Александр Филиппенко Перевожу на зрительский

В международный день смеха и в день рождения Николая Гоголя известный театральный и киноактер Александр ФИЛИППЕНКО выступил перед сочинцами дважды. Днем он пролил свет на «Мертвые души», а вечером пригласил гостей Зимнего поучаствовать в «Демарше энтузиастов». Общаемся в фойе в перерыве между двумя выступлениями.
- С программой о Гоголе выступал во многих городах. Иногда перед вечерним концертом бывает дневной эфир, где я отвечаю на вопросы горожан. И задавшему лучший вопрос достаются билеты на спектакль. Это было на Урале, город не помню. Звонок в студию: «А правда, что Александр Филиппенко будет вечером читать сожженные страницы из «Мертвых душ»?
Сегодня днем в Зимнем было замечательно: полный зал молодых людей.
- Что вас привлекает в этом писателе? Ведь Гоголь далеко не прост для понимания и интерпретации.
- У нас дома, помню, всегда были полные стеллажи книг. И среди них много произведений Гоголя. Посчастливилось выступать в квартире писателя, где он жил в последние годы и сжег второй том «Мертвых душ». Читал часть своей программы. Обещал, что буду у них регулярно читать. Такие места, как квартира Гоголя, дом-квартира Булгакова, Зимний театр (где выступали многие замечательные актеры) – места особенные. В них незабываемая атмосфера, связанная с творчеством великих писателей. Трудный был сегодня зритель. С одной стороны нельзя делать больших пауз, чтоб не потерять внимание публики, с другой – паузы необходимы: это часть траги-фарса. Очень важен взаимообмен эмоциями со зрителями. Они мне посылают свою энергию, я – им. Но основа моей силы – в произведениях авторов. Я бы сказал о себе так: у автора в плену. Все важное заложено в самом тексте.
Если мы смеемся, значит поднимаемся над проблемой.
Замечу еще вот что. После спектакля всегда вечером банкет. И городское начальство часто подходит и спрашивает: «Скажите, все, что вы сегодня читали, все Гоголь написал?» Я отвечаю: «К сожалению, все». Просто в такой манере читаю, которой научился у Алексея Германа, которая называется «играть, ничего не играя». Поэтому некоторым и кажется, что Филиппенко, может, какую-то статью читает из «Коммерсанта» или из «Независимой газеты». А нет, это Николай Васильевич Гоголь.   
Никаких глобальных целей не ставлю, когда читаю произведения любимых авторов. Но хорошо, если после спектакля кто-то дома спросит: «Папа, а где у нас Гоголь?»
- А есть ли персонаж в произведениях Николая Васильевича, который вам наиболее близок и понятен?
- Понятны все так или иначе. Литературоведы писали, что Чичиков – герой нашего времени, он единственный, кто крутится-вертится и зарабатывает деньги. Гоголю он не нравится, нам не нравится, но других-то нет! И должно произойти чудо: маленький человек переродится. Вот он вам малый бизнес, который постепенно развивается. Трудно было Гоголю найти выход, мучился он. И поэма обрывается на самом интересном месте. Писатели давно сделали вывод, что зло плохо действует: и на кого обращено, и в обратом направлении. Вот снова цитата из Гоголя, где Чичиков говорит: «Несчастным я не сделал никого, я не ограбил вдову, не пустил никого по миру…»
- А что для вас – сцена?
- Пространство сцены – это особый мир. Сцена не прощает, не дает поблажек. Но у каждого актера – своя манера игры, у целых театров – своя манера. Вот вам пример. Когда-то мы играли в спектаклях театра «Современник» с Валентином Гафтом. А недавно роман Виктюк решил поставить «Сон Гафта, пересказанный Виктюком». Я пятый спектакль с Виктюком делаю, а Валентин Гафт – первый. И вот во время репетиции я физически почувствовал разницу школ – МХАтовской и Вахтанговской. В МХате главное жизнь, а формотворчество второстепенно. А мы, вахтанговцы, любим, чтоб у нас театр был, игра. И Виктюк такой же. А вот Валентин Юрьевич не мог понять. И вот мы играем вдвоем, и что-то не то. И Гафт злится, а я ему говорю – не впускай это в себя, давай я лучше тебе объясню. Но потом Валентин Гафт понял это формотворчество виктюковское.   И все получилось.
- Расскажите, пожалуйста, о вечернем спектакле.
- Он о времени, когда мы были молодыми. Это особенное время. Недавно ехали и вспоминали Алису Федоровну Дебольскую. В шестидесятые годы, когда она была директором «Орленка», я был там пионервожатым. Золотое время. Я тогда заканчивал физтех, и мы часто в эти края приезжали. Она нас везде возила. Помню дом отдыха «Сочи». Вот теперь мне интереснее санаторий – с процедурами. Хотя мне по-прежнему все можно, но, как говорится, на второй скорости.
Так вот, «Когда мы были молодые». У того советского времени сейчас много толкователей. Иногда такое впечатление после услышанных передернутых фактов, что эти люди думают, будто не осталось свидетелей тех времен. Мои авторы, чьи произведения я читаю, да и я сам – мы живые свидетели. О тех временах у Жванецкого есть великий парадокс про всех шестидесятников: «Если говорить честно, тогда мы жили лучше, а жизнь лучше сейчас».
Мне близки и понятны Бродский, Левитанский, Довлатов, Акуджава, Высоцкий. 
- А если среди современных авторов те, чьи произведения вам бы хотелось прочесть со сцены?
- Для меня все это остановилось на уровне Акунина. Он как-то подарил мне свой рассказ «Миллениум». Но вот читать их творения со сцены…знаете, пока нет. Для меня приоритеты все же приостановились на уровне Жванецкий-Довлатов. Мне та жизнь, которую они описывают, ближе и понятнее, нежели современное.
Современный юмор… (задумывается)
Начинал я ведь с КВН. Это был еще домасляковский период, когда все передачи шли в прямом эфире. Мы выиграли первенство Москвы у Первого медицинского института, Гриша Горин был капитаном команды. А потом мы играли с командой киевского морского флота. И это было начало конца того кэвээна. Мы проиграли киевлянам одно очко в конкурсе представлений команд. Тогда в опале была абстракция. А один из членов жюри на нашу шутку про экзамены сказал – «да, это смешно, но это абстракция». И все, мы потеряли один балл, и это решило исход игры. Когда все закончилось, ведущий приметил меня и поманил к себе и сказал: «А вы, Филиппенко, приходите к нам осенью в студенческий театр». В этот театре были собраны лучшие творческие силы студенческой Москвы: Фарада, Хазанов, Филиппов и многие другие. А в 1969 году наш студенческий театр после пражских событий закрыли по идеологическим причинам.
И тогда я стал перед выбором – кем быть - физиком или лириком? К тому времени уже проработал 2 года старшим инженером.  А в Москве мы уже были звездами, нас все знали. Мы тогда играли Гоголя, Салтыкова-Шедрина, Платонова. И тогда я пошел в Шукинское училище. Потом был Театр на Таганке. Вот это и были золотые годы.
- Как относитесь к юмору в нынешней России, которого особенно много на телевидении? Наша Раша, например, вам нравится?
- Нет, нет, нет. Об этом много спорят. Все время обсуждают. Это какой-то новый вариант юмора, мне совсем непонятный. Я не смотрю. Дочка смотрит иногда. Там у каждого канала свои правила, все разбивается по уровням. Так же и на далеком Западе: есть Бродвей с очень дорогими билетами и есть Оф-Бродвей, где ставят экспериментальные постановки и билеты недорогие. Среди российских театров тоже есть такое разделение: я, например, сотрудничаю не только с крупными российскими театрами, но и с маленьким театром «Практика», где читаю моноспектакль по рассказу англичанина Марка Ровенхилла и «Один день Ивана Денисовича» Солженицына.
- Есть ли у вас какая-то шутка или забавная история, связанная с Сочи?
- Ой, я не готов ответить на этот вопрос. Хотя, погодите. Припоминаю, что однажды у меня была программа в том санатории, где когда-то отдыхал Михаил Зощенко. Кажется санаторий, имени Орджоникидзе. Это меня творчески очень вдохновляло и подпитывало, потому что я читал в тот вечер и произведения Зощенко тоже. Тогда это был рассказ «Кошка и люди».
Сочинцам очень повезло с городом: здесь прекрасный воздух и красивая природа.