Сказка. т. 1. раздел 7. не все и не сразу

РАЗДЕЛ 7. НЕ ВСЕ И НЕ СРАЗУ

   Даже в Библии отчетливо сказано, что этот мир был создан не сразу, а, по меньшей мере, за шесть дней. Наука же со всей определенностью заявляет: да, за шесть, только не дней, а миллиардов лет, и то лишь, отчасти, а именно – относительно биографии нашей планеты. Вселенная, вернее, та ее часть, которую мы можем видеть, гораздо старше: ей, как минимум, лет миллиардов двадцать. А что было раньше – наука в неведении. А ведь были же времена (кстати, не такие уж и далекие), когда за робкое предположение Чарльза Дарвина о том, что Земле никак не меньше трехсот миллионов лет, его только что тухлыми яйцами не забросали! А ведь он попал почти что в точку, вернее сказать, именно в десятку: старик ориентировался на окаменелостях, самой древней из которых, действительно, было около 350 миллионов лет. Тогда еще не могли знать, что крупные организмы на нашей планете появились не сразу, что до них был гигантский отрезок времени полного господства мелких тварей – от вирусов до одноклеточных водорослей. Никто не имел понятия о так называемых изотопных методах определения возраста пород, и вообще господствовали представления о том, что Солнце – огромный раскаленный и медленно остывающий камень. И вот в таких условиях приходилось работать гениям вроде вышеупомянутого товарища Дарвина! И ведь ничего, справился же. И поэтому особенно больно видеть, как нынче не в меру ретивые поклонники христианских догм так и норовят оплевать бессмертное учение о происхождении видов, в особенности – раздел “естественный отбор”. И лишь  неумолимое, но мудрое время, в конце концов, все расставило по своим местам. “Обезьяньи” процессы в США как-то незаметно затихли; геохронологическая шкала была утверждена и принята всеми странами. И теперь лишь самые тупые фанатики могут верить в то, что Земля плоская, что вокруг нее вращаются Солнце, планеты и звезды, и что все, что мы сейчас видим, было создано Богом в течение недели каких-то 7-8 тысяч лет тому назад, и остается с тех пор неизменным. Ну, последнее-то утверждение легко опровергается фактами. Если все так “неизменно”, то что из себя представляют гигантские кладбища аммонитов, скопления костей мамонтов? А окаменевшие раковины в пластах, которым уж точно не 8 тысяч лет? А скелеты динозавров, гигантских земноводных, огромных раков-скорпионов (трилобитов)? Если “все неизменно”, извольте предъявить все эти виды – ящеров, амфибий, археоптериксов, древних кораллов и строматоидей  на всеобщее обозрение. Если же все течет, все меняется, то не так уж и неизменен этот бренный мир. Так оно и есть. Эволюция не прекращалась ни на минуту, и, как видим, далеко зашла. Изменились даже представления единственной мыслящей породы животных на Земле об окружающем нас мире. То ли еще будет, истинно говорю! Может быть, кому-нибудь из нас, ныне живущих, увидит зарю взрыва энергии пассионарности, час триумфа человеческого гения. Терпение, товарищи, терпение! Важно лишь двигаться в нужном направлении, а не куда-то вбок или назад. А мы сейчас, похоже, повернули как раз не туда. Эволюция ведь не нанималась исправлять за нас все ошибки. Естественный отбор как бы говорит: сами, товарищи, сами! Если Бог будет делать все за вас, во что вы выродитесь, черти эдакие?! Познание мира и Истины – долгий и нудный процесс. Я бы даже сказал – крайне утомительный, господа-товарищи! Путь к Истине может длиться всю жизнь, и ни к чему ни привести – по себе знаю. И все-таки следует двигаться к ней, иначе – кирдык. Я имею в виду не только физическую смерть (куда от нее, проклятой, денешься!). Нет, легко потерять и свою индивидуальность, бессмертную душу, черт бы ее побрал. Деградировать, опуститься – проще всего. Для этого вообще ничего не надо делать, все и так само по себе произойдет. А вот развиваться, постоянно выдираясь из болот лени и самых низменных чувств ужасно тяжело. Работа это та еще, та же каторга. И всякий, кто не хочет опускаться до уровня скотины, на эту каторгу с рожденья обречен.
 До сих пор не могу понять, что же подвигло таких великих грешников, как Блаженный Августин, злобный Савл внезапно сменить направление своего движения в бездну на тернистый путь в сторону Истины. Божья воля, не иначе! И нечто подобное, как оказалось, случилось и со мной. Прекращение старения оказалось лишь знаком свыше. Мне надо было к чему-то готовиться. Что-то должно было случиться с неизбежностью торжества мировой революции.
   Траян готовился к великому парфянскому походу. Империя превратилась в военный лагерь, где каждый или вооружался, или кого-то вооружал. Меня задержал военный патруль.
 - Что ты умеешь делать, странник? – строго спросил меня командир, рыжий и плешивый младший центурион.
- Пращник я, господин, - скромно ответил я, - участвовал в Дакской компании…
- Тогда мы принимаем тебя в состав  передового отряда Седьмого Сирийского легиона, - торжественно гаркнул центурион, - война уже не за горами!
 Так я попал в военный лагерь в Сирии, где-то под Самосатой. Здесь близость  предстоящей войны  ощущалась во всем. Десятки тысяч воинов день-деньской тренировалась в огромных лагерях, а о нас, лучниках и пращниках, даже говорить не приходится. Я поразил все мишени – как неподвижные, так и бегущие, даже летящие, чем заслужил расположение нашего  трибуна.
- По окончанию компании лично буду хлопотать о твоем принятии в римские граждане, перегрин, - сообщил он мне. – А пока будешь командовать сотней пращников. С повышением вас!
 Пришлось мне раскошелиться на бочку “Цекубского”. Чертовы маркитанты и маркитантки в эти месяцы озолотились. Как же они разбогатеют в предстоящем походе!
 В один прекрасный Судный день грянул гром с небес – приказ выступать. И наши легионы, все сметая на своем пути, перешли границу. Парфяне, отличные воины, ничего не смогли противопоставить сумасшедшему натиску железных когорт Траяна. Марк Ульпий не просто прекрасно знал свое дело: он был просто-напросто богом, Марсом своего рода. Попытки парфянской конницы с ходу опрокинуть наши легионы закончились почти полным истреблением закованных в латы всадников. Едва ли десятая часть знаменитой кавалерии  сумела вырваться из мешка. Не помогли даже знаменитые лучники из Бактрии и Согдианы. Мы их встретили градом камней из баллист и катапульт, не подпуская их на выстрел из лука. Атаку обреченной пехоты вначале встретили мы, пращники и велиты, а затем вокруг избитых и израненных парфян сомкнулись манипулы легионеров. Практически на третий день после начала войны Парфия лишилась своей знаменитой конной армии. Плохо вооруженные ополченцы были опрокинуты сразу же.
 Я получил звание старшего центуриона, и, казалось, мог уже претендовать на римское гражданство и даже звание трибуна. Но не тут-то было. Опрокинутая и полураздавленная Парфия восстала в тылу наших войск. Персам и их союзникам ужасно не понравились римские порядки. До сих пор они были фактически представлены сами себе. Никто не выяснял, как они живут и чем занимаются, – лишь бы вовремя налоги платили. А тут за них взялись всерьез: всех пересчитали, поставили над ними наместников, нарезали провинции и дистрикты… не стерпев такого унижения, парфяне восстали.
 Траян метался по покоренной, но не  смирившейся с поражением империи, громя ополчение за ополчением, но толку не было. Отставших легионеров вырезали, нападали на малочисленные гарнизоны, а связь с Римом вообще прервалась. Вскоре начала ощущаться нехватка военного персонала. На ночном совещании высшего командования было принято решение о прорыве на Запад.
- Перебросим сюда Рейнские и Испанские войска и раздавим гадину, - кричал Траян, - они увидят небо в смарагдах!
Никто до сих пор не знает, какая именно злая участь постигла императора в Киликии. То ли он был отравлен, то ли свалила этого богатыря злая лихорадка. Но Рим лишился самого гениального из своих полководцев.
 Траур длился почти полгода. По заключенному с парфянами перемирию граница осталась на месте; мы обменялись пленными, и наступило долгое затишье.
Вспомогательные войска были распущены. Так, уже не помню в который раз, я оказался на улице. Мой командир погиб на берегу Инда, и похлопотать о присвоении бедному перегрину римского гражданства было некому.
  Я брел по пыльным дорогам Цизальпинской Галлии и горько думал о том, что нет на свете справедливости. Да и откуда ей здесь взяться, посудите сами? Лучшие из лучших полегли на полях сражений, а остался лишь второсортный человеческий материал. На что рассчитывать, как жить дальше – не хотелось даже думать. И тут на меня вдруг налетели муки совести: я опять вспомнил про не отданный долг. Что-то щелкнуло в мозгу, и он сразу же переключился на тему “и не отданы наши долги”, а других мелодий в нем так и не зазвучало.
  Добрые пятьдесят лет я тщетно боролся с муками этого наваждения.
- Ты не выполнил своего долга, - бубнил внутренний голос, - ты обесчестил свое имя и всех перегринов на Земле! Кайся, негодяй!
И стал я каяться, да еще как! Взял обет воздержания – три дня не пил, клянусь небом! Затем отказался от жирной свинины и глухарей (их все равно в Италии не водилось). Потом добровольно пошел служить преторианцем, затем сумел на местных выборах добиться почетной должности квестора. Впрочем, когда обнаружилось, что я всего-навсего простой перегрин, меня с позором изгнали из города, предварительно продержав месяц в тюрьме, и всыпав двадцать пять розог на дорожку.
 Я отправился в Грецию, и  провел там двадцать лет. Сыны Эллады в тот период не в меру увлеклись софистикой, причем в самых мистических формах. Учение Филона Александрийского наложилось на новое суеверие, так называемое христианство, только-только получившее распространение в империи. Греки, как народ веротерпимый, не преследовали за религиозные взгляды пока что никого. Римские власти до поры до времени также снисходительно наблюдали за толпами болтунов, целыми днями выяснявшими, пришел ли в мир Спаситель, сколько у него было тел и сущностей, как он вообще выглядел и творил ли истинные чудеса. Вскоре, впрочем, римлянам стало не до смеха. Дело в том, что у них начался, как теперь говорят, демографический кризис. Сытые, довольные жизнью граждане перестали вообще заводить детей: лишние хлопоты, понимаешь, мешают жить и веселиться. А у христиан, напротив, в семьях было отпрысков душ по десять-пятнадцать. Не прошло и пятидесяти лет, как в империи никого, кроме христиан, и не осталось. Немногочисленные приверженцы культа Юпитера и его сына императора оказались в затруднительном положении. Пока христиан было не так уж много, их можно было как-то бить-преследовать, скармливать зверям, сжигать за атеизм и так далее.  Когда соотношение между христианами и язычниками стало 10:1, репрессии уже не могли помешать первым захватить власть. Если бы не анархия, воцарившая в империи (так называемая эпоха солдатских императоров), то империя стала бы христианской страной еще в 200 году Новой Эры. Впрочем, эта конфессия всех победила уже в период относительной стабилизации – при императоре Константине, которого мы, перегрины, звали Костей.
 К этому моменту мое раскаяние стало уже невыносимым. Я выл волком, катался по земле, грыз стебли, и вообще вел себя неподобающе. А пил, между прочим, еще больше, чем раньше. Словом, вел себя как последний буйный помешанный, или как одержимый бесом, не иначе. И вот однажды в таверне я познакомился с одним иудеем, страстным проповедником христианского вероучения.
- Ты сходи в храм к епископу, покайся да исповедуйся, Парамоша, - убеждал он меня, - сразу легче станет! И узришь ты путь к спасению и жизни вечной, истинно говорю!
 Я выпил еще пару кубков, и буркнул:
- Ладно!
На другой день я был уже в храме. Здоровенный краснолицый прелат мрачно уставился на меня маленькими злыми глазками.
- Грешен ли в чем, сын мой, - зычно пробасил он, - так покайся, пока не поздно! Но вначале исповедуйся мне, как на духу.
- Вообще-то грешен, как собака, - начал я издалека, - пил всю жизнь, ни в каких богов не верил толком, даже памфлеты на какие-то религии и богов сочинял…
- Постой-постой, - нахмурился священнослужитель, - уж не тот ли ты Парамоша окаянный, друг Лукиана из Самосаты и Цельса, которые облили грязью наши Евангелия и общины?! Уж не твоему ли перу принадлежит злобный пасквиль “Об обманщиках”, а?
- был грех, -  потупился автор этих строк, - лаял я на вашего брата церковника! Но ты укажи мне, в чем я был не прав, и выведи на тропу к истине!
-  Еретик! – заревел поп. – Богохульник, безбожник! Вон отсюда!
   И меня мигом вышибли из храма. В общем, покаяния не состоялось. Убитый горем, ваш покорный слуга  раздобыл амфору “Велирнетского” и отправился на городскую окраину, где в кустах под забором стал заливать горе. И тут случилось чудо. Загремел гром, кусты осветились волшебным небесным светом, и предо мною возникло чудесное видение. Прямо над забором возвышалась величественная фигура Бога ростом то ли с городскую ратушу, то ли выше колонны Траяна. Он иронично смотрел на жалкую съежившуюся фигурку под забором, и молчал. Наконец, Господь заговорил.
- Какая чудная погода, какая чудная луна! – произнес он. – А мы валяемся под забором, ни черта не делая, и все ждем чудес с неба, не так ли?
- Да я, собственно, - начал мямлить я, - видите ли, Бог…
- Вижу, все вижу, - живо откликнулся Всевышний, - в том числе, и тебя насквозь. Так вот что тебе скажу: полежал – и хватит. Пора в путь-дорогу в поисках Истины. Ступай с посохом в горы, и ищи Бога, чертов эстет. Путь будет далек, и долог, и нельзя будет повернуть назад ни в коем случае. Хоть тебя обычно в горы не затащишь и арканом, но тут придется смирить гордыню и лень. Отправляйся бродить по вулканам, на одном из которых – не скажу когда, и не объясню в какой стране – ты вновь повстречаешь меня. Зачем – не твое дело. Но никуда теперь тебе от этой участи не деться! Тогда и узнаешь, что же делать с твоим долгом, и кое-что еще. По пути могут случиться всякого рода форс-мажорные обстоятельства, но ты не пугайся, и не расстраивайся. Встретятся тебе как современники, так и призраки прошлого, а то и вовсе фантастические создания.  Они тебя не тронут, ручаюсь! Но и ты постарайся их не обижать. Многое предстоит тебе познать, очень много. Но не все и не сразу!  До встречи!
 Бог показал мне кулак величиной с хорошую римскую улицу, и исчез. И я отправился в дальний и долгий путь.