Вспышка сзади. Осколок второй

Летняя жара имела надо мной почти неограниченную власть. Прогоняла мысли, отбрасывала малейшие стремления, покрывала тело оттенком загара… Но то, что зной способен так качественно и надолго отключать память, я понял только теперь. Верно это такой защитный механизм, чтобы не сойти с ума от осознания прорвы потерянного времени.
Я валялся на высокой кровати гостиничного номера. Силился вспомнить хоть что-то из последних месяцев, а заодно гадал, какого рода – температурные или дымовые – датчики прикреплены к потолку аккурат над головой. Из обоих занятий выходило пустое. И если датчик при самой крайнем любопытстве можно было подковырнуть карманным ножом, то воспоминания не шли ни на какой компромисс. Даже в дневнике за полгода не появилось и десятка записей, а те немногие, что всё-таки выползли из-под пера, были похожи на бухгалтерские счета.
9 июня – досрочно закрыл сессию. На отлично…
16 июня – уехал в университетский стройотряд в лагерь «Дамхурц». Надеюсь хорошо отдохнуть в горах подальше от цивилизации…
4 июля – вернулся из «Дамхурца». Как после трёх недель привыкнуть к прежней жизни, когда даже воздух стал душным и отравляющим?...
27 июля – купил новый телефон. Не очень понимаю зачем: старый ещё вполне служит….
Далее ещё пара чисел с приписками о начале учебного года, погодных изменениях и прочей ненужной отчётностью. Совсем непривлекательная приманка для забившихся поглубже в норы подсознания воспоминаний.
Бросив тщетные попытки расшевелить память, я посмотрел в окно. Серое питерское небо медленно проплывало над грядой многоэтажек. Уличного шума не было слышно через толщу оконного пластика и создавалось впечатление пресловутой видеостены. Я встал и насколько было возможно растворил окно. Дохнувший холодный влажный воздух был необычайно знаком. А ведь только второй день в этом городе… Да и не надолго я здесь, чтобы вот так разлёживаться в четырёхзвёздочной роскоши «Прибалтийской» или смотреть на мир сквозь занавески и жалюзи.
В программке литературного фестиваля в 14:00 намечалась дискуссионная лекция. Значит, через час. Ничего выдающегося от подобного мероприятия я не ждал, но пустой желудок начинал всё сильнее напоминать о животной сущности человека, а сразу после лекции по расписанию следовал обед.
Я наскоро собрался и уже через четверть часа был на пути к ближайшей станции метро Васильевского острова.


Вдвоём мы брели по Каменноостровскому проспекту. Впрочем, прогулке быстрым шагом слово «брели» шло мало.  Она то и дело обращала внимание на вычурные здания и угрюмый шарм опадающих деревьев. Иногда отходила в сторону и по несколько минут искала наиболее удачный ракурс. Затем делала один-два снимка, почти не глядя на результат, и мы двигались дальше.
Не слишком холодная по питерским меркам осень постепенно пробирала всё глубже. Тучи висели равнодушно высоко, изредка прерывисто вздыхая встречным ветром. Осень шуршала под ногами в мелких сквериках и шелестела водой на тротуарах проспекта.
За три питерских дня дождь показывался только ночью. Сегодняшняя морось тоже прекратилась, едва мы выбрались из метро. Горьковская станция, на которой я предложил сойти, оказалась закрытой на реконструкцию, вагоны простучали мимо, лишь замедлив ход.
Наша прогулка к Заячьему острову сама собой удлинилась на пару километров.
Встретившись впервые всего-то два часа назад, совсем не зная друг о друге до встречи, мы болтали о сущих пустяках. Как будто всю жизнь провели вместе и не находили в прошлом ничего интересного или неизвестного другому. По проспекту скользили машины, шумели разрисованные рекламой маршрутные автобусы. Нас обгоняли привыкшие к суете горожане в чёрных куртках и однообразных пальто. На остановках люди превращались в толпу – совсем немногочисленную для пятимиллионного города и к тому же постоянно редеющую стараниями прибывающего общественного транспорта.
Несколько раз я уступал встречным дорогу и оказывался в шаге позади неё. Стройная, в ниспадающем по фигуре пальто с приподнятым воротником, в чёрной «декадентской»  шляпе и ботинках на увесистых на вид каблуках, она казалась одного роста со мной. Или даже немного выше. Выкрашенные под смоль прямые волосы послушно стелились по её спине или  вторили дерзким порывам ветра, и тогда она поправляла их с чуть наигранным недовольством. Строгость чёрного разбавлялась разве что мелькавшими из-под полы фиолетовыми колготками.
Рядом с ней город словно преображался, из равнодушного мегаполиса расцветая собственной душой. Быть может, именно таким его видели поэты и писатели золотого века. Безмолвно сопровождающим лёгкую походку десятки раз обманутой жизнью и всё равно доверчивой провинциалки…
Я подумал, что было бы здорово сейчас сочинить стихи о ней. В другом месте у меня наверняка бы вышло несколько нескладных, но искренних строф. Но здесь, на петербургском проспекте, затея неожиданно показалась искусственной и пошлой. Словно город до капли иссушил всё, что так старательно сублимировалось мной годами. Просто посмеялся над ничтожеством мальчишки, возомнившего себя одним из великих мастеров слова. Тех, кому по силам вглядеться не только в человеческое нутро, но и постигнуть частицу существа самой Северной Пальмиры. Остался только расчётливый колкий ум с неумолимой мыслью: к стихам я вернусь очень, очень не скоро.
А потом мы снова шли рядом. Плечом к плечу. Густо, но мастерски подведённые чёрным и фиолетовым глаза придавали ей сходство со статуэткой египетской кошки. Так странно было при этом узнать о её аллергии на шерсть. Даже то, что при своём изяществе она уже была аспиранткой филфака, казалось куда законемернее.
- У тебя очень вредный характер, - подчёркнуто скептически заметила она. – Не злобный, не едкий – нет. Именно вредный.
Я не спорил. Лишь полусерьёзно ответил, что за вредность на производстве принято доплачивать. Льзя ли мне рассуждать о закономерностях, когда сам бреду в какой-то «сталкерской» куртке по питерской осени рядом с почти незнакомой провинциальной декаденткой?
Чувствовалось, как из глубины её тела в мир лучится тепло. Остывающее, едва уловимое и оттого ещё более желанное. Тепло, к которому хочется прильнуть, как младенцу к материнской груди, и упиваться им до бесконечности.
Так, может, она и есть – та самая? Моя…

Мы взошли на старенький мощёный мост, ведущий к воротам Петропавловской крепости. Где-то здесь, в воде, на столбике, – я помню – была скульптурка зайчика в натуральную величину…