Никуда не денется

                Никуда не денется
                Рассказ

                Вместо пролога

  *   Одноканатная дорога кресельного типа представляет собой канатный конвейер, в котором замкнутый в кольцо при помощи счалки тягово-несущий канат опирается на роликовые батареи, подвешенные к стальным мачтам-опорам, установленным на железобетонных фундаментах вдоль склона горы. К канату на равных расстояниях друг от друга подвешены специальные кресла, предназначенные для перевозки пассажиров. На одном конце дороги, как правило, наверху, расположен обводной шкив, на другом – привод с натяжным устройством. Приводом называется механизм для передачи вращательного движения от двигателя к поворотному шкиву. Иногда привод вместе с электродвигателем монтируется на подвижной станции, устанавливаемой на рельсы, и объединяется отдельным канатом с противовесом, который служит для поддержания постоянного натяжения в тягово-несущем кольце независимо от температуры воздуха и загрузки пассажирской линии. В этом случае вся подвижная станция называется «привод-натяжка».


  *   Привод-натяжка чегетской канатной дороги, изготовленная в срочном порядке ленинградским эскалаторным заводом имени Котлякова, простояла, медленно и неуклонно ржавея, на Новозаводской улице в Нальчике, где располагался арендуемый у железной дороги склад республиканского туристического управления, ровно год. За это время была украдена цепь ручного тормоза, вероятно, по той причине, что она точно подходила для мотоцикла ИЖ-350, и было отвинчено из разных мест по нескольку нужных гаек, может быть, даже на грузила…

                I

В просторном кабинете начальника туристического управления КБ АССР Николая Ивановича Троицкого было душно и жарко, как в парилке коммунальной бани. Чтобы преградить непрошенный доступ ярким солнечным лучам внутрь помещения, высокие окна были задёрнуты линялыми шёлковыми шторами, поэтому в кабинете царил лёгкий сумрак. Однако дневного света было вполне достаточно, чтобы увидеть на стене портрет Ленина в скромной раме. На большом письменном столе мягко жужжал вентилятор. Его лопасти прочерчивали в воздухе белый полупрозрачный круг. Так и подмывало ткнуть с размаху в этот круг пальцем.

Владимир Гридин с любопытством разглядывал своего упитанного начальника. Он всегда разглядывал людей с любопытством, даже если видел их не в первый раз. Ему казалось, что таким образом он познаёт окружающий его мир. Николай Иванович Троцкий провёл сверху вниз ладонью по пухлому лицу, как это делают очень уставшие люди, и взглянул на Гридина сощуренными, часто моргающими, серо-голубыми глазами с короткими белёсыми ресницами.

- У тебя что? Ты ко мне? – спросил он. Было заметно, что он с трудом понимает, кто перед ним стоит.

- Ну да! – удивился Гридин и вздёрнул налитые молодой силой плечи. – Вот я приехал. Ведь вы меня сами вызывали…

- Кто, я? – Николай Иванович собрал кожу лысеющего лба гармошкой и далеко выпятил толстую нижнюю губу. Она была чересчур красной и мокрой. Пухлые щёки и крутой подбородок были чисто выбриты и отдавали синевой. – А-а, это ты! – наконец уразумел он. – Слушай, надо вот что… Эту, как её, натяжку… Так, что ли?

- Ну, так. И что? – настороженно спросил Гридин.

Троицкий ненадолго задумался, стало похоже, что он чуток задремал. Вентилятор плавно поворачивался из стороны в сторону с тихим скребущим шорохом, будто мышь под полом. Начальник ловил рыхлым лицом слабую струю воздуха и, когда она задевала его, смешно открывал рот, словно большая рыба, выброшенная на сушу.

«Говорят, у него дочка, которую он обожает, - подумал Гридин. – Такая же толстая, как сам, и он называет её «человечество». «Ну, человечество, как дела?» – так, наверное, обращается он к дочери».

- Третьего дня мне опять из Москвы звонили, - проговорил Троицкий, пробуждаясь. – Снова за неё спрашивали: перевезли, не перевезли. А я что могу сказать? Вот она у меня где сидит! – он внезапно оживился и звонко шлёпнул себя ладонью по жирной, в складках, шее. – Второй год за неё меня долбают. За натяжку бить не грех, - он усмехнулся невесело. – Я сказал, что давно перевезли.

- А я тут причём? – угрюмо спросил Гридин, уже начиная понимать, к чему клонится дело.

- Как это причём! Ты технадзор или кто?

- Ну, я…

- Ну, и вот. Должен обеспечить! – строго сказал Троицкий и насупился, собрав белёсые брови в невыразительную кучку, отчего строгость его показалась деланной. – Зря, что ли, я тебе зарплату плачу?

- Да почему я? – нерешительно возразил Гридин. – У меня в Терсколе дел полно. Я сколько раз говорил Вавилину, что нужно перевезти её давно. Ещё когда! Вавилин знает…

- Что знает? Что ты говорил!? – возвысил голос Троицкий. – У тебя дел полно, а у меня, понимаешь, здесь курорт, так, что ли? Мне больше делать нечего, как твоей натяжкой заниматься. Я тут сижу, на бильярде играю. По-твоему, я должен перевозить?

- Зачем вы, Николай Иванович? Пусть Вавилин везёт, это его дело. – Гридин смотрел в пол, как будто искал там что-то.

- Вавилин! Я сам знаю, кто и что. Вавилин уже один раз пытался везти. Хватит! Это не железки какие-нибудь всякие, а ценное оборудование. Я на тебя удивляюсь, честное слово! Троицкий – туда, Троицкий – сюда. А вы все где? Ты - инженер, грамотный человек. Молодой, крепкий. Почему инициативу не проявляешь? Сам должен думать и организовать. Ясно?

- Ясно, - уныло протянул Гридин и подумал, что вот теперь придётся торчать неделю, если не больше, в жарком Нальчике, вместо того чтобы покататься на лыжах на 105-ом пикете, куда они вместе с директором строительства базы отдыха и спорта в Приэльбрусье Лёшей Малининым собирались отправиться в ближайшее воскресенье. Лёше звонил по рации зимовщик Яшка Пауков и сказал, что там выпал большой снег.

  Николай Иванович вдруг щедро улыбнулся, обнажив ряд мелких, редких зубов и бледно-розовые, выпуклые дёсна. Улыбка делала его похожим на толстого, смешного мальчишку, которому до взрослости ещё ой как далеко. Гридин тоже непроизвольно скривился, неумело изображая положенную с начальством солидарность.

- Ты зайди к Семечкину, он тебе всё расскажет и покажет, - заключил Троицкий своё указание. – Будь здоров, не кашляй.

Гридин, скупо попрощавшись, вышел из кабинета. Ему захотелось хлопнуть дверью, но он заставил себя сдержаться. Оказавшись в ярко освещённой из выходившего на южную сторону высокого окна приёмной, он на мгновение зажмурился. Потом огляделся. Миловидная, полнотелая (подстать начальнику) секретарша Валя с пунцовым злым лицом выстукивала что-то на пишущей машинке. Она нервно дёргала ни в чём не повинную каретку, когда надо было начинать с новой строки. Обнажённые по плечи, загорелые руки у Вали были толстые, как у штангиста. В вырезе платья на пышной груди виднелась глубокая складка. Гридин взглянул на Валины мощные, словно накаченные автомобильным насосом икры ног и подумал: «Ничего, но уж больно жирна. Говорят, у них с Троицким служебный роман. И как только их вдвоём выдерживает кожаный диван в приёмной!»
 
Он вспомнил вдруг недавно рассказанный Малининым Лёшей анекдот и громко хмыкнул. «Возвращается начальник из командировки и спрашивает секретаршу: «Какие новости?» Та отвечает: «Есть две - одна плохая, другая хорошая». - «Давай сначала плохую, - говорит начальник. – «Пришёл приказ из главка, вас с работы сняли». – Начальник понуро поник головой, потом спрашивает: «А хорошая?» - «У нас с вами скоро ребёночек будет».

Услышав странное хмыканье, Валя оторвалась от машинки, взглянула на Гридина и приветливо ему улыбнулась.

- Надолго к нам? – спросила она низким грудным голосом.

- Пока не знаю…

- Что-то вы редко нас навещаете…

                II

На улице было так жарко, что казалось, будто всюду вокруг пахнет терпким человеческим потом, напоминавшим острый дух нашатыря. Разлапистые листья каштанов пожелтели и безжизненно повисли, словно заснувшие летучие мыши, покрытые под потолком мягким слоем пыли. Гридин старался идти в тени каштанов, но это мало помогало, и он с раздражением начинал ощущать, как неуклонно и противно под мышками и на спине намокает нейлоновая рубашка. Ему захотелось снять её, но приходилось мириться с глупыми условностями города, хотя и южного.

Гридин обогнул небольшое жёлтое здание управления и прошёл во двор турбазы. На провисших плавной дугой верёвках сушились серые простыни, они были похожи на скисшие паруса в полный штиль. В тени четырёхэтажного кирпичного дома (это было здание турбазы) лежала, распластавшись, лохматая собака. Она далеко вывесила дрожащий красный язык, и часто-часто дышала, роняя слюну, позабыв о своём служебном долге злюще-презлющего сторожа.

Гридин подошёл к наклонному входу в подвал и громко крикнул в гулкую тёмную пустоту, отозвавшуюся слабым эхом:

- Серёжа! Ты здесь?
- Го! – глухо отозвалось из подвала.

Гридин осторожно спустился по крутым разбитым бетонным ступенькам вниз, держась за пыльный поручень. После яркого солнечного света в подвале показалось совсем темно. Чтобы не стукнуться лбом о стену, парень выставлял перед собой руки и широко раскрывал глаза. Внутри было немного душно, зато чуточку прохладней, чем снаружи; пахло сырой плесенью и землёй, как в свежевырытой могиле.

Постепенно его глаза привыкли к темноте, и Гридин смог разглядеть, нельзя сказать, чтобы совсем пожилого, но явно немолодого человека, сидящего на колченогом табурете, низко согнувшись над грубым однотумбовым письменным столом, залитым кой-где чернилами. Это и был кладовщик Семечкин Сергей Афанасьевич. Он перебирал при тусклом свете грязной голой электрической лампочки, свисавшей на шнуре с низкого потолка, какие-то накладные и гонял пальцем щёлкающие костяшки конторских счётов. У него были седые, кустиками брови, и на самом кончике длинного носа сидели верхом старомодные очки в круглой металлической оправе, дужка у переносья которой была обмотана серой, потёртой изоляционной лентой.

Семечкин был известен тем, что постоянно, даже в жару, носил видавшую виды засаленную кепку из грубой шерстяной ткани «букле». Сергей Афанасьевич называл почему-то свою кепку «рыбной». Возможно потому, что ткань своими узелками напоминала ему отдалённо рыбью чешую, а сам он был завзятый рыбак. За это прозвали его «Серёжа в рыбной кепке».

- А-а! Приехал, Володюшка? – радостно спросил он.

- Приехал. Вот привод заставляют везти. Здравствуй, Серёжа!

- Здорово, коли не шутишь! – Семечкин протянул морщинистую руку, чуть привстав, оторвавшись от табурета. – Кто же заставляет? – спросил он, хотя наперёд знал кто, но спросил просто так, чтобы поддержать дружеский разговор и показать душевное расположение к молодому парню.

- Да всё Николай Иванович, кто же ещё… - Гридин присел на один из ящиков, стоявших возле заплесневелой кирпичной стены. – Хорошо тут у тебя. Главное, прохладно, и мух нету.

- Ну, как там дела-то у вас? – спросил Семечкин. – Всё строите? В горах-то, небось, не жарко.

- Строим понемногу. Вот привод нужно привезти. Монтажники уже вопят, у них план горит. Слышишь, Серёжа, а почему Вавилин не везёт, это его дело, в конце концов? Он – механик.

У Семечкина иногда дёргалось веко, было похоже, что он нарочно подмигивает, чтобы придать скрытый смысл своим обыкновенным словам.

- Он уже один раз возил, птвою мать… Курить есть? – спросил Семечкин и подмигнул. Гридин вытащил из кармана брюк смятую тёплую пачку «Примы». Семечкин взял две сигареты, одну из них заложил за ухо, другую закурил и жадно затянулся. Выпустив отработанный дым через нос наружу, продолжил: - Взял он энтот, как его? тайлер, что ли. А нужон был лафет. На том габарит не проходит, за провода цепляет. Он, Вавилин-то, в двух местах их порвал, чуть замыкание не сделал на трансформаторной подстанции. Этот самый твой привод – в нём четыре метра с гаком, шутка, что ли! – Семечкин чуток помолчал. - Вообще-то тебе надо везть. Без тебя никому дела нет. Вавилин – что? У него одно на уме! – Семечкин выразительно щёлкнул себя по горлу жёлтым прокуренным ногтем.

- Здорово зашибает?

- Что ты! – махнул рукой Семечкин и снова подмигнул. – Идёт домой и на всю улицу орёт: «Ма-менька, благодать несу!»

«Да, - досадливо подумал Гридин, - придётся, видно, мне везти этот чёртов привод, никуда не денешься». А вслух сказал:

- Ладно! Что поделаешь? Надо значит надо. Буду проявлять инициативу. Ты мне покажи, где и что. Троицкий сказал, ты знаешь.

Семечкин ухмыльнулся и подмигнул.

- Слышал, как Вавилин говорит? Всякая инициатива должна быть вовремя наказана. – Он порылся в ящике стола и извлёк из него несколько потрёпанных листков пожелтевшей бумаги, соединённых ржавой скрепкой. – Вот счёт, - протянул он их Гридину.

Тот машинально полистал важный документ, глядя в него невидящим рассеянным взглядом, и неуверенно проговорил:

- Может быть, Троицкий «козла» даст?

- Что ты! – уверенно возразил Семечкин. – Держи карман шире! Я тут как-то раз спросился съездить на базу, бланки строгой отчётности привезть. Без машины их хрен дотащишь. Так он на меня такого кобеля спустил! Что ты! День будет без дела стоять – нипочём не даст. – Семечкин докурил сигарету, плюнул на тлеющий окурок и бросил его в консервную банку, стоявшую на столе. – И Кирилл такая сволочь стала, во какой зад разъел! – показал он руками. - Ни разу не подвёз, сукин сын, сколько помню...

- Ну, и чёрт с ними! – сказал Гридин. – Не больно-то и хотелось. Поехали тогда на автобусе.

                III

Владимир Гридин и Сергей Семечкин дошли пешком до улицы Ленина и там, на остановке, долго ждали автобуса. Гридин давно не ездил в городском транспорте, поэтому, порывшись в карманах, мелочи не нашёл.
 
- Да ладно, - сказал Семечкин, - не гоноши, я возьму. Будешь мой должник. В следующий раз ты возьмёшь.

Вопреки высказанному Семечкиным предположению, что автобус наверняка будет набит битком, он оказался полупустым, были даже свободные места. В автобусе пахло бензином, и было душно, как под мышкой. Гридин заметил на переднем сидении девушку, пробрался вперёд и сел напротив неё. Семечкин пристроился неподалёку, он был в таком возрасте, когда девушками уже не интересуются. Гридин же, напротив, находился под постоянным и мощным давлением гормонов, и это делало его жизнь крайне беспокойной, зато увлекательной, наполненной грёзами и мечтами. Женщины привлекали его, но он был робок и невероятно стеснителен. Он знал за собой слабость краснеть, поэтому не решался заговаривать первым. Ему казалось, что женщины станут над ним смеяться, если он вдруг затеет разговор о погоде, кино или спросит, который час. Поэтому он разглядывал женщин всегда молча, нарочито хмуро и чаще всего украдкой.

Со временем в его простодушных эротических видениях сложилась своеобразная классификация, согласно которой женщины, на которых задерживался его взгляд, делились на четыре основных категории: «категорически нет», «стал бы», «с удовольствием» и «с превеликим нашим удовольствием». К первой категории относились совсем уж откровенные старухи.

На девушке, сидящей перед ним в автобусе, была короткая узкая юбка. Когда автобус встряхивало на колдобинах, девушка кокетливо взмахивала тонкими загорелыми руками и жеманно улыбалась, приговаривая: «Ужас какой-то!». Гридин украдкой поглядывал на её смуглые худые коленки. «Женские ноги должны иметь семь просветов, - неожиданно вспомнил он. – Интересно, о каких это просветах идёт речь?.. Чёрт бы побрал этого Вавилина! Забулдыга несчастный! Торчи теперь тут по его вине!».

Девушка легко привстала и поправила юбку, стараясь натянуть её на свои острые коленки. Гридин сделал вид, что смотрит в окно…

- Вставай, нам выходить! – раздался вдруг сверху хриплый голос Семечкина. – Новозаводская.

- Как, уже приехали! – Гридин изобразил на лице искреннее удивление и взглянул напоследок на девушку. Она в ответ загадочно улыбнулась.

Семечкин вышел первым, за ним последовал его молодой товарищ. Вскоре они уже были на территории базы и долго шли по железнодорожным путям. Рельсы блестели на солнце, словно паутина на опушке берёзовой рощи. Иногда Гридин принимался, широко шагая, попадать на каждую шпалу, но тотчас сбивался и тогда смешно семенил.

- Вон наш привод! – показал рукой Семечкин.

Издалека замысловатая конструкция напоминала капитанский мостик, на который взгромоздили и горизонтально положили огромное железное колесо. «Горизонтальный штурвал для великана-рулевого», - тотчас придумал Гридин. Этот образ так ему понравился, что он не удержался и хмыкнул во всеуслышание.

Семечкин оторопело спросил:

- Ты чего это?

- Да так, - ответил Гридин.

Они подошли ближе. Солнце так припекало, что хотелось плюнуть на всё и улечься прямо на земле, где-нибудь в тени.

- Здоровая штуковина, - произнёс Гридин, обходя привод кругом.

- Девять тонн, - сообщил Семечкин.

Гридин легко, как бы играючи и изображая из себя ловкого юнгу на корабле, взобрался по железной лесенке наверх, огляделся и попробовал покрутить рукой гигантский шкив, хотя и понимал, что из этого ничего не выйдет. Потыкал пальцами резиновую футеровку между ребордами шкива, она была твёрдая, будто сделанная из камня. Потом похлопал по могучей спине редуктора и пыльному кожуху генератора, словно по крупу лошади. Взглянул на ладонь, убедился, что она сильно испачкалась, чертыхнулся и стал искать, чем бы обтереть руку. Ничего подходящего не нашёл, пришлось доставать из кармана брюк аккуратно сложенный носовой платок, надушенный на всякий случай одеколоном. Рука чище не стала, зато платок превратился в тряпку.
- Теперича автокран не подойдёт, - сообщил снизу Семечкин и кивнул на штабель круглого леса, перегородивший подъезд.

- Вот гады! – ругнулся Гридин и растерянно спросил: - Как же теперь?

- Паровым придётся, он двадцать пять тонн берёт.

«Чёрт бы их всех побрал! – с раздражением подумал Гридин. – Тут и за две недели не разделаешься…». Он слез с привода и с удовольствием уселся на толстое сосновое бревно. Семечкин осторожно присел рядом. От штабеля шёл тёплый, вкусный запах смолы. Закурили. Семечкин снял свою «рыбную» кепку, вытер её изнутри по ободку мятым, нечистым платком; на лбу оставался красноватый след с бисеринками пота. Жидкие волосы взмокли и потемнели. Гридин с удивлением отметил, что у Семечкина прозрачно-голубые, как медный купорос, глаза и большие, сильно загоревшие кисти рук. «Должно быть, кулачок», - почему-то решил он.

На переезде тонко прогудел маневровый паровоз: два длинных и два коротких. И тут же послышалось прерывистое шипение пара.

- Надоть вывозить скорей, - убеждённо высказался Семечкин. - А то его вскорости весь растащат. Вон уже цепи нету, гаек нету…

- Его бы разобрать и частями, - лениво предположил Гридин.

- Кого?

- Да привод. Кого-кого!

- А как ты его разберёшь? Это специальные ключи надоть, - возразил Семечкин со знанием дела и подмигнул дёрнувшимся веком. – Ничего, так перевезёшь. Никуда не денется. Целей будет.

Медленно прокатился товарный вагон без паровоза, редко постукивая на стыках рельс. Гридин проводил его глазами. Семечкин, кряхтя, встал.

- Ну, я пошёл, - сказал он. – Теперича ты сам…

- Давай, - сказал Гридин, тоже нехотя поднимаясь с бревна. – А я пойду узнать насчёт крана.

                IV

В железнодорожной конторе только что начался обеденный перерыв. Гридин на всякий случай потолкался во все двери, они были заперты. Он прислонился спиной к прохладной стене и стал ждать. Одна нога, на которую он переносил тяжесть тела, была выпрямлена, другая – чуть согнута в колене. Время от времени он менял положение ног, чтобы дать отдохнуть той, которая была выпрямлена. «Вот паразиты! – выругался он мысленно. – Не могли уж,  в самом деле, скамейку поставить. Совсем мозгов нет!»

Через час с гаком пришёл главный инженер, о чём можно было догадаться по его внушительному виду. Это был высокий, сутулый человек с длинными, почти до колен, руками и продолговатым, скучным лицом. Плечи у него выглядели прямыми и такими острыми, что можно было подумать, что он надел пиджак, позабыв вытащить вешалку. Глаза чуть косили и заметно бегали из стороны в сторону, словно их обладатель провожал проходящий мимо железнодорожный состав.

Главный инженер открыл ключом дверь и впустил Гридина в свой кабинет. Это оказалась небольшая комната с низким потолком, до которого можно было дотянуться рукой, и двумя зарешеченными окнами. На стене висел портрет Ленина. Письменный стол, сейф, плетёная корзина для бумаг и несколько жёстких стульев – вот и вся мебель. В отворённую настежь крохотную форточку почти не проникал свежий воздух, поэтому пахло затхлостью. Хозяин кабинета взглянул на Гридина с таким усталым видом, точно хотел сказать: ну, что ещё? что вам всем тут надо?

- Я вас слушаю, - сказал он обиженным тоном. – Ч-чёрт! – прибавил он вполголоса. Его мучила икота, поэтому он поминутно дёргался.

- Мне нужно будет погрузить на лафет привод-натяжку паровым краном, - произнёс Гридин, стараясь говорить убедительно и проникновенно, чтобы не нарваться сразу же на отказ.

- Какую такую натяжку?

- А вот у вас здесь на путях стоит. Кто-то разгрузил рядом брёвна, теперь автокран не подойдёт.

- А-а! Ч-чёрт!.. извиняюсь. Это такой голубой, нескладный? – Гридин кивнул. – Я уж решил, что про него давно забыли. Это куда же такая громадная раскоряка?

- Для канатной дороги, - сказал Гридин. – Будет туристов и лыжников на креслах в гору поднимать.

«Интересно, какой этот инженер дома, - подумал Гридин. – Говорит ли жене «дорогая»? или молчит, как истукан? или даже, может быть, бьёт её смертным боем и мечтает, чтобы она исчезла?».

- Ишь ты! – искренне удивился главный инженер. – Куда денежки-то народные идут! Что же они пешком не могут подняться?

- Могут, конечно, - согласился Гридин. – Только на канатке удобнее. Кроме того, экономика, хорошая прибыль.

- Вон оно что! – оживился главный инженер. – А я уж подумал, бесплатно. И почём же такой подъём?

- Пока не знаю. Ну, так как?

- Что как?  Ч-чёрт! – главный инженер снова громко икнул и сморщил своё длинное жёлтое лицо.

- Насчёт крана.

- А письмо есть?

- Какое письмо?

- Гарантийное. Какое же ещё! – Он посмотрел на Гридина так, что сразу стало понятно, что он на самом деле думает про бестолкового посетителя. - В общем, ясно. Сейчас выйдешь, вторая дверь направо, будет наша бухгалтерия. Скажи, Матлашов велел выписать счёт за пять часов работы парового крана. Оплатишь, и тогда валяй - грузи.

Гридин взялся было за ручку двери, готовясь выйти, но помедлил; потом обернулся и спросил, отчего-то конфузясь:

- Простите… почему же за пять часов?

Матлашов нахмурился, глаза его забегали быстрее, словно состав, который он провожал, прибавил ходу.

- А за сколько? – грубо спросил он.

- Ну, я не знаю,… существуют ведь какие-то нормы, прейскуранты. По-моему, тут и полчаса хватит. С лихвой.

- Ишь ты, какой шустрый! Вот сам и грузи тогда вручную. А где я тебе трос возьму? Ты мне дашь трос?

- Какой трос! Причём здесь трос? – оторопел Гридин.
- Длинномер, какой же ещё! И что ты за человек, не пойму. Свои деньги, что ли, платишь? Или больно сознательный, газет начитался…

- Что значит свои, не свои? – спросил, насупившись, Гридин.

- Знаешь что, не прикидывайся тут! – взорвался вдруг Матлашов, - Не хочешь, не надо. Не х… мне голову морочить. И без тебя работы хватает.

Гридин помолчал, соображая, что бы такое ответить достойное, чтобы поставить на место этого зарвавшегося чинушу.

- Я буду жаловаться, - наконец пообещал он и решил, что произнёс эти слова достаточно внушительно.

- Жалуйся, - охотно согласился Матлашов. – Не ты первый.

Гридин хотел было хлопнуть дверью, но сдержался и на этот раз.

                V

Размягчившийся под жарким солнцем асфальт тротуара был истыкан кое-где женскими каблуками. Гридин шагал по мягкому асфальту и с раздражением ощущал, как взмокшая рубашка противно прилипает к телу. Ему захотелось высунуть язык, как это делают обычно в жару собаки, но умения явно не хватало, а пробовать не позволяли приличия. Навстречу мимо прошла, виляя красивыми бёдрами, молодая женщина. Гридин потянул носом воздух, с ухмылкой поймав себя на мысли, что в этом деле сходство с собакой получалось у него намного лучше. В потянувшемся вслед за женщиной шлейфе тёплого воздуха он уловил смешанный запах духов и пота. Он оглянулся и посмотрел на стройные ноги женщины, едва прикрытые волнующейся короткой юбкой. «С превеликим нашим удовольствием!» - заключил он и продолжил свой путь.

Иногда мимо с рёвом проезжал, громыхая и подскакивая на выбоинах, самосвал, оставляя после себя облако вонючего, сизого дыма. Тогда Гридин задерживал на минуту дыхание и шёл медленнее, чтобы оно за это время рассеялось, или, напротив, ускорял шаг, чтобы скорее миновать облако, если самосвал в это время сворачивал в сторону.

Во дворе базы механизации беспорядочно стояли раскуроченные автокраны, бульдозеры, экскаваторы, погрузчики, грузовики. Было ясно, что многие их них давно не ремонтировались и ждали здесь своего светлого часа. Около ремонтных мастерских прямо на земле лежали кипы плоских листов железа, болванки, ржавая арматура периодического профиля, рисунок которого отдалённо напоминал свёрнутые в трубочку пережаренные вафли. Маленький трактор тащил на жёстком буксире электростанцию «пэску», похожую на вагон. Трактор трещал, как пулемёт, из его тонкой высокой трубы выскакивали кольца белого дыма. Возле ворот непрерывно тарахтела передвижная станция сжатого воздуха, от неё уползали, как змеи, чёрные шланги. В дальнем углу двора, под навесом, сверкали ослепительно-голубые огни электросварки. Повсюду валялись ржавые колёса, покрытые засохшей грязью гусеничные траки, искорёженные крылья и капоты автомашин, скомканные мотки железной проволоки…

Гридин подошёл к чумазому рабочему, одетому в промасленные широкие штаны и рваную, испачканную майку (у него были загорелые, сильные руки, измазанные мазутом, на них вздулись натруженные вены; из-под мышек торчали кустиками чёрные волосы) и спросил, где найти начальника. Из-за лязга железа и рёва моторов было плохо слышно. Рабочий, по виду балкарец, показал рукой направление и улыбнулся, обнажив белые зубы, один из них был золотой и сверкнул.

Начальник носил необычную фамилию Шёлк, Гридин почему-то сразу решил, что такая фамилия не предвещает ему ничего хорошего. Он постучал в дверь с табличкой «Начальник. Без стука не входить» и, не дождавшись ответа, вошёл. В небольшой комнате сидело несколько человек. Все они курили, притом с каким-то даже остервенением, будто задались целью устроить дымовую завесу, чтобы спрятаться от жары. Оштукатуренные, но некрашеные стены были изрыты раковинами от плохо гашёной извести. В простенке между окнами висел портрет Ленина. Никто не обратил внимания на вошедшего, и никто не ответил на его робкое приветствие.

Шёлк сидел за письменным столом, заваленным бумагами и тускло отсвечивающими запасными деталями от различных механизмов. У него было красное утомлённое лицо, большая лысина, как у Ленина; под глазами - набрякшие мешки. Гридин с любопытством разглядывал Шёлка и машинально пытался уловить нить разговора. Насколько ему удавалось понять, речь шла сначала о какой-то ремонтной яме, которую никак не могут закончить, после – о повышении производительности труда. Шёлк «завёлся» и выражал свои сугубо правильные производственные мысли, нуждающиеся, по-видимому, в дополнительных аргументах, с помощью ожесточённой жестикуляции и смачно произносимого отборного мата.

Гридин постоял-постоял и присел на один из свободных стульев. Он почему-то вспомнил вдруг девушку с острыми коленками, которую видел в городском автобусе позавчера утром…

- Что? – внезапно и резко спросил Шёлк.
Только потому, что все остальные смолкли, Гридин догадался, что вопрос обращён к нему. От неожиданности он растерялся и смущённо пробормотал, поднимаясь со стула:

- Мне нужно тут привод-натяжку перевезти…

- Кому это тебе? – прервал его Шёлк. – А мне вот нужно чемодан купить. Видали? Мне! Силён, бродяга!

Гридин смутился ещё больше и неуверенно произнёс:

- Я – технадзор, работаю в туристическом управлении, мы строим…

- Ну, и что? – вновь перебил его Шёлк и, неожиданно ловко поймав муху, раздавил её пальцами, разжимая кулак, ставший для мухи темницей.

«Хорош Шёлк! – в раздражении подумал Гридин. – В быту скромен, морально устойчив, пользуется заслуженным авторитетом, принимает активное участие в общественной жизни». Он начинал злиться.

- Я говорю: мы строим канатную дорогу для лыжников. Привод-натяжка находится здесь, на Новозаводской. Мне поручено перевезти её на Чегет, к месту монтажа…

- Письмо есть? – снова перебил Шёлк. Его манера разговаривать не отличалась разнообразием и тактом.

- Да какое письмо! Мы вам уже деньги перевели. Вот платёжное поручение… - Гридин торопливо достал из папки бумажку.

- Постой-постой, - сморщился Шёлк, что-то припоминая. – Это та бандура, которую тогда Вавилин на трайлере хотел перевезти?

- Ну да! – обрадовался Гридин, дивясь необычайной понятливости начальника базы механизации.

- Нету.

- Чего… нету? – недоуменно спросил Гридин.

- Лафета. – В голосе Шёлка послышалось нетерпение.

- А как же теперь? – растерялся Гридин. – Мы ведь деньги…

- Слушай – всё! Ты же видишь, я занят. – Шёлк показал рукой на собеседников и тут же в ярости поймал ещё одну назойливо жужжавшую муху.

Гридину очень захотелось наговорить дерзостей, кровь прилила к лицу, но он не смог найти подходящих слов, поэтому сдержался и молча вышел. Он почувствовал, что устал. Поясницу ломило, как будто он целый день полол огородные грядки. Поднявшееся раздражение не находило выхода и теснило грудь. В висках стучала пульсирующая молодая кровь. «Сейчас бы искупаться!» - без всякой надежды подумал Гридин.

Выйдя за ворота, он начал понемногу остывать и привычно увязался за идущими впереди двумя девушками. Они покачивали бёдрами и заставляли свои лёгкие трогательные платьица волноваться, словно от ветра. «Стал бы» - это вне всякого сомнения, - решил Гридин. – А что касается всего остального, то надо ещё посмотреть спереди…».

                VI

Зелёная, с бордовыми полосками по краям, мягкая ковровая дорожка приглушала скрип паркета. Гридин шёл по длинному коридору горкома партии и твердил себе, не преставая, что нужно собраться с мыслями для встречи с секретарём по промышленности и транспорту. Он встретился глазами с женщиной, которая стояла, опираясь мягким местом о край бетонного подоконника, вероятно, в ожидании приёма, возле одного из многочисленных кабинетов. «Какие глаза!» - отметил про себя Гридин и обернулся. Женщина смотрела ему вслед. Он рискнул было разобраться, к какой категории её следует отнести, но тотчас себя одёрнул: всё-таки горком партии.

Гридин подошёл к высокой двери, на которой висела нужная ему табличка. Он прошёл в приёмную, где расположились по сторонам ещё две массивные пухлые двери, обитые чёрным дерматином. На них были прикреплены таблички с фамилиями. За письменным столом, на котором стояла пишущая машинка, сидела секретарша. Это была очень худая женщина неприступного вида, строгая и какая-то чересчур «вострая», похожая на хорошо отточенный карандаш. Лицо у неё было холодное, скучное, с ярким пятном накрашенных губ; волосы забраны в тугой узел на затылке.

Гридин вежливо поздоровался и небрежно спросил, всем своим видом показывая, что очень торопится и что для него посещение секретаря горкома партии дело привычное:

- Шевелёв у себя?

Секретарша отрицательно покачала головой.

- А где он?

Она снова молча пожала худыми плечами, упрятанными в свободную белую блузку, сквозь которую просвечивали бретельки чёрного бюстгальтера самого что ни на есть начального размера.

- А когда он будет?

Секретарша высоко подняла тонкие брови, изобразив на своём скучном лице такое выражение, которое должно было без сомнения подразумевать, что молодой человек задаёт глупые вопросы.

Гридин, едва сдерживаясь, спросил:

- Тётя, а вы умеете разговаривать?

Она вскинула голову, как норовистый конь, в изумлении раскрыла свои подведённые тушью глаза и строго произнесла с расстановкой:

- Я должна вам заметить, что вы не умеете себя вести.

- Извините! – буркнул хмуро Гридин и тотчас вышел в коридор, едва не хлопнув дверью.
 
Он подошёл к окну. Далёкие горы были синими, голубыми, сиреневыми, терялись в дымке и казались совсем близкими. В соседнем сквере дети играли в войну. Они «стреляли» - пу-пу-пу-пу - из самодельных деревянных автоматов и, кажется, собирались кого-то повесить, возможно, предателя-старосту. За сквером виднелся район новостроек. Над строящимися корпусами, словно цапли на одной ноге, торчали башенные краны. Гридин вспомнил вчерашний разговор с Семечкиным, который состоялся, когда он возвратился на турбазу после своего неудачного посещения Шёлка.

- Да, Володюшка, - говорил Семечкин. – Ругаться с начальством всё равно, что отливать проть ветра.

- Ну, знаешь, брось! – отвечал Гридин. – Не то время.

- Время не то, - соглашался Семечкин. – Только люди те ж самые. Дальше-то теперича куда? – спрашивал он сочувственно.

- Ещё не знаю.

- Тебе надоть знаешь куда? К тому, кто косо пишет.

- Что значит, косо пишет? – с недоумением спрашивал Гридин.

- А вот так. - Семечкин показывал пальцем с жёлтым, прокуренным ногтем на чистом листе бумаги, в верхнем левом углу, воображаемую надпись наискосок. – Косо, понял? – При этом он хитро посмеивался, выражая попавшему в трудное положение товарищу своё сочувствие и расположение.

Вспомнив этот разговор, Гридин непроизвольно усмехнулся. Он прошёлся по коридору, сделав вид, что чем-то глубоко озабочен. Не удержался и, проходя мимо, взглянул на женщину с красивыми глазами. Она всё ещё стояла возле окна и в ответ едва заметно улыбнулась. «Интересно, что у неё там, за этими глазами, - подумал Гридин. – Всегда интересно, что у человека за глазами». Несколько раз он прошёлся туда и обратно, и каждый раз женщина смотрела на него в упор. Ему казалось, что смотрит она как-то загадочно, словно собирается что-то ему сказать. Наконец Гридин решился к ней подойти, сердце его колотилось, он чувствовал, что краснеет.

- Простите, но… вы так смотрите, как будто хотите меня о чём-то спросить и не решаетесь. - Он ждал с замиранием сердца, что она скажет сейчас нечто многообещающее, чувственное, - такое, от чего захватит дух.

- Нет, ничего, - ответила женщина и засмеялась красивым ртом, показав ряд ровных, влажных зубов. Глаза её тоже смеялись как-то странно, как будто она знала нечто такое, чего не знал никто, кроме неё.

- Хм. Жаль, - тихо пролепетал Гридин и покраснел ещё больше.

Женщина фыркнула, ему ничего не оставалось, как удалиться с дурацким видом. «Идиот! – выругал он сам себя. – Круглый, набитый дурак! И кретин! Идиот и кретин –  вот самые подходящие слова…».

Гридин болтался в коридоре ещё часа два. За это время женщина с красивыми глазами давно ушла. Перед уходом она оглянулась на странного парня. Он посмотрел на её стройные, сильные ноги, было отчётливо видно, как при каждом шаге заманчиво сокращаются и расслабляются икроножные мышцы, будто они жили своей, отдельной от остального тела, соблазнительной жизнью.

Наконец в конце коридора появился Шевелёв. Он шёл стремительно по ковровой дорожке, русые волосы, свисавшие прядками по сторонам большого, чистого лба, подрагивали. Подходя к приёмной своего кабинета, он пристально взглянул на Гридина и ничего не сказал. У него были умные, всё понимающие тёмно-карие глаза с едва выделяющимися зрачками и крутой, так называемый волевой, подбородок. Гридин торопливо проследовал за Шевелёвым, решившись на отчаянный шаг.

Секретарша, похожая на остро отточенный карандаш, дёрнулась навстречу Гридину, намереваясь преградить ему путь, но тот так решительно и напористо проник вслед за Шевелёвым в кабинет, что она ничего не успела ни сделать, ни сказать.

Шевелёв, не обращая внимания на непрошенного посетителя, быстро прошёл к полированному столику, на котором стояло много лоснящихся телефонов. Один из них был белый, как в американском кино про красивую жизнь «владельцев заводов, газет, пароходов» и их великолепных женщин. Шевелёв говорил долго в трубку, то повышая голос почти до крика, то успокаиваясь и ненадолго замолкая; иногда матерился неумело и как бы стараясь поскорее покончить с этой неприятной обязанностью.

Кабинет секретаря горкома партии по промышленности и транспорту не шёл ни в какое сравнение с убогими кабинетами Матлашова и Шёлка, в которых до этого успел побывать Гридин. Во-первых, он поражал воображение своими размерами. Высота помещения была такова, что при желании можно было бы сделать два вполне сносных этажа. Во-вторых, убранство его отличалось изысканностью и вкусом. На стене, расписанный маляром-альфрейщиком под ценные породы дерева, висел не только портрет Ленина, но ещё и Хрущёва. Громоздкий письменный стол был тщательно отполирован и, видимо, делался по специальному заказу на подведомственной Совнархозу местной мебельной фабрике, ибо в отдельных сочленениях уже начинал рассыхаться. Большой, во весь пол, мягкий ковёр придавал кабинету строгую торжественность и уют.

На отдельно стоящем при входе столике Гридин успел заметить хрустальный поднос, на который были заботливо поставлены сифон с блестящим рычажком и два стакана вверх донышками. По краю столешницы была прикреплена кнопками полоска бумаги с надписью: «Для посетителей». Гридин набрался храбрости, подошёл к этому столику, налил в стакан плюющейся газированной воды и жадно выпил. Услышав журчание воды, Шевелёв повернул голову и, не переставая говорить в трубку, посмотрел на странного молодого человека. Гридин оробел и стал мысленно повторять заготовленные заранее слова, которые должны были кратко и толково донести до сознания секретаря горкома суть дела.

Наконец, закончив привычный разнос, Шевелёв положил трубку на место, обошёл вокруг письменного стола и уселся в кресло.

- Вы ко мне? – спросил он, хотя этого можно было бы и не говорить.

- Да, - виновато ответил Гридин.
- Я вас слушаю, - устало сказал Шевелёв и посмотрел на неожиданного посетителя умными, утомлёнными глазами.

Гридин говорил долго, поминутно запинаясь, и в помощь себе бойко жестикулировал руками, как будто в одночасье превратился в торговку свежей рыбой на одесском Привозе. Шевелёв слушал внимательно, не перебивая и не торопя говорящего, стараясь его понять.

- Неужели такие вопросы вы не можете решить без моего вмешательства? – с искренним удивлением спросил он, когда молодой, но настырный  посетитель иссяк словами. Гридин виновато молчал. – А этот ваш знаменитый Вавилин всё ещё работает?

«Ну, и память!» - удивился про себя Гридин, а вслух сказал:

- Работает.

- Вашему Троицкому хоть кол на голове чеши, всё равно толку не будет. И кто это только придумал, чтобы заказчиками были туристические учреждения! Вам рюкзаки таскать да девок щупать. А не канатные дороги строить. Ну, давай, что у тебя, письмо?
 
Гридин протянул заготовленное по совету Семечкина письмо, подписанное Троицким. Шевелёв бегло прочитал его, достал из заполненного остро отточенными, вертикально торчащими карандашами высокого стакана красный и в левом верхнем углу письма размашисто написал: “Тов. Шёлку! Прошу при возможности зделать». Потом изобразил закорючку, которая, по-видимому, должна была означать подпись.

Гридин внимательно прочитал то, что написал Шевелёв, и почему-то покраснев, сказал:

- Простите, но… надо писать с-делать, а не з-делать.

- Чего-чего?! – Шевелёв нахмурился, забрал письмо,  посмотрел в него, жирно исправил букву и, протянув обратно, жёстко сказал: - Подумаешь - описался! Главное, чтобы было з-делано. Вот так!

                VII

На следующий день, с утра пораньше, чтобы успеть до начала рабочего дня, Гридин поспешил на базу механизации. На женщин он старался не обращать внимания, так как сосредоточился на предстоящем разговоре с Шёлком. Резолюция Шевелёва смущала своей беззубостью. «Прошу… при возможности… да ещё вдобавок с исправленной ошибкой… - размышлял Гридин. – Нет бы, приказать и дело с концом!"

Шёлк равнодушно взглянул на резолюцию секретаря горкома и, небрежно отстранив от себя письмо, произнёс устало:

- Всё равно нету. – Он смачно харкнул и сплюнул на пол. Круглое, красное лицо его сделалось от этого ещё краснее.

- Чего нету? – спросил раздражённо Гридин, чувствуя, как от бессильной обиды начинают дрожать губы, словно у ребёнка перед тем, как ему зареветь в голос.

- Лафета. Я тебе об этом уже говорил прошлый раз.

- Да я сам видел, во дворе штуки три стоят…

- Что ты видел? Ничего ты не видел. Мазов нету. Лафеты есть, мазов нету, понял? Значит - ничего нету. Ку-ку-ру-за! Все на кукурузе. Знаешь, что это сейчас такое!? Аврал! Свистать всех наверх! – вот что это сейчас такое. Понятно? И потом, что в резолюции написано? – «при возможности». А возможности-то и нет, тю-тю, понял?

Гридин вскипел и стал от волнения выкрикивать бессвязные слова:

- Что вы…понимаешь…голову…понимаете…мне морочишь! Что тут, у вас, понимаешь, частная лавочка, что ли! Небось, партийный, понимаешь… Тоже мне нашёлся, фон барон!

- Ну, ты – сопляк! – обиделся вдруг Шёлк и стал похож на приготовившегося к жестокой драке мальчишку. – Ещё молоко на губах не обсохло, а туда же! Ты партией не балуйся, понял? – вдруг пронзительно взвизгнул он, подавшись вперёд, как будто кто-то сзади довольно крепко его ущипнул.

- Ну, ты – шёлковая твоя рожа! – глухо проговорил Гридин, сбычившись, потемневшие серые глаза его налились жгучей ненавистью, побелевшие пальцы сжались в кулаки. – Побереги свою вонючую глотку! Для партсобрания… Ты что, издеваешься, в самом деле! Я тебя… - И тут прозвучала такая отборная ненормативная лексика, которую можно передать только условными междометиями: - Тра-та-та!.. Тра-та-та-та-та-та-та!.. – И так далее.

Заслушавшись этой изысканной тирадой, из которой начальник базы механизации города Нальчика Шёлк узнал много нового о своей матери, он в изумлении раскрыл рот, а когда извергающийся поток брани прекратился, лицо его просветлело, и он с великим удивлением восхищённо спросил:

- Это кто ж тебя так гавкать научил?

- Курсы кончал, - буркнул Гридин, всё ещё продолжая кипеть.

- Силён бродяга! – ещё раз восхитился Шёлк.

Он чуток повернулся к стене за спиной, она оказалась тонкой фанерной перегородкой, и стукнул в неё несколько раз костяшкой согнутого пальца. Оттуда раздался женским голосом приглушённый отклик:

- Слушаю, Лев Борисыч!
 
- Левенберга ко мне! – бросил Шёлк в стену.

«Ой, как нехорошо получилось! – спохватился Гридин. – Оказывается тут всё слышно, а я ругался, как последний сапожник. Что теперь подумает женщина за перегородкой? Скажет: невоспитанная свинья и грубиян».

Через минуту в кабинете Шёлка появился Левенберг, одетый прямо на голое тело в испачканный синий сатиновый халат. От смущения Гридин не успел, как следует, рассмотреть вошедшего, только отметил, что тот совсем не похож на еврея. Это его немного успокоило. «Может быть, немец, - неуверенно предположил он и тут же сам себя одёрнул: - Ну, причём здесь это!».

- Он, что ли, здесь так лаялся? – спросил Левенберг.

- Он, он. Не я же, - ответил Шёлк.

- Я там, у себя, признаться, не всё разобрал, но в целом прозвучало очень убедительно. Я слушаю тебя внимательно, Лев Борисыч.

- На-ка вот, взгляни на письмо Троицкого с резолюцией Шевелёва. Надо будет этому обормоту, - Шёлк показал рукой на Гридина, - выделить один МАЗ с лафетом.

Левенберг нехотя взял письмо, бегло прочитал, сразу ухватывая его несложную суть, криво усмехнулся, видимо, обратив внимание на исправленную Шевелёвым букву, потом с любопытством посмотрел на Гридина и спросил у Шёлка:

- Новенький, что ль? А Вавилин где же?

- А хрен его знает! Не бери в голову. Надо з-делать. Дело нужное.
- А как же разнарядка? И что теперь скажет секретарь по сельскому хозяйству? Тебе не приходило это в голову?

- Ничего. Прорвёмся. Бортовой ЗИЛ Джемала Тилова готов?

- Готов.

- Ну вот, и пошли его на кукурузу. Задний борт откроют и деревянными лопатами разгрузят. А про МАЗ скажем, что полетело сцепление, отправлен в ремонт. И точка. Понял? – Шёлк, помолчал, раздумывая, что бы ещё такое сказать, вразумительное. Когда надумал, добавил: - Да, вот ещё что: проследи, чтобы, когда погрузят эту чёртову натяжку на лафет, закрепили, как следует, а не абы как. Не то получится, как прошлый раз с бульдозером. Я уж вас знаю. Мосты-то выдержат? Ты проверь.

- Обижаешь, Лев Борисыч. Что ж, мы, по-твоему, вовсе без понятия? Всё будет путём, комар носу не подточит. Будь спокоен, не подведём.

- Ладно-ладно. Давай двигай. Доложишь об исполнении.

- Как скажешь, Лев Борисыч, тебе видней. Наше дело – исполнять. Будет з-делано. – Левенберг картинно отдал ладонью честь и снова усмехнулся. Оборотившись к Гридину, сказал, чуть помедлив: - Освободишься, зайдёшь ко мне. – Забрал письмо и направился к выходу.

Гридин посмотрел ему вслед. Только теперь он заметил, что на нём, кроме халата, были ещё узкие брюки галифе с тесёмками на щиколотках и растоптанные сандалии на босу ногу, как у пионера из лагеря Артек.

- Ну, что, герой, доволен? – спросил Шёлк, когда Левенберг вышел.

- Да, спасибо. – Гридин помялся. – Вы уж извините меня за несдержанность, погорячился я малость, наговорил тут лишнего…

- Да ладно, проехали. Я тебя понимаю.

И они распрощались, пожав друг другу руки. Почти уже дружески.

Когда Гридин возвратился на турбазу, измочаленный и опустошённый, Семечкин, увидев его, подмигнул из-под своей «рыбной» кепки дёрнувшимся веком и заинтересованно спросил:

- Ну, как?

- Вроде договорился, - ответил Гридин устало.

- Вот видишь, я тебе говорил, что нужно идти к тому, кто косо пишет.

- Да уж, - неопределённо заметил Гридин.

Семечкин не уловил в ответе товарища неопределённости и с удовлетворением крякнул, будто селезень, разделавшись с уткой. Закурили, присев на стоявшую во дворе скамью. Помолчали, каждый думая о своём.

- Серёж, а это правда, что у Николай Иваныча с Валей шуры-муры? – спросил осторожно Гридин.

- Не знаю. Поговаривают. Я у них в ногах не стоял, врать не стану.

Снова помолчали, втягивая и выпуская горький дым. Семечкин вдруг вспомнил последнюю новость и, оживившись, сказал:

- Слышь, Вов, Вавилин-то наш чего отчебучил.

- Что такое?

- В вытрезвитель забрали. Сказывают, валялся прям возля Совнархоза.

- Иди ты!

- За что купил, за то продал.

- Да. Ну, я пошёл, - проговорил Гридин, подымаясь тяжко со скамьи.

                VIII

По распоряжению Шёлка, Левенберг прислал для погрузки привода-натяжки двух наиболее опытных такелажников. Они с испугом поглядывали на громоздкую конструкцию, которую им предстояло установить и закрепить на лафете, и одинаково, словно по команде, почёсывали в затылке.
 
Пришёл Матлашов и сообщил, что ему звонил Левенберг. Несмотря на жару, он был в пиджаке, из которого, как и прежде, он забыл, по-видимому, вытащить вешалку. Пиджак болтался на нём, как на огородном чучеле.

По рельсам подъехал, важно пыхтя, паровой кран и развернул стрелу так, чтобы крюк оказался над приводом-натяжкой. Из окошка высунулось закопченное, как у кочегара, лицо машиниста.

- Хорош? – крикнул он.

- Хорош! – ответил один из такелажников, который был постарше.

В это время по грунтовой дороге подъехал, фырча, 15-титонный автокран, который должен был сопровождать груз до самого Терскола и, остановившись возле штабеля круглого леса, выключил двигатель.

- Эй, Степан! – крикнул Матлашов машинисту парового крана, приложив ладонь рупором ко рту. – Бросай длинномер, нахир!

- Нету длинномера, - крикнул в ответ машинист, сверкнув белками глаз, будто настоящий негр.

- А где же он?

- Хрен его знает! Третьего дня Марченко брал.

- Я же говорил, что нет длинномера, - сказал Матлашов, обращаясь к Гридину, хотя ничего этого не говорил. – Надо было подождать чуток, а ты тут панику развёл.

- Возьмите мой паук, - предложил подошедший шофёр автокрана, - я на нём десять тонн грузил; чёрта рогатого выдержит.

«Зря он суётся!» - подумал Гридин, но промолчал.

Второй такелажник, тот, что помоложе, критически осмотрел принесённый шофёром паук. Для надёжности он подергал трос сильно загоревшими, накаченными мускулистыми руками, как бы испытывая его на прочность. Гридин обратил внимание, что на левой руке у такелажника был вытатуирован синий якорь. «Наверное, на флоте служил, не иначе, - подумал он. – По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там…».

- Шестнадцатка, - заявил такелажник уверенно. – Никуда не денется. Цепляй нахир! Пора давно ехать, а мы тут возимся нахир.

- Короток, - лениво возразил другой. – Лопнет.

- Никуда не денется, - повторил первый, правда, на этот раз уже без особенного энтузиазма.

- Ежели без рывков, то ничего. Никуда не денется, - поддержал его водитель автокрана и сплюнул на землю.

- Само собой, - подтвердил его слова своим авторитетным мнением Матлашов. Было заметно, что он торопится.

Подошли двое железнодорожных рабочих в промасленной одежде. Они тоже приняли живое участие в обсуждении академической, животрепещущей проблемы. Оба были уверены, что Стёпка, машинист парового крана, артист своего дела и поднимет «эту хировину», как пёрышко. Особенно горячился шофёр автокрана, доказывая, что паук почти совсем новый.

- Я им десять тонн грузил нахир, - повторил он раз пять.

- Не стоит рисковать, - высказал сомнение Гридин.

- Да чего ты боишься? Никуда не денется, - убеждал его Матлашов. – Сам видишь – ребята опытные.

- Я не боюсь. Чего мне боятся? Только рисковать не стоит, - решил на всякий случай настоять на своём Гридин.

Он с удивлением заметил, что возле привода-натяжки собралось уже человек десять. Все они с ленцой спорили, выдержит или не выдержит паук. Как всегда в таких случаях, мнения разделились. Примерно половина собравшихся была настроена пессимистически, остальные, напротив, были  уверены, что погрузка пройдёт, как по маслу. Спорили долго и однообразно.

Из кабины парового крана далеко высунулся чумазый машинист парового крана и заорал, брызжа слюной, на шее у него вздулись вены:

- Сколько вы там будете резину тянуть, птвою мать! Сейчас уеду нахир и всё! Цепляй нахир! Тра-та-та… - он повторил доступными и похожими словами примерно то же, что накануне Гридин высказал Шёлку.

- Гони лафет к переезду! – махнул тонкой и длинной, как жердь, рукой Матлашов, давая понять водителю МАЗА, как надо поступить.

Такелажники стали проворно цеплять крюки паука за раму привода. Гридин с растущей тревогой наблюдал, как они надевают похожее на толстую баранку кольцо паука на опустившийся могучий крюк парового крана. «Надо решительно протестовать, - вяло подумал Гридин, но сказать не решился. – Уже всё равно поздно. Надо было раньше настоять, как следует».

Такелажники легко и ловко спрыгнули на землю, старший громко крикнул: «Вира!» и показал рукой, что это означает. Тяжёлый крюк парового крана качнулся и стал медленно подниматься по направлению к косо задранной, фермообразной стреле. Все четыре троса паука натянулись, образовав пологую пирамидку. Гридин замер, он явственно ощутил, как из-под мышек вытекли первые струйки пота.

- Не боись! – сказал Матлашов, заметив волнение заказчика. – Он у нас артист. Не первый день работает.

Машинист высунулся из окошка, посмотрел, чтобы убедиться, что всё в порядке, и нырнул обратно. Было видно, как он осторожно потянул на себя длинный рычаг. Привод дрогнул, плавно оторвался от земли и повис, чуть раскачиваясь. Гридин с облегчением выдохнул задержанный воздух.

- Ещё вира! – крикнули такелажники.

Привод медленно пополз кверху. Кран прерывисто, часто пыхтел, как это делает штангист, когда пытается зафиксировать над головой взятый им рекордный вес. Туго натянутые тросы паука казались теперь чересчур тонкими, словно бечёвки. Все молча смотрели, задрав головы, как привод поднимался всё выше. Кое-кто, поняв, что представление окончено, собрался уходить по своим неотложным делам.

- Хорош! – крикнули такелажники. – Дробь нахир!

Заскрежетала лебёдка, и привод, напоследок дрогнув, остановился.

- Ещё бы надо, - сказал Матлашов. – За штабель заденет.

- Нихира! Никуда не денется. Давай трогай! Греби потихоньку!

Кран зашипел, выпустил облако пара и медленно тронулся к переезду. Молодой такелажник с якорем на руке шел впереди крана, лицом к нему, и звал его руками, как ребёнка, который учится ходить. Время от времени он оглядывался вниз и назад, чтобы не зацепиться ногами за шпалы.

- Давай, давай, давай, давай… - приговаривал он.

Остальные участники необыкновенно интересного производственного события, включая двух-трёх просто любопытствующих, двинулись сбоку по направлению к лафету. Над штабелем леса, виновником заварухи, привод проплыл буквально в нескольких сантиметрах.

- Вот, а ты боялся, - проговорил Матлашов, едва ворочая пересохшим языком. Чтобы скрыть волнение, он высморкался на землю, прижав поочерёдно ноздри неестественно загнутым назад большим пальцем правой руки.

Гридин коротко пожал плечами и ничего не ответил. Он всё ещё тревожился и продолжал ощущать, как по бокам и вдоль спины прокладывают себе дорожки струйки липкого пота. «Хоть бы уж скорей довёз! Господи! - взмолился он. – Если всё хорошо закончится, я в тебя поверю…».

- Хорош! – прокричал такелажник, пятившийся перед паровым краном по шпалам, и замахал руками, словно отгонял комаров.

- Давай ещё! – крикнул кто-то из толпы, полагая, что уместно подпустить нехитрую шутку, чтобы снять возникшее напряжение.

- Заткнись нахир! – огрызнулся такелажник. – Дробь! – скомандовал он машинисту. – Майнуй помаленьку!

Привод медленно пополз вниз, целясь на середину грузовой площадки лафета, но было похоже, что с первого раза он туда не попадёт.

- Товарищ Матлашов, - с тревогой в голосе сказал Гридин, - по-моему, он опускается мимо…

- Ничего, никуда не денется. Ребята – профессионалы. Сам небось видишь, чай не слепой.

Такелажники выкрикивали противоречивые команды машинисту, перебивая друг друга и суматошно размахивая руками.

- Стрелой майнуй, стрелой!

- Помаленьку, тихо-тихо-тихо-тихо… Стоп!

- Теперь крюком майна, крюком! Да не дёргай ты нахир…

В это время привод конвульсивно дёрнулся, один из тросов, не выдержав рывка, лопнул и оторвался от крюка, за ним последовал второй, и привод углом рамы грохнулся на край лафета, едва не свалившись на землю. Громоздкую конструкцию привода перекосило и повело в сторону, однако, она пребывала пока ещё в подвешенном положении, так как значительная часть её веса теперь приходилась на лафет, который служил опорой.

- Ты чего дёргаешь, птвою мать! – заорал Матлашов и вслед за этим выпустил в машиниста длинную очередь ругательств: - Тра-та-та-та!

Каждое из выкрикиваемых Матлашовым слов было всем хорошо знакомо, но в связке друг с другом они прозвучали загадочно и сумбурно, однако можно было догадаться, что главный инженер хочет сказать.

- А вы чего, тра-та-та-та-та! Начальников много, а толку тра-та-та-та! – отвечал машинист, высунувшись из кабины крана.

Гридин в полной растерянности смотрел на нелепо вздыбленный, покачивающийся привод и не сразу заметил, как сильно погнулись перила ограждения, а кожух генератора помялся. Когда это всё же до него дошло, ему остро захотелось быть сейчас далеко от этого лафета, привода, парового крана, всех этих непонятных людей, лежать где-нибудь на берегу тихой реки и смотреть в небо, как князь Андрей Болконский на поле Аустерлица.

Кто-то живо притащил новый, ещё в заводском масле, длинномер, его тросы были толщиной с руку, и тут уж никто не усомнился, что такой выдержит чёрта. Его быстро закрепили и накинули на крюк крана.

- Вы что же это, нарочно длинномер зажимали? – глухо проговорил Гридин. – Вы знаете, как это называется?

- Да пошёл ты нахир! – огрызнулся Матлашов. Теперь он решил руководить погрузкой сам. - Вира! Майна! – бойко командовал он.

Чувствуя свою коллективную вину, все работали в охотку и споро. Помогали даже посторонние. Вскоре привод благополучно подняли и вслед за этим торжественно водрузили на лафет. Такелажники стали тотчас через зазоры в лафете крепить его толстой ржавой проволокой с таким расчётом, чтобы можно было сделать нужные скрутки.

- Крепи получше, мать вашу! – приказал Матлашов и пошёл в контору.

- Надо составить акт, - сказал Гридин, догоняя главного инженера.

- Какой ещё нахир акт! Акт-пакт! Ничего ей не сделалось, твоей натяжке. Чего ты пристал? Подумаешь, перилы погнулись! Твои же монтажники на Чегете в момент выправят. Ты же сам паук дал, так? Твой автокран? Ну, и всё. Пламенный привет!

- Сволочь ты! – сказал Гридин и повернул обратно.

Такелажники с помощью коротких ломиков делали на проволочных связях скрутки. Гридин взглянул на свои брюки, рубашку, они были почему-то перепачканы в земле, ржавчине, масле. «Вроде я не прикасался, - попытался сообразить Гридин и тут же про себя выругался: - Чёрт бы их всех побрал!». К нему подошёл один из такелажников и участливо спросил:

- Ну что, парень, сильно побился твой драндулет?

- Чёрт его знает! Сейчас ещё трудно сказать.

- Ланно, не горюй. Что ни делается, всё к лучшему.

- Да уж. Лучше бы этого не делалось.

- Надо было тебе дать машинисту пятёрку, всё было бы сделано в лучшем виде. Это не факт, а на самом деле.

- Да кто ж его знал, - возразил Гридин. – Пятёрку! А где же я возьму эту пятёрку? Свои, что ли, платить стану?

- Да ты, парень, ещё совсем зеленый, как я погляжу, - сказал такелажник. «Гад ползучий этот Вавилин!» - неожиданно вспомнил Гридин. - Мотри, потихоньку вези. А то у твоей хировины вся тяжесть наверху. Чуть мотнётся и привет, пойдёт скалы по склону считать.

- Ладно, - сказал Гридин и полез, высоко задирая ногу, в кабину автокрана, который должен был сопровождать МАЗ с гружёным лафетом.

                IX

Шоссе ползло, извиваясь однообразной серой лентой, то сваливаясь по уклону земли вниз, то забираясь на взгорок. Далеко впереди нагретый на солнце асфальт казался мокрым, в нём отражались даже идущие навстречу машины. Потом всё исчезало, и дорога оказывалась сухой. А «мокрые» участки шоссе впереди появлялись всё вновь и вновь. «Это, наверное, и есть мираж», - решил Гридин, он чувствовал, как его начинает одолевать сон. От глухо ревущего мотора шёл в кабину горячий воздух, пахнувший бензином. Между маячащими перед лобовым стеклом натянутыми и подрагивающими тросами полиспаста был виден тащившийся впереди МАЗ с прицепленным к нему низким лафетом. МАЗ выпускал клубы чёрно-сизого дыма. Громоздкий привод заметно поваживало из стороны в сторону, и он опять напоминал Гридину чудовищно большой капитанский мостик утлого судёнышка во время лёгкой бортовой качки.

- Этак мы протелепаемся за ним часов восемь, - недовольно проговорил шофёр автокрана и со скрежетом переключил длинный рычаг передачи с чёрным, блестящим набалдашником, обхватив его сильными пальцами.

Гридину не хотелось говорить, и он, с трудом приподнимая отяжелевшие веки, протянул только:

- Да-а…

Проехали мимо поста ГАИ; возле высокой, остеклённой с трёх сторон будки стояла женщина-милиционер с полосатым жезлом в руке. «Красиво, когда обтягивающая диагоналевая юбка и на ногах офицерские хромовые сапожки», - отметил Гридин, взглянув на женщину и тут же клюнув носом.
 
- До Заюкова мы доедем, - затеял разговор водитель автокрана, чтобы самому не задремать. – А вот дальше начнётся кино. Вишь, дура какая здоровая. Как пойдёт вбок, так и лафет за собой утащит. Такелажники, конечно, своё дело знают, но надо бы всё ж-ки покрепче увязать.

- Ага, - сказал Гридин, тщетно стараясь не засыпать. «Чего пристал? – вяло подумал он, сквозь сладкую дрёму. – Никуда не денется…».

Монотонно шумел мотор, сквозь открытые окна кабины встречный сухой ветерок обдувал лицо пышущим зноем. Шоссе тянулось однообразно и бесконечно, оно уже не виляло, а сделалось прямым, как оглобля. Мимо проползали назад одинокие пыльные деревья с бессильно повисшими листьями. Всё это расслабляло и вгоняло в ленивый сон.

В Русском Баксане, перед поворотом в горы, сделали небольшую остановку, чтобы размять ноги и отлить накопившуюся ненужную влагу. Шофёр МАЗА, застегнув ширинку, обошёл вокруг лафета, попробовал рукой проволочные скрутки, одна из них ослабла и дребезжала.

- Вроде ничего, - проговорил он неуверенно. – Доедем. Вы дуйте вперёд и ждите меня возле Гундулена, - сказал он шофёру автокрана. – Чего будете за мной выхлопа глотать? По хорошей дороге я сам дойду.

- Лады, - сказал шофёр автокрана.

- Поехали, - сказал Гридин.

Расселись по кабинам. Шофёр автокрана уселся на своё место и, возобновив прерванный остановкой разговор, принялся выполнять привычные профессиональные телодвижения. Они были доведены до автоматизма.

- Тебя, парень, как звать-то? – Он утопил ногой педаль сцепления, покачал рукой рычаг коробки передач, чтобы убедиться, что он находится в нейтральном положении, и повернул ключ зажигания. Мотор пожужжал, пожужжал и завёлся, пробуждаясь.

- Володя, - ответил Гридин.
 
Шофёр включил первую передачу, поддал газу, мотор взревел, словно был недоволен, что его окончательно разбудили.

- А меня Славка. Вячеслав, значит. Будем знакомы.

Гридин промолчал и подумал: «Почему-то все водители считают своим долгом непременно разговаривать с пассажиром, странная манера». Шофёр отпустил педаль сцепления, тяжёлый автокран дёрнулся и медленно тронулся с места. Мотор, ещё немного поревев, смирился, поняв, наконец, что придётся поработать, и заурчал спокойно и ровно, набирая обороты. Обогнали МАЗ и пошли вперёд всё быстрее и быстрее, ветерок навстречу сделался чуть прохладней.

Вдали показались горы, они выглядели замысловатыми, точно вырезанными из картона кулисами, меняющими свой цвет от густо-синего к бледно-голубому; самые дальние совсем растворялись в дымке. Слева, то приближаясь к дороге, то удаляясь от неё, стремительно катил свои бурные воды Баксан. Вода в реке была жёлтая, мутная и клокотала, как в кипящем котле. Даже сквозь шум мотора временами было слышно, как она ворочает и сталкивает друг с другом обкатанные камни.

- Женат? – спросил Славка.

- Нет ещё.

- И правильно делаешь. Успеешь ещё, куда торопиться. А я два месяца как расписался. Не поверишь, на балкарке женился. Фатима зовут, только я её Фаней кличу.

- Ну, и как? – спросил Гридин, подпрыгивая от тряски на сидении.

- Ничего, нормально. – Славка счастливо и глупо улыбнулся.

- А зря ты встрял со свом пауком, - заметил Гридин.

- Да кто ж его знал! Я им десять тонн грузил сколько раз. Теперь вот новый придётся доставать. Ещё и премии лишат вдобавок. Я хотел как лучше, а получилось, прямо сказать, хирово.

Миновали поворот на Гундулен. Асфальт кончился, начиналась грунтовая дорога, набитая щебнем и галькой. Остановились и стали ждать. Славка вылез из кабины, спрыгнул на землю и прилёг рядом с дорогой, на пыльной, выгоревшей жёлтой траве. Гридин присел рядом, согнув ноги в коленях и обхватив их руками. Он привычно закурил. От частого курения во рту было гадко, сухо и курить не хотелось. Сделав две-три затяжки, он сморщился и выбросил сигарету, придавив её предварительно об землю.

- Скорей бы уж домой, - мечтательно проговорил Славка.

Минут через пятнадцать подошёл МАЗ с лафетом. Оба шофёра о чём-то посовещались, игнорируя хозяина груза. Гридин с интересом смотрел на них. Они были чем-то неуловимо похожи друг на друга и различались, пожалуй, лишь цветом коротко стриженых волос: один был черняв, другой белобрыс. Промчался, подпрыгивая и громыхая на неровностях дороги, пустой самосвал и поднял облако густой, удушливой пыли. Гридин закашлялся и протёр пальцами засорившиеся глаза.

- Мы пойдём впереди, - сказал подошедший белобрысый шофёр автокрана Славка с таким выражением, точно сообщил нечто крайне важное.

- Ладно, - сказал Гридин, чтобы что-нибудь ответить.

Снова поехали, теперь уже совсем медленно, в основном на второй, а то и вовсе на первой передаче. По плохой дороге кабину сильно раскачивало и потряхивало на ухабах. Время от времени Гридин оборачивался и глядел в заднее окошко. За ними едва плёлся МАЗ, выпуская в сторону чёрно-сизый дым. Торчавший над кабиной МАЗА шкив словно плыл по волнам.

- Идёт? – спрашивал Славка.

- Идёт.

- Ничего, потихоньку доедем.

Крутые склоны ущелья, поросшие мелким сиротливым кустарником, сдвинулись, образовав теснину. То там, то там виднелись серые конуса каменных осыпей. Дорога поползла вдоль обрыва, река бурлила далеко внизу.

- Теперь одно место осталось, - предупредил Славка, переключая со скрежетом скорость. – Около совхоза. Если там пройдём, считай – на месте. Дальше ничего такого не предвидится.

Перед совхозом дорога круто полезла вверх, здесь она была вырублена в скале. После крутого поворота шоссе чуть выровнялось, Славка выжал педаль сцепления, выключил скорость и затормозил, автокран остановился. Слева был обрыв, и зияла пропасть, справа висела почти отвесная стена, загораживая солнце, поэтому сделалось темно и прохладно. Внизу блестела местами бурливая река.
- Здесь будет наш НП, - сказал Славка. Он выключил мотор, поставил рычаг на первую скорость и поднял рывком затрещавший ручник.

Выбрались из кабины на белую от пыли дорогу. Подполз МАЗ и тоже остановился неподалёку, зашипев грозно тормозами. Чернявый шофёр МАЗА спрыгнул на землю, заглянул в пропасть, внимательно осмотрел дорогу, подумал и сказал, что дальше не поедет.

- Я не псих нахир и не сумасшедший, - заявил он.

- Да чего ты, спятился? – удивился Славка. Пройдёт, никуда не денется. Всё одно назад не сдашь. Я тебе говорю.

Гридин посмотрел на обоих с таким выражением лица, точно собирался вот-вот зареветь в голос от бессилья и обиды.

- Тра-та-та-та-та-та… - длинно выругался шофёр МАЗА.

- Тра-та-та-та-та-та… - почти слово в слово, правда, с небольшими вариациями, ответил ему Славка.

Шофёр МАЗА ожесточённо сплюнул и полез в кабину, лицо у него было злое и утомлённое. Машина взревела, выпустив чёрный дым, привод снова поплыл, неуклюже переваливаясь, как утка, сбоку на бок. Гридин с облегчением вздохнул и стал с напряжённым интересом наблюдать за происходящим, будто это был захватывающий приключенческий фильм.

Прижимаясь инстинктивно к скалистой стене, чтобы быть подальше от опасной пропасти, МАЗ задним колесом наехал на высовывающийся из земли большой камень и, отягощённый лафетом с приводом, долго никак не мог преодолеть это неожиданное, казалось бы, пустяковое препятствие. Шофёр МАЗА попробовал сдать назад, но тут заорал и замахал руками Славка, так как ему показалось, что шкив задевает за выступ скалы. Тяжёлая машина снова двинулась вперёд, пытаясь взять препятствие сходу. Было видно, как шофёр напряжённо вцепился в баранку руля. Славка руками показывал, в какую сторону её надо крутить. Наконец МАЗ перевалил через камень и стал забирать влево, чтобы увести от препятствия лафет, для этого ему пришлось свернуть на самый край дороги, где лежали вдоль неё бетонные блоки ограждения, покрашенные испачкавшейся извёсткой. МАЗ задел передним колесом за один из блоков, скребанул по нему и резко отвернул в сторону. Лафет вильнул вслед за ним, увлекаемый жёсткой сцепкой. Привод навис над пропастью, проволочные скрутки судорожно натянулись. Шофёр неосторожно прибавил газ, машина оглушительно взревела и рванулась вперёд, лафет накренился.  Привод сильно повело влево, натянувшиеся связи лопнули, будто скрипичные струны, не выдержавшие страстной игры Паганини. Гридин замер, не найдя в себе сил хотя бы что-нибудь крикнуть.

Некоторое время сползший на край лафета привод медлил, как будто раздумывал, упасть - не упасть. И даже попытался было увлечь за собой лафет – пропадать, так вместе, - но тот не поддался, упёрся колёсами в надолбы и этим на некоторое время сохранил свою горемычную, тяжкую жизнь. Наконец, видимо, убедившись, что деваться некуда, привод принял решение падать одному и с грохотом рухнул в пропасть, обрывая последние связи, пока ещё удерживавшие его на платформе лафета.

 Казалось, что он падает плавно, как в замедленной съёмке, кувыркаясь и подскакивая, словно игрушечный. При ударах о камни вылетал сноп искр. Здоровенный шкив отлетел в сторону с такой лёгкостью, будто весил не две с половиной тонны, а всего несколько килограмм. Рама мгновенно смялась и искорёжилась. Привод последний раз перевернулся и шлёпнулся в реку, вздымая взрыв брызг. Вокруг торчащих обломков и уродливо погнутых швеллеров сразу же вспенились кипящие белые буруны. Картина напоминала кораблекрушение из иллюстраций к детским книжкам про мореплавателей.

Гридин, Славка и шофёр МАЗА стояли на краю обрыва и отрешённо, молча смотрели вниз. Потом шофёр МАЗА сказал хриплым чужим голосом:

- Так и знал, птвою мать!

Гридин взглянул в голубое бездонное небо, как будто ждал оттуда помощи; там, распластав крылья, парил орёл-стервятник, решив, очевидно, что здесь можно будет чем-нибудь поживиться. Встречный самосвал подавал долгие, нудные, нетерпеливые сигналы, требуя освободить дорогу.

                Эпилог

      *  Пренебрегая билетной кассой и живой очередью, Гридин виртуозно скатился по крутому плечу прямо к посадочной площадке возле приводного шкива и плюхнулся задом в подъехавшее кресло. Оно мягко подхватило его и легко подняло кверху. На выходной шестироликовой батарее, подхваченной канатом, сильно качнуло. Свисавшая вниз футерованная мягкой пластмассой цепочка, которой Гридин не стал пристёгиваться, вздрогнула и снова свободно повисла. Некоторое время был слышен шум привода, потом всё стихло. Гридин болтал ногами, на которых красовались новенькие слаломные лыжи «кестли». Под ногами проплывали то мягкие, то крутые склоны лыжных трасс, проложенных среди соснового леса. Смотреть на снег можно было только через тёмные очки. Кое-где он уже протаял, обнажив тёмные заросли вечнозелёного рододендрона. Набухшие остроконечные бутоны готовились вот-вот лопнуть и начать распускаться бело-розовыми цветами. Навстречу, на поднявшейся ветви каната, спускалась вереница разноцветных кресел. На двух из них, друг за другом, ехали подвыпившие туристы. Они орали: «Пусть всегда будет мама…». Потом проехала девушка в шапочке и ярком свитере, скрестив ноги. Она была пристёгнута цепочкой. Гридин решил, что «стал бы с удовольствием», и, обернувшись, крикнул ей вдогонку:

        - Надо на лыжах спускаться! – И засмеялся неизвестно чему.

           - Я не умею! – крикнула в ответ девушка и тоже засмеялась.

Гридин снял слаломные очки, прикрыл веки и подставил лицо солнцу. Он постарался расслабиться, ни о чём не думать и всё забыть. Но мысли сами лезли в голову без спроса. Он вспомнил, как орал на него Троицкий и грозился уволить к чёртовой матери; как пытались судиться с Матлашовым и Шёлком, и как из этого ничего не вышло; как пришлось заказывать на заводе Котлякова новый привод и долго ждать. «Неужели вертится подлая!» - подумал Гридин и сказал вслух, сам того не заметив:

- И всё-таки она вертится…


*  Выдержка из заметки собственного корреспондента газеты “Правда» по Ставропольскому краю Ивана Водовозова:

       « На горе Чегет в Приэльбрусье вступила в строй канатно-кресельная дорога. Хороший подарок лыжникам и туристам ко дню Первомая преподнесли строители. Им пришлось преодолеть немалые трудности, вызванные суровыми условиями высокогорья. Однако, встав на трудовую вахту, молодёжные комсомольские бригады досрочно завершили монтаж первой в республике канатной дороги. Комсомольцы любовно называют её «наша канатка». И вот она вертится! Бегут, бегут разноцветные кресла: голубые, красные, жёлтые, зелёные. Вокруг ослепительный снег, сияющее солнце, величавая красота горных кряжей.

Первыми поднялись по ещё пахнущей свежей краской «канатке» передовики производства. Государственная комиссия приняла работу на «отлично». Теперь лыжники смогут за пятнадцать минут подняться на вершину, откуда, словно чёрные молнии, понесутся они по белому пушистому снегу вниз».
 
                _____