Ангелы есть!

                Из цикла «Знаете ли вы Австрию?..»

Однажды в феврале я потеряла деньги. Три тысячи долларов США. Деньги были засунуты в обезьяну, обезьяна сидела на полке шкафа, а я ждала зимних каникул, обещавших прекрасное путешествие в Париж.

Впрочем, если начинать рассказ с этого, придется то и дело отступать от главной линии. Несколько раз я принималась за эту историю. И никак не могла начать. Не потому, что, как обычно, сложно придумать первую фразу, или не знаешь, что, собственно, ты хочешь сказать, или вообще лень искать слова. На этот раз были объективные трудности: это история не имеет начала. В попытках найти точку отправления я уходила всё дальше и дальше вглубь своих австрийских времён, и всегда оказывалось, что событию предшествует событие, опустить которое без ущерба для понимания произошедшего невозможно. Поэтому я должна предупредить читателя, что сама история начнется еще не скоро, а сигналом, что она уже началась, будет фраза «Однажды в феврале я потеряла деньги».

Собственно, это и есть самое настоящее начало, которое могло бы стать хорошим началом компактного рассказа, но не в моём сложном случае. Эта история началась с того, что мы с Анькой попали в автомобильную аварию на Марбургерштрассе. Впрочем, нет. История началась с того, что Аня дала моей маме три тысячи долларов на покупку дома на юге, а я должна была Анне эти деньги привезти из Австрии, где я копила свои заработанные шиллинги, которые регулярно обменивала на доллары в австрийских банках по невыгодному курсу плюс комиссия.

И опять – нет. История началась с того, что маме надоело жить в снежном регионе и она решила перебраться с Урала на юг. Но продажа уральского дома требовала времени, а моей матери всегда всё надо срочно. Идея переезда относится к моему австрийскому периоду, поэтому участвовать в происходящем я могла лишь по телефону, при этом уже слабо представляя реалии российской жизни. Я легко согласилась с мамиными доводами, по телефону договорилась с подругой о деньгах взаймы и начала регулярно снимать со своего зарплатного счета готовящиеся стать еврами шиллинги, дабы превращать их в слабеющие и неблагонадежные американские доллары. Долларовый счет открыть в Австрии было невозможно, поэтому пришлось, вопреки моей активной европеизации, держать валюту дома.

Стодолларовые бумажки я хранила в сером шелковом мешочке с молнией, который, в свою очередь, засовывала в обезьянку Чучу, привезенную когда-то из Америки всё той же любимой подружкой Анечкой. Плюшевая обезьянка сопровождала меня во всех поездках и иногда служила мне сейфом, так как под хвостом у нее был карман, скрытый от посторонних глаз атласными штанишками. Собственно, это была большая дыра, ведущая внутрь плюшевого тела. Благодаря этому отверстию обезьянку можно было надеть на руку, просунуть указательный палец в её голову и, нажимая тайную кнопочку, издавать писк, а большой и средний пальцы попадали в передние лапки, ими можно было обнимать и гладить обалдевшего зрителя. При этом вход под хвостом так и оставался невидимым, а иллюзию ожившего зверька подкрепляли блестящие глаза Чучи, устроенные по принципу «следящего взгляда» на портретах.

И всё-таки история началась с того, что мы с Анькой попали в автомобильную аварию! Потому что копить дома наличную американскую валюту я начала уже после того, как из тихого проулка в вечернем австрийском городе Штадте вылетела «Рено-Клио», боднула бампером в бок наш (точнее, не наш, а моего коллеги Петера) крошечный трехдверный «Гольф»,  развернув его на 180 градусов и едва не опрокинув. Меня зажало между левой стойкой и рулём, а Анина нога оказалась почему-то под рычагом переключения скоростей. Удар был сильным, и мы здорово испугались. Когда визг и скрежет смолк, Анна сказала: «Вот и всё…». Не знаю, что она имела в виду, потому что было как раз не «всё»: мы остались не только в живых, но и целыми - пара ушибов и шок, который усиливался воображением: если бы это была «наша» маленькая машина, типа «Ока», от нас осталось бы мокрое место. По крайней мере, от меня, сидевшей за рулём рядышком с левой стойкой, по которой как раз и пришелся удар. А тут мы самостоятельно выбрались из искор;женного автомобиля и стали просить свидетелей вызвать полицию, поскольку у нас тогда ещ; не было мобильных телефонов. Свидетели почему-то сильно удивились, а парень, сидевший в «Рено» рядом с девушкой-водителем, бросился к нам и стал нас буквально ощупывать. Мы отбивались и не могли убедить хоть кого-нибудь вызвать полицию. Наконец, удалось объяснить парню (его девушка в это время истерически рыдала, сидя на газоне), что машина не наша, и он, набрав на своем мобильном Петера, передал мне трубку.

- Петер! На нас наехала Рено! Никто не хочет вызывать полицию…

- Вы ранены?!

- Нет, с нами всё в порядке, но твоя машина, Петер, ей капут… Вызови полицию, мы на Марбургерштрассе, недалеко от дома.

- А кто ранен?!

- Да никто не ранен!

- Зачем полицию?

- …..

- Я сейчас приеду! – сказал Петер и уже через десять минут был на месте.

Но ещё раньше прибыла-таки полиция. Кто-то из толпы всё же внял нашим призывам. Полицейский тоже начал ощупывать сначала меня, потом Анну. При этом он всё время спрашивал, где у нас болит, а мы, потирая ушибы, стоически отмахивались:

- Ничего страшного…

И тут приехал Петер. Я повернулась к нему всем телом, потому что голова почему-то не могла вертеться автономно: шею заклинило. Полицейский тут же взял меня за плечи и участливо спросил:

- Тут больно?

- Да нет, фигня… - сказала я по-русски австрийскому полицейскому.

- Больно-больно! – перевел мои слова на немецкий подоспевший Петер. – И тут ей больно! А этой тоже больно! – указал он на Аньку, курившую на газоне рядом с рыдающей австрийкой.

- Девки! – обратился он к нам обеим уже по-русски. – Вы что, идиотки?! Говорите, что у вас везде болит, а иначе – зачем вызвали полицию? Вам денег дадут - за то, что болит!

Мы ничего не понимали, но ушибы и вправду начали ныть по-настоящему, а моя шея совсем перестала поворачивать голову.

- Сейчас поедем в скорую помощь, - распорядился Петер, поговорил с полицейскими и погрузил нас в свою машину.

- Здесь не вызывают полицию, если нет раненых! – ворчал он всю дорогу. – У нас же страхование гражданской ответственности. Вы совсем неграмотные. Как вы у нас ездите?! Вы хоть знаете, что на Марбургерштрассе ограничение скорости до 30? Ты видела знак прямо на асфальте? Видела?

- Видела! – сказала я, не моргнув глазом. - Я ехала тридцать пять.

- А какая передача у тебя была включена? – спросил хитрый Петер.

- Вторая, - твердо ответила я.

- Вот так и говори. Если спросят...

В «Клинике несчастных случаев» мне сделали пять (!) рентгеновских снимков. Особенно тщательно исследовали шею и левый локоть. Аньке тоже в нескольких ракурсах сняли ушибленную ногу, на которой уже расцвел приличный синяк. Шок проходил, хотелось почему-то смеяться, но Петер расслабляться не позволял.

- Не улыбайтесь! Делайте вид, что вам здорово больно. Чем больнее, тем больше денег получите.

- Но если на снимках ничего нет, за что мы получим деньги?

- Неважно! Говорите, что больно - дадут денег! И не смейтесь! Сделайте страдальческие лица!

Наконец, меня пригласили в кабинет к доктору. Петер, запретив мне улыбаться и говорить по-немецки, принялся переводить.

- На снимках ничего плохого не обнаружено, - сказал приятный доктор. – Покажите, где у вас болит?

- Говори, что болит спина и шея, - перевёл Петер. – Это самое непонятное место: они никогда не докажут, что тебе не больно.

Я послушно показала на шею, которая действительно слегка ныла и не желала вертеться, но когда доктор торжественно принял из рук медсестры какую-то штуковину и стал надевать мне ее на шею, я начала давиться смехом.

- Так сильно болит? – участливо спросил доктор. Его глаза приблизились к моему лицу.

- Прекрати ржать? – перевел Петер с той же ласково-вопросительной интонацией.

- Я не могу… - пытаясь сдержаться, я фыркала и мотала головой, слёзы текли по моим щекам, и бедный доктор никак не мог закрепить шину у меня под затылком.

- Она постарается потерпеть… - вставил реплику переводчик.

- Мы наложим вам на локоть специальный гель. Он быстро снимет боль, - сказал добрый доктор, и медсестра перебинтовала мою левую руку от плеча до запястья.

Анна вышла из кабинета с задранной брючиной и тщательно забинтованной ногой. Серьезный Петер сфотографировал нас на крыльце клиники. Он сказал буквально следующее:

- Вам здорово повезло! Вы получите приличные деньги от страховки этой девицы. Прид;тся сходить к адвокату пару раз. Не забывайте надевать свои повязки, когда пойд;м к адвокату. А ты, главное, на шею надевай эту штуку – это всегда сильно действует.

- Петер, - сказала я виновато, – прости меня... Машина всмятку… Но это была не моя вина.

- Что ты! Я тебе очень благодарен. Я никак не мог её продать: кому нужно такое старьё...  Теперь я её, считай, выгодно продал. Я получу за нее полную стоимость от страховки!

Так и вышло: Петер получил свои деньги да ещё и продал останки «Гольфа» деревенскому автомеханику, Анькин синяк в долларовом эквиваленте потянул на целых семь сотен, которые ей перечислили в Россию, поскольку её австрийский визит к  концу разбирательства уже закончился, а мои шею и локоть австрийская автогражданка оценила в тыщу сто баксов.

К концу семестра я получила от страховой компании деньги и решила, что их нужно потратить на что-то прекрасное.

- Париж! – сказала я другу по телефону. – Поехали в Париж.

- Поехали, - согласился он. – Когда и на сколько?

- В зимние каникулы. На всю сумму!

Так что можно сказать, что эта история началась с нашего решения поехать в Париж. Впрочем, было еще одно событие, с которого она вполне может начинаться. Оно случилось еще до того, как Аня приехала ко мне в Штадт погостить, и до того, как моя мама решила перебраться на юг.

Это событие было вплетено в некоторое непрерывное состояние дома Мюллеров, в котором мы жили с сыном, а именно: оно явилось частью дискуссии, регулярно возникавшей между Эвой Мюллер и ее постояльцами: на кухне за обедом, в саду за кофе, во время каких-нибудь общих дел. «Есть ли Бог? И если, да, то – какой и как всё это там устроено» - такие вот непростые вопросы пытались мы решать в нашем многокомнатном и разноконфессиональном доме.

В тот вечер я курила в саду, прислонившись к стволу столетней черешни, разбитой пару лет назад молнией. Расщеплённый ствол не мешал, однако, черешне приносить огромный урожай. Я курила под черешней и вспоминала, какие сочные и мясистые ягоды собирал мой сын Митька с самой верхотуры прошедшим летом. Задрав голову, разглядывала я крону, а в переплетении веток мерцали звёзды.

Среди звёзд одна привлекла моё внимание: она мерцала не синим и не красным, а каким-то зеленоватым цветом. Не успела я удивиться, как звезда начала быстро увеличиваться, и вот уже не звезда, а продолговатый светящийся предмет висел в тёмном небе прямо над Эвиным садом.

- Ой! – сказала я. – Что это?..

А предмет всё вытягивался и зеленел на глазах. Не выпуская из поля зрения небесный объект, я задом впятилась в дом и закричала:

- Эй! Люди! Все сюда! Скорей!

Из своих комнат, несмотря на поздний час, выскочили: сама хозяйка дома Эва Мюллер; её муж Тони Мюллер; постоялец из Албании скрипач Алекс; живущий в подвале бесплатно и используемый для хозяйственных нужд хорват Ёзеф по прозвищу «Подвальщик»; дочка хозяйки учительница музыки Верена и ее друг Георг – тренер по хип-хопу. Вся компания высыпала в сад и задрала головы.

Изумрудная стрела висела в небе и теперь напоминала бейсбольную биту. Бита источала сияние, была неподвижна, но, казалось, в любой момент могла трансформироваться во что угодно. Георг уже сбегал за видеокамерой, Верена щёлкала фотоаппаратом, а Эва, не отрываясь от видения, сказала:

- Я догадываюсь, что это такое…

- Ну и я догадываюсь, - сказал Алекс.

- Нужно позвать Иоахима. Он очень умный, - сказала Эва. - Он физик и католик. Нужно позвать Иоахима.

- Чего его звать? – заворчал Алекс. – И так всё ясно. Это УФО. Их там полно.

- Да нет, это меч Люцифера, – сказала Эва.

- Люцифер – это ангел? – спросила я.

- Какие ангелы?! – возмутился Алекс. – Это обыкновенное УФО. И точка!

- Я сбегаю за Иоахимом, - сказала я, - а вы смотрите, чтобы оно не улетело.

Иоахим жил в нашем саду в отдельном флигеле. Он уже увидел, что в саду шарахаются тени, и вышел к нам.

- Вот, Иоахим, - обратилась к нему Эва, – видишь в небе? Я думаю, что это меч Люцифера…

- Ну… в общем… - сказал Иоахим, - вполне похоже на меч… 

- Это просто УФО, - сказал Алекс.

- Или ВВС, - вставил Георг.

- Это спутник летает, из Советского Союза, - скромно сказал Ёзеф.

- Правильно, Ёзеф! – похвалил Подвальщика Тони Мюллер. – Спутники все из Советского Союза.

- Нет, - возразил Иоахим, - здесь либо ангелы, либо особое атмосферное явление, известное как… - и он прочел нам короткую лекцию про разницу температур, кислород и водород, про влагу и испарения и ещё про что-то вполне материальное. Иоахим был очень убедителен, и мой скудный немецкий почти не понадобился – я сразу ему поверила: изумрудную стрелу сотворила сама атмосфера.

- Вот видишь, Эва, - сказала я, – это просто атмосфера.

- Конечно, мама, - поддержала меня Верена. – Смотри, на снимках и на видео всё осталось. Это просто такое физическое явление.

- Это УФО! – твердил своё Алекс.

Мы долго стояли в саду и не знали, что нам теперь делать. Не идти же спать, пока оно висит в небе. Прошло довольно много времени. Стрела слегка изменила своё положение. Мерцание стало не таким ярким. В небе появились лёгкие облака, и видение испарилось.   

- Пойдемте спать, - сказал кто-то.

Мы с Эвой поднялись на второй этаж. Открывая дверь в свою комнату, она повернулась ко мне и сказала:

- Ангелы существуют. Это правда.

- Ну, не знаю, - ответила я неопределенно, чтобы ее не обижать.

Католическая убежденность Эвы мне очень импонировала, но – ангела в небе как раз и не было, там висел один лишь меч, если уж на то пошло.

Это событие еще долго обсуждалось на нашей кухне, демонстрировались фотографии и видео, дискуссии перерастали в принципиальные мировоззренческие споры.

И вот по прошествии нескольких месяцев после небесного видения, пережив автомобильную аварию, проводив в Россию подружку, встретив приехавшего ко мне в Австрию друга, я заказала билеты на поезд до Парижа и обратно. На февраль. И однажды  в феврале я потеряла деньги.

Мы собирались в поездку. Уложив вещи, я взяла Чучу с полки, чтобы сунуть её, как обычно, в чемодан, и вдруг сообразила, что спрятанные в ней три тысячи долларов лучше оставить дома. Я стояла посреди комнаты с обезьянкой в одной руке и серым мешочком в другой.

Друг вошёл и спросил:

- Ты чего?

- Вот, не знаю, куда деньги спрятать. Всё-таки три тыщи долларов…

- Ты боишься, что кто-нибудь залезет в комнату?

- Да нет, не боюсь, но не на столе же их оставить. Не знаю, куда положить?

- Ну, положи куда-нибудь… - посоветовал друг, запихнул обезьяну в чемодан и застегнул молнию. 

Перед отъездом мы устроили в моей маленькой комнате настоящий разгром. Повсюду валялись шмотки, какие-то книжки, диски, бумажки, так что в конце концов пришлось спешно наводить порядок. Заодно я разобрала на письменном столе кучу каких-то квитанций, уже не актуальных счетов, рабочих записей, всё это сложила в огромный пакет и вынесла в мусорный бак с надписью Papier. Комната вновь приобрела приличный вид, и не заре мы отправились на вокзал.

Уже в поезде у меня вдруг мелькнуло: «А куда я сунула доллары?», но я отбросила этот вопрос, и Париж не дал моим мыслям вернуться в комнатку на Глюкгассе. Мы пробыли в Париже шесть дней – на столько хватило страховочных денег. Мы поселились на площади Бастилии, выбрав отель по своему вкусу и средствам; один за другим мы обходили «арандесманы» Парижа, сверяя маршруты по карте; мы обедали на скамейках парков и набережных - сыром с булкой, паприкой и вином, разлитым в гостинице в две пластиковые бутылки из-под пепси; мы бродили по музеям, ловко попадая в них в специальные льготные дни и часы; мы посетили парижский блошиный рынок, где купили другу отличную зимнюю куртку французских пехотинцев, а для меня в небольшой лавке искусственных мехов, которую у нас непременно назвали бы шикарным словом «бутик», мы выторговали у хозяйки настоящий «парижский туалет» - нечто летящее, из черного синтетического каракуля, непрактичное и стильное. К нам обращались в Париже не иначе как «мадам» и «месье», а продавец круассонов на улице Бомарше учил нас тонкостям французского прононса:

- Croissant, - поправлял он нас и жестом приглашал к уроку.

- Кр-р-руасссссссОНН… - старательно выговаривали мы, но с первого раза нам никак не удавалось заполучить наши рогалики.

Мы снова и снова повторяли это слово за требовательным продавцом, пока наконец не получали пакет с горячими круассонами.    

В общем, Париж был в нашей жизни. Мы вернулись в Штадт.

Дома я вынула Чучу из чемодана и остановилась в задумчивости перед полкой, на которой она обычно сидела.

- Ты не помнишь, куда я положила мешок с долларами?

- Нет.

- Я вынула его из обезьяны и куда-то засунула. Куда?

- Ну, посмотри где-нибудь. На столе… Не знаю.

Я посмотрела. Стол был чист. Я посмотрела ещё. На столе стоял монитор и лежала стопка книг. На подоконнике – стопка CD. Всё. В комнате идеальный порядок, если не считать открытого чемодана посредине.

- Слушай, я совсем не помню, куда я дела деньги! Ничего не помню! Вообще! Это ужас какой-то, как амнезия…

- Вспомнишь потом, - успокоил меня друг. – Или поищи. Комната маленькая, найдутся.

Но деньги не находились. Через несколько дней, неоднократно возобновляя безрезультатные поиски, я начала всерьёз нервничать. Решила сказать о пропаже Эве. Она тоже успокоила меня и рассказала историю о том, как она не могла найти какую-то чашку, а та всё время стояла у нее перед носом на первой полке в кухонном шкафу.

- Но это не тот случай, Эва! Я уже перерыла всю комнату. Их нигде нет!

- Найдешь, - уверенно ответила Эва. – Здесь никто не мог их взять.

Постепенно о пропаже узнали все мои русские знакомые в Штадте. Они приходили ко мне по очереди, и мы тщательно – полка за полкой, книжка за книжкой – обследовали мою десятиметровую комнату.

- Подумай, куда ты могла их положить? – спрашивала Вера.

- Сюда, - отвечала я. – Или сюда. Но тут ничего нет!

- Будем искать методично - каждый квадратный дециметр, - говорила математик Ольга.

И мы искали: каждый предмет в моей комнате многократно побывал в разных руках. Папки с бумагами, книги, нижнее бельё, косметика, полотенца и простыни, кушетка, полки уже пустых шкафов, ботинки и туфли… Денег не было.

- Нужно просто забыть про них, - сказал мудрый друг. – Как будто их не было. И успокоиться.

- Как это забыть?! Это три тысячи долларов! Я не могу успокоиться.

- Я думаю, - сказал он, - что мы их выбросили в мусорку, когда прибирали на столе перед отъездом.

И я успокоилась. Я представила, как обрадуется какой-нибудь австрийский бомж, когда на свалке найдет неприметный серый мешочек. Жаль только, если на австрийские свалки не пускают бомжей. «Нужно будет спросить у Петера», - решила я, успокоилась окончательно и перестала об этом говорить. А немного погодя, перестала об этом и думать.

Дома, в России, я рассказала об этом только Аньке, которая не получила обещанного долга в срок.

- Ерунда, - сказала она. – Когда-нибудь отдашь.

Прошел год. Прошло ещё несколько месяцев. За это время друг дважды приезжал ко мне. Мы были с ним в разных странах и весях, я ездила домой на каникулы. Вещи и книги в моих шкафах перемещались с места на место. Иногда я вспоминала про доллары в мешочке, и досада брала меня: чёрт возьми, как глупо! Но такие моменты случались всё реже и реже.

Однажды поздним вечером я смотрела телевизор. Я любила смотреть по телевизору какой-нибудь американский фильм про китайцев на немецком языке. Это не самый плохой способ изучать иностранные языки. Особенно хороши для этого мюзиклы, в которых песни, как правило, не дублируются, а идут с субтитрами. Тогда удаётся ловить и немецкий, и язык источника одновременно. Удобны также фильмы, которые уже смотрел и помнишь содержание. Особого напряжения требуют неизвестные фильмы. Порой вообще невозможно понять, что там происходит и кто есть кто.

На этот раз шёл фильм, где, судя по всему, Джон Траволта играл настоящего ангела. С чего вдруг этот ангел попал на землю, я не поняла. И почему он ел так много сахара, и вообще – почему он ел, если ангел, я тоже не поняла. Но фильм меня захватил, и я перестала слушать немецкий язык, а просто смотрела кино. И этот видеоряд, почти не подкрепленный словами, а потому лишенный пояснений; и странный, совершенно невероятный ангел (Траволта!); ночь за окном и тишина в доме; финальные кадры с пером и пухом ангельских крыльев – всё это так подействовало на меня, что неожиданно для самой себя я сказала громко:

- Ну, ладно! Если ангелы есть, я сейчас встану и найду деньги!

Я встала с дивана, шагнула к шкафу над телевизором, открыла дверцу, взяла с полки книгу, и под ноги мне упал серый шелковый мешочек. Не стоит говорить, что и этот шкаф, и эту книгу, как и всё прочее в комнате, сто раз обыскивали и ощупывали не одни мои руки. Но факт – мешочек выпал неизвестно откуда. И все три тысячи долларов лежали в нём, как миленькие.

- Эва! Эва! – я тарабанила в дверь хозяйки, забыв, что на дворе ночь.

Эва открыла дверь и испуганно уставилась на меня. Я молча показала ей мешочек и вынула из него деньги.

- Слава Богу! – Эва обняла меня. – Где ты это нашла?

Я в двух словах рассказала ей про кино с Траволтой.

- Ну! Видишь?! – воскликнула Эва. - Я всегда говорила - ангелы есть!