Ласковые жернова -20

Напоследок Пеньтюхов еще и над Хохлом – механиком – водителем посмеялся и «поплакал» через него.
Отпуск тот для женитьбы выхлопотал, но свершить таинственное дело позабыл. Когда приехал в часть, жалеть о том стал, ибо невестушка его «в бега» отправилась. Через пару недель после приезда Хохол письмо получил из Симферополя, где она намеревалась устроиться на работу. Дело к осени шло и упорхнула хохлова «птичка-невеличка» к южным берегам из неприполярной Винницы. Толяна это взбесило: как посмела, на югах разврат один и приличной девушке там и показываться не хрен. Письмо гневное написал и отправил. Видимо, девицу проняло оно – вернулась в Винницу.
Месяца два-три прошло. Новое письмо приходит от невестушки и снова из «неВинницы». Подалась в края иные – в город Котлас к сестре. И снова на работу устроилась в столовую. Жених в географии слабоват. К Пеньтюхову:
- Петь, ты слыхал про город такой – Котлос?
- Про Котлас – да, - поправил и продолжил «просветительскую» речь - и даже бывал в нем. На Северной Двине. Места там красивые.
- В тундре – что ли?
- Нет…. Леса там. И река – большущая. А район к Северу приравнен.
- Вот, дура…. – и снова Хохла понесло. – И там «бичи» живут?
- И бичи есть…. А где их нет?
- Ну а таких, как ты, много?
- Весь Север – полоумные…
Вернулась невеста в Винницу. Но Хохол – чем-то сродни Пеньтюхову: что в башку втемяшится, не выкинет из нее, покуда не исполнит задуманное – к замполиту подъезжает. Совсем, дескать, баба с ума спятила – надо потому срочно ехать и жениться.
- Тебе же до дембеля чуть больше двух месяцев осталось, пытается урезонить просителя майор.
Но Хохла не всяк замполит переговорить сможет, а переубедить и вовсе не сыщешь мастака словоблудного жанра. Вроде согласился с доводами майора.
Согласился, но не успокоился – иные лазейки ищет. Тут объявили, что набирают желающих на прапорщика учиться. И обучение будет проводиться в какой то школе прапорщиков чуть не в Виннице. Хохол быстро смикитил что к чему и чуть не первым на учебу ту записался. А покуда бумаги положенный круг обошли, еще успел ТО-2 (техобслуживание) двигателя станции сделать. Срок подошел – операторы на станции свое обслуживание творят: кнопки понажимали, у экранов локатора покемарили – а что еще делать, коли спирт, на это дело выделяемый, офицеры загасили да лопают втихаря (даже чекушку не нальют из канистры двадцатилитровой нижним чинам – не положено и «жаба» не позволяет) и на этом ТО-2 для них закончилось. Ни вреда, ни пользы…
Хохол с капитаном, отвечающим за бронетанковую технику, пошли «другим путем»: пооткрывали, прилагаемые к технике многочисленные описания, где излагались правила эксплуатации, ремонта и обслуживания техники языком специалистов и для специалистов, разбирающихся в технике. Когда же за дело берется ефрейтор да капитан полуотставной (артиллерист, переученный в ракетчика), то результат вполне предсказуем и известен. К тому же один опойка, другой и вовсе представитель будущих ПВО «незалежной» страны, известной «героическими» действиями в деле уничтожения вражеских пассажирских самолетов, нарушивших (а, может, и нет – какая разница - главное объявилась цель на экране локаторов во время учений, а «победителей» не судят) воздушные пространства соответствующие.
Сняли «народные умельцы» крышку головки блока. Стали клапана регулировать. Чем они регулировали – неизвестно. Может, совковой лопатой, может, яловым сапогом капитана, но только не щупом, предназначенным для той регулировки. ТО провели. Отрапортовали. На следующий день тревога.
Механики-водители, операторы и младшие командиры в боксы, похватав автоматы да сидорки, побежали. А все прочие – гранатометчик и служивые, чья техника стояла в «ракетном боксе», то есть на учениях не использовалась, ибо ракеты, по слухам, на них стояли с боевыми головками, выполняли другую «боевую задачу». Даже если и нет заряда боевого в ракетах тех, то мало ли что могут сделать «вояки» - напугать мирное население, боеголовками стену бокса прошибить – три ракеты три дырки в стене (отмечу – было) и многое другое, что по масштабам меньше Чернобыля, но ощутимо для отдельных людей, кои окажутся вблизи от безрукотворного «катаклизьма». Не озадаченные на «военные действия» хватали «сидорки» и бежали на пекарню. Пекаря по тревоге за автоматами в казарму неслись и «объект» их какое-то время находился без присмотра. Этим пользовались многие, и на пекарню набегала стая «саранчи». Хлеб – в пекарне был отменного качества и горячий, с пылу-с жару – очень желанное лакомство на фоне помойного варева солдатской столовки.
Выехали на точку. Комплекс развернули. Несколько целей «захватили». На «запрос» они ответили – свои, значит. Затем комбатов собрали для подведения итогов. И отбой последовал учебной тревоге.
В часть возвращаться – не тянет техника. Под гору пока ехали, еще ничего, бежит. А как в городок въезжать – чуть на подъем дорога, но ровная, булыжником вымощена – пришлось вторую передачу включать. А на эстакаду на мойке и вовсе с помощью «пусковой» затаскивали.
Помыли станцию. Траки битумом, растворенным в бензине, замазали. В бокс кое-как затолкали станцию. Стали разбираться.
Крышку головки блока сняли. А там – диво-дивное. «Тарелки» у клапанов поотшибало и в цилиндре про¬молотило их так, что на поршнях рубцы по мизинцу. Как в ступе, обломки клапанов потолкло. Нарегулировали «умные головы» клапана…
Хохол в соответствии со своей сущностью от всего открестился и мало того – в тот же день слинял на учебу. А в отделении Пеньтюхова, кроме него, еще два студента – один доучившийся, другой, как и командир, два курса института кончил. Еще в отделении, невесть как, угодивший в армию комсомольский работник. Ни один из четверых с техникой и близко дел не имел.
Тут и настал черед Пеньтюхову «плакать». И не просто слезами, а мазутными. Подняли отделение в пять утра и погнали в бокс – технику в боеготовность приводить. Дизель новый привезли, рядом со станцией сгрузили – дерзайте, солдатушки. Надеяться бедолажным не на кого – не на начальника же бронетанковой службы и прочих «зенитчиков». Только на себя.
Сели мужички возле «танка» своего. Кто курящий - закурил, кто не курит – тоже рад бы с горя чего в рот затолкать, чтоб безнадегу как-то отогнать. Пеньтюхов – командир. Ему, как Чапаю, сейчас бы чугунок картошки да совет дельный. Ни того, ни другого. Поскреб Петька черепушку и предложил, что самым простым казалось.
- Чо, мужики, делать-то? Мне так кажется – надо всем гайки откручивать и в свою кучку их складывать да запоминать – где и что открутил. Их так-то немного. Если потом все железки у каждого разойдутся без остатку – значит - собрали правильно все.
На том и порешили. И за дело. Три дня ковырялись в двигателе. С пяти утра и до полуночи. А чехи воду – и холодную, и горячую – в десять вечера отключают, в шесть утра включают. Пеньтюхов – он же не ходил кругами вокруг станции, не тыкал, где и что откручивать – хотя и сержант, и «дедушка». Лезет, где труднее подлезть, подладиться к гайке или болту. На черта стал похож к третьему дню работы. Все же собрали махину. Все до одной гайки прикрутили. Вечер уже. Полк отужинал. Пеньтюхов с товарищами пришел в бокс, чтоб на всяких проверках не присутствовать. Мол, покурим до отбоя и спать пойдем, а с утра заведам машину, с вечера не будем этого делать - договорились, потому что краска на патрубках системы охлаждения плохо подсохла.
Так и хотели сделать. Но на КПП дежурный грудью на их пути встал: или заведите, чтоб я мог доложить, или до полуночи ждите. Пришлось вернуться. Петька за рычаги сел. Зажигание включил – загрохотала железушка. Петька для убедительности еще и передачу включил. Сцепление резко отпустил – дернулась вперед «танка», чуть дежурного-неверу не сшиб. Убедило. Отпустил.
В казарму пришли – времени одиннадцать часов. Воды уже нет. Пришлось еще одну ночь чум¬зыми спать, отравляя и без того спертый воздух кубрика солярной вонью….
Дождался дембеля Пеньтюхов. Не стал комбат наградами Петьку наказывать. Закончил службу сержантом и первоклассным специалистом – не зазорно и не почетно. Под Остравой посадили его с прочими дембелями в самолет, предварительно прошмонав на взлетном поле. Три часа лету и уже почти дома – в Орле. Поезд. Пересадка в Москве. Еще один поезд. Тряска в автобусе по гравийке.
И вот уже околица Ершей. Пацаны мелкие – откуда и прознали (не звонил, телеграммой не упреждал свой приезд) – навстречу высыпали. Ни «здрасьте», ни «до свидания»:
- Петь, дай жвачки… - прямо как в «Двенадцати стульях» - «Дядь, дай десять копеек»…
Оделил на радости пацанов. Дома отдохнул до вечера. И на Реку с друзьями пошел. Опять костер развели. Водки набрали много, как и полагается, а закуски мизер. Петька из дома к питию еще и сигарет всяких разных прихватил.
Водки, сколь ни набирай, все мало. Пришлось за самогоном гнать гонца. Пока гонец за «продуктом» бегал, Петька еще раз за сигаретами сходил домой. Всем хочется сигаретку из красивой крашеной пачки выкурить, не напасешься потому, хоть целый воз выложи. К самогону и браге – великолепный привесок всякие «кенты» да «винстоны». Петька даже подумал на сей счет, вдохнув сладкого дыма после очередной порции бражки.
- Живи в Реке водяной, он от такого букета запахов да названий выполз бы на огонек и попросил отведать - не браги, так дивного табачного зелья заморского.
Погулял-попировал Петька, а там огородные дела начались. Картошку посадили Пеньтюховы, разные овощи. Надо Петьке куда-то определяться на лето. Сразу по приезду написал он письмо в Батагай: хочу, мол, у вас работать и доучиваться заочно. После Дня Победы ответ пришел. Положительный ответ. Приезжай – только оформи пропуск в пограничную зону.
Пеньтюхов с этим письмом в паспортный стол сунулся. Послали его подальше. Он еще потыркался сюда-туда. Никто делов таких не знает, что за пропуск такой. Но посоветовали в одном из кабинетов, чтоб официальный запрос прислали на него, тогда и дадим, говорят, ход делу. Петька торопыга по натуре. Сколько письмо будет ходить до Батагая да обратно? Месяц – не менее. А ему приспичило прямо – ну не через день-два, так через неделю в путь тронуться.
Послал телеграмму длиннющую. Неделя проходит. Другая. Ни слуху ни духу.
В конце мая Надюшка Маркова приехала после сессии на недельку. Потом на практику преддипломную надо ей.
Пеньтюхов в раздумьях пребывает, что делать. То ли в институт восстанавливаться, то ли на авось в Батагай ломануться. Но, помня свою встречу с таможенниками, они же в его понятии и пограничники, остерегался такого варианта. К тому же денег надо много, чтоб туда добраться, где их взять. Развеяться чуть захотелось – пошел в город на танцы. И Надюшка там. Кто кого пригласил на танец – неизвестно. Но больше друг от друга в тот вечер не отходили.
Петьке легко стало с Надюшкой. Что ни говорит – все как будто ладно: всё, чувствует, до девки доходит. Да и ее «завлекалки», на висках витящиеся, как-то особо играют в свете цветомузык.
Незаметно и быстро закончились танцы. До Ершей шли не спеша, но оказалось, что скоро. Потому к Реке направились. И до рассвета то по берегу ходили, то на дубовой коряге сидели, вывернутой ледоходом из берега. Только когда солнце из-за леса первым лучом сквозануло по глазам, про дом вспомнили: пора бы и поспать малость. Прощаясь, сговорились вечером вновь встретиться и в кино – в летний кинотеатр сходить…
Неделя мигом показалась. И не было милей Пеньтюхову никого, кроме Надюшки. Готов был – предложи она – за ней ехать на ее практику. Но это только в мечтах Петькиных. В жизни все проще: договорились, что Пеньтюхов восстановится в институт, а там видно будет.
Уехала Надюшка. Снова пустота и неупокоенность навалились. Чтоб справиться с ними, поехал в институт восстанавливаться. Но там его не ждет никто. Документы на восстановление приемная комиссия не принимает - она начнет работать только через месяц. Хочешь - жди, хочешь - через месяц снова приезжай. А у Петьки и денег нет туда-сюда кататься. Жить тоже негде. В общагу не селят – кто такой, чтоб селить. Если бумагу принесешь из института – поселим. На пару ночей комендантша пустила, помнила его, не вредный парень, и, если попросить сделать что-нибудь по мелочам, не отказывался никогда, да и по натуре человек мягкий - таких пожившие на веку тетки жалуют.
Хотел уже возвращаться в Ерши. Но тут Герман по какой-то надобности заявился. Петьку увидал, обрадовался. В ресторан сходили. Посидели славненько. И Герман в тот вечер своему правилу изменил – не покинул Пеньтюхова. Между делом уговорил Петьку с ним поехать на лето на Север – алмазы искать и комаров кормить. Сходил в институт, какой-то своей старой подружке документы пеньтюховские на восстановление всучил. Заверил Петьку, что все будет сделано в лучшем виде.
Умаслил Пеньтюхова, пробудив в нем придремавшую было романтику. Попили еще водочки пару дней и в путь. Снова экспедиционная предсезонная будоражь. Вертолет, отмотавший по небесам километры, как по географической карте. Посадка на открытом болоте. Выгрузка экспедиционного добра из его чрева на одном дыхании прямо в кочкарник. Удаляющийся стрекот вертолета. И тишина. Перекур. И за работу. Сначала по хозяйству: палатку поставить, настил на болоте сладить, на который добро покласть надо, и еще уйма разных малых и неприметных, но потому очень нужных дел.