось выступать.
После приказа, по коему должен был я демобилизоваться, приехал какой-то большой чин из Москвы с проверкой боеготовности дивизии. Устроили по такому случаю показательную тревогу, Но дальше все пошло по непредвиденному сценарию - погрузили вдруг на платформы четыре батареи, кроме нашей, и на стрельбы, в Казахстан отправили. Туда же отбыла и часть технической батареи, часть ремроты и хозвзвода. Остатки полка должны были охранять парк бронетехники, казарму и прочие объекты полка. Многие этому жутко обрадорвались — и как не радоваться, коли все командование полка отбыло на стрельбы. Офицеры и прапорщики предались загулу страшному; не намного и рядовой да сержантский состав от них приотстал.
Но, несмотря на такое попустительство, службу бдить все же приходилось, то есть через день заступать либо в наряд, либо в караул. Я себе подобрал караул - сутки спать можно, читать книжки и предаваться беседам и разговорам о близком «дембеле». Часовых же поменять не более десяти минут требовалось. А другой раз они и сами меняли друг друга, что их учить, — не бестолковые чурбаны - службу понимают.
В один из таких караулов приперся с проверкой дежурный по караулам - мой командир взвода. Верно, скучно ему было в одиночестве прозябать ночь в кураулке, когда коллеги его тусуются в каком-нибудь чешском чепке. Вот и отправился он в ночную прогулку. Остальные караулы его мало касались: охота ли по всяким закуткам в полночь шататься. А меня проверить да подковырнуть напоследок нерадивостью - святое дело.
- Пошли, проверим , как твои часовые службу несут. Кто сейчас на посту у тебя?
- Рядовой Уткин...
- Вот и проверим, как твой Уткин спит на посту. Ему тулупчика два раз хватит, чтоб обернуться. Небось спит где-нибудь на мойке. Вместо отпуска на «губе» посидит пусть герой. Да и ты тоже - прослужил два года, а с заведением этим так и не ознако¬мился.
- Товарищ старший лейтенинт, ну что я вам плохого всем сделал, что замордовать хотите, а? Вон комбат, знаете, какое наказанье придумал, когда с песней нехорошей про Розу меня замполит автобата заловил?
- Нет, не знаю. Но интересно. -
- Он что вздумал? Говорит: «Ты у нас сержант, будешь иметь звание старшины». Я ничего понять не могу, а он дальше: «На Доске Почета дивизии висишь?» «Вишу», - отвечаю. «И это тебе зачтется. Ты у нас ведь специалист первого класса?» - «Первого»…- отвечаю. «А встречал ли кого-нибудь с классностью «мастер»? - «Нет, мол, не попадались... - «Ну так вот…Напишу рапорт, чтоб тебе звание «старшина» присвоили, заслужил, никто не возразит против того, чтоб классность «мастер» тебе дать, думаю, никто также поперек нё встанет». А в чем наказанье - то, не понял я, хотя предположил, что на совесть давление это всего лишь. Ошибся, однако, не так прост наш комбат. «В том и состоит наказание – на «губе» посидишь ты десять суток на казенных харчах, как в санатории, выйдешь и забудешь. А вот когда тебя на гражданке с твоим зва¬ием да классностью каждый год военкомат на сборы дергать начнет, тогда-то вспомнишь, что напрасно в строю похабные песни молодых расп¬вать заставлял».
- Ха... Здорово придумано... Так и сделать надо бы.
– Да, товарищ старший лейтенант, я ведь не со зла молодых.
- Не со зла, согласен. А чтоб над армией понадсмехаться.
- Да уж, посмеешься над ней...- я еще что- то в оправдание лепетал, но что - не помню. К тому же к парку подошли. И события из колеи благодушного подтрунивания свернули несколько в другую сторону.
Парк, отмечу, всь в металл и бетон был закован будто. 3абор - метра три высотой - из рифленого железа сварен; двери боксов, как сами боксы, располагающиеся двумя рядами, также металлические были. А вся площадь между боксами забетонирована. Когда ночью идешь по парку, в тишине такой грохот шагов стоит, будто целая рота на плацу строевую подготовку сдает. С улицы, как и у всех парков военной техники, КПП слеплено; с противоположной, стороны - двое ворот и калитка, за которыми мойка машин и заправка находятся; еще дальше за невысоким (метра два высотой) забором - котельная и хоздвор.
Идем мы со старшим лейтенантом по парку – эхо между рядами боксов, будто сатана, вырвавшийся из преисподней, гуляет. Якова же не видно, будто и впрямь где завалился спать, закутавшись в длиннополый тулуп. «Ну, думаю, Яков, вражина поганая, удрых. Точно под монастырь подведет перед самым дембелем. А с другой стороны, успокаиваю себя, я-то ладно, отсижу на «губе» да домой. А тебе-то, сморчок несчастный, отпуск ведь обещан. Как есть - простят.
Пока по сторонам глазел да о предстояшей «дыбе» думал, почти весь парк прошли. Но тут пригляделся к калитке – вроде стоит кто-то. А тут, будто в ободре¬ние мое, и команду пискариную Якова услыхал:
- Стой... Кто идет?
- Разводящий с проверяющим... - обрадовался и взбод¬рился я от того, что не подвел Яков - молодец. А тот, будто ошарашить меня решил:
-Стой! Стрелять буду... - и затвор автомата передернул. Взводный после команды такой устрашающей за меня попятился. Я же обомлел после такого оборота событий.
- Ты чо, Яков? Своих не признаешь? - а сам стою и пошевелиться боюсь. Думаю, как же Якова в чувство привести - мало ли чего спросонок мальцу привиделось. А тут гляжу: две тени позади Якова промелькнули - от заправки и к забору, что отделяет территорию мойки и заправки от хоздвора. Забор тот не так высок, как внешний, который по периметру хозяйство полка огибает. Перемахнуть через него в один прыжок при большой дури враз можно. Тени-то как увидел, так и смекнул: кто-то «на стрем» Якова поставил, а сам бензин ворует, чтоб у чехов на «тришневку» поменять. А поняв смысл происходящего, прыти Яшиной испугался - взводный чтоб тени не заметил, что за спиной Якова мелькнули. Увы, тот не менее глазаст оказался, и также понял хитрый «механизм» происходящего. Из-за спины моей выскочил. В два прыжка к Якову подскочил, схватил его, как кутя безглазого, за шкирку, да и отшвырнул в сторону, только сбрякало что-то и хлюпнуло. После за мужиками побежал. Мне ж не с руки отставать было.
Поймали воришек довольно быстро - они с перепугу за кочегарку кинулись, там потемней было. Одного не учли ребятки, что в тупик забежали, где и были схвачены, к тому же и пьяненькие преизрядно б ыли.
Мужичков-воришек на «губу» отвели. Якова взводный поматерил, как следует. Досталось и мне под горчую руку. Но на этом все и закончилось в ту ночь. В карауле, как известно, наказывать нельзя было. Потому продолжения ждали после смены с караула.
Но и вечером следующего дня не последовало крательных акций. На «губу» ни меня, ни Якова не поволокли, внушений также каких-либо не последовало. Мне трудно было настроение попортить, ибо на дембель все равно отпустят. У Якова забот было куда больше - отпуск, обьявленный за успехи в спорте не использовал. И теперь лишиться мог оного, потому ходил пришибленый и удрученный. Но и утром следующего дня не последовло наказаний, я уж подумал, что взводный - шустер на всевозможные хитрости - замял это дело, чтоб тень на плетень не наводить. В этом я почти прав оказался, хотя последующего развития действа предположить не мог, ибо такая «камедь» ни одному самому психически-талантливо-одаренному сценаристу в голову не может прийти. Сценаристу, может, и не придет, а вот нашему взводному запросто...
Началась упомянутая «камедь» перед обедом, когда остатки полка были построены, чтоб шествовать дружно и с песней на прием пищи - такого поганого варева, каким кормили (верно, и ныне не лучше оно) свиньей в голодном тридцать третьем году в Поволжье. Когда полк уже стоял в ожидании команды следовать на помойку, называемую по-военному –«солдатская столовая», вывели вдруг пойманых воришек и перед строем поставили. За командира полка какой-то майор заштатный оставлся - из опоешно-ненужного довеска к советскому офицерству. Потоптавшись с минуту, он приступил-таки к процедуре, говоря нынешним языком похабно-перестроечного космополитизма, «импичмента» рядовых из хозвзвода, посягнувших… - и так далее. Но сперва прозвачали соответствующие лающе-заморочные коман¬ды:
- Равняйсь! Смир-рно…
Пауза выдерживается. И следующая команда звучит:
- Рядовой Утк ин, выйти из строя.
Проблеяв краткое «есть», выходит Яков – стойкий деревянный солдатик – от волнения да предчувствия чего -то нехорошего пытается шаг изобразить строевой, но сбивается на утино-куриное шагание по методу шагающего экскавтора – правую руку поднимет и правой ногой вперед взбрыкнет; после левыми рукой и ногой эдакий же крендель выпишет. С грехом пополам дошкандыбал Яков до нужного места в пространстве и доложил писклявым голосочком, что прибыл по приказанью товарища майора.
Тот харю скривил, чтоб не заржать от выкрутасов Яшиных при всем честном народе ,прокашлялся даже, смех в глубь себя вгоняя. И приступил к словоблудью:
- Вчера, – пауза чуть больше, чем требовалось на то, чтоб прониклись люди, стоящие в строю, – рядовой Уткин, находясь на посту в парке бронетехники… - снова пауза для нагнетания интриги, – …совершил поступок… – все думали, что сейчас его прищучат, однако все наоборот вывернули ушлые командиры –… достойный всякого советского человека. Он задержал на заправке двух бойцов хозвзвода, ворующих бензин, и держал их до прибытия на пост разводящего и дежурного по караулам под дулом автомата.
После слов последних я чуть не заорал – это он меня, разводящего и упомянутого дежурного по караулам, под дулом держал. Но сдержался, подумал: при таком раскладе, может, и мне часть славы и почета уткинского перепадет вдовесок к приближающемуся дембелю. Увы, у нас поощряют только героев, а после кончины и все остальных.
- Служу Советскому Союзу… - выдавил из себя оглушенный Уткин, возне¬сенный в лоно героев из самой грязной клоаки…
Через несколько дней кончался срок службы. Еще в первый год ее институт¬ский товарищ прислал мне фотографию, где он в накомарнике и болотных сапогах гордо восседает перед брезенто¬вой палаткой. Туда и устремился я вскоре, чтобы среди злыдней комаров, бичевской братии,под кро¬вом брезентовой палатки умиротворить свою душу, замороченную тисками армейских шаблонов – уж очень благо¬творна пресловутая таежная романтика при лечении от развитого социализма, особенно дубоголового армейского. Жаль, что не в цене ныне такое лекарство, очень, мне кажется, в наше беспутное время полезное…
Яков поехал в отпуск следом за дембелями. Был или нет и второй отпуск ему предоставлен – не знаю, врать не буду…
И, заканчивая рассказ, еще раз смею повторить , не «наезжаю» я на армию – без меня есть кому это делать, кормиться на этом «наезде». Просто описал то, чему был свидетель. И, если кто сомневается, могу назвать адрес полевой почты – 4…2. И еще добавлю, что беды армейские связаны не с происками «демократов» или еще каких «заступников за народ». Началось падение традиций русского воинства паралельно с духовным обнищанием каждого из нас, отживщих в двадцатом загниголовом веке, здравствующих и ныне, кому жить в будущем двадцать первом. И каким он будет – таким и армия будет. А как, спросите, победы Советской Армии в войне? Отвечу тоже вопросом – разве есть на свете холера такая, которая возьмет Русского Солдата? У него же не дачи и привилегии за спиной, которые жлобством и подлостью можно выслужить у любого шалопутного правителя, а просто – Россия, которая ничего материального Солдату, защитившему ее, не дает – как мать забулдыжная. Забулдыжная – но все- таки Мать. За это ее и защитить надо….»