Курсовая Маршрут товарища Сталина

    Маршрут товарища Сталина.
       33-й банкет.
  Предыстория.
  21 ноября 2008 года в Крымском украинском театре состоялась премьера народной трагедии «Маршрут товарища Сталина»,  поставленной Борисом Мартыновым по пьесе Гарольда Бодыкина.
  Публика продиралась на спектакль сквозь кордоны милиции и толпу демонстрантов, протестующих против показа.
  Депутат Свистунов, настроенный «Запретить(!)» – так на спектакль и не попал, а приобрести билет за 9 гривен – не додумался.
  Председатель комиссии по делам молодёжи Родивилов  и непосмотревшие спектакль депутаты - провели пресс-конференцию, на которой объявили, что столкнулись с безнравственностью и полным игнорированием моральных принципов. Как столкнулись? Телепатически что ли?
  «Крымская правда» ответила театру передовицей «С кем вы, мастера халтуры?» под авторством Людмилы Обуховской, обвинившей театр в угодничестве властям.
  «1-я крымская»  разродилась, но не столь жестокой, а скорее «никакой» критикой Сергея Пальчиковского «Отправили по маршруту».
  Крымское радио посвятило спектаклю передачу "Ковчег". Анатолий Полонский взял интервью у его создателей и опроверг мнение о возможности какой-либо заказной постановки.
  Режиссёр, обвинённый в халтуре, получил «Видзнаку» от президента Украины и инсульт.
  А одна из учительниц, после этого спектакля наотрез отказалась ходить в Украинский театр.
  Правда о людях – оказалась невыносимой для них. Они не были готовы к правде. Они жили в своих иллюзиях и предпочли оставаться в них.
  Когда-то Теодор Адорно  написал: “Искусство после Освенцима невозможно”. В спектакле про человеческое горе – не должно быть ничего эстетичного, чтобы, ни дай Бог, кому-то это не понравилось и кому-нибудь ещё раз не захотелось вдохновиться человеческим горем...
Почему тема, поднятая в спектакле является актуальной и на сегодняшний день?
  Как раз после премьеры, 26 ноября 2008 в храме Святой княгини Ольги в Стрельне была выставлена икона, на которой  изображены Блаженная Матрона Московская и Иосиф Сталин. Икону выставил настоятель храма игумен Евстафий (Жаков). Изображение  гонителя русской православной церкви расположено так, что, прилагаясь к иконе – непременно приложишься к сапогу Сталина.
  Одновременно с "явлением иконы" почитатели "Отца народов" обратились к патриарху с предложением канонизировать Сталина.
  Что же нужно было сделать с людьми, чем довести до высшей степени возмущения, чтобы они снова захотели Сталина?!! И чем людям придётся расплачиваться за этот новый строгий порядок, вернись он вновь в страну?
  Этот спектакль задуман для того, чтобы  люди смогли задуматься о том, что может быть? И это – не мало!
  Перед смертью в «Репортаже с петлёй на шее» Юлиус Фучик писал о смысле жизни и о мере ответственности каждого человека за судьбы мира.
  Со словами чешского патриота перекликаются слова  Уинстона Черчилля: «Чем глубже мы заглядываем в прошлое, тем лучше видим будущее».
  Кому-то проще: плыть по течению и ничего не знать. Кому-то интереснее: каждый день в недоумении удивляться: а почему так случилось? Не понимая, что все события - вполне закономерны, предопределены его же собственными поступками. Так и должно было быть!
  Замесив тесто, не получишь из него яблок…
  Для других же, кто не хочет удивляться и замирать в недоумении, важнее всё знать и помнить, чтобы уметь предвидеть!!!
  А кто ещё имеет право напоминать людям и предостерегать их, как не литература и не театр?
   
  Я попробовала рецензировать не эстетические достоинства и художественные формы, а подтекст.
  Так как получаются голодоморы? Как может получиться следующий голодомор на Украине?
  Режиссёр попытался  заглянуть в то далёкое время. Проследить по разным источникам информации, что же писалось тогда? Что преподносилось народу?
  Попробовать понять… Это тоже подвиг, как выяснилось…
  Когда-то Сергей Клино написал такие строчки:
Не лиха беда начало,
Если сызнова начнём.
Воз и ныне там?
Печально…
Не осилим, так качнём…
  Хотя бы качнуть то, до чего нельзя было дотронуться не то что театрам, а даже дома: подслушают и донесут…
  Я вспоминаю рассказ Валентина Судака, актёра Черниговского театра, о том, как сидя по вечерам на гарбузах (тыквах) дети слушали рассказы стариков о том, как в деревнях ели детей… Такой советский хеллоуин был в его детстве… Но, никогда и ничего не говорилось о виновниках или причинах. Просто голод…
  Гарольд Бодыкин помнит, как плакала его бабушка, рассказывая, что потеряла в то время свою семилетнюю дочь Мотрю. Вспоминает, как сам он опухал от голода в 46-м. Ему есть, что рассказать людям, без всякого на то указа...
  А злобные критики… Ну, что можно сказать про них? Тот, кто не испытал голода и несправедливости  – всегда будет равнодушен к чужому горю.
  О событиях 32-33 года режиссёр задумывался давно, ещё с 1980 года. Хотел поставить пьесу Миколы Кулиша «97». И мог бы поставить её год назад, но для неё необходимо 11 главных исполнителей, и 20-30 мужиков. В театре нет столько актёров…

    Мы знаем, что все литературные сюжеты были придуманы ещё в Древней Греции, а все формы воплощения - задолго до нашего рождения… Всё, что мы можем увидеть сейчас на сцене, - уже было… Изобретать же новые формы – чревато непониманием. Когда-то Бизе умер оттого, что публика заклеймила его «Кармен»…
  К восприятию нового, а вернее забытого старого искусства - публику нужно готовить. Долго и усиленно. А чтобы не стать неожиданными, все формы искусств должны напоминать о себе непрестанно.
  Мартынов готовил свою публику, постепенно разнообразя жанры постановок. Постоянные зрители знали, что новое всегда будет неожиданно другим, непривычным, но, имеющим право на существование. Это просто следующая ступенька и в развитии их театра, и в их воспитании.
  Как известно, спектакли бывают разные: есть исторические, есть комедии положений, есть любовные истории. А существуют и хроники. Просто чреда событий какого-либо времени. Причины и последствия.
  Спектакль ставится не для того, чтобы режиссёр сделал вывод и навязал его зрителям, а для того, чтобы, каждый посмотревший, смог сделать свой вывод.
  Здесь ничего не навязывается. Идёт констатация фактов, рассказывается: что было на самом деле в то время в разных местах страны, чтобы научить людей думать и понимать. 
  Цель режиссёра: научить людей, привыкших к пояснениям и повторам в мыльных операх, – научиться думать самостоятельно! Понимать! Видеть! Предчувствовать последствия политических событий! И сопротивляться несправедливости! Вот это самое главное: сопротивляться!!!
  В театрольном искусстве для каждой истории – предусмотрен свой способ передачи информации, свой путь пробирания к пониманию.
  Постановка осуществлена в стиле театра Брехта. В спектакле использован театральный приём отчуждения. Здесь нет личного отношения к случившемуся. Нет обличительных слов, как на Нюрнбергском процессе. Всё предельно естественно во всей своей отвратительности. Режиссёр сделал прививку против диктаторства. Ввёл бациллу и ждёт реакцию организма. Ждёт сопротивления.
    В этой постановке было предусмотрено всё: не сделано неправильных ангажировок, установлены абсолютно верные акценты, оптимально подобраны актёры. Осталось только смотреть и видеть!
                “Искусство после Освенцима невозможно”.
                Теодор Адорно.
Действующие лица и исполнители:
Статистик – Александр Савченко;
Маруся – Ольга Котляренко;
Кныш председатель сельсовета – Ижболдин;
Гробаренко завклубом – Юрий Грищенко;
Мальчик – Даня Никулин;
Фигура в кожаном пальто – Кареев;
Янко водитель труповозки – Валерий Лукьянов;
Сталин – Валерий Тюленев;
Петровский – Николай Бондаревский;
Будённый – Владимир Таранов;
Секретарь Петровского – Елена Дмитриева;
Мать в чёрном – Нелли Жук;
Секретарь Сталина – Гомонов.

Художник - Генриетта Петкевич.


  1933 год. Действие происходит одновременно в Москве и на Украине.
  Слева на сцене банкетный зал Кремля со столом, заставленным закусками и вином, фруктами и виноградом, арбузами и дынями, мандаринами и гранатами… Стол сервирован на 13 персон, но еды на нём столько, что, кажется, что собрались за ним праздновать не иначе как сто любителей хорошенько поесть.
  На стульях – 12 манекенов – это члены ЦК ВКП(б).
  Справа - бедная хата с пустым столом; две лавки; печь, расписанная цветами и птицами.   
  Там, где когда-то висели иконы, - портрет Сталина.
  Ещё правее, на авансцене кабинет Петровского. Стол с печатной машинкой,  тарелка радио и зеркало на стене.
  На заднике нарисован пионерский хор.
  Посредине, высоко над сценой звезда, на которой прикреплены многочисленные рупоры радио, направленные во все стороны необъятной России.
  Языковым своеобразием спектакля был акцент Стална и его матери. На правой половине сцены говорили по-русски, на левой - по-украински.
  Костюмы соответствовали эпохе.

  Спектакль начинается словами Александра Галича, прочитанными за сценой Борисом Мартыновым:
Не надо, люди, бояться.
Не бойтесь мора и глада.
А бойтесь того, кто скажет:
«Я знаю, как надо!»

  Действие начинается с метафоры: комсомольцы выжигают папиросами глаза своему бывшему богу. У них теперь - новый, более могущественный! Бог дал им пожить в волю! Он наделил их правом судить, сделал маленькими божками на своей территории. Он явно лучше предыдущего…
  И вот в сопровождении Будённого появляется тот, кто знает: как надо. Мы видим весёлого вождя, спешащего на свой 33 банкет.
  Звучит «Кантата про Сталина». Она проходит через весь спектакль рефреном: «От края до края о Сталине мудром прекрасную песню слагает народ». Девочка читает стихи, заканчивающиеся словами: «Спасибо, за то, что вы живёте на земле!», - и идёт к Сталину. Её никто не остановил и тот, кто должен был это сделать, слышит последний звук в своей жизни – звук выстрела…
  Сталин подходит к столу, наливает два бокала вина и говорит: «Помню, когда мы ограбили банк в Тифлисе и деньги передали на нужды партии большевиков, мы целую неделю в горах пьянствовали. Вот с тех пор я и полюбил этот божественный напиток».
Сразу же, с первых слов вождь сам характеризует себя, раскрывает свою истинную суть.
   Но, неожиданный звонок перебивает их мирную беседу и вот уже Сталин вынужден решать государственные вопросы. И решает он их тоже: по-своему: «Статистика – буржуазная наука и она нас не интересует. А «Хлебофуражный баланс» надо оставить под грифом «секретно», чтобы не дать нашим врагам в руки козырь».
  Он хочет лично поговорить со статистиком.
  Строить честно – очень медленно. Можно и не дождаться окончания. Так – не интересно. Очень уж хочется форсировать события.

  Но, для реализации даже самой простейшей идеи нужны средства.
  В 1917-ом году уже были национализированы ценности царской семьи и Эрмитажа, в 1922-ом  конфискованы церковные - но на них не купишь станков для всей страны. Хлеб – был единственным и последним её богатством.
  Продавали хлеб.
  «Банкет 33» – о патологическом гостеприимстве…
  Свои и чужие. Когда своими становятся не соотечественники, а соклассники. А кто был соклассником Сталина, грабившего банки? Те, кто способны грабить! И, выбрав в вожди того, кто способен грабить, - люди выбрали свою судьбу…
  Судьбу пассивных грабителей и безжалостно обворовываемых.
  Молчащих, пока отец народов добывает им хлеб любым путём; молчащих, пока отец отнимает у них хлеб.
  Страна строилась, но, на каждую тысячу сельских жителей уже умерло от голода 300 человек. Сталин зол. Заставь дурака Богу молиться, - он и лоб расшибёт! Сам великий и ужасный Сталин ужаснулся тому, что сделали с людьми, со своими земляками свои же братья-односельчане… Ведь все они были одной крови, за тысячи лет все они, живущие в маленьких деревнях, сотни раз породнились между собой…
  Эти 380 тысяч умерших за один месяц портят картину социалистического строительства. А вдруг кто-то за границей узнает? Что скажут люди?
  Страх - заставляет искать оправдание! Нужно разобраться: кто эти умершие? Каков их социальный состав? Стоит ли о них сожалеть? Ведь труп врага не воняет, он – пахнет. И, может быть, не стоит переживать, а надо радоваться, что враги уничтожаются сами по себе? С божьей помощью…
  В это время Петровский, выполнив задание вождя: добыть хлеб любым путём, получил - следующее, и диктует о достижениях страны в украинизации учреждений, газет и школ. Насилие начинается сразу во всём: и в материальном, и в духовном.
  Текст пьесы изобилует цитатами. На них строится сюжет. Показан процесс извращения, сглаживания фактов, приспособления их под политику. Мы видим, как фраза из ужасающего отчёта преображается для прессы в эстетичную. И люди едят уже не гниль, выкопанную из промёрзшей земли, а огородные овощи…
  И вот в кабинет Петровского входит долгожданный статистик. Скромный, неловкий, но не способный лгать.
  Слова Петровского, диктуемые секретарю, перемежаются фактами, оглашаемыми статистиком.
«У детей счастливое детство». «Люди питаются корой деревьев и ботвой».
«Детям достанется в наследство всё, что мы строим». «Колхозница Домна Хрипун вместе с дочерью, убила 11-тилетнюю девочку для употребления в пищу».
«Дети – наше будущее. Они воспитываются в трудовой дисциплине». «Дети перестали посещать школы».
  Что мы должны понимать, слыша, что смертность больше всего выпадает на детей до 10 летнего возраста? Значит, это они самые злостные враги государства? А, слыша, что посещаемость в школах упала до 20%, мы должны причислять это к успехам в образовании?
Здесь великолепно справилась со своей ролью машинистки Елена Дмитриева.
  Абсолютная отрешённость от внешнего мира. Она печатает, но не слышит и не видит ничего вокруг. Чисто механический, бездумный труд.  Она тут, рядом, до неё долетают слова статистика о мёртвых детях, но они не касаются её души. Ей приятнее слушать музыку и смотреться в зеркальце, поправляя локоны, а откровенья о бедах в стране – не для неё, они обходят её стороной. Главное, что она абсолютно благонадёжная, ей лично - нечего бояться.
  Удивительно, но одна актриса сумела сыграть равнодушие всей не голодающей части народа СССР! Смогла сыграть тех и этих: Обуховских, Пальчиковских, Свистунов, Родивиловых…
  Ни одной попытки со стороны горожан: рабочих, служащих, интеллигенции  – собрать провизию и  послать в умирающие деревни. Все доверились партии. Умыли руки…
  И вот свет переметнулся на правую часть сцены, где Маруся, выряженная в платье, приготовленное для похорон, ёжится от голода в нетопленой хате, слышит стук в дверь, и мы видим это наше «будущее». Голодный, замерзающий мальчик. Но, впускать бродячих запрещено! За сочувствие к «ходячим» по приказу сельсовета бьют стёкла в домах и скидывают солому с крыш. Пол села уже проучили.
  По приказу - он должен погибнуть под её дверью!
  И всё же человечного в женщине оказалось больше, чем страха за свою хату, и за жизнь, с которой она уже мысленно попрощалась - она впускает ребёнка в дом. Мы узнаём, что отца мальчика расстреляли, имущество конфисковали, семья погибла от голода, а он ищет своих родных. И если не умрёт до весны, то обязательно отблагодарит Марусю – перекопает огород и посеет морковь…
  Правда, угостить его нечем и уложить некуда. На постели – покойник… Так можно на стол! Стол – это когда на нём хлеб – божий престол, а когда нет ни крошки – простая доска… Мальчик пытается возражать: «Нельзя на стол! Бог всё видит!» И тут звучит вопль отчаяния. Кажется, что актриса вложила в него всю себя: «А если видит, то почему допускает, чтобы люди - людей ели?!!»
  И тут уже чужой мальчик пытается спасти её. Даня Никулин хватает её за руку и шёпотом просит не ругать громко власть, потому, что расстреляли в их селе учителя за такой вот длинный язык…
  Звон колокольчика прерывает рассказ, это завклубом Гробаренко впрягся в театральный возок и идёт по селу собирать покойников.
  Таким промыслом приходилось выживать представителям культуры… 
  Маруся просит записать её на завтра. Но, он уже спец в этом деле. Ей ещё рано…
  Маруся – талантливая актриса. Она мечтает сыграть спектакль, для оставшихся в живых, после этого голода. Ольга Котляренко читает отрывок из «Пира во время чумы».
  Они вспоминают, как играли спектакль в клубе; как принесли на премьеру горы еды… Вот только проверяющий из области сказал, что итальянцы вареников не варили, и пришлось им оправдываться, что это наш Тарас Хохляка через Крым в Рим перебрался,  наварил всем вареников и спас их от чумы…
  Когда-то это было просто искусством, теперь стало – реальностью, её жизнью. Сегодня в её доме будет такой пир, но они ещё не знают об этом.
  Все смеются, не замечая, как в дом входит Кныш. Он ищет статистика - мужа Маруси. Это пятидесятый, последний, после поимки которого, будет у Кныша повышение по службе. Речь его хамская. Он относится к людям, как последним скотам. Он презирает и ненавидит всех, кто ниже его званием.
  И тут мы понимаем, как получился тот голод, и откуда брались враги. Гробаренко вспоминает, как после выполнения плана поставок, приехал в село Петровский и обязал сдать хлеба ещё в 20 раз больше. И вместо того, чтобы защитить своих односельчан от неминуемой смерти, Кныш вскочил на трибуну и отрапортовал, что сдаст хлеб! И сдал, ограбив всех до последнего зёрнышка…
  Павлик Морозов, но «заложивший» не собственного отца, а целое село, и выживший, благодаря своему предательству, своему повышенному пайку.
  Он выполнил план по хлебу, и тут же получил следующий – по куркулям. Но, где же взять столько куркулей в бедном селе? Вот и стали куркулями все неугодные Кнышу… 49 самых нелюбимых. Осталось только мужа своей бывшей возлюбленной расстрелять для торжества всемирной революции и своей карьеры…

  Есть притча, которую молва приписывает вождю всех времен и народов: если живьем ощипать курицу, она не убежит, куда ж ей бежать, ощипанной? Она будет жаться к твоим сапогам. Так оно и случилось с обездоленным, растерянным и запуганным народом, и в этом смысле любовь к Сталину была вполне искренней.
Что нужно режиссёру от зрителей? Чтобы они научились понимать.  Для кого старался Кныш, отнимая хлеб у стариков? Для голодающих детей Германии, которые выросли на дармовом хлебе, возмужали и пошли добивать выживших в том страшном голоде…
  Критикам нужно было думать о людях, а не о достоинствах спектакля: что нет в нём ни так обожаемой ими комедии, ни шоу… И должны были радоваться, что не превратился он, в угоду плохим зрителям, в «Поминальную молитву» из Русского театра, где горе еврейского народа показано с таким юмором, что зрители ходят на спектакль по нескольку раз, чтобы от души посмеяться… Вот где кощунство искать нужно… А не там, где его нет!
И ещё эпизод. Сталин спрашивает о статистике смертности на стройках, а отвечающий – не знает. «Как ваше здоровье? Не кашляете?» И снова звучит выстрел, и манекен за столом безвольно наклоняется вперёд.
  12 апостолов. У Христа их тоже было 12. И все они исчезли, отреклись от учителя, когда его повели на казнь. Чтобы никто не предал раньше – новый миссия предпочёл опережать, предавать их первым.
  Выстрелы будут звучать, пока стол не опустеет. А имеет ли право не знать чего-то человек, отвечающий за архиважное дело? И имеет ли он право занимать место, не зная чего-то, а так же, если он не в состоянии выполнить приказ? А мы знаем, что добровольно свои тёплые местечки никто отдавать не хотел. Здесь было: кто кого?
  Кныш хочет выпить за успех своего дела. Он угощает присутствующих водкой с салом и варениками из своего спецпайка. А мальчик теряет сознание от запаха. Так начинается этот пир.
О, люди, люди, серебра и злата
Не хватит оплатить долги,
Как ни суди, а тяжкая расплата
Нам выпала за смертные грехи...
  У того Бога чуму нужно было заслужить. Чума была наказаньем за распутство. Эта чума досталась Марусе за компанию с теми, кто её заслуживал. Гробаренко плачет, вспоминая, как хоронил живого мальчика, а тот кричал: «Я живой! Я живой!» Но, нужно было выполнить план по покойникам. Иначе не получишь похлёбки. Он говорит: «Я знаю: за что мне это. Я крест на церкви сломал».
  Нет, не крест. Возможность быть человеком.

  В это время свет зажёгся и на сцене слева. Сталин просит Будённого спеть свою любимую песню. Будённый запевает про кавалеристов, но Сталин называет его плохим тамадой.  Его любимая - про могилу…
  В доме статистика, захмелев, тоже вспомнили о ней. И звучит над залом удивительная мелодия, объединяющая все концы великой страны. Везде, по всей огромной стране поют о могиле…
  Это за сценой играет на баяне и неимоверно трепетно поёт «Сулико» Вера Кубанцева, а Москва и далёкое украинское село подпевают своими зычными от сытости и хриплыми от измождения голосами.
  И Гробаренко замечает: «Воробьёв ещё не всех съели, а людей уже нет».
  И тут на другом конце сцены появляется мать Сталина в чёрном. Диалоги с ней чем-то напоминают диалоги человека со своей совестью. Ей не понятно, почему сын разрешает называть себя отцом всех народов? Он сам часто спрашивал: кто его отец? Ему очень важно было знать: князь он или не князь? А какой же он отец для всех?
  Не хотелось вождю быть сыном сапожника-пьяницы. Когда-то он ждал такого вот застолья, которым должен был встретить его возвращение родной дом, а пришлось ехать в город за врачом, чтобы привезти его к избитой матери. Сапожник Джугашвили сорвал на ней зло за то, что избили его! Не сшил он сапоги купцу в назначенный срок.
  Урок, преподанный отцу, навсегда запечатлелся в сознании сына, и он сделал из него свой вывод: «Слово нужно - держать, а если не можешь сдержать, то нужно убить того, кому дал слово!»
  Часто говорят: Не ты дал жизнь человеку, не тебе её и забирать! Зачем ему нужно было стать отцом всех народов? Чтобы иметь право забирать жизни! Сначала иметь право забирать всё, чтобы люди смотрели в глаза, виляя местом, откуда у собак растёт хвост, и выпрашивали подачки, а он решал: дать или нет?
  А методы воздействия на непокорных были одни: «Как учил дедушка Автандил: «Если тебя не слушают, - сгибай в бараний рог и на два аршина в землю!»
  «Сосо, лучше чтобы ты был священником», - это всё, что может ответить ему мать.
  А ещё не понятно ей: что такое дружба народов? И сын учит её: «Это когда за такой вот стол садятся все народы: едят, пьют, а потом встают и идут кого-нибудь резать. Кулаков, например!
  «Почему ты говоришь о голоде на Украине, а у тебя такой роскошный стол? Отец должен любить всех детей одинаково».
  «Кем ты стал в этой жизни?»
  «Царём!»
  «Ты же всегда ругал царя! Зачем стал царём?»
  «Получилось так. Я маленький, сухорукий, рыжий, конопатый, не образованный, университетов не кончал… А они взяли и выбрали! Что? Ошиблись?!!»
  Да, когда-то Сталин оказался между двух противоборствующих ветвей власти. Он смог угодить обоим. Стать компромиссом.

  И снова свет переметнулся вправо. В дом Маруси входит фигура в чёрном кожаном пальто. Ему тоже нужен статистик. Как это нет?!! Не с пустыми же руками возвращаться? Хоть что-то поиметь в уплату за долгий путь, хоть чем-то компенсировать наказание за невыполненный приказ…
  И вот сцена изнасилования, так раскритикованная блюстителями морали. Так ли она была аморальна? Сила настоящего искусства в том, что оно способно пробраться к умам и сердцам зрителей, всего лишь намекнув. Театру не нужно устраивать оргий на сцене. Незваный гость толкает Марусю на стол и в ту же секунду гаснет свет. Всего один миг. И свет уже на стороне Кремля.
  А фантазия зрителей рисует уже картину в их воображении: кто-то увидел в ней оргию; кто-то почувствовал наивысшую степень унижения ни в чём не повинной женщины; кто-то понял истинное положение всего советского народа.
  Статистик пришёл к Сталину с водителем, который собирает умерших от голода по Харькову. Сталин великолепный психолог, он разговаривает с обоими и чётко определяет: кто подойдёт в его команду. Из двух ходоков он предпочитает водителя, рассказывающего про себя: «Я после контузии вообще не думаю. Что говорят, то и делаю. Выполню задание и через час уже ничего не помню». С сияющей миной он сообщает, что собирает ежедневно с Лысой горы 30-40 трупов и везёт с ветерком по Товарищу Сталину!»
  Люди испокон веков совершают одни и те же ошибки из-за бездумного отношения к себе, к своей жизни, к власти. Танец Янко перекликается с танцем Эйлифа из «Матушки Кураж» Брехта. Безудержный, хамский, сопровождающийся похабными частушками – он предельно антиэстетичен. Беснующийся, пьяный от власти народ – всегда одинаков в своём животном безумии, как  одинаково ужасна беспредельная власть, позволяющая людям бесноваться от счастья совершаемого ими преступления…
  Как только запел Янко, заплясал, широко раскинув руки, не боясь лететь вперёд, не оглядываясь назад и выполняя любые приказы… Сталин тут же почувствовал, что это его человек, это – идеальный представитель народа, о котором он мечтал. Безотказный, исполнительный и ничего не помнящий, а значит не страдающий муками совести. И он тут же предложил его на должность шофёра Черного ворона.
  У режиссёра давно сформировано художественное мировоззрение и свои критерии прекрасного.  Но, здесь не должно было быть ничего прекрасного, кроме отрывка из «Пира…», прочитанного Марусей, но и он ужасен своим прорицанием.
  Отвратительным был Будённый, вынужденный развлекать вождя, как шут; хам Кныш и возомнивший себя богом НКВДешник. Чтобы никто из зрителей не захотел повторить их судьбу, не захотел пойти на такое повышение по службе,  даже за самый большой и самый сытный  паёк.
  Здесь всё сделано так, чтобы не захотелось пойматься на красивые лозунги о самом гуманном строе, вернуться к временам террора и жестокости, воспетых как эпоха истинного человеколюбия.
   
  Эпизод общения Сталина с народом - воодушевляет вождя. Сталин спокоен и счастлив – народ на его стороне, а вот интеллигенция? Ей – явно в другую сторону…
  И снова на сцене метафора. Статистик стесняется есть с царского стола, Янко - ест и пьёт в своё удовольствие. И обстановка на сцене напряжена до такой степени, что мы чувствуем и понимаем, что это не Домна Хрипун ела ту девочку, а все до единого, всей страной ели ту девочку...
     Так, кто виноват был в том страшном голоде? Вероятно, те, кто могли позволить себе пышное застолье во время чумы.
    Валерий Лукич Тюленев в своём интервью крымскому радио сказал, что в своей работе полагался на интуицию и на режиссёра. Слушал речи Сталина в записи и прислушивался к интонации актёров, снимавшихся в фильмах. Отношение к нему очень осторожное, очень трепетное и боязливое. Он хотел понять Сталина и искал ему оправдания… Хитрость, непримиримость к тем, кто мешал строить новое государство, и самоуверенное спокойствие, подкреплённое поддержкой народа - были главными чертами созданного им образа.  Человека, во всём ищущего и находящего себе оправдания.
  После ухода человека в чёрном, Кныш понимает, что Маруся - уже вдова. И он тут же пытается уговорить её стать его женой. Маруся кричит и сопротивляется, а мальчик не выдерживает и стреляет в Кныша из его же ружья.
  Сама атмосфера спектакля: какая-то магическая предсказуемость. Когда зрителями заранее предугадывается исход. Вот входит статистик к Сталину, и мы чувствуем, что не вернётся.
И только мальчик выбирается из общего строя предсказуемых, покорных и запуганных. Видя беспредел, он протестует против этого произвола своим самосудом.
  И снова мы предвидим последствия. Значит, будет в селе войско Якира с китайскими добровольцами, которые перестреляют всех, как собак…
  И мы чувствуем своим нутром, что при кровавом диктаторе невозможно жить честно. Честно можно только умереть.
  О чём этот спектакль? В первую очередь о целесообразности великой идеи. О том, стоит ли давать людям эти идеи(?) и что люди делают, вооружаясь ими? На протяжении тысячелетий их скудная фантазия не выходит за рамки общеизвестного: крестовые походы, Варфоломеевские ночи, ГУЛАГи и концлагеря…
  Он о том, кого люди допускают к власти. Они не смогли выбрать из всех миллионов граждан СССР, человека, более способного заставить их работать. Именно Казбич, вонзающий кинжал в Беллу – тот устрашающий образ, способный сподвигнуть народ созидать.
  А ещё он о вседозволенности властей.
  Вот придёт человек, и каждый из нас может стать ему врагом. Он скажет: "Кого не люблю – те сегодня и будут куркулями!"
  Пьеса дописывалась и дорабатывалась в процессе постановки. Из неё были убраны мистические эпизоды и вставлены музыкальные и поэтические сцены. Так появился мальчик, читающий стихи Николая Кузнецова об отце, который сделал так, чтобы сын запомнил Сталина на всю свою жизнь.
    Спектакль-напоминание людям, что они – Люди! И то, что, к сожалению, они люди – не всегда… А бывают -  просто звери! Жестокие, бездушные, беспощадные, умные, сильные и коварные, а потому – всесильные!
  Цель автора и театра прервать цепь жестокостей. Показать всю отвратительность безграничной власти, неизбежную кровавую жестокость жаждущих власти и мерзость услужения властям.
    Что страшнее всего? Что идея: что можно отнять у других, когда у тебя чего-то не хватает – жива и по сей день! Властям снова не хватает  денег, и они в очередной раз обращаются к народу с просьбой затянуть потуже пояса!
    И ещё рефреном через весь спектакль проходит мысль, что отнятое, никогда не приносит счастья. Всё вернётся на круги своя… И старуха скорбно замрёт у своего разбитого корыта.
       
     Второй темой в спектакле проходит образ народа. Все персонажи в спектакле стилизованы. Каждый из них олицетворяет целые классы: крестьянство, интеллигенцию истинную и людей, занявших место интеллигенции, рабочих, военного руководства, власти и детей.

    В конце спектакля показана кинохроника того времени. На фоне двух полюсов: накрытого стола у Сталина и опустевшей избы расстрелянного статистика:
  Энтузиазм и ударный, сверхплановый труд тех, кто работал. Кто, превозмогая себя, строил заводы и домны, каналы и турбины, которые отняли у него в одночасье, не возместив ни копейки: ни за сами домны, ни за те деньги, которые были отложены людьми на чёрный или, наоборот, на светлый и счастливый день.
  Затем был показан отдых на море в правительственных санаториях ВЦИКа тех, кто отнимал и заставлял работать.
  И, наконец, кадры из фильма и слова песни «Человек проходит, как хозяин необъятной родины своей!»
  Хорош хозяин…
  Люди очень любознательны, их всегда интересует: что будет, если...?
   Перед нами страна, взявшаяся экспериментировать над людьми для счастья всего человечества.
    Театр показал нам, что будет, если избавиться: от людей, способных генерить идеи; людей, способных руководить и поднимать народ на баррикады; людей, способных творить и изобретать; людей, способных говорить правду; людей, способных работать – кормить не только себя, а всё население страны и соседних стран, и, в конце концов, от профессионалов, талантов и специалистов во всех отраслях человеческих знаний?
   Что будет, если избавиться от всех этих людей?
   Нарушена естественная цепочка воспроизведения населения. Наши родители выбирали не из лучших, а из тех, кто остался в живых. Сталин изменил генофонд республик бывшего СССР. И на самом деле правда - гораздо страшнее спектакля.

  Реакция зрителей была вполне предсказуемой: обязательно находился недовольный, кричащий: "Брехня!"; кто-то плакал, вспоминая своих погибших предков; кто-то демонстративно выходил из зала; кто-то просто молчал и ужасался, но равнодушных - не было.
  Чувства от игры актёров не было ни какого. Ибо казалось, что не было никакой игры. Мы видели не театральных персонажей, а людей, которые всю жизнь растили хлеб, шоферили, руководили, воевали, занимались статистикой и наказывали... Воздействие драматургии на актёров было таким сильным, что они на какое-то время превратились в своих героев. Под неусыпным взглядом вождя - стали теми, кого играли. Кажется, что это не театр показал нам спектакль, а мы заглянули в то время, пожили в нём всего два часа, но ощутили на себе весь его страх и ужас.

  Жаль, что спектакль прошёл всего четыре раза, и вероятно, не будет больше показан. Администрация говорит, что невозможно найти для него зрителя. Да, больше всего на свете люди сопротивляются тому, что способно сделать их умнее...
  Я видела три спектакля, приуроченных к этой скорбной дате. Театр им. Франко показал человека, сломленного, и не столько голодом, сколько своим собственным страхом. Человека изначально не хорошего.
  В оперном судьба мальчика в постановке Жолдака. Три часа с трясущимся от холода и голода существом. Оргазм жалости и сострадания. К одному, конкретному человеку. И полное отсутствие ненависти к причинам страданий. Да, были пьяные и сытые соседи и всё...
  Наши Маруся и  мальчик не тряслись и не семенили при ходьбе, но их не было меньше жалко. Рядом с жалостью было что-то ещё, гораздо большее. Целый мир чувств и мыслей, превращённых театром в афоризмы, мыслей, достойных стать аксиомами.
  Как среди засилья убойных комедий заставить людей посмотреть настоящий спектакль?
Как театру, превращённому в варьете, вернуться к своему истинному предназначению?
Как противостоять тысячам бюрократов, намеревающимся закрыть людям глаза на правду?
  Когда-то Наполеон Бонапарт сказал: "Одна маленькая газетка стоит порой стотысячной армии"... Что могла бы сделать газета, будь она действительно народной, работающей для людей?
  Этот спектакль должен был перевернуть сознание людей, но не достучался до каменных душ тех, кто должны были смотреть разъяснять другим, агитируя посмотреть этот необходимейший спектакль; учащий людей противиться злу… Пресса сделала всё, чтобы люди не узнали правды.
    На вопрос журналиста: «С кем вы, мастера халтуры?», - театр ответил: «Как и подобает истинному театру – с народом! Со своим многострадальным народом». Со слабой женщиной, которую можно унизить сильному, только потому, что он у власти; с людьми, которые вынуждены покоряться грубой, безжалостной силе; с интеллигенцией, к зниниям которой не прислушиваются; с мальчиком, выброшенным на улицу и доведённым до высшей степени ненависти к несправедливости. С мальчиком, вынужденным убить, чтобы защитить ни в чём не повинную женщину. Это тот мальчик, который вырастет и пойдёт защищать свою родину и победит в самой жестокой войне.

  Театр, как Янош Корчак остался с детьми. Он предпочёл остаться вне политики, не поддержал ни чью линию. И лидеры враждующих партий, выходя из театра сказали, что входили они туда - врагами, а вышли - людьми.
      
  В своём интервью Гарольд Бодыкин сказал: «Писатель должен отображать время эмоционально, а не политически». Почему я написала эту работу? Потому, что даже сейчас находятся те, кто пытается закрыть рот правде; кричит о том, что пора прекращать это искусство, а то счастья в жизни не будет...
  Все у нас знают всё! Но многие пытаются доказать, что всё это ложь, что ничего этого не было... И голода - не было!
  Я рецензирую то, ради чего ставятся спектакли. Рецензирую подтекст. Я уверена, что писать рецензии нужно только на те спектакли, которые незаслуженно обделены вниманием зрителей или наоборот незаслуженно наделены их вниманием.
  Этот спектакль очень нуждается и в зрителях, и в их понимании, и в защите, потому, что заслуживает их.