Сон. Эскулапы

Теория относительности.

Это только в детстве, кажется,
Будто небо не тронуть рукой.
Подрастешь и достанешь.
Измажешься
Равнодушною синевой.

Это только в юности улица
В неизвестность уводит ноги.
Повзрослеешь- вернешься.
Зажмуришься
И увидишь пределы дороги.

Это только в зрелости свечи -
Неудобный церковный обычай.
Постареешь - прозреешь.
Излечишься
От неверья и вредных привычек.

Это только в старости годы
Называть друзьями простительно.
А у смерти свои расходы
По жизни…
Да и в жизни все относительно.
(не моё)
     Мы сидим на берегу какой-то реки. Близко, касаясь друг друга плечами. От него исходит приятное ощущение тепла и покоя. Самый дорогой. Самый близкий. Пронзительно необходимый. Закатное солнце отражается в зелени прищуренных глаз. Зелёный цвет надежды… Зелёная река у наших ног. Зелень леса и травы по берегам… на этом берегу я так счастлива… Он рядом. Вот его профиль. Можно легонько провести пальцем, очерчивая линию лба, высоких надбровных дуг, носа, губ, под-бородка… не торопясь, исследовать такие знакомые до боли изгибы… На этом берегу я зримо вижу его мысли. Там только я. Только я… на этом берегу он мой. Только мой. А я – его. Только я. Мы дол-го-долго смотрим в глаза друг другу. Глаза его от близкого соседства кажутся огромными. Вот уже я ничего не вижу, кроме этих зелёных глаз. У беды глаза зелёные. Зелёный цвет - цвет одиночества и безысходности…
          Как всегда, просыпаюсь под невыносимым взглядом этих зелёных глаз. Какое-то время лежу с закрытыми глазами, пытаясь унять сошедшее с ума сердце… не знаю, бог или дьявол послал мне этот сонный кошмар, который мучает меня с завидным постоянством вот уже несколько лет. Может, этот сон дарован мне богом, чтоб во сне ещё и ещё раз оказаться нам рядом? А, может, сон этот по-слан мне дьяволом – так мучительно тяжело пробуждение! Каждый раз снова и снова приходится объяснять себе самой, что это – сон.

13.01.04

А без эпиграфа!

        Снова по памяти и снова события… эх! Нарушать, так нарушать!

        Хочется восстановить в памяти тот день. И страшно и смешно, и стыдно, и забавно… 21.10.03
        Утро выдалось препаскудное: за окном занудный октябрьский дождь. Серый и мерзкий, как ста-рый бомж. Солнце из-за рваных облаков вообще не высовывается. Фиг ли оно на этой земле не виде-ло? В палате обычный, привычный, монотонный гул. У окна псориазный 30- летний сынок канючит деньги у своей матери, на соседней кровати о чём-то шепчется со своей теперь уже одноногой супру-гой седенький худенький старичок. К соседке напротив снова пожаловало её семейство, состоящее из мужа и двух детей, чем-то смутно напоминающих мне семейство мультяшных Мумий - Троллей. В углу тихонько стонет и ругается по-армянски самая «свеженькая» - только вчера поступила после ДТП… Гнойная хирургия, одним словом…
        К моей кровати подходит эдакий Вини Пух в белом халате. Брежневские брови, карие глаза на-выкате, из ноздрей носа картошкой волосы торчат пучочками. Национальность угадывается с перво-го раза. Пришёл по мою душу ангел - анестезиолог. После стандартных вопросов, поглаживания липкой ладошкой по предплечью и ощупывания глазками всего остального, выкатился из палаты. За ним пожаловал мой лечащий врач и какое-то местное светило, приглашённое на консультацию. По-рядки на отделении, надо сказать, те ещё. Никого не смущают толпы родственников у постелей больных. Большинство в палате – не ходят. Так что родственники и полы моют, и утки выносят, и кормят… ну, как везде, словом. Светило глубокомысленно чесал бороду, мой куратор преданно топ-тался рядом.
- Семён Борисович, может, пусть так? Дренажик поставим, почистим…- Это лечащий. Светило снова почесал бороду:
- Нет, можем затянуть, потом не найдём.
    Вот опять. Сколько уж раз за время пребывания в больнице мне пришлось слышать, что эскулапы никак не могут что-то найти в моей ноге, и потому им приходится резать всё дальше и дальше. Мне было дико интересно, что это они там всё же потеряли? Но спрашивать бесполезно. На все вопросы персонал всегда очень вежливо и пространно отвечает, только простые смертные понять их не в со-стоянии. Так заморочат голову латынью, что сама не рада будешь. Неприятно же себя дурой ощу-щать. Ещё немного порассуждав у моей постели на тему «найдём–не–найдём» врачи отбыли. За ними явились санитарки с каталкой. Теперь уже конкретно по мою душу.
- Пора, красавица! – это та, что пониже и посимпатичнее.
- Давай сюда одеяло – это вторая, похожая на гренадёра, мужеподобная тётка неопределённого возраста.
      У меня мелькнула мысль, что, пожалуй, этой второй и каталка не нужна. Она вполне может до операционной больных просто в охапке носить. Они споро пристроили моё одеяло на каталку.
- Раздевайся.
     Я растерялась. На мне была только ночная рубашка и трусы.
- Всё снимать? – спрашиваю.
- Конечно! В операционную едем!
     Псориазный и отец семейства Мумий - Троллей дружно отвернулись к окошку. Там в простенке висело большое зеркало. Ух, шалуны! Спина дедушки на кровати у бабушки напряглась, и он словно окаменел. Армянка напротив затихла. Но в моём возрасте от девичьей застенчивости уже мало что остаётся, потому я, сбросив  с себя нехитрую одежонку, устроилась на каталке. Меня накрыли второй половиной одеяла, и мы отбыли.
     В операционной меня уже поджидал Вини Пух и операционная сестра, которая пристраивала ка-кие-то бутыли на штативе. Вини Пух по случаю операции принарядился: на круглой рожице красо-валась несвежая повязка, скрывая мокрые губы и небритый подбородок. Пучочки волос из ноздрей теперь покоились на повязке. Брови торчали во все стороны, частично скрывались под белым колпа-ком.
- Укладывайся, солнышко – это он мне. Глазки над повязкой прищурились и плотоядно забле-стели. – Укладывайся на стол, поворачивайся ко мне спинкой, коленки подожми к подбородку и обхвати их руками.
   Я представила себе позу, в которой сейчас окажусь на операционном столе, и меня пробрало хи-хи. Как бы бедный доктор слюной не подавился. Подошла операционная сестра, отогнула край одеяла, быстро и профессионально вколола мне что-то в вену. Дальше началось непонятное. Я не знаю, что за хрень она мне вколола, но доктор вдруг показался мне героем моих девичьих грёз, мужественным спасителем, верным рыцарем и чёрт знает ещё кем… Стараясь не потерять равновесие (головка после укола слегка поплыла), я грациозно, как мне казалось, взгромоздилась на операционный стол, пред-ставляя себя средневековой дамой, не меньше. Рыцарь, конечно же, подал мне руку! Затем приняла позу, как велел мой повелитель,  и замерла. Липкие ладошки моментально потрогали – погладили всё, до чего только можно было дотянуться, и вкрадчивый голос, словно сквозь вату, произнёс:
- Сейчас я сделаю первый укол – анальгетик. Потом укол будет более серьёзный. Постарайся не шевелиться.
      Через какое-то время в поясницу укусил комар. А потом, видимо, прилетел шмель… все манеры великосветской дамы моментально куда-то испарились и трубным голосом раненой слонихи я про-орала:
- «Бля!!!!»
- Ну-ну. Уже всё!
     Про себя я подумала, что если мне здесь ещё кто-нибудь сделает больно, я просто порву его на части! Надо сказать, что я всё-таки ухитрилась не пошевелиться. Потом мой рыцарь разрешил мне повернуться на спину. Да уж: картина маслом. На операционном столе лежит голая баба в одних ба-хилах (чёрт знает, когда их мне нацепили). Операционная представляет собой стеклянную пристрой-ку к корпусу, которая по случаю ремонта с внешней стороны вся в лесах. Рабочий день, по лесам бродят мужики с вёдрами. Ну, просто театр. И я в главной роли. Дальше я не очень хорошо помню (проклятый укол). Знаю, что предлагала взять деньги за билеты у народа, что работает на лесах. Что ж это они за так на меня голую пялятся? Потом мне показалось (а, может, это так и было), что со вто-рого этажа лесов свалился какой-то мужик и уронил ведро с краской. Я ещё удивлялась, почему вед-ро с краской летит быстрее мужика, ведь он-то тяжелее ведра. Падать должен первым. Потом я строила глазки анестезиологу и говорила, что после всего, что между нами было, он просто обязан на мне жениться… потом я стала требовать, чтоб меня прикрыли. Меня прикрыли. На ноги положили простынь с дыркой на бедре, где предполагалось оперировать ногу. Простыня на уровне таза подни-малась вверх, перекидывалась через железяку, которая висела надо мной, и опускалась перед моим лицом. Как мне объяснили, для того, чтобы мне было не видно хода операции. Естественно, эта чёр-това простыня больше открывала, чем закрывала, и я как была голой на столе, так и осталась. До ме-ня между тем дошло, что общий наркоз мне делать не собираются. Я представила, КАК это должно быть больно, когда под местной анестезией у меня в тканях врачи начнут что-то искать, и чуть с ума не сошла от ужаса. Я стала просить своего рыцаря усыпить меня… или пристрелить… или зарезать…
     …И вдруг из-под белого дурацкого колпака на меня глянули умные, хитрые, внимательные глаза, а  липкая ладонь сжала мою свободную руку (другая была привязана на какой – то специальной под-ставке, и в неё из большой банки через иголку что-то капало)…
- Не волнуйся, операция давно началась.
    Наваждение исчезло. Рыцарь снова стал просто доктором со смешной внешностью и яркой нацио-нальностью. Я скосила глаза и увидела у стола других врачей, ещё двух сестёр. Бригада самозабвен-но трудилась над бедным моим бедром. Боли не было. Совсем. Со мной, безусловно, что-то делали, потому, как операционный стол ходил ходуном. Удивительно, но было совсем не холодно. Было комфортно и хорошо. Я прикрыла глаза и расслабилась. Кажется, даже уснула…
     Потом была череда посетителей. Две кумы, кум, коллеги, Пашка, Павлуся… но по-настоящему я ждала лишь двоих: сестру и Олега. Сестру чтоб решить вопрос насчёт пописать, а Олега… Олега просто ждала. Сестра пришла. Сразу всё поняла, умница. И Олег пришёл. Откинув одеяло, долго раз-глядывал ногу. Вернее, бинты, какие-то пуговки и стяжечки на повязке. Выражение лица при этом у него было странное. В тот вечер я видела его в последний раз. Но тогда я об этом ещё не знала.