Страхи Дуче

СТРАХИ ДУЧЕ

(Анне от друга)

   Взволнованного и возбуждённого калеку наркоз должен был осторожно, спокойно перевести в блаженное, в безмерно приятное измерение, где нет ни колючих мыслей, ни силы своей личности, реалистичного мышления и рационализма – там лишь лёгкость тела и души, приятная невесомость, непривычная зависимость от затуманенности, доверие к слабости и ещё не столь резко выявленная иррациональность, несколько минут опьянения сейчас уже обострённо прекрасным и желанным прошлым... В сознании перепорхнувших гостят и полные сочувствия близкие – намного более добрые и любящие, чем наяву...

   "Наверное, это последний день... последний...", – в ещё не успокоившемся, восполённом сознании беспрерывно повторял калека, лежащий на железном холодном операционном столе.

   –   Не волнуйтесь, большой шанс, что операция и вправду пройдёт успешно... правда большой шанс..., – сказал почему-то очень отталкивающий хирург, который до того у застывшего пациента оставлял впечатление приятного человека, располагающего к себе. Слова его и других хирургов слышались в операционной, решённой в холодных цветах, подгнившими, подпорченными. Их лица из под голубых шапок тоже виднелись некрасивыми и вызывающими недоверие. У калеки было чувство, что на белом кафеле должны были появиться полосы, пятна, брызги горячего красного – его алый, его гемоглобин, его солоноватые брызги... С каким  удовольствием парализованный парень, оказавшийся в рискованном положении, перекрасил бы так беспощадно уставившийся на него холодный белый и голубой кровью неторопя ходящих туда-сюда хирургов, увлёкшихся подготовкой, собирающих хирургические инструменты... их кровью, возможно, даже на один день дольше бурлящей, кипящей, движущейся в венах, чем его кровь... Хотя в глубине души он знал, что врачи всем сердцем желали, чтобы операция прошла успешно и он выздоровел. Несмотря на это, калека чувствовал к ним необъяснимую агрессию: будто врачи, движущиеся в запахе лекарств, были слугами смерти, перевоплощёнными в облик людей, которые с его же соглашения должны были отнять у него то малое (функционирование органов и единственной руки), что сохранилось после несчастного случая. Словно они должны были отнять у него всё, чем называлась его жизнь – людей, его самого, сладкое прошлое, горькое настоящее и неиспробованное будущее. Но всё же: – "...большой шанс, что операция и вправду пройдёт успешно..." – эта фраза хирурга словно эхом крутилась в голове калеки.

   Перед тем, как анестезия спела бы ему колыбельную, первым к нему в сознании лая и хромая пришёл Дуче – болеющая неизлечимой болезнью собака его подруги. Собака, даже просто увидев которую, её прекрасная хозяйка была рада. Неожиданный приход Дуче в сознании точно не обрадовал калеку – напротив, больше удручил его, и сильнее раздразнил и без того ошалевший мозг, который словно ёрзал и время от времени делал сальто. Совершенно невольно ему представилась сцена, в которой никогда не присутствовал: на железном столе на животе лежал Дуче с поджатым хвостом. Рядом с ним было двое мужчин – один подготавливал шприц, а второй говорил с Дуче тёплым, добрым голосом. Почему-то у собаки были очень испуганные глаза, она тихо скулила... Внезапно мысли калеки переметнулись в иное, – он вспомнил, что в то время, как Дуче лежал на столе, он и его подруга (и подруга Дуче тоже) были вместе. Пока ещё здоровый парень успокаивал плачущую, рыдающую девушку – просил, чтобы та не горевала так из-за усыпления Дуче. Говорил, что собака больше мучилась из-за своей болезни, чем сейчас, когда вводом инъекции отдохнула бы навсегда, больше не хромала и этим не испытывала бы большую боль.

   –  "Когда его уводили, по моему голосу, лицу и настроению понял – мне было плохо из-за того, что
его увозили туда, куда я не хотела, чтобы увели... наверное, потому он заскулил, поджал хвост и испугался...", – говорила девушка парню.

   Мыслями калека вновь перешёл к Дуче – в ту комнату, где собака должна была уснуть глубоко и навечно. Мужчина, который  подготавливал шприц, подошёл к Дуче и ввёл ему инъекцию. Второй мужчина, который ласкал его, сказал – "не бойся... ничего не почувствуешь... не будет больно...". Потихоньку Дуче расслабился, его тело парализовывалось... Осложнилось дыхание – зачастилось, а потом лёгкие вздувались всё реже... В конце проскулил единственный раз и больше не выдыхал...

   Калека почувствовал, будто Дуче всё же было больно... А затем вновь вспомнил слова девушки: – "ну и что, что он болен и не будет у него потомства... Почему они у меня его убивают?.. Он же ведь для себя... никого не беспокоит... Всё равно убивают... Выходит, что должны усыпить всех калек... Человек хоть делает это по своей воле, а для него решаем мы – что лучше..."

   После неожиданного всплытия этих сцен парень, неподвижно лежащий на столе, вспомнил, что до операции повидался с той девушкой, которая не была так удручена и огорчена, как тогда, когда провожала Дуче. Когда парня увозили на инвалидной коляске, девушка не плакала, прощаясь с ним, в голосе не слышалась печаль – наоборот, улыбалась. Наверное, как врачи, она тоже хорошо знала, что был большой шанс успешного проведения операции... "Неужели поэтому?.." – спросил самого себя калека, который в отличии от Дуче не боялся – просто, очень не хотел не проснуться... Ведь большая разница между страхом и нежеланием прибытия смерти... Парень хотел радоваться так же, как до получения травмы, когда он и его подруга почти каждый день были вместе. Не хотел, чтобы больше не было так... больше не "играл днями"... Но почему-то он не чувствовал страха... Возможно, и из-за проводов девушки – из-за её положительного настроения. Тогда, лежащему на холодном столе, в ожидании операции, калеке было не до этих размышлений. Он вспоминал более важные вещи, которые соединяли его с подругой.

   Когда девушке подарили маленького Дуче, будущий калека устроил вечеринку, чтобы отметить это. Туда сам он явился в маске собаки и целый вечер ходил так, ласкался к девушке как собака, гонялся за ней... Она немного нагрубила ему – "хватит обезьянничать, отстань от меня...". Парень обиделся и забился где-то в угол, тихо сидел с крещёнными ногами и пил. Потом, когда  его попросили открыть шампанское, он произнёс тост в честь Дуче. А сейчас, когда Дуче уже не было, и парень стал калекой как тот, он понял, что тост был и о нём самом.

   И вот, калека уже утопал в воспоминаниях и эмоциях. Его подруга говорила: – "лучше утонуть в эмоциях, чем инертно, флегматично плавать", – но сама она парню это запретила, когда однажды на её дне рождения пришёл он, полный эгоизма и беспочвенной, бессмысленной ревности, в маске свиньи и со старинным пистолетом, для выражения своей ревности подошёл к своему "конкуренту", нацелился в него, будто бы убивал его – разыграл сцену, после чего ему "запретились" искренность и выражение чувств...

   "В последние секунды" калеке вспомнилось нечто самое приятное и в то же время тоскливое: в новый год парень покрасил лицо белой и лиловой краской для олицетворения зимы и замёрзшего покойника. Обняв ту девушку, сел вместе с ней у искусственной ёлки... Так, неподвижно, молча они встретили двенадцать часов... Наверное, ещё тогда они распростились друг с другом...

   Смутно, заглушённо и издалека послышался голос хирурга: – не бойтесь... ничего не почувствуете... не будет больно...

   Калеке ниоткуда не казалась его же жуткая гримаса страха... И испуганного взгляда Дуче также уже нигде не было... Анестезия начала действовать – тело облегчилось, сознание совершенно расслабилось и тоже стало лёгким, опустошилось от отравляющих мыслей... Удивительно, в успокоенном чистом сознании, калеку навестила лишь улыбающаяся подруга, которая, наверное, в случае безуспешной операции обязательно завела бы много других друзей, которыми более или менее заменила бы усыплённого калеку, так же, как после усыпления Дуче завела другую собаку, чтобы хоть чуть-чуть рассеять тоску... Но калека не желал, чтобы его кто-то заменил.

   Как хорошо, что в последний момент калеке улыбалась хозяйка Дуче – его лучшая подруга... И страх не вкрался уже в совершенно замутнённое сознание...