Портрет композитора 3 глава

Уфа, ХХI век
В мастерской художника бездвижно и тихо. Солнечный свет проникает в высокую комнату сквозь плотную занавесь, дротиками, выныривая, бьет в застывшее сонное пространство, разбивая и усеивая его прыгающими световыми пятнами-крапинками. Посреди мастерской стоит мольберт с забытым, давно загрунтован-ным холстом, вдоль стены, увешанной картинами и репродукциями, на узкой по-лоске дивана спит, свесив левую руку и ногу, хозяин мастерской. Рядом старый дубовый стол, на котором в полнейшем беспорядке разбросаны стаканы, бутылки, тарелки с остатками еды. На полу мобильник “Nokia”. Он безудержно звонит - рассвет на Москва-реке, вступление к опере Мусоргского “Хованщина”. Та, та-та, та-та, та-та-та, та, та, та-та-та… Музыка нарастает, звучит все громче и громче, ху-дожник просыпается, нащупывает вслепую телефон.
- Алло! Кто это?
- Алексей, привет! – донеслось из мобильника - Как дела, старик?
- Сплю, - ответил художник.
- Спишь? А знаешь, который час?
- Откуда мне знать? – художник встает, начинает ходить по комнате. – Говорят тебе, сплю! И вообще, чего ты звонишь в такую рань?
- Да какая рань, день уже, - засмеялись в мобильнике. – Не злись. Я тут мимо тебя иду. Пустишь в мастерскую? Или ты не один?
- Какой на хрен не один! – художник берет бутылку, встряхивает ее. Пустая. Берет вторую. Хоть здесь немного осталось. - Не до баб мне, Василий, голова раскалывается. Всю ночь писал, - выплескивает остатки из бутылки в стакан.
- Знаю я твое писал. Пил, наверное…
- Хорош базарить, заходи уже. Да, и белого прихвати. Деньги отдам, когда появятся.
- Да у тебя их никогда не бывает, - отозвались в мобильнике. – Ладно, иду на подмогу. Грешно друга в беде оставлять. Смотри, не помри там без меня.
- Не дождешься.

Алексей Преображенский, молодой художник, участник всяческих тусовок и модных перфомансов, время от времени устраивавшихся в городе, второй месяц находился в творческом застое. То есть в запое. Ибо для художников застой равно-силен запою. Если, конечно, деньги есть и здоровье эти самые деньги пропивать. На здоровье Преображенский не жаловался, а вот с деньгами дело обстояло хуже – они обладали поразительным свойством заканчиваться. В эти долготянущиеся  дни художник не брезговал предложениями друзей и случайных знакомых заглянуть к нему в мастерскую. Лучше пить водку в шумной компании, чем в тоске на трещину в потолке пялиться.

Преображенский сел на диван, с отвращением посмотрел на неприбранный стол, потом на запыленные углы, годами копившие разный холостяцкий хлам. И это мастерская известного художника, так сказать, храм искусства? Скорее бом-жатник, площадь трех вокзалов. Прибрать бы не помешало. Но некому. Художник поднялся, намереваясь пойти в ванную, и тут в дверь позвонили.
- Привет, старик!
На пороге стояли Василий и какая-то девушка. В руках у Василия была сумка с продуктами.
- Привет. Ты что не предупредил, что будешь не один? – хмуро спросил Преображенский.
- А чего предупреждать! Сюрприз, - доложил Василий.
- Сюрприз удался, - буркнул художник. – Кто это с тобой?
- А сам будто не видишь? Допился, - покачала головой девушка.
Преображенский посмотрел на девушку. Где-то он точно ее видел.
- Раз пришли, заходите. Но предупреждаю, у меня не прибрано. Я только встал, - и, оставив дверь открытой, ушел, сверкая голыми пятками.
- А я хотел его обрадовать, – протянул Василий. 
- Он меня не узнал! Я пойду, – хмыкнула девушка.
- Даже и не думай. Один сеанс бутылкотерапии, - Василий щелкнул пальцем по аксаковской,  - и он тебя вспомнит. Поверь моему опыту. Пошли.
Василий втолкнул девушку в мастерскую и прикрыл входную дверь. Потом собрал посуду со стола, отнес на кухню. Помогай, чего стоишь, бросил спутнице и стал выгружать продукты. Девушка в ожесточении принялась мыть грязные тарелки. И для этого она вернулась?
В ванной, под душем, Преображенский вспомнил. Это была Софья, его гражданская жена. Залетела на полгода, не расписываясь, и улетела обратно. Образ жизни ей, видите ли, не понравился. А так все художники живут. Пьют по неделям, мерзопакостно и отвратительно, а потом, запершись в мастерской, как отшельники, творят без перерыва на обед, сон и унитаз. Картина это ведь не ремесло, а вдохновение. А когда оно придет, это вдохновение, никто не знает. И потому работать, работать, и работать, как завещал великий Ленин, вождь мирового пролетариата. Художники, если подумать, тот же пролетариат. Нищие, но с высокой идеей в голове.
Завернувшись в халат, Преображенский вышел из ванной и споткнулся от неожиданности.
- Что ты сделала с моей  мастерской? 
- Ничего, - ответила Софья. – Прибрала. Нечего жить в грязи, как бомж. 
- Я об этом не просил, - поморщился Преображенский. 
- А я не могу находиться в грязной комнате, - объяснила Софья. – Это меня угнетает.
- Ну, ты чего возбухаешь? – осадил художника Василий. – К нему пришли, навестили, а он еще чем-то недоволен.
- С чего ты взял, что я возбух? – угрюмо ответил Преображенский. – Просто не люблю, когда лезут без спросу.
- Ну, ладно, старик, - примирительно сказал Василий, - успокойся. Не будем терять драгоценное время. Видишь, кого я к тебе привел? Узнал?
- Да, узнал, конечно. Что ж я, Соню не узнаю? - Преображенский сел, откинувшись, на диван. - Голова трещит. Давай наливай.    
- Понял, - Василий протянул другу стакан, - держи, сейчас полегчает.
- Вы больно-то не  налегайте, - заметила Софья. – С места и в карьер. Я по домам вас развозить не намерена.
- А некуда нас везти, - ответил Преображенский, чувствуя, как поднимается, накатывается снизу долгожданная хмельная волна. - Мы уже дома. Я по крайней мере.
- Не о тебе речь, - Софья встала. – Ладно, надирайтесь, мужички. Пойду, посмотрю, какие в мастерской произошли изменения.
- Никаких, - равнодушно бросил Преображенский. - С того времени, как ты пропала – никаких.
- Я не пропадала. Просто сменила обстановку.
- Чем тебе мастерская не подошла? Понимаю, жилплощадь без удобств, горячая вода с перебоями…
- Разве в этом дело, Преображенский? – Софья подошла к столу, налила в стаканчик соку. – Ничего вы художники, кроме своих картин, не видите! Рядом с вами женщина…
- И какая женщина! – воскликнул Василий.   
- Вот, вот. И я о том же, - продолжила Софья. – А у женщин потребности иные, чем у художников. Женщины – существа слабые, им требуется внимание, забота, ласка. О любви я уж не говорю.
- По второй, - Преображенский разлил водку и провозгласил тост, - за женщин! То есть за женщину, ту, которая всегда рядом. За Соню!
- Чурбан, - сказала Софья. – Неисправимый, бесчувственный чурбан.
- Ну, вот и поговорили, - икнул Василий. - Я же говорил, что вы помиритесь. Бутылкотерапия – великая вещь.

Спустя полчаса Преображенский провалился в хмельной сон, скользнул как в пропасть. Возвращение к жизни состоялось.