Одуванчик

  Со спины дядь Вова похож на одуванчик - худенький, тихий, а на тонкой шейке - обросшая белым пухом голова.
 
Идёт по коридору в своих тапках дерматиновых - где взял-то их, прости Господи, уже сто лет таких в продаже нету, а пух, в такт шагам, колышется...
 Ну вылитый одуванчик!
 
Кажется - дунь - и слетит с головы, улетит к потолку этот лёгкий белый пушок, оголив розовато-пятнистую круглую дядь Вовину голову.
 
Ходит он мелкими шажками, иногда теряя коричневые тапки со стоптанными задниками, одной слабой рукой держась за стенку, а другою поддерживая синие тренировочные штаны с вытянутыми коленками. Штаны, как живые, постоянно сползают с тощего зада и тогда становятся видны ветхие, столетней давности, трусы.

Он бродит по больничному коридору целыми днями - с перерывами на завтрак, обед и ужин. Иногда присаживается в старенькое кресло, стоящее у окна, между двумя фикусами, задумывается, но ненадолго - поднимается и опять начинает бродить взад-вперёд.
 
Дядь Вова не помнит, кто он.

Несколько раз в день он спохватывается, внимательно осматривает коридор, заходит в палату - всегда в свою, населённую такими же, как он, стариками, и спрашивает:
 
-Где это я?

Глаза у дядь Вовы яркие, не выцветшие и какие-то удивительно живые. Взгляд мягкий, внимательный.

Если смотреть ему в лицо, сходство с одуванчиком пропадает - глаза мешают.

Этим вопросом он надоел всем.
Но если раньше на него кричали или смеялись над ним, то теперь все так устали от этого вопроса, что кто-нибудь, а иногда и несколько человек сразу - отвечают:
 
- В больнице, - и пальцем на тумбочку показывают.

Знают - следующий вопрос, который он задаст, будет обязательно:
 
- А я кто?

В тумбочке лежат сохранившиеся документы.

Дядь Вова непонимающе смотрит на тумбочку, выдвигает ящик и достаёт мутный целлофановый пакетик, в котором лежит его трудовая книжка, с единственной записью - ЖКО, слесарь 3-го разряда; удостоверение донора и читательский билет в библиотеку им. Белинского, датированный маем 1978г.

Из документов он узнаёт, что зовут его Белов Владимир Владимирович, что родился он в Рязани в 1922 году.

Эта информация ненадолго его успокаивает. Он рассматривает, разглаживает бумаги и на какое-то время даже веселеет.

 - Ишь ты! - улыбаясь говорит он, - в Рязани... Какая она, Рязань, интересно? - и задумывается.

Но через некоторое время какая-то тень набегает на его лицо, он аккуратно складывает документы обратно в мешочек, кладёт их в ящик тумбочки, задвигает его и громко говорит:
 
- Не помню! Что-то я забыл!  Что? Что я забыл? - ложится на кровать, лицом к стене и пытается вспомнить....

Полежав немного, он спохватывается, обувает свои тапки со стоптанными задниками и идёт бродить по коридору.

Ощущение, что забыто что-то очень важное, не даёт ему покоя.
 
Он никак не может вспомнить дни своей молодости, своё прошлое.
Мучается, напрягается - и не может.

Он забыл всё.

Забыл, как в сорок первом, дезертировав с поля боя под Витебском, он перешёл на сторону немцев и, доказывая верность новым хозяевам, грабил и убивал своих соотечественников.

В войну дядь Вова был карателем.

Палачом.

Забыл про то, как радовался, что оставили жить, лишь дали срок, большой, но любой срок имеет не только начало, но и конец. Как отбыл положенное наказание, но домой возвращаться не стал - не к кому было возвращаться - всю семью перемолола война, все исчезли, не оставив никакого следа, как будто и не было их.

Так и остался жить под промозглым ветром, тяжёлым небом и неизбывным холодом.

Забыл, как однажды в мутном газетном снимке узнал сестру. Написал, боясь поверить, но это была она и как они потянулись друг к другу - две одинокие души, оплакивающие своё родство.

Он всё забыл.

Иногда к нему приходит сестра.
 
Она приносит ему ванильные сухари - зубов у дядь Вовы нет, но он их размачивает в чае и ест.
И одёжку чистую приносит.

Она его простила.

Давно уже.