эпилог. Забудь о благодатной смерти

-Саша?! Сашенька, черт тебя возьми. Доктор, вы уверены, что он уже здесь?
-Конечно, профессор. Пульс выровнялся почти полностью. Ему требуется адаптация. Он в шоке,  да это и понятно. Ваша реплика про черта не верна. Он его не взял.
-Оставьте шутки при себе, господин Бялкин. Александр, мать твою... Открой же глаза, сукин сын, я не апостол Петр. Убедись в этом сам, или ты думаешь что при нашей нынешней технике мы не могли сделать тебе третье тело, пока ты сидел в своей норе и ставил себе гамлетовские вопросы?
"Боже мой, что это?" — промелькнула у меня мысль. Нет никаких сомнений, что я умер после выстрела, но что означают эти слова, эти голоса, которые произносят мое имя? Возможно это Штерн и Бялкин. Я конечно могу ошибаться, слишком уж долго я их не видел, но по крайней мере очень похоже. Если я слышу их, то такое "ничто", в котором я сейчас нахожусь, никак нельзя назвать раем.
Я застонал и к своему удивлению услышал свой стон. Он был больше похож на жалобный скулеж двухнедельного кутенка, у которого отобрали соску с молоком. Я еще не открывал глаз, но слышал, как оживился профессор, я слышал, как он шумно задышал, и как с присвистом выходил воздух через его, сложенные в улыбку губы. Я слышал, как затрещала табуретка под его грузным телом и даже ощутил тяжесть его руки на своем левом плече.
-Я рад, сынок, что все получилось, - весело сказал он, - ты очень скоро поправишься и мы продолжим работу.
До моего слуха донесся хлопок двери и за тем приглушенные ею же удаляющиеся шаги по коридору. По-видимому доктор Бялкин решил оставить нас вдвоем или исчез после немого знака профессора.
-Все кончено, Саша, - сказал Штерн, - но мы не могли дать тебе спокойно умереть. Ты нам нужен для дальнейшей работы, поэтому советую тебе смириться с действительностью.
-Почему ты не пустил меня туда? - прошамкал я непослушными губами.
-Я тебе только что это объяснил, - сказал Штерн.
-Ни черта ты не объяснил.
-Тебе есть на что сердиться, поэтому я тебя прощаю, а теперь слушай и запоминай все, что я тебе скажу. Ты знаешь, что я не привык оправдываться, но я хочу чтобы ты знал и чтобы понял, что не было другого выхода.
И профессор начал разглагольствовать. В моей потрепанной свинцом памяти не сохранилось ни одного случая, где бы мой шеф был столь многословен. Поэтому чтобы не упустить такую возможность я лежал не шевелясь, не перебивая его, и слушал каждое слово его оправдания.
-Не могли мы иначе, - говорил он, — слишком много крови мы пролили, слишком много крови высосали друг у друга. За этим кроются большие деньги и великие открытия. Как только Большие люди включились в игру, эксперимент, что вполне понятно, резко изменил первоначальное направление. Их не интересовал научный подход к проблеме, а наш основной вопрос: "где обитает "астрал"?" они считали не существенным. Наша теория экспериментальна, а не заранее просчитана. С самого начала мы все делали методом подбора, а не рассчитывали формулами. С самого первого дня программа ЭТАП была ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ТЕОРИЕЙ АСТРАЛЬНЫХ ПЕРЕСЕЛЕНИЙ. Чуешь? Ни больше ни меньше. И если уж нам повезло изначально, то вероятность того, что далее мы сможем все рассчитать, была просто ничтожной. Так посчитали и Большие люди. Если нам не дается научное обоснование проблемы, то и черт с ним. Значит нужно использовать ее в практических целях.
После того, как ты продемонстрировал действие мантры, спонсоры сразу же насели на меня. Они задали массу вопросов по поводу смерти и по поводу того, почему мы еще не проверили это экспериментально.
Я сказал, что пока у нас один подопытный, мы не можем так рисковать. Потом я сказал, что не посмею предложить тебе добровольно пойти на смерть. И еще я убедил их, что ты не должен знать о подстерегающей тебя участи, чтобы все выглядело как несчастный случай или закономерный ход событий. Тут мы и разработали историю с Кешей. Жаль, что мы переоценили его и недооценили тебя. Мы надеялись, что он прикончит тебя вместе с обеими твоими любовницами, но ты его переиграл. Если бы не вмешательство Артура, то еще можно было бы исправить положение, предъявив Елене твой труп. Естественно, что она бы на этом не успокоилась, но для ментов все было бы слишком очевидно, и они заткнули бы ей рот и без нашей помощи.
Но Артур испортил нам всю игру. Он оказался мудрее и проворнее. Он указал вам путь к бегству, а сам подставился под пулю, чтобы в новом его теле вы не могли его опознать. Этот поступок достоин быть поступком настоящего мужчины. Он помог нам убедиться, что, во-первых, переброска осуществляется и в случае смерти; и, во-вторых, что второе тело не обязательно должно быть копией.
После этого теоретически твоя смерть, Саша, была уже нам не нужна, но фактически ты встал на тропу войны, а мы не могли этого допустить. Мы не стали торопить события, не стали тратить время на твои поиски, а ждали, когда ты вернешься за своим заложником. Возвратившись, ты воспользовался примером Артура, и многого нам вытянуть из тебя не удалось. Покопавшись в разоренном гнездышке Колдуна, мои профессионалы, в отличие от тебя, кое-что обнаружили, и это "кое-что" доказало нам, что Артуру полностью удался его замысел. Получилось так, что он сам нам все продемонстрировал. По следам, которые он оставил, громя свою лабораторию, и которые не успели уничтожить вы. Нам удалось узнать его новый рост по следам мела на школьной доске, где он рисовал какие-то схемы. Его новый вес — по сохранившемуся в гараже и лесу следу снегохода, и даже цвет волос, один из которых мы нашли в ванной.
Потом тебе удалось бежать. У тебя не было выхода, и ты спрыгнул с крыши. Для нас лишь осталось загадкой, как в туалете появилась та надпись и ключ в сливном бачке. Мы провели графологическую экспертизу. Она подтвердила тот портрет, который мы составили руководствуясь уликами, найденными в лаборатории Артура. Это был он. Мы собрали образцы почерков со всех сотрудников института, заставили каждого из них взвеситься, измерить свой рост и проверили прическу каждого на натуральный цвет волос. Потом мы проверили всех, кто мог привести на работу детей, тех которые умели хотя бы держать карандаш, и уже возмужавших подростков. Артур и здесь нас обошел. Мы ни черташеньки не добились. Может быть ты прольешь свет на это дело?
-Я ничего не знаю, — ответил я.
-Я не буду тебе колоть сыворотку, Саша, Я верю в гений Колдуна, который продумал все детали и застраховал свою шкуру. Если бы ты что-нибудь знал, то рассказал бы мне еще тогда. Я уверен, что его уже нет среди нашего коллектива, но он какое-то время был здесь, но я не представляю себе кто это был, и как он выглядит. Я чувствую, что он еще жив, и что нам еще предстоит решающая схватка. Я даже знаю, что в этой схватке ты выступишь на его стороне, но берегись тогда. Ты продукт моей программы, Саша. Я тебя создал, я тебя воспитал, я запрограммировал каждый твой шаг. Я твой бог. Но ты меня предал, сынок, и что самое интересное, я не собираюсь тебя наказывать. Я сам спланировал твои преступления, поэтому вина за них с тебя снимается. Я не совершу ошибки Всевышнего, который покарал Иуду за те грехи, которые сам ему предписал.
-Я совершил все по доброй воле, — сказал я.
-Ничего подобного, — возразил Штерн, — Иуда считал точно также, поэтому как и ты покончил с собой, но если ты послушаешь дальше, ты поймешь свои заблуждения.
Дело в том, что в момент твоего падения с крыши здания, Елена была уже найдена. Мы следили за каждым ее шагом, что и дало нам еще раз убедиться, что переброска твоя завершилась благополучно. Идея пришла господину Борису. Он юрист с мировым именем и много лет работал над исследованием поведенческих структур. Когда ты погиб и благополучно воскрес, он предложил потянуть ниточку дальше. Его заинтересовала связь суицида как такового со способностью переселения после его совершения. Нам было нужно, чтобы ты совершил это во второй раз. Мы хотели проверить поведение "астрала" в двух его состояниях. В первом случае, когда человек знает, что останется жить во втором теле. И во втором случае, когда человек действительно хочет умереть. Как видишь, стремления и знания человека не имеют значения, раз уж ты находишься здесь и нормально себя чувствуешь.
-Ну ты и сволочь, - процедил я сквозь зубы.
-Тихо, тихо! - примирительно зашипел Штерн, и горько усмехнулся.
В палате наступила тишина. Надолго ли? Я ждал что в приступе откровенности Штерн скажет еще что-нибудь такое, за что его убить будет мало. Тишина была конечно относительной, ей подарили только словесную ее часть, а датчики и внутренности компьютеров ворча попискивали о чем-то, сообщая друг другу и записывая информацию в память.
Я все еще не открывал глаз. Лежать без, сна стискивая веки, было неудобно, но мне не хотелось никого и ничего видеть. Тем более себя самого в потолочных зеркалах, хитроумно помещенных туда профессором. Я не хотел себя видеть. Тело, в котором я перебывал, было явно не моим. Я почувствовал это с первых минут прозрения. Оно не вписывалось в мои понятия о плоти алкоголика, ни в те же представления о мышцах атлета. Я чувствовал себя человеком, одевшим костюм малой ему на два размера. При разговоре губы и челюсти плохо слушались меня, дыхание было тесным, но без никотиновой хрипоты, и голова подозрительно подмерзала из-за непривычного количества волос.
Но самым странным было ощущение апатии ко всему происходящему. Мне вовсе не хотелось вскочить и разорвать на куски своего врага, мне уже не хотелось умирать, равно, как и продолжать работать на институт. При воспоминании о Елене, не наворачивались уже на глаза слезы и не подкатывал к горлу ком. От нее осталась лишь только светлая картинка в моей памяти, как будто сфотографированная и занесенная в архив в какой-то другой прошлой жизни. Я попробовал было представить себе нашу встречу, и мне это как всегда удалось. От подобной игры воображения когда-то мне штаны становились тесными, а теперь только легкая грусть, очень близкая по настроению к сентиментальной ностальгии, сконцентрировалась под сердцем и тут же рассосались по нервной системе, отчего-то минуя эрогенные зоны.
-Меня накачали транквилизаторами? — спросил я.
-Нет, сынок, ты просто постарел.
-Я умер, Штерн, дважды умер, а старше быть уже нельзя.
-Я не это имел в виду.
Тогда я открыл глаза.
Зеркала были на потолке. Думаю все-таки это была идея не Штерна, а самого Артура, чтобы создать в палате эффект недоступного объема. Я увидел себя с расстояния вдвое большее, чем отделяло меня от потолка. Из того несуществующего мира отражения на меня глянуло лицо пожилого человека. Вся нижняя часть тела от груди была укрыта белой простыней, а рядом с опрокинутой кушеткой блестела испариной лысина Штерна.
-И сколько мне теперь лет? — равнодушно поинтересовался я.
-Около пятидесяти, — в тон мне ответил профессор.
-Это было так необходимо?
-Что именно?
-Оставить меня в живых?
-Да, мы сочли это необходимым. Глупо было отречься от того вклада, который ты сделал в науку. Безумно было бы потерять такой ценный источник информации. Ты даже сам не представляешь, какие знания таит в себе твоя память. И мы обязательно достанем ее оттуда.
-Почему ты думаешь, что я соглашусь на вас работать?
-Может быть это звучит не корректно, — ответил Штерн, — но нам не нужно твое согласие. Тебе некуда деваться.
-А вы не боитесь очередного бунта? Что мешает мне убить тебя?
-Здравый смысл, сынок. Даже когда у тебя были две жизни, я тебя не боялся, так неужели ты думаешь, что я испугаюсь, когда мы с тобой поменялись местами?
-Вот оно что.
-Именно.
-Скажи, а что ты чувствовал, когда подготовил меня к самоубийству?
Штерн вероятно не ожидал такого вопроса и задумался на несколько секунд.
-Зачем тебе это знать?
-Мне хочется это знать, Штерн. Мне хочется знать, насколько можно продаться своей теории, чтобы просто полностью потерять человеческий облик? Каким богом нужно вообразить себя, чтобы давить людей, как муравьев? Насколько можно любить что-то, не видев его в глаза.
-Ты это о чем? - не понял профессор.
-О вечной жизни, о чем же еще? Вы что всерьез думаете, что несете благо человечеству? А вы бы спросили у него самого, хочет ли оно такой жизни? Вы можете больным предоставить новые тела, но вы не можете безумцам дать новые мозги. Что бы будете делать с ними? Вы не представляете себе идеала, к которому стремитесь. Вы хотите лишить человека его главного чувства. Того чувства, которое и делает его человеком. Человек рискует, борется за свое благосостояние, человек жив не хлебом единым. Вы отбираете у него страх, и что ему останется? Живое существо, Штерн, это сгусток нервов, который всего боится. Лишите его этого чувства и что получится? Равнодушная ячейка в компьютере общества? Да сам-то ты скажи. Задай себе вопрос: нужна ли тебе такая вечная жизнь?
Штерн молчал, глядя на меня, как на сумасшедшего. Ни одна в жизни точка зрения, если она была поставлена кем-то другим, никогда не интересовала профессора более, чем как досадная помеха его планам. Так и теперь он слушал меня и ничего не понимал. Мы были с ним представителями разных цивилизаций и говорили на разных языках. И меня вдруг первый раз за всю историю эксперимента поразила догадка об ужасной ошибке, которую допустили с самого начала. И ошибка эта состояла в выборе. Для первого подопытного им нужен был обычный средний человек, а я все-таки оказался достаточно неординарен для роли, отведенной мне. Как они могли исследовать человека, которого до конца так и не смогли понять? Это не "астрал" водил их за нос, а я сам. Может быть теперь они подберут себе более подходящую кандидатуру? Я не хотел желать им удачи на этом поприще.
-Что мне теперь делать? — подал голос я.
-Напиши все. Все подробно, с самого начала, - ответил Штерн и продолжал, — свои чувства, мысли, действия. Подробно напиши все, что помнишь. Что вспомнишь потом допиши вставками. Про Елену, про Артура, про Кешу, про меня. И самое главное, попробуй передать ощущения, которые приходили к тебе в момент переброски или в момент смерти. Мы должны, чтобы не навредить себе и людям, понять природу "астрала".
-Это бесполезно.
-Откуда нам это знать?
-Не навредить людям, да? - усмехнулся я, - ты заботишься о людях? Где же была эта забота, когда ты спалил заживо невинную женщину, где была эта забота когда ты подставил мой и Катин затылок под ствол Кешиного револьвера? А где была она, когда ты решил ликвидировать самого преданного сотрудника? Я рад, что Артур умнее тебя. Ты боишься его. Он наводит ужас на тебя и всех твоих шестерок. Он один способен передавить тут вас всех, как блох. И ты прав, что я примкну к нему сразу же, при первой возможности, потому что в вашем тараканьем гнезде пахнет блевотиной...
-Ты можешь не тратить свое красноречие, - прервал меня Штерн, - я все равно не буду тебя убивать.
-Да мне и плевать на твои решения, — огрызнулся я, — ты сам учил меня не боятся смерти. Вот я и не боюсь. Между хреновым и ничем вообще, я предпочту ничто, и ты это прекрасно знаешь. Раз уж у нас сегодня честный мужской разговор, то я тоже хочу кое в чем сознаться. Ты мне милостиво поведал о том, каким я был идиотом, и как тебе пришлось всего меня лишить, чтобы я пустил себе пулю. Теперь вот что. Я с благодарностью принимаю от тебя в подарок новую жизнь, но не надейся, что я полностью подарю ее тебе.
-Этого и не надо...
-Подожди, я ведь тебя не перебивал. Да, мне вновь стало интересно, и я согласен вывернуться перед вами наизнанку, но не потому, что тебе так хочется, а потому, что так хочется мне. У тебя нет средств заставить меня делать что-либо против моей воли. И последнее. Пока я жив, и пока жив Артур, тебе не будет покоя. Я уже конченный человек, и моя игра скоро кончится. Но ты-то собрался жить вечно, и Артур по всей видимости тоже. Значит всю твою вечную жизнь тебе не будет покоя. Радуйся! Мы дарим тебе тот самый страх, от которого жизнь становиться интересней, и которого ты хочешь лишить себя и все человечество. А если вдруг Артур решит тебя кончить, то в аду за тебя возьмусь я. Отныне забудь о покое Штерн. Где бы ты ни был. Неужели, босс, ты еще не понял, что тебе нет места ни в этом мире ни в том.
-Убирайся отсюда, - прошипел профессор.
-И не подумаю. Ты же так любишь откровенничать со своими врагами. А откровенность в данном случае, это явная их недооценка и типичное военное бахвальство.
-Я тебе сказал, убирайся!
-Куда?
-Куда хочешь, — отмахнулся он, — по институту у тебя будет свободный проход, а в город тебя не выпустят. Да и нечего тебе там делать.
-От чего же? — издевательски усмехнулся я.
-Памятуя о твоем пристрастии ко всякого рода шлюхам, я сделал тебя импотентом.
-Импотенция лечится, Штерн, лучше б ты меня кастрировал.
-Как же ты меня утомил, — вздохнул босс и неожиданно улыбнулся.
-Аналогично, — ответил я.
-Твой кабинет никто не трогал. Если хочешь, можешь работать на компьютере, или пиши на бумаге. Распорядок дня тебе принесут позже. Сейчас у тебя будет статус главного испытателя, но учти, что ты также еще и приманка для Колдуна.
-Боже мой! — я закатил глаза, — вы хотите, чтобы он клюнул на такую неприкрытую дребедень? Да вы просто не понимаете, с кем имеете дело.
-И откуда ты только взялся, умник? — сказал профессор, а затем добавил, — можешь говорить мне "ты". Возрастом мы почти сравнялись.
Я пошевелился. Показалось странным, что ни одна конечность моего тела не пристегнута к кушетке, и я спокойно уселся, опустив голые ноги на холодный сквозняк линолеума. Штерн явно торопился, изготавливая меня. Все суставы скрипели при малейшем движении, а кровь подолгу застаивалась в мышцах, на которых мне пришлось лежать.
Профессор сидел ко мне спиной, отвернувшись к какому-то прибору. Он пренебрег опасностью, которая могла бы от меня исходить, или просто решил меня проверить. "Какая самоуверенность, -подумал я, — ну уж нет. Дать тебе по башке, это слишком просто".
С другой стороны кушетки, на табуретке была сложена одежда, вероятно предназначенная мне, и я не спеша стал одеваться. Обычная серо-голубоватая институтская роба, с пластиковой карточкой на левом нагрудном кармане куртки. Шелковые носки и легкие теннисные тапочки.
Я попробовал встать на ноги и встав, неуверенно закачался. Мышцы и связки нормально выдержали меня.
-В карточке не проставлено имя, — сказал я.
-Обзовись, как хочешь, - отмахнулся Штерн, - ты сейчас мистер Никто, но эта карточка дает право на свободное перемещение по институту. Когда придумаешь имя, скажи, и мы ее тебе поменяем.
Я попытался сдвинуться с места. Ступать приходилось осторожно. Трудно было сразу оценить силу мышц и гибкость суставов. Я шагал на прямых ногах из угла в угол, делая корпусом повороты и вращая плечевыми суставами.
-Не нравится? - спросил Штерн.
-Мог бы сделать что-нибудь по-приличнее, — ответил я.
-Не заслужил.
Что я мог ему ответить? Мне вдруг резко опротивел весь его облик. Я молча смотрел на скорбную фигуру Штерна, его, хотя и дорогой, но давно нечищеный костюм, его раскрасневшуюся потную лысину, и мне стало тошно, как при виде трехнедельного трупа. Если бы я попробовал что-нибудь сказать, меня бы вырвало прямо на кушетку. Возможно спазм был и другой природы, но я не без удовольствия записал его на счет профессора, и медленно вышел в коридор.
Здесь как обычно было пусто. Мне почему-то казалось, что я не увижу уже здесь ни одного знакомого лица. Я не вносил в этот список ни Бялкина, ни Штерна, так как их обрюзгшие хари лицами называть не хотел. За небольшим исключением иллюзия другой жизни была полной. Как бы я ни хотел, я не мог узнать ни стен окружающих меня, ни последовательность, ни частоту дверей на этих стенах. Каким-то чувствам я осязал, что все по-прежнему, все осталось тем же, но видел я все не с того уже роста и более худшим зрением.
Пройдя немного вправо, я узнал дверь пресловутого туалета и задержался возле нее. Она манила меня к себе. "А почему бы и нет?" — подумал я и взялся за ручку.
Внутри было пусто. Люминесцентный свет освещал белый кафель стен, как будто выворачивая на всеобщее обозрение гиперчистоту помещения, немного не вязавшуюся с предназначением его. Окно справа, умывальник слева, три кабины. Где-то текла вода. Я потянул центральную дверцу.
Никто не подумал даже стереть эту надпись. Она была сделана маркером, вещью надежной и не стираемой в бытовых условиях. Однако Штерн мог выудить в химлаборатории любой кислотный растворитель, чтобы придать стенам девственную чистоту. Мог, но не сделал этого.
Я действительно был слабым противником своему боссу. Пока он мне не подсказал, я так и не мог вспомнить этот неуверенный остроугольный почерк. Теперь, стоя над урчащим унитазом, я вспомнил письмо, оставленное на столе Артуром в своем отдаленном зимовье, и проводя аналогию понимал, что никто другой не мог оставить в туалете эту спасительную надпись. Было видно, что над ней основательно поработали, начиная с отпечатков пальцев и кончая электрограммой уплотнений керамики, но все равно настырный маркер держался, хоть чем-то нарушая приторную белизну.
Я вернулся в коридор и в нерешительности огляделся. Куда я теперь пойду? Я хорошо помнил, где находятся отведенные мне покои, но думать о них не мог, так как Артур не шел у меня из головы. Я готов был поверить, что он превратился в таракана или мышь, чем представлять себе некоего подростка или карлика, опасливо крадущегося по коридору. Может он один из охранников? Но Штерн, если ему верить, проверял всех. Оставался один вариант. Артур появился из ниоткуда, а потом растворился в воздухе. На то он и Колдун, чтобы творить чудеса.
Мне очень хотелось в это верить. Очень хотелось, чтобы Артур постиг не только то, как овладеть телом, но и управлять им и перемещать его в пространстве. Сказка, да и только. В каждой сказке есть доля истины. Я и верил в возможность подобного и не верил. Но как-то же он сюда попал? Если признать этот факт невозможным, то невозможным надо было признавать все, что случилось со мной с того момента. Просто отречься от всех реально происшедших событий и приписать их галлюцинации.
За мыслями я не заметил, как попал на свой этаж, миновав два лестничных пролета.
Так что же мне делать теперь, когда Штерн предоставил меня самому себе? Я был уверен, что Артур появится еще раз. Вот только даже малейшее представление о сроках его появления было мне недоступно. Оставалось только ждать. Я усмехнулся про себя. На каждой ступени эксперимента и дальнейшей войны я был уверен, что следующая ступенька если и не будет последней, то хотя бы подведет какой-нибудь итог, но, поднимаясь на новый уровень, я сталкивался с обстоятельствами, ясно указывающими на то, что война только началась и дальше все будет еще напряженнее.
Вдруг я остановился, пораженный одной догадкой. Я вдруг понял, каким может быть замысел Артура. Он уже наверняка знает, а если и не знает, то газеты скоро сообщат о моей смерти. Для Колдуна это будет сигналом к действию. Наверняка он где-нибудь раздобыл электрограмму моего мозга (раз уж побывал здесь), и возможно готовит мне новую переброску. Он вытащит отсюда мой "астрал", а потом мне придется вернуться за этими старыми мощами. Я уже решил, что без сожаления расправлюсь с ними. Значит все, что остается мне, это ночами вспоминать мантру. Когда Артур вырастит тело, переселение должно неминуемо осуществиться.
Надежда из искры где-то под сердцем начала разгораться, охватывая все мое нутро. У Колдуна мог быть и другой план относительно меня, но я пока зацепился за этот вариант. Меня мало беспокоило то, что подобный образ действий уже давно морально устарел. Что Штерну будет легче всего его просчитать, и что трагедия с возвращением и бегством может повториться во всех подробностях, образуя замкнутый круг. Однако надежда возросла, и я немного успокоился. "Все действительно только начинается", — удовлетворенно сказал я себе.
Зато план сиюминутных действий остался пока для меня не ясен. Пойти поесть? Лечь поспать? Примитивные человеческие надобности. Но я решил по другому. Я буду писать книгу. Помимо того отчета, которым озадачил меня Штерн, я напишу другую книгу. О ней никто не должен будет знать. Мне придется прятаться и всячески маскироваться, но я должен довести до человечества, какая опасность ему грозит. Если я напишу подборку сухих фактов, то она вряд ли кого-нибудь заинтересует, значит придется делать общедоступное чтиво.
Сейчас, когда я пишу все это под общим названием эпилога, я знаю, что мне пока удалось остаться незамеченным. Теперь я знаю, какое продолжение получила программа ЭТАП. Но и до сих пор не ведомо мне, кто здесь проиграл, а кто вышел победителем. Определенности не прибавилось ни на бит информации, а времени прошло достаточно.
А тогда, стоя перед дверью своего кабинета, я не знал даже, удастся ли мне утаить хоть строчку из своей рукописи. Но я успокаивал себя и своего будущего читателя следующими словами:
"Милый друг! Если ты читаешь эти строки в хорошем издании и с цветными картинками - это значит, что мы победили. Мы вырвались из плена и рассказали людям, что им грозит. Это мы лишили ТЕБЯ вечной жизни. Изначальной нашей целью не было уничтожение программы, мы просто хотели обнародовать ее, чтобы люди решили все сами.
Если же ты читаешь это в рукописном единственном числе, найдя желтые обрывки в мусорном ящике, то все наши идеалы погибли. Посмотрите, как рушатся вокруг вас устои общества. Вы все увидите сами, но умрете в неведении, так как поверженные враги воскреснут перед вами, как армия антихристов ".
Я все-таки решился войти внутрь своей комнаты. Мой кабинет был сравнительно просторен, с большим письменным столом, окном и встроенным шкафом для верхней одежды. Раньше стена напротив стола была увешана плакатами по анатомии, а в углу у окна стоял пластиковый скелет в натуральную величину. Это делалось для того, чтобы в случае гостей и проверок, иллюзия научной работы всем бросалась в глаза. Сейчас не было ни плакатов, ни скелета, а вдоль стены стояла кушетка. Я понял, что мне предлагалось пожить недолго в этой комнате без удобств видимых и сантехнических.
Я закрыл за собой дверь, включил свет и осмотрелся. Слишком яркой была лампа для той паутины в углах и слоя пыли на столе. Она высветила без стеснения запущенность помещения. Я уселся за стол, выдвинул пару ящиков и обнаружил в них целый арсенал всевозможной канцелярии и тысячелистовую пачку бумаги.
Я стер пыль со стола рукавом форменной куртки, досадно подумав при этом: "уж не могли вовремя убраться".
Как будто в ответ на мою мысль, материализованную каким-то образом, раздался стук в дверь, и сразу за ним не двусмысленный грохот древка швабры о днище цинкового ведра.
-Войдите, — сказал я громко, чтобы меня услышали за дверью.
Дверь открылась и маленькая женщина в сером рабочем халате вошла в комнату. Мне не удалось подробно ее рассмотреть из-за тусклого освещения в тесном закутке импровизированной прихожей.
Женщина поставила швабру в угол и удалилась с ведром, вспомнив, наверное, что здесь воды набрать негде. По быстрым и энергичным движениям я понял, что ей не больше тридцати. Росту в ней было примерно метр шестьдесят, а грубая роба скрывала наверное миниатюрную, но привлекательную фигурку. Я с нетерпением ждал, когда она вернется, чтобы рассмотреть ее поближе.
Уборщица появилась минут через пять с неполным ведром воды, и прямо в дверях начала намачивать тряпку. Я от чего-то смутился, заметив за собой, что совершенно не прикрыто глазею на нее, и заставил себя отвернуться к окну.
Девушка (если учесть к контексте мой собственный возраст) кончила мочалить тряпку и намотала ее на швабру.
-С прибытием вас, - вдруг сказала она.
Ее голос был низким, глубоким и мягким, совсем не соответствующим ее молодости.
-Мы долго ждали вас, — продолжала она, — а когда вы прибыли, то забыли даже убраться здесь, извините.
Я не поворачивал головы, как будто не слышал ни слова из сказанного. Она стояла справа, где-то за границей поля моего зрения, но я знал, что она просто стоит и смотрит в мою сторону. Молчание затягивалось, и я понял, что должен что-нибудь сказать в ответ просто из-за приличия.
-Я не спешил. У меня было много времени, и не было часов, - сказал я и удивился тому, как
каламбурно прозвучала эта реплика.
-Простите, - женщина как будто смутилась, — я не должна вмешиваться в ваши дела... Но мне
кажется, что вы нездоровы.
-Почему?
-Вы плохо выглядите, вам одиноко, и что-то мучит вас.
Тут я рискнул отвернуться от окна и посмотрел на свою собеседницу. Я не знал ее раньше, но странное чувство переполнило меня, как будто некая аура окружала ее стан. Она излучала боль и участие, эта аура, и я понял, что неоднократно встречался с этим раньше. Этот тонкий нос с едва заметной горбинкой, густые прямые брови казались до боли знакомыми. Широкие скулы говорили о волевом характере. А глаза... А глаза остались прежними. Они были близко и глубоко посажены. Они казались бездонными, и если присмотреться, то вся Вселенная могла открыться передо мной. Она поняла, что я узнал с кем имею дело, и мягко улыбнулась.
Чтобы хоть издать какой-нибудь звук, и вернуть назад отвисшую челюсть, я сказал.
-Плохо выгляжу? Я же все потерял. Убили всех моих близких.
-Ой ли, молодой человек, — игриво подмигнула девушка, — а вы уверены, что погибли все?..


Москва.Комсомольская площадь.Ленинградский вокзал.1997г.