Горбатый

Болотистые это были края. Каждый день чья-то неуклюжая колоша вляпывалась в склизкую, топкую жижу. И так было всегда. С тех пор, как там появился старик Иннокентий. А это было очень давно. Даже старожилы не могут вспомнить этого старика юным.

А называли его «Горбатый», ибо его тело было изуродовано ужасными, омерзительными увечьями. Говорят, это сделали немцы в отместку за то, что его мать не согласилась ублажить немца. За это ее убили, нанизав на стальной кол, а ребенка изувечили. Естественно, это были просто пересуды. Сейчас хорошо известно, что такую деталь этой ужасной картины, как горб, невозможно СДЕЛАТЬ.
 
А сделать такое могла только природа.

Да, она подпускает близко к себе только тех, кто стоял в очереди на раздаче телесной красоты последним. Но, в любом случае, мы уже никогда не узнаем правды.

Болото наступало на эту деревушку, и с каждым годом все ближе и ближе давило ее своим смрадом. А деревушка эта буквально вросла во время. Были ли времена смуты начала двадцатого века, или же плети голода второй мировой хлестали их, или настали те чудесные времена, когда компьютер и автомобиль стали неотъемлемой чертой нашей жизни – ничего не менялось в этих местах.

Хмурые, понурые хаты, слепленные из почерневшего от времени дерева, ютились то здесь то там, врассыпную, словно Бог порвал пакет с орешками, и не было никакой закономерности в их расположении. Приусадебных участков не было, ибо почва к садоводству и земледелию не располагала. Куры да свиньи – вот,  в общем-то, и все хозяйство.
Продукты и средства первой необходимости  находились в поселке, который отстоит на 30 километров от поселения.

В деревне жили небольшими семьями, семейками, которые были такими же разобщенными, как и сама эта деревушка. Развлечений не было: единственной радостью селян был Горбатый Старик Иннокентий, над которым потешались все, кто стар да млад.

Его дом стоял с краю, ближе всех к болоту. Из всей пары сотен жителей деревушки в болота осмеливался ходить только он один. За что его и ненавидели (правильнее сказать, в дополнение ко всему) и обвиняли в сношениях с дьяволом.

Но самым ужасным были даже не болота со странными блуждающими огоньками, не жуткие топи и их невыносимый смрад, не вои волков по ночам, от которых стыла кровь.
 
Самым жутким в этой картине были деревья. Это были обыкновенные на первый взгляд яблони, вишни, дубы и ясени. На первый взгляд.

Но при ближайшем рассмотрении они были воплощением ужаса – ужаса ветвистых узелков их завязи, их листьев, и их клубистых корней, которые вырывались из земли и лежали на земле, подобно гигантским анакондам, сцепленным в тошнотворные узоры. И, казалось,  с каждым годом они все ближе подступали к деревне, окружая ее плотным кольцом. Никто не осмеливался их рубить.

День проглатывал день, ночь обуревала ночь. Так текло их время – и никто не думал. Никто не хотел думать.

Рабочих было мало. Те немногие, кто мог несли это бремя, уже уехали в поселок, в  котором был и вокзал, и больница, и магазин. В деревне остались старики да дети – не самый разумный контингент.

Так шло время.

Но однажды загноилась заноза в пальце Бездушия, и этой занозой был Горбатый.
Все обходили его стороной – насмешники не смелились подходить близко. Дети боялись, а старики презирали. Никого и никогда не интересовало, что он ест, не голоден ли он, не болен ли. Женщины никогда не угощали его хлебом или молоком.   

Единственное, что знали о нем: что он любит животных. У него жил одноглазый пес, достаточно агрессивный кобель, который облаивал всех и вся, за что его прозвали Цербером. Он охранял дом от нечисти - так думали люди, - ибо дом был ближним к лесу и достаточно отгороженным от массива остальных строений.

Все началось с того, что стрик принес домой котенка, бесхвостого котенка, которого несли утопить. Он был уже достаточно большим, и,  в любом случае, вышедшим из того возраста, в котором по законам совести можно топить котят. Этот комочек шерсти уже умел самостоятельно передвигаться, и кончено же, уже видел. Старик избавил этого мальчика от малодушного поступка, просто подойдя к нему и протянув руку – жест просьбы. Мальчик, которому родители строго-настрого велели утопить несчастное существо, испугался старика и отдал ему котенка.

Никто не знал, почему котенок был без хвоста; однако новость о случившемся моментально облетела поселок, что стало катализатором в новом растворе слухов и злословия.
Скоро появился кот, старый хромой кот, который отживал последние свои дни и уже был изгнан бывшим хозяином. Зло не заставило себя долго ждать: кто-то написал на заборе Горбатого «Ветеринар мать твою».

Прошла где-то неделя. Все внимательно следили за поведением старика. За пределы своего участка он, и так нелюдимый, не выходил вообще.
Прошел месяц. Зверей никто не видел, правда, сам старик пару раз выезжал на своем велосипеде в поселок. Да, велосипед… Он был как бы живым существом, его братом, Гермесом и Афродитой наоборот, с которым старик составлял нечто настолько неказистое и безобразное, что никто просто не нашел слов для определения этого зрелища. Все просто смеялись.

Новый случай потешится над стариком скоро представился: он принес в дом подстреленного волчонка, мать которого убили охотники и которого долго искали в зарослях можжевельника, но так и не нашли. Дети, играющие в прятки, случайно заметили, как стрик нес в руках «какой-то странный окровавленный сверток». Охотники сопоставили факты и скоро обо всем догадались.

Новые случаи посыпались словно манна с неба: были жабы, который Горбатый держал в бочке, но скоро отпустил «или еще куда-то дел». Была сова – дикая, ухающая подобно внезапно разверзнувшейся под ногами бездне, которую «ветеринар» тоже где-то раздобыл. Были птицы – целый выводок больших серых птиц, которых никто распознать не смог. И, самое главное – странный зверь, который издавал по ночам  душераздирающие стоны. Их слышно было даже на самом отдаленном от его хижины участке деревни. Предполагали, что старик проводил какие-то богомерзкие эксперименты по межвидовому скрещиванию. Но, конечно же, это были всего лишь глупые слухи. Тем не менее, это зверь существовал. Или же его просто выдумали.
Был, наконец, маленький ежик: его подсмотрели дети в крошечное оконце в подвал. Видели, как старик кормил его молоком из блюдца. Потом многие считали, что этого ежика старик любил больше всех.   

Прошел год. Это время казалось всем таким ясным, чистым, первородным, словно земля только что затвердела, и пролился первый свет далекой звезды. Казалось, что и цветы несли больший аромат, и коровы давали более сладкое молоко, и травы были нежны и свежи даже в конце августа. Старик почти не выходил. Он молчал. Его не трогали, и все было хорошо.

Но все скоро изменилось. Волк вырос и теперь выл каждую ночь, а по утрам жители обнаруживали под своими окнами большие волчьи следы. И их было много. Скоро к волчьему вою присоединился затяжной, железный скрежет, и хриплые звуки, словно кто-то водил по линолеуму множество стальных резцов. Этот звук был непередаваем, и это сводило с ума. Дети больше не гуляли по вечерам, а женщины испуганно крестились холодными ночами.
Через некоторое время волка увидели: это был большой, массивный зверь, правда, он страдал каким-то увечьем, что проявлялось в его походке – видимо, результат ранения. Он никого не трогал. Больше никто не видел волчьих стай, что было, вероятно результатом того, что волк одичал и убежал в леса. А «страшного зверя» никто не видел. Никто не лицезрел сути Боли. Пока.

А в один из этих холодных зимних дней, покрытых инеем страха, один из жителей нашел у себя  в хлеву растерзанную на кусочки корову, в глазах которой застекленел ужас. Жители встрепенулись, как кони на ипподроме за секунду до старта, и паранойя поползла змеистым  клубком. Повсюду, на снегу, виднелись огромные следы неизвестного зверя. Все боялись.
Через несколько дней это повторилось, только теперь с лошадью. Были все те же следы. Они вели в лес. 

Не стоит, верно, и указывать, что все подумали на старика.

А он не выходил за пределы участка. Его зверей тоже не было слышно. Все затихло на мгновение космическое; казалось, не было слышно даже тиканья часов. И вот свершилось.
Дочь одного из богатейших, по меркам деревни, разумеется, жителей, десятилетняя голубоглазая красавица была найдена во дворе с перерезанным горлом. Притом надрез был сделан аккуратно, рана была «граненой», чистой, и кровь текла размеренно. Ужас пришел в сердца.

И старик это знал.

Все хорошо представляли расположение участка Горбатого, и его приусадебные строения. Все знали, что его дом и прилегающие к нему сараи были совмещены, слиты, и в его доме было лишь две двери: со стороны двора и с наружной стороны. Также доподлинно было известно, что звери жили с ним. Как он смог держать их там, не будучи растерзанным и не будучи пораженным зрелищем того, как они раздирают друг друга? Как они смогли жить там вместе как в Ноевом ковчеге – загадка.

Развязка наступила быстро, но никто не знал, что она не будет концом.
Мужчины вернулись из поселка в связи с происшествием. Старик ложился рано – это знали. Дождавшись темноты, ватага из десяти крепких мужиков оккупировала дом старика. Окна заколотили в одно мгновение, двери подпели ломами, сараи заперли снаружи. И был бензин… И был огонь.

Одна из девочек, вырвавшаяся, вопреки наставлениям матери, из безопасного дома, побежала на окраину деревни, чтобы взглянуть на ЭТО. Независимо от нее, туда прибежали еще несколько детей (в спешке взрослые, видимо, их просто не заметили). Одно окно осталось незаколоченным, там и пребывал старик. До смертной одры будут помнить они эти глаза, это испещренное уродством лицо, это циклопический глаз, эти коренья вместо рук и горб вместо спины, скатывающихся горой и постепенно переходящий в корявый нарост, который смотрелся омерзительно но голом стариковском теле.

И эти слова…

Слова.

«Я не виноват!!!»

Жуткие, непереносимые вопли доносились до ушей всех без исключения жителей этой деревушки. И они будут слышаться им вечно.

Когда все закончилось, огарки дома смели, но вот факт: ни одного тела – человеческого, животного ли, - найдено не было. Все были довольны, ибо вершили божественную волю.
Прошел месяц, и все благополучно захоронилось, завалилось мусором и тряпьем, а затем и вымелось из сознания жителей деревни. Никто не хотел ничего вспоминать. Однако дети… эти дети. Двое из них отказались от еды и сна и, изможденные анорексией, были перевезены в поселок, а оттуда – ибо ничего не помогало – в город. Скоро они умерли. Но это никак не связали со случившемся и предписали это чистейшему недоразумению. А смерть девочки скоро раскрылась: оказалось, это был местный пьяница-педофил, который позарился на ее невинность и лишил,  в конце концов, жизни…

Лес глубок. Лес древен. Лес все знает. Как знают и эти люди.

И эти деревья – тополи, ели, ясени – больше не были прежними. Они сомкнулись еще более плотным кольцом над деревней, как сжимается ошейник палача на шее преступника. Корни полностью вылезли из-под земли, и теперь держали древесные  тела подобно осьминожьим ногам. Они корячились и извивались, и каждый день меняли свое положение. Тогда ужас возник вновь, но со стократной силой. Теперь никто не знал, что надо делать.

Усилился болотный смрад, который не давал сна жителям деревни ни днем ни ночью. И звуки, - вой, вопли, стоны, - зиждились, казалось, в самом центре деревни – не в лесах, не в болоте. Прямо ЗДЕСЬ, прямо внутри.

Скоро неописуемый ужас буквально растерзал их души: в одно утро жители проснулись у себя дома и увидели, что каждый дом торчит под деревом, корни ломают половицы и пробиваются прямо  в комнаты, - а еще: они двигаются и шелестят!

Этот ужас не смог снять даже священник, который, увидев это, перекрестился и убежал из деревни.

Это был апофеоз муки и апофеоз возмездия.

Но самое страшное случилось потом.

Одним январским утром каждый житель деревни преобразился до неузнаваемости: дети, женщины, старики – все были изуродованы. Каждое лицо венчал кошмарный шрам, буквально вывернувший лица наизнанку, выставляя наружу плоть; ноги и руки превратились в жилистые ответвления, лишенные жировой прослойки, а на спине красовался невообразимый горб – в стократ ужаснее, чем у старика…

И непередаваемый в своем апокалептичности вопль, в миллионы раз жутче, нежели вопли старика и его воспитанников, пролетел над всем миром.

Никто не знает, что было дальше. Кто-то говорит, что жители совершили массовое самоубийство, кто-то – что ушили в болота и завязли в трясине. Так или иначе, они просто исчезли. Остался только священник, который был свидетелем случившегося. После этого, говорят, он не выходил из церкви и постоянно молился.

Так или иначе, всю деревню снесли, а место забросили, и ни одна живая душа больше не видела этих мест. Так и назвали эти проклятые пустоши – Горбатый.

И никто уже точно не знает, что на месте сожженного дома выросла белоствольная береза, непередаваемая в своей божественной красоте.

07.04.09.