Спасение через смерть, или Божья милость

  В такие-то времена, в такие-то годы; давно ли, недавно ли стояла на земле деревня. В местности богатой лесами, полями, лугами да озёрами. Может она и сейчас стоит, затерянная средь множества сёл, деревень, да городов. Да не о том сказ будет.
   А о том, как жил в том селе парень. Парень – не парень, юноша – не мальчик уж, но мужчина. В годах, когда надо бы уже жить с женой, иметь семью, да род продолжать свой. Детей растить да воспитывать, младшеньким леденцы покупать, старших в жизнь отправлять. Или уже на другой случай: хоть просто подругу, невесту, с коей не страшно ни в дождь, ни в снег, ни в гололёд. Но не было у него ни того, ни другого. А жил он с матерью со своей.
 Отец жив. Да только даёт он себя одолеть « Зелёному Змию» иной раз. Да и этот, иной раз, может нагрянуть внезапно и растянуться не на один день, и не на два. Гуляет тогда мужик на краю села в одном доме. Там мельник живёт. На пару горелку пьют, да песни орут. Другой раз заприметишь, когда мимо идёшь, как они вдвоём вывалятся на порог. Пьяные и белые – в муке переваляются, или просто в мусоре. От чего он пил больше в последние годы -  может от того, о чём речь ниже пойдёт. Ну а когда трезвый он бывал – работник что надо: и по хозяйству, и вообще.
  Жил парень – не тужил, по полям, по лесам ходил. Был он в возрасте, когда…...  Потому, как был не такой, как все. С рождения он был слаб умом, да не способен к самостоятельности. Теперь-то учёный свет придумал бы для него какое название этой болезни головы, ума, или психики. Но в той деревне профессоров не было; и про него просто говорили: « слаб на голову!».
Иные жалели его. Да и как не сочувствовать тому, кто не может жить нормальной жизнью. Мать плакала иной раз вечерами. Да и как не плакать – как он жить-то будет один на белом свете. Хорошо родня есть, но они же тоже не няньки.
Иные подшучивали; по их разумению – как не пошутить над тем, кто не такой, как все, и ведёт себя забавно. Увидит такое, бывало, дядь Никифор: рассердится, прикрикнет, может и рукой хватить. А сам здоровый, словно медведь. Поймает, кого и давай поучать:
 - Скажи спасибо, что ты нормальным родился! А не бедолагой на всю жизнь!
А тот растерянно, жалостливым тоном:
 - Кому спасибо-то?
Вместо ответа – увесистый подзатыльник.
И не пожалуется батьке или матери, потому как знает: если от дядь Никифора получил, то никто и спрашивать не будет – за что. Тот просто так не накажет, и родители это знают; да ещё и сами добавить могут. 
Это не сейчас – распустилися цветы, и слова не скажи. 
Иные равнодушно к парню относились. Девушки его избегали. Даже, можно сказать опасались. Что у него в голове, бог знает – приговаривали они. Хотя он был безобиден настолько: как трава для ветра.
Большинство сельчан его жалели, конечно. Горько, когда в семье такой ребёнок. Может поэтому отец и пил-то – сочувствовали соседи.
Парень работал, исходя из своих возможностей. В поле помогал, по хозяйству дома дела исполнял. И однажды, отчего не ведали, приключилась с ним беда. Был он тогда в поле: трудился, делом занимался. Работал, работал – да вдруг упал, как подкошенный. Подбежали к нему, подоспели все, кто был там тогда. Что случилось; что стряслось. Что это с юношею произошло. Никто не знает и даже не подозревает. Привезли его в село, в хату родную. Выбежала мать навстречу коллективу местному. И увидела сына, бездыханного, лежащего вверх лицом на соломе и не подающего признаки жизни. Заголосила она всем своим горьким, материнским голосом; громко запричитала, упав на грудь ребёнка своего. Взмолилась, обратившись к небесам. А тут ей и говорят:
 - Полно, полно тебе, Клавдия! Может он не умер, а притомился немного и приснул глубоким сном.
 - Жарко сегодни – подметил чей-то голос из толпы.
От этих слов женщина немного успокоилась; но не настолько, чтоб перестать быть встревоженной. По-прежнему не отходила от телеги, влажными глазами глядя на родну кровушку свою. Тот же голос, что успокаивал её, велит, обратившись к собравшемуся народу, позвать местную бабку; которая во всяких делах подобных сведуща. Может и роды принять, и зуб заговорить. Ведь раньше как; это не теперь – приедет врач по вызову любому: главное дождаться его, и чтоб он трезвый был – иногда на удачу. Сейчас к человеку с иглой подходят, да таблетками. Раньше учеников Гиппократа не было; всё сами. Был человек особый, к которому шли за советом, да поддержкой. И он уже, с помощью божьей милости, своими способностями да опытом, передающемся из века в век, из поколения в поколение, с разными травками, отварами, исцелял от хвори. И не было тогда ни рентгенов, ни капельниц. А на ноги подымали. Институты-то разные может, и были, этих, учеников-то Гиппократа того. Но где они. В городах больших. А тут местность глухая, далёкая. Если и послать за лекарем, то, сколько времени пройдёт.
Пришла бабушка; посмотрела в его закатившиеся очи, и говорит честному народу:
 - Ничем  помочь уже нельзя. Видно призвал к себе Всевышний его невинную душу.
Плач и вой разнёсся эхом по всему селу.
Ну что теперь сделаешь. Стали готовить мужчину к прощальному пути: в хате бабки отчитывают, мастера гроб готовят, духовный отец назначил день похорон.
Да, говорили про себя люди, вот судьба-то. А что сделаешь. Ну, значит, отмучился. А парень хороший был. Не обошла только его болезнь стороной. А сам дружелюбный был, безобидный, безотказный, доверчивый. Да, здоровый сын, а будущего, можно сказать, почти нет. Какая девка за него пошла бы? Жалкая жизнь, и горькая судьба.
У кого доброе сердце, ненароком подумал про себя: «Хоть так. А что его ждало в жизни после смерти родителей?!
Положили, похоронили, помянули. Потом на могилку будут ходить его мать с отцом». 
И сильно не думали: отчего, да почему так быстро смерть пришла.
 Так значит, его время настало. Плакали по нём, плакали. Родители, да родня, да остальные жители села. Помыли, одели, да в гроб положили. В чистую, белую постель. Крышкой закрыли, прочно загвоздили.
А стоит сказать, что так неудачно получилось, когда ложили в гроб тело, и заколачивали крепко.
Взялись за труп двое мужчин, и, стало быть, надо перенести его в гроб. И вот по пути следования в воздухе с одного места-то в другое он возьми да и выскользни. Потом Степан да Иван уверяли других, что они его, то бишь покойника крепко держали. И как он высвободился, ума не приложат. Только тот об этом знает, у кого и не спросишь. Действительно – эти два мужика здоровые были: один плотник, другой помощник. Из их лап молоток не выпадает, а тут плоть человечья. Но от дядь Никифора всё равно выговор не заставил себя ждать.
Так они его не удержали; и так оно неуклюже упало: об угол стола, да о лавку, вдев при этом стопу каким-то странным образом, между ножками мебели. Видно, покойник не хотел ложиться в гроб и всячески упирался, цепляясь за всё подряд. И не заметили того, что нога у него сунута не туда, и стали крутить, и тут хруст тихий, но резкий раздался…..:
Ай, как неудобно! Плохо…..! Больно…!
И вместе с этим тихий шёпот из угла бабок древних:
 - Видно чужд ему новый дом-то!
Что тут было! Шипение, яростные взгляды из-под очей, испепеляющие этих балбесов обоих. Шум, говор, ворчание вспоминающих разные истории по этому поводу. Запричитали старухи, видавшие жизнь. Начали вспоминать всякие поверья, приметы, сказания старые как мир. Всё это дело связывать с плохим знаком; возможно, ещё повлияющим на будущее, на жизнь живых. Стали предсказывать то, что мертвец вернётся. Вдовы, девы, молодухи заохали. Девицы заахали. Мужской коллектив остолбенел и не знал, что делать.
Грохнулась мать в обморок. В свою очередь этих бабушек одёрнули – чтоб не накаркали старые. Сын не сын, а мертвец, приметы – это страшная сила.
Пожурили, покричали вполголоса, надо дальше ритуал продолжать. А хруст никто толком-то и не расслышал. Более кощунственно было уронить тело почившего. Никто уже не думал, что этим падением нанесли травму покойнику. Мать с отцом убиты горем своим. А кто и заподозрит что, то в ответ на свои измышления подумает, что мёртвому-то всё равно, если и так. Не везти же его, в конце концов, на рентген.
 Переглянулись, перекрестились, поплакали, отпели, да повезли хоронить. И духовный служитель пошёл за телегою. Мать дома оставили, потому как она выплакала все глаза свои по сыну; и не было у ней мочи идти и смотреть, как дитя её будут закапывать, в то время как старики на это будут смотреть. Пошёл провожать его отец.
 В тот день дождь был с утра. Моросил, как кот поливает. Подождали, пока кончится. Двинулись на кладбище после обеда уже. Погост находился не так далеко от села. Километр, может полтора. От околицы, да через речку, и дальше по дороге. Пригорок, покрытый редко-стоящими деревьями. Ну, прямо – природный парк города мёртвых.
Потянулся караван из рыдающих, воющих, плачущих и остальных.
Вот и пришли все на кладбище уж.
На месте потерпели ещё немного: из-за дождя копатели не управились в срок.
Вот уже идёт ритуал погребения.
Святой отец стоял, наблюдая за соблюдением традиций захоронения. Народ плакал, сгруппировавшись недалеко от гроба. У всех печальные лица.
Ящик стоял на двух табуретах, в некотором расстоянии от ямы. Какое-то чувство было у всех странное, не обычное, какое бывает при подобных мероприятиях. Может оттого, что скоро желал начаться дождь.
Нетерпеливо поглядывали на небо: итак уже припозднились. Не полило бы раньше времени, нарушив процесс прощания.
И вдруг раздался стук. Это привело всех в ступор. Изваяния с напряжёнными лицами застыли, вслушиваясь в тишину. Все силились определить, откуда был звук, боясь понять и сказать себе, что он исходил со стороны гроба. Минуту люд стоял, не зная верить ли ему в это вообще. Все были со знанием, что есть нечистый на свете, его слуги и разная чертовщина, что иногда и мертвецы встают из своих земляных и тесных домов, и все они устраивают свои игрища где-то, в каком тёмном и поэтому жутком месте. Там они веселятся и пьют дьявольское вино. Что в глухую ночь и ведьму можно увидеть, летящую высоко в небе куда-то в разгар полнолуния.   
Но действо разворачивалось и происходило наяву, в то время, когда ты не готов просто так плюнуть в харю сатане, и перекрестя воздух, дать ему пинка, чтоб он убрался к себе в пекло; как бы ты хвастал в другое время перед друзьями, бравировал и смело грозился претворить сие в жизнь, пусть только чёрт посмеет показаться.
 Удары, которые принёс ветер, эхом отозвались у всех в ушах; ледяным осадком наполнили душу каждого, заморозив их светлый разум. Людей обуял такой ужас, что они забыли, зачем сюда пришли, что с ними отец святой присутствует, что под сенью божьей люд не должен уступать страху, но противостоять ему, и что, в конце концов, просто быстрее закопать мертвеца, тем паче, если он восстал и рвётся наружу. Но ни то, ни другое уже не приходило в голову ни кузнецу, ни плотнику, ни служителю церкви.
 Никто не способен был спокойно думать, прийти к какому-нибудь решению, а тем более взять его исполнение на себя. У всех была идея поскорее унести отсюда ноги, с этого, становившемся страшным, места.
 Внезапно как-то потемнело; засвистел, сделавшийся сильнее, ветер, и завыли волки вдали: где-то в тёмном лесу. Стало похоже на то, что свершилось – тот, по чьей вине все тут собрались, услышал их. Вот-вот поднимется покойник из гроба и начнёт присутствующих благодарить.
Шумели и качались деревья. Дождь начинал накрапывать. Наперегонки и врассыпную люди бежали прочь с кладбища. Кто с криком, кто с диким воплем, со спрятавшимися от страха сердцами в пятках. Поп, держа в руках крест, пятился поначалу, нашёптывая при этом еле слышно строчки из молитв. Перебирая в уме всё, что он узнал и запомнил в течение своей жизни и служения богу.  Не понимая, да и не слишком в такой момент, заботясь о том, как он ставит разные слова в ненадлежащем порядке. Судорожно перебирая губами на бледном лице, он скороговоркой, запинаясь, то возвышая голос, то нисходя на шёпот, произносил тут же сочинённую им молитву, должную уберечь от нечистой силы. Затем он бежал, широко ступая длинными своими ногами по земле; путаясь в полах своей рясы. Чуть не упал, но страх его поднимал и переставлял ему ноги. Одно дело – в повседневной жизни утверждать, что слуга божий не боится того, с чем может столкнуться на пути своём; а если и испугается хоть на секунду, то вера его поддержит и укрепит. Но совсем другое дело испытать на себе проявление нечистой силы; да ещё и тут: среди могил. Теперь он понимает, насколько сильна и непоколебима должна быть вера у людей.
Сейчас он крестился прямо на бегу.
Крестился и народ, рядом бегущий. И молился до того, и после того, как уже оказался каждый по своим домам; заперев наглухо дверь, закрыв все окна, ставни, двери, заложив засовы; а кое-кто даже на печную трубу нахлобучил сверху чугунок. И взяв топор или вилы, сел подле тёплой печки.
Мать как узнала, что произошло, так в обморок снова и бухнулась. Отец не знает уже, что и делать. Сына не похоронили; идти туда – страх не даёт, да и ненастье на улице. Решил принять пока: для храбрости и трезвых решений.      Только на кладбище всё было спокойно, по-прежнему тихо. Стоит гроб один. По дереву дождь барабанит, отдаваясь глухо. В яму вода стекает. Кое-где уже небольшие лужи. А вокруг стоят деревья и о чём-то взволнованно шепчутся. Особенно осина шумна: трясётся вся от страха, бедняжка. Чувствует, наверное, приближение бесовского отродья.
 Льёт уж как из ведра. Понятно, в такую погоду никто уже на погост не пойдёт, даже если осмелится проверить, что тут делается.
 Тени всё темнее, всё гуще. Они покрывают всё, без остатка. Непонятный шорох в кустах за деревом, которых и различить-то уже нельзя. В такую темень мерещится всякое: боишься собственных звуков, не осмеливаешься лишний раз рукой повести, или носом шмыгнуть, чтобы не пропустить дыхание опасности. В пору насторожиться: вот-вот выглянет страшное и мерзкое рыло из темноты; да только кому: ни души вокруг; только может черти уже играют в салки, бегая меж деревьев, и поджидая своё время. Да ведьмы налаживают свои летательные аппараты. А для этого племени ночь – самая пора. Не надо доброму человеку в такое время шататься, где не следует: зато он и сидит дома подле печки.
 Ветер завывает. Но не заглушить ему гулких ударов, что доносятся изнутри. Кто-то отчаянно стремится вырваться наружу. 
Стоит дом мёртвого, мокнет. Картина, конечно, не для слабонервных. С другой стороны – очень хочется, наверное, каждому доброму человеку, помочь попавшему в ловушку; помочь выбраться из запертого ящика.
Но, ИЗ ГРОБА!!!!!
Любопытство, жалость и сомненья идут рядом. И последнее перевешивает остальное, и натягивает, как простынёй жуткий, липкий страх: А КТО ЖЕ ИЗ ГРОБА МОЖЕТ БИТЬСЯ НА СВОБОДУ?!!?
Да! Тут дело даже не о геройстве. Храбреца или труса никто осуждать не станет. Никто не знает, как он сам себя бы повёл в данной ситуации.
Гроб уже шатался от тех ударов, что его сотрясали. От постоянных ёрзаний и покачиваний он съехал одной стороной своей почти со стула; и, от очередного рывка, повалился вниз. Не удержавшись, благодаря законам природы и на второй опоре, он всей своей массой рухнул на землю. Стукнувшись о камень, что лежал у кучки таких же, которые приносили сюда родственники обкладывать холмики могилок ушедшей родни, древесина немного треснула. Но ящик, свалившись второй стороной, заскользил по мокрой земле к краю ямы и, на секунду пробалансировав в воздухе, демонстрируя положение равновесия, ринулся вниз. Там треснула при ударе, хоть и приземлилось сооружение в жижу, ещё часть древесины, где было соединение половин. На этом всё прекратилось. Прошло немного времени и покойник начал с новой силой проявлять себя. Вот уже послышался треск более звонкий и кусок выломанной доски упал в лужу на дне песчаного приюта, который обещал статься вечным для местного жителя. Всё остальное со звериным упорством доломал рвавшийся изнутри. На свет божий с жуткими, но безумно-счастливыми глазами вылезает наш парень. Словно из кокона, только деревянного, появляется голова, туловище; и тут же падает "ночная бабочка", ступив лишь ногой на воле. Несчастный от острой боли, пронзившей молнией всё его существо, потерял сознание. Сказывается то повреждение тела, которое ему нанесли, когда ложили в вечную кровать. Что у него там: перелом ли, вывих ли, он не знает. Главное высвободился. Теперь задача вылезти из этого проклятого дома. Очнувшись, он узнал себя, лежащим в грязной, холодной воде, устремив лицо вверх. А оттуда на него обрушивались потоки слёз, которыми плакало тёмное небо. Встав на одну ногу, человек уцепился за край гроба, что стоял вертикально, опёршись на стену могилы. Подтягивая свое обессилевшее тело, он хватал всё, что попадало под руку. На него сыпалась мокрая земля, коренья травы, мелкие камушки, стремясь непременно попасть в глаза и вымазать пострашнее его лицо. Но попытки выбраться всё оставались безуспешными. Вдруг его обсыпало копной мокрых листьев и ударило по лбу стволом дерева. Он отпрянул назад, не удержавшись и вновь оказавшись в ледяной воде. Сердце было готово выпрыгнуть из груди и унестись от этого ужаса, если уж хозяину так нравятся подобные приключения. Оно бешено стучало, грозя разорвать плоть изнутри. Мысли носились в голове, как шальные. Кто там……! Или, что там происходит…! В израненном мозгу отыскалась информация, что был какой-то хруст и вместе с тем грохот упавшего дерева, который мужчина, из-за шума дождя услышал в последний момент;  но в ту секунду от страха у него так мысли спутались, что он сейчас только это всё понял. Ещё он вспомнил про берёзу, стоящую недалеко, у которой в прошлом году в грозу сломался сук; но он тогда не упал, а остался висеть на куске коры, не оторванной полностью. Тогда думали, как бы его вниз спустить, но дерево было сломлено на самом верху, и никто не полез его оттуда скидывать. Так и ждали, пока само не упадёт. С тех пор ветвь так и качалась, готовая упасть в любую секунду. Теперь это случилось и она на земле; подарив ещё и возможность нашему герою выбраться из темницы. Чем он и воспользовался: подтянувшись на руках, опираясь здоровой ногой на гроб, в землю, вцепляясь в мягкий грунт пальцами; потихоньку выкарабкиваясь. Со стороны было похоже на то, как мертвец вылезает из земли. Вдруг человек издал такой истошный крик, что его слышали даже в хате, находящейся на самом краю села, и бывшей ближе всех к кладбищу. Потом дед Фома будет уверять всех, что это кричал грешник, которого черти волокут по подземельям в пекло. Парень отчаянно, ломая ногти, вспахивая пальцами размокшую землю, стараясь ухватиться, уцепиться хоть за что-нибудь ослабевающей с каждой секундой рукой от какой-то тяжести, от напряжения, от навалившейся беспомощности, стремился выбраться, вырваться, уползти, убраться от этого проклятого места. Упираясь локтями; не находя никакой опоры под ногой, потому-что её не было, а только что-то его крепко схватило за щиколотку, содрав кожу чуть ли не до костей. Ему казалось, что чья-то костлявая, полусгнившая рука не отпускает его израненное тело, а только крепко сжимает, словно стремясь раздавить, сломать, растерзать, но не отдать. Чьи-то когти скребли его кожу; чьи-то острые зубы вгрызались в его плоть. Он уже чуял мерзкий запах тлена, его ноздри раздражали противные миазмы гниения. Человек бился, словно птица в клетке; дёргал ногой, как мог, чтобы сбросить ненавистный капкан. Наконец он нашёл возможность высвободить ногу из проломленного ящика. Он собрался с силами ещё раз; и пополз от края как можно дальше, словно опасаясь, что костлявые пальцы длинных, изъеденных червями, рук его достанут. Сверху обрушивался дождь на измождённое тело. Тут мужчина потерял сознание. Разум просил милости от своего хозяина; и хоть немного передышки.
Спустя время мужчина очнулся и увидел, что дождь заканчивался. Капли, не затерянные среди листьев по пути к земле, тяжёлым, холодным ударом, упали прямо на макушку, заставив встрепенуться, и мозг лихорадочно работать. Испуганным, бесноватым взглядом, как волчонок, парень озирался вокруг; оглядывая окружающее его пространство, тщетно пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть в кромешной темноте. Всё тело ныло. Ноги особенно, давая о себе
знать постоянной, режущей болью. Если бы было видно, ему представилась бы на обозрение не очень красивая картина: одна конечность была распухшая внизу, играя фиолетовым оттенком; другая – вся красная от, сочившейся из сплошной раны поверх ступни, крови. Багровый сок мало-помалу покидал сосуд жизни; это чувствовалось и без зримого осязания. Оторвав кусок савана, он намотал тряпку, старательно затянув потуже.
Сейчас его поведение было таким, как у нормального человека. Принимая во внимание ситуацию, в какой он оказался. Будто на него повлияло как-то нахождение долгого времени в тесном гробу; а также атмосфера и положение его в эти минуты, в этом месте. 
«Что делать? Как тут оказался? Что вообще происходит? И почему он на кладбище, да ещё и один?»
Но состояние беспомощности прошло:
 Когда живая плоть билась в деревянном склепе. Он: со слезами на глазах; не веря, что это происходит с ним; и понимая всё, что вокруг. Когда хочется крикнуть, позвать на помощь; но проклятый комок из соединённых слёз и причитаний мыслей подкатил вверх и не даёт вырваться из глотки отчаянному крику погибающей души. Когда силы покидают мышцы, так как мозг теряет грань, разделяющую реальность и веру. Когда уже кажется, что воздух наполнило дыхание ужасной старухи за спиной, и ты ощущаешь его на своём затылке. А на шее режет уже кожу ледяная сталь косы. Но так медленно, словно растягивая себе удовольствие, а тебе кошмарный сон, который страшнее любого ночного ужаса. Когда осознаёшь, что это не сон, но явь; правдивая история, происходящая с тобой. И только с тобой. И в эти минуты ты один на один со смертью. Тебя пронизывает холод, хотя температура тела от бесполезных попыток спастись бегством из этого места высока. Ты разгорячен; ты весь в поту; ты им обливаешься. Уже ощутима соль на губах. Но ты не испытывал такого ещё никогда. Хотя не коченеют пальцы; не отморожены ноги. Уши не краснеют от мороза. Этот холод ты чувствуешь нутром, душой, мозгом. Вот уже мерещатся, горящие мёртвым огнём, чьи-то глаза в углу саркофага. Наверное, посланец ада, пленник подземелья зашёл проверить тебя. Сверкнуло отблеском лунного света лезвие; хотя в маленькой комнате темно, и свету никак сюда не проникнуть. Ты стараешься бежать: но ноги будто шлёпают по воздуху. Ты в безумии. Ты плачешь навзрыд; и громко, дико. Скребёшь дерево, сдирая живьём ногти, оставляя кровавые следы и кусочки кожи на стенах. Но невидимая сила держит твой дух и разум. Мозг отключается, уже не понимая ничего; отказываясь верить в творящийся ужас. Тело действует на животных инстинктах; на подсознании, первобытного страха ради сохранения жизни. Всё внутри просто плавится под давлением случившегося.
Но вот и всё. Вот и спасение. Сброшен деревянный макинтош.
Хотя есть соображение, что это ещё не конец. Что ещё готовит судьба и предстоящая ночь? Вот и усмиряется мокрая стихия; расходятся в молчании по сторонам тучи; луна выкатывается на самый верх и объявляет, что скоро полночь. А никого кругом; лишь только могилы.

                *  *  *
 
Разбежавшееся население напугано до смерти. Своим же воображением.
Что делает с людьми суеверие. Попам всё равно не изгнать силу верований из народа. А с другой стороны, страх – это может быть в свою очередь и лекарство. И не такая уж презренная черта человеческого характера; не трусость вовсе, но сень небесная.
Вечер пребывал.
Наступивший когда-то, он был в самом разгаре, подбираясь к завершению, чтоб уступить время даме в тёмном наряде. Ливень лил нещадно. Не давая ни секунды просохнуть воздуху. Однако – всё имеет как начало, так и конец.
Ночь медленно подползала. Она тихо брела, осматривая данное ей царство. По улице, по дворам; заглядывая в окна домов, в будки собак; проникая в каждый угол, в любую щель; разливая везде своё чёрное молоко. Навевая на людей приближение ведьминого часа, времени чертей, чертят и мертвецов. Наказывая им сидеть дома, устроившись возле тёплой печки, и никуда не ходить до утра. Давая вволю повеселиться нечистой силе. Народ смиренно исполнял наказ, тем более после таких жутких испытаний, перенесённых им недавно.
Королева мягко ступала, обволакивая вуалью всё вокруг, накрывая нежной тканью всё село, разрешая светиться лишь окошкам. Всё погружалось в дремоту; рождая ночные звуки, стоны, треск и шёпот. Неизвестно чей, но убаюкивающий и ровный. Изредка колыбельную тишь разрезал какой-то протяжный крик, свист или уханье невидимой птицы. И только шелестящий дождь продолжал исполнять свою мелодию. 
Отец виновника всех этих событий сидел дома за столом и был в раздумьях. 
Достав бутыль и выпив одну чарку, глава семейства старался привести свои мысли в порядок и выбрать одну, которая приведёт к какому-то решению. Но в голову что-то так ничего и не лезло. Тогда он посмотрел на стол и изумился: наполненный изначально сосуд с потрясающим напитком, как-то незаметно для хозяина полностью опорожнился. Зато на душе было хорошо и весело. Не о чём плохом не думалось, как только о том, как намылить рожу сатане и вызволить несчастную, невинную душу своего отпрыска из цепких лап дьявола. Встать быстро сразу не получилось. Собравшись с силами и шумно выдохнув, словно для разгону и уменьшения веса, мужчина поднялся с лавки и двинулся к двери. Выйдя из хаты, обнаружил, что дождь потихоньку заканчивался; закурив, он направился к старосте.
А там уже собралась партия недовольных сегодняшними похоронами и последующим бегством. Формировалось небольшое войско, состоявшее из храбрецов, которое намеревалось идти на погост: разведать обстановку, а также в случае чего, могущее дать отпор вурдалакам и прочим кровососам. Был тут и священнослужитель: он освятил и благословил этот поход. Родитель сына также свою кандидатуру выдвигал, но её отвергли, усомнившись в её трезвости, а, устно сославшись на то, что личные переживания и эмоциональное состояние близкого родственника только повредят операции. В конце концов, после настойчивых попыток идти со всеми, он был заперт в доме, где и заснул спустя некоторое время. Дождь совсем прекратился, и освобождённая луна засияла на чёрном фоне, осветив путь путешественникам. Все посмотрели на это великолепие и поняли, что скоро середина ночи, и что надо постараться успеть и туда, и обратно. В это время с другой стороны одинокий путник также начал своё движение. Только он полз, оставляя широкий след на песке. А кругом его полное спокойствие, словно вся природа, затаив дыхание, следила за человеком, что карабкался по земле навстречу неизвестно чему. Его корявые пальцы загребали песок. Руки болезненно-медленно сгибались, подтягивая тело вперёд. Одна нога волочилась за телом, будто отрубленная в одном месте и соединяющаяся с туловищем лишь куском кожи с мясом, да тканью, под которой она находилась. Вторая ёрзала по земле, сгибалась в колене, помогая двигаться дальше. Существо всем своим видом походило на покойника, только что вылезшего из своей сырой и мрачной обители. Тело, где удавалось его рассмотреть, было бледней той луны, что смотрела сверху на это жалкое зрелище. Да и где оно выставляло себя на показ, там была видна, где засохшая, где свежая кровь. С налипшей землёю, с кусочками травы и листьев, запутавшихся в кудрях, прицепившимся к лохмотьям; с кроваво-грязной тряпкой на ноге, которую словно кто-то кусал; с бледно-сине-красным лицом, на котором застыла гримаса отчаяния и страха, этакое подобие человека боле всего навевало ужас могил. И тут несчастному созданию что-то почудилось: голова приподнялась, глаза блеснули адским огоньком. Впереди во мраке явно слышались шаги. Вон огни появились; силуэты дрожат в рваном свете пламени. Осторожно пробираясь по дороге, подтягивая хвост и выдвигая после минуты беспокойного оглядывания по сторонам, перед собой голову, кралась вереница людей. С факелами, с кольями, вилами; кто с косой. Помутневший разум сразу определил, что это верно черти во главе со смертью: вон она с косою идёт.
Наиболее смелые из тех, кто был на церемонии похорон, хоть и не было у них такой, присущей другим, боязни получить вечное проклятие или ужасную смерть от сил тьмы, шли тихо, осторожно, беспрестанно тыкая горящими палками да вилами в темноту. Вот и повстречались на дороге, словно края двух армий: стали друг напротив друга. Толпа так и замерла на месте. Мужики рты пораскрыли. У кого щёки да носы задёргались, волосы на голове шевелились сами собой, где губы дрожали, выпуская просьбы у бога защиты, а где у кого вилы упали в ставших вдруг слабыми руках на соседей, больно ударив тех по голове. Те в свою очередь подумали, что это сверху уже дьявольские посланники атакуют и устремили взор в небо, высматривая летающую на метле ведьму. Кто-то даже закричал:
 - Вон она!!! Ведьма! Ведьма!
А в это время мертвец тянул свои худые, костлявые, в изорванном тряпье руки в сторону людей, словно пытаясь хоть кого-то ухватить и утащить с собой; елозя измазанными кровью губами, меж которых сыпался как будто могильный песок и, изрыгая, наверняка, из своей пасти страшные проклятия на наземных обитателей; скрежеща зубами от злобной ярости к живым; с дьявольской усмешкой на лице он подползал всё ближе: вот-вот схватит свою жертву, чтоб обменять её душу на свою у самого дьявола, чтобы откупиться и не мучаться вечными скитаниями под землёю.
Некоторые подхватили этот крик, внося в ряды ещё большую панику, и расплёскивая ужас по душам людей, увидав что-то в небе и не различив, пролетающей ночной птицы в благоприятное для этого вобщем-то безобидного создания время суток.
Да, было от чего встряхнуть своё сознание: не всякий раз представится такая сцена. Да ещё на пути, пролегающим от села на кладбище. И снова великий страх сотворил с мирянами перемену. Не отваживаясь приблизиться, люди покидали в человека, лежащего перед ними, не слыша его тихие стоны и мольбы, своим вооружением. Благо, хоть вилами не воспользовались, да косой: видно придержали их для следующей схватки. Кто-то метал палкой вверх, стремясь сбить вражеский самолёт. И с диким воем подраненной собаки толпа унеслась прочь от этого места, забыв, что шли недавно дозором в полной решимости и отвагою. Остался лишь лежать на дороге окровавленным, побитым наш парень. Пара камней попала ему по голове, оставив шишку и рассечение; палки принесли боль по всему телу, теперь уже чувствующуюся не только в ногах. Кровь сочилась из раны, текла по виску, по щеке, собиралась на подбородке и падала вниз, в ещё влажный песок, тяжёлыми каплями одиночества и рока. Если он не умер своей смертью тогда, то может погибнуть сейчас: сколько уже вытекло из него крови, неизвестно. Если он остался живой, в то время как его хоронили, то теперь есть возможность навсегда остаться здесь, убиенным. И мужчина опять потерял сознание. Некоторое время, побыв в небытии, очнулся. С горькой печалью поняв в который раз, где он, поднял и опустил руку впереди себя на землю: надо стремиться, надо ползти дальше. Глотая слёзы, боль, стискивая зубы и твёрже загребая пальцами землю.
Оставшийся путь до деревни прошёл без приключений. Уже под утро самые ранние пташки начали просыпаться, готовиться встречать и прославлять своим весёлым и бодрым щебетаньем начало нового, светлого дня. Их, богом благословленные, песни прогоняли тьму и радостно воспевали солнце.
Начал рассеиваться, словно чёрный дым: редел и растворялся; становился, прозрачен и ясен воздух. Ночь отступала понемногу перед своим братом. Небо светлело; будто сама мать-земля отталкивала от себя мрак и темень туда, ввысь, прочь, в необъятный космос.
Вон уже и околица видна. Оставалось переползти мост, что навис над небольшой речкой, перекинувшись с одного берега на другой неким существом, подставившим свою спину под чужие ноги; и тогда уже окажешься в мире живых людей, будто перешагнув из мира теней. Со стороны деревни к мосту также приближалась некая человечья сила: процессия во главе со священником. Святой отец сжимал в одной руке книгу, другая была прижата к груди, на которой висел сияющий крест. Рядом шёл мальчик и нёс сосуд со святой водой, которой вероятно собирались кропить нечистого.
По бокам шли два человека: один нёс крест, взятый из церкви, а другой держал перед собой икону.
За ними шла куча народа, вооружённая палками, вилами, косами; некоторые заранее приготовили осиновые колья и теперь угрожающе выставили их на обозрение, собираясь использовать их по назначению.
  Разом все остановились, узрев перед собой того, из-за кого они все собираются который раз за одни и те же сутки. Неупокойный лежал против них и в свою очередь также оценивал сложившуюся обстановку и пришедшею делегацию. Он смотрел на сельчан, подняв голову, вопрошающим взглядом, полным страдания и боли: человек молил о пощаде и надеялся на спасение. Народ стоял в ожидании, что будет дальше; какие действия будут со стороны церкви. Для суеверного народа парень был уже чужой: из царства мёртвых. Для них это был неоспоримый факт. У каждого на лице был отражён страх и ненависть к бывшему сородичу. Сомнения были только насчёт того, что он делает здесь и сейчас, так незадолго до утра. Неужели решил действительно навестить мирян, показать какую-нибудь штуку, как сейчас бы сказали конкурсную программу.
И всё-таки  рассудок взял верх над простецкими головами. Наверное, мозг в такие минуты трезвеет, потому, как для него напрямую сошлись два мира: жизнь и смерть. И тут главное не допустить ошибки, чтоб не наломать дров, или не стать слабым разумом как тот, над кем шутили не так уж и давно. Главное не свихнуться совсем, не стать безумным, сумасшедшим, для которого нет вообще разделения вещей, тем более таких серьёзных, как сейчас. С другой стороны, когда твориться такое, можно сказать, что безумие – есть благо для разума. Но лучше всё-таки самому принимать решения. Сейчас такого решения ждали от священника. А тот медлил; видно  сам был в некотором смятении. Вдруг выскочили  откуда-то два молодых дурня, решивших верно показать всем свою удаль. Отец хотел их удержать, крикнув:
 - Стойте, глупцы!
Но куда там. Осмелевшие затянувшейся церемонией встречи, они подбежали к несчастному, взмахнув палки, не то, угрожая ему, не то, собираясь побить. А тот в сою очередь протянул к ним свою руку грязную, со скрюченными от холода пальцами, и схватил одного за ногу. Как тот взвыл! – боле никогда не доводилось слышать чего-то подобного: он вопил так, будто из него живого вынимают душу; будто уже черти его жарили на своей огромной сковороде, обильно поливая маслом, чтоб подрумянились бока, а шкурка была хрустяща и вкусна. Казалось, осиновые листочки на деревьях, обступивших место представления, затряслись ещё больше. Похоже, этот точно останется на всю жизнь калекой. Второй, смотря на это, проникся страхом, даже не приближаясь к вероятному мертвецу; его нижняя челюсть ходила вниз и вверх: это было похоже на то, когда стучат зубы от холода, только тут производилось движение медленнее и с большей амплитудой. Он, вихрем промчавшись сквозь толпу, скрылся из виду. Второй, вырвав свою ногу из слабых рук противника, побежал без оглядки, куда глаза глядят. Спустя две недели его только и нашли – всем селом искали. Сам батюшка его потом заново учил говорить, снабжая заодно петушками да игрушками. Тут донёсся со дворов первый крик петуха. Разом повернули все головы, затем обратно: мертвец оставался на своём месте и только больше застонал. Тут, завывая во всё горло, рыдая и зовя сквозь слёзы сына, из села бежит женщина. Уже седая мать его: мать существа, которое все собирались послать к дьяволу и вогнать поглубже в сердце его осиновый кол. Она рвалась к тому месту, но толпа её удерживала. Она кричала; она просила; она молила пустить её, но люди были непреклонны, а больше утешали несчастную мать. Упав на колени, смирилась, и только просила оставить сына живым, не убивать её кровинушку. Она взывала к небесам, чтоб он был невинный мирянин из мира живых, с чистой душой, обещанной лишь богу. А коли это не так, то пусть он лучше будет мёртв, чем станет служителем сатаны, ходячим мертвецом, ползущим по могилам в надежде отыскать человечье мясо. Пускай он предстанет пред богом, чем станет плясать в аду, в хороводе меж чертей да прочей твари. Обращаясь к святому отцу, шептала молитвы и просила помощи. Священник как мог, успокаивал женщину, но куда там: слёзы текли рекой, намочив уже рясу. Наконец он обратился к людям:
 - Стойте люди! Не делайте того, о чём потом будете сожалеть!
С опаской посмотрел он на истекающего кровью и жизненными силами.
 - И, правда, непонятно!  - пронеслось у него в голове – второй петух, а этот ещё здесь.
Тихо приблизился он к изгою, с серьёзным и выражающим спокойствие лицом. Всё-таки вера человека укрепляет и спасает, делает твёрже и бесстрашнее его дух. Подходит, крестясь и держа в одной руке здоровый крест, каким можно усмирить любую заблудшую душу:
 - Господи…. – начал он было.
 - Помогите – судорожно шептали губы в ответ.
 - Не хочешь ли ты помолиться богу. Или твоя молитва уже другая и обращена к ангелу чёрному, падшему.
 - Да, батюшка! Я хочу помолиться! – еле ворочал языком парень. Священник протянул крест и тот стал жадно целовать распятие, вспоминая слова молитв во славу Христа. Святой отец повернулся к народу:
 - Помогите ему, грешники!
И тут пропел третий петух.


 Но всё же одна смерть была. Умер Ванька-дурак, и воскрес Иван – здоровый как все!... разумом, душой и телом!

24марта2009г.