А мужчины мечтали

Было это в году… не то 1949, не то в 1950. Жили мы в поселке Нижнегорском тогда, и через плетень от нас – семья, где было 6 сыновей, славные такие ребята.

Вот как-то Люсик (мои дети часто так называли своего папу, да и не только они, и друзья, соседи, близкие – и всё с легкой руки бабушки Любы, прилепившей это прозвище своему детёнышу – на всю жизнь), да, так он однажды, бросив взгляд в соседний двор, выдал: «В настоящей семье должно быть не меньше 6 детей!» А была у нас одна Ларисочка (тогда ещё моя мама к нам не приехала, а посему наше маленькое дитя жило в Симферополе у бабушки Любы). Я, по сути, непрерывно находилась вне дома: дежурства в больнице, приёмы в поликлинике, вызовы к больным детям, выезды в деревни, больные дети в больнице… Звалась я райпедиатром «с радиусом действия в 30 км». Моим надёжным помощником был «водитель кобылы» (цитата из фильма) Вася Середа – мужчина молодой, сопереживательный, но чуть глуховатый. Любил он, чтобы я в пути пела, что я делала охотно, благо в степи слушателей не было, и мой вокал никого испугать не мог, разве что перепёлок.

Кобыла (тихая, послушная, стыдно, но имени её не помню) с линейкой и Васей были прикомандированы ко мне райздравотделом, и в любое время я могла отправиться в путь. Правда, когда кто-нибудь из них заболевал, тогда я рысью неслась сама (был такой случай, и не один), например, в совхоз «Степной», где в лагере заболел ребёнок скарлатиной, и я, не снижая темпа, всё так же рысью прошла все 15 км. Эх, молодость!.. А когда в соседней деревне Бешарань была вспышка кори? Тут уж транспорт использовался минимально. Утром Вася подвозил меня на один край деревни и уезжал, так как я, буквально, заходила почти в каждую хату (деревня была длинная). Вот так я передвигалась по одной стороне деревни, затем переходила на другую сторону и часам к 6 вечера выходила к началу деревни, только по другой стороне, и вот тут, к этому времени, мне и подавался мой персональный транспорт. Не буду вдаваться в подробности, описывая мою усталость и, красные как у кролика, глаза (видно, вирусный конъюнктивит). Приходя в свою хату (о нашем первом жилье можно писать и писать…), падала на единственный колченогий стул и, закрыв уже ничего не видевшие глаза, ждала помощи от Люсика, который делал мне холодные примочки на глаза. А утром опять мчалась на работу и так до приезда какой-то комиссии, которая, взглянув на меня, пришла в ужас и «накрутила хвост» заведующему райздравотделом.

Да, а как-то мне срочно надо было в деревню Ново-Ивановку, где фельдшером была тоненькая, милая Лена Кузнецова. Вот наш Люсичек выпросил где-то бидарку, и мы, сидя с ним в обнимку, горланили: «А под дугой звенят бубенчики, а мы сидим с тобой, сидим, как птенчики…» И вдруг – треск – ломается оглобля. Не буду описывать, как мы добрались до деревни, но лучше всех выглядела лошадка: не устала.

А еще… Ехали мы в совхоз «Победа» по вопросу сезонных яслей. Едем мимо площадки, где укладывают яблоки.

– Доктор, – кричат, – у вас сумка есть?

– Есть, – отвечаю и показываю свой ридикюльчик. В ответ раздался дружный хохот, и уже решив, что чего-то я (как теперь говорят) не догоняю, потребовали, чтобы Вася припарковал свой транспорт прямо к площадке и насыпали яблоки прямо на линейку. Много, такой пахучей горкой!

Вот сейчас я много говорю не по теме. А тема у меня: как мужчины нашей семьи мечтали об увеличении таковой. Припоминается случай, происшедший спустя много лет в Керчи. Тоше было 6 лет – значит 1962 год. Соответственно Иришке – 11 и старшей доне Ларисочке – 14. Прошёл по Керчи слух, что к нам в город должны привезти конголезских детей, и такой упорный слух… Дети мои, пошушукавшись, начали атаку, конечно, со слабого звена – с бабушки. Та отбивалась недолго – уж очень они разжалобили своим красочным повествованием о тяжёлой судьбе детей Конго. И она сдалась, пытаясь обговорить условия – брать девочку. Мне рисовали радужные картинки, как они полностью будут за ребенком ухаживать. Самым ярым поборником увеличения семьи был Тоша, который торжественно обязался на своей коляске отвозить дитя в ясли. А девочки с умильными рожицами мечтали: «Представляешь, мамочка: ножки черненькие, гольфики беленькие», – и дальше в том же духе… Я их отфутболила к папе за окончательным решением. Люсик читал и ничегошеньки не слышал. Когда он осмыслил обстановку, то лаконично изрёк: «Если мамочка согласна, я – за», – и опять уткнулся в книжку. Так вы думаете, что я не поехала в горздрав? Таки да, как говорят мои единоплеменники, поехала, чтобы успеть подать заявку на дитя. Когда я в горздраве описала ситуацию в лицах, там долго стоял гомерический хохот, перешедший уже в повизгивание, когда были упомянуты белые гольфики. Но, увы, всё это были только слухи…

Да, а годом раньше на втором этаже родилась девочка (сейчас ей 45). Так Тоша упорно требовал: «Породи девочку!» «Сыночек, – увещевала я его, – у тебя уже две сестры!» «Всё равно, породи девочку!» – упрямо, не уставая, повторял мой мальчик. И подробно рассказывал, как он будет помогать.

Где-то в году 1963-64 оказались мы свидетелями трагической истории. Был промозглый март (дату я запомнила на всю жизнь – 17 марта). Сыпал мокрый, таявший на лету снежок, превращаясь в слякоть, и дул холодный, наш керченский ветерок. Проходили две старушки через парк, и путь их лежал мимо общественного туалета, расположенного неподалеку от выхода из парка. На счастье, у этих пожилых женщин оказался хороший слух, и почудился им не то писк, не то плач. Заглянув в туалет, они пришли в ужас от представшей картины: на неровном цементном полу лежал крохотный младенец и издавал жалобный писк. Напротив выхода из парка, чуть наискосок, располагалось ЖКО, туда и принесли младенца, завернув в свои платки – стремились к ближайшему телефону. Скорая явилась мгновенно, ведь тогда у нашей больницы была своя станция скорой помощи.

Спустя чуть не полвека, сейчас, когда я пишу эти строчки, неимоверное волнение овладевает мной, сердце колотится, и мороз по коже – это я вспоминаю свою первую встречу с малышом. На пеленальном столе лежал махонький мальчишечка, синюшный, с осипшим голоском, а на ручонках – ссадины (так он бился об этот проклятый потрескавшийся холодный цемент). Сразу же пришлось лечить. Пневмония была неизбежна. Мать так и не нашли. И вопреки правилам, мы его в больницу не отдали. Все привязались к нему. В весе он набирал хорошо – грудного молока было достаточно. Зарегистрировали его в ЗАГСе (милиция нам разрешила). Имя – Игорь – дали по первой букве имени медсестры Инны, дежурившей в тот незабываемый день, отчество – Александрович (а это имя акушерки Шурочки). И придумали фамилию, такую славную – Виноградов.

В роддоме был он у нас месяцев 5, надо было в Дом малютки отдавать здоровенького ребёнка. На воздух выносили гулять регулярно. Я ему с месяца начала давать свежие соки. Сейчас очень изменились взгляды на вскармливание. Прогресс есть прогресс… Пришёл день, когда пришлось нам расстаться, но мы периодически поддерживали связь с Домом малютки.

Прошло что-то около года. Прибегает кто-то из наших сотрудниц и с порога: «Беба Анатольевна, в инфекционное отделение Игоря привезли!» Сбросив мгновенно халат, я стремглав понеслась туда, не чуя под собой ног… От ребенка я просто оторваться не могла. Нет, я не преувеличиваю: большущие голубые глаза как-то лукаво смотрели из-под темных ресниц, крутой высокий лобик и ямочка на подбородке. В отделение попал, так как в числе других детей оказался бациллоносителем дизентерии (в Доме малютки был случай дизентерии) – вот детям и нужно было провести курс лечения.

Остаток дня на работе я проходила, как во сне. Пришла домой и ни о чем больше не могла говорить, а перед глазами – мордашка Игорька. Люсик молча слушал, морщил лоб, долго смотрел на меня и изрёк: «Так в чём вопрос? Будем усыновлять». Я подумала, подумала – дома-то меня практически не бывает. Живу на работе. Маме не помощница, да и болеет она часто. Не вправе мы сделать то, что предложил Люсик…

А Игорька вскоре усыновили хорошие люди, сразу же уехав из нашего города. Пусть они все будут счастливы. Вот так мои любимые мужчины – то Люсик, то Тоша – поочерёдно предлагали мне увеличить нашу семью. А мне тогда же, чтоб не расстраивалась, посвятили такой «шедевр»: «Бебка, любим тебя крепко!»