Дверь

Все события, описанные в рассказе, абсолютно правдивы, беспристрастны и имеют самое прямое и непосредственное отношение к реальным лицам и происшествиям, о чем при желании можно получить справку в ЖЭУ №30 г. Розов и устные свидетельства жителей Кровского района указанного города. Названия и имена не изменены.
П р а к т и ч е с к и.

1.
В квартире Ивана Тихоновича открылся выход в другое измерение. А может, это был какой-нибудь гиперпространственный коридор. А может, телепортационная дыра. Иван Тихонович ни черта не знал этих научно-фантастических терминов, потому что фантастику не считал литературой, никогда её не читал и книг таких дома не держал. Он вообще мало читал беллетристики – некогда было, да и скучновато с некоторых пор.

Квартирка у Ивана Тихоновича была крохотная. Это строго говоря вообще были две комнаты в коммуналке. Иван Тихонович купил их пять лет назад, после того как схоронил жену, любимую Настеньку. Оказалось, что квартира, в которой они счастливо, хоть и бездетно, прожили тринадцать лет, вовсе не её, как всегда думал Иван Тихонович, а её троюродного что ли брата. Иван Тихонович его в глаза никогда не видел, но он через месяц после похорон жены объявился – с адвокатом и всеми документами, подтверждающими неопровержимо и родство, и права на жилплощадь. Иван Тихонович, всё ещё пребывающий тогда в печали, почти депрессии, из-за тяжкой утраты, не стал вступать в пререкания, а просто пошел в агентство недвижимости и приобрел вот эти две комнатушечки в старинном доме в центре города – всего в квартале от главной улицы. Ремонт обошелся ему ещё примерно в ту же сумму, что и квартира, и съел почти все сбережения, но это не волновало Ивана Тихоновича. Чего их теперь хранить: детей нет, родственников всех – дальний дядя в городе Добрянка (ах, какое хорошее название, – думал Иван Тихонович, – какие, должно быть, счастливые люди живут в этом городе! Признаться, он даже смутного представления не имел, где это. Кажется, где-то в Ленинградской области. Не то на Урале). Тихого гнездышка где-нибудь в Кисловодске, как они мечтали с женой, ему теперь совсем не нужно было, да и не хотелось. Потребности и запросы у Ивана Тихоновича были скромными. Посредственными. Всегда жил сильно по средствам, что позволяло небольшую часть немаленькой главбуховской зарплаты откладывать – на черный день, на старость и на домик в Кисловодске.

А ведь он не старый ещё был мужчина, Иван Тихонович, всего-то пятьдесят три. Правда, после смерти жены он начал полнеть и, в точности соответствуя стереотипам, стремительно лысеть, у губ образовались печальные складочки, а под глазами налились мешки. Вдруг занадобились очки: стало тяжко разбирать рукописный и мелкий печатный текст, а директора фирмы, где трудился Иван Тихонович не утруждали себя составлением даже простых финансовых отчетов, все передавалось в бухгалтерию в необработанном виде, а противоречивые распоряжения – вообще написанными от руки. Впрочем, сейчас - время же, оно, говорят, лечит, врут, скорей всего, - выглядел он неплохо, оставшиеся волосы с недавних пор стриг бобриком, отпустил коротенькую бородку, любил костюмы, чувствовал себя в них легко и непринужденно, всегда следил за стрелочкой на брюках, а галстук умел завязывать пятью разными способами, два из которых изобрел сам. Все это придавало ему солидности и этакого джекниколсоновского шарма. Он даже возобновил свои давнишние кулинарные упражнения: когда-то была у них с Настей традиция - на выходные готовит муж. И справлялся он неплохо, видимо обладал особенным чутьем, рецепты соблюдал редко, и даже простые блюда у него выходили изысканными.

На службе у Ивана Тихоновича был такой активный человек Сергей, зам директора по разным вопросам. Тощий, очкастый и при усах, всегда в кепке, с хитренькой лисьей мордочкой. Где его взяли директора, осталось загадкой, но он года три назад легко влился в коллектив и, видимо, был совершенно незаменим. При такой должности Сергей был неожиданно отзывчив и добр. Когда Ивану Тихоновичу вручили материальную помощь в связи с потерей близких, он сам подошел: «Тихоныч, ты, если что надо, обращайся, люди нужные кое-где есть, помогу. Ну там, место, к примеру, особое на кладбище или ещё чего». Сергей-то как раз и свёл с риэлтерами, а ещё помог с ремонтом. По его же предложению квартирку переделали в изолированную, это оказалось возможным из-за того, что она была на первом этаже: вместо одного из окон сделали дверь, да переместили все перегородки внутри.

Наверное, Ивану Тихоновичу следовало насторожиться, когда из квартиры бесследно исчезла целая бригада штукатуров из Таджикистана вместе с инструментом и пятнадцатью листами гипсокартона. Но Иван Тихонович тогда списал всё на обычное воровство. Прораб из ремонтной конторы назавтра нагнал новых людей, которые закончили ремонт без приключений. В результате перепланировки в квартире поместился не только санузел, но даже образовался маленький коридорчик и кладовочка. По-модному отделена была небольшая спаленка, а вторая комната, которую все почему-то называли «студией», представляла гостиную, совмещенную с кухней. Кухню можно было отделить раздвижной трехстворчатой перегородкой, продолжающей как бы стену коридора, но сдвигающейся в специально предусмотренную нишу. Тогда получалась большая светлая комната, куда можно было поставить стол для компании. Иван Тихонович не устраивал никогда больших сборищ, но перегородка почти всегда была убрана. Лень ему было двигать её туда-сюда.
К   ч е м у?

2.
Однажды Иван Тихонович пришел с работы уставший. Как раз готовился годовой отчет, директора чего-то там мухлевали с расходами и налогом на добавленную стоимость, всё время изымали какие-нибудь документы и подкладывали другие, Иван Тихонович срочно пересматривал и переделывал баланс. Сроки поджимали, он две ночи провел за компьютером на работе, потом днем неожиданно для самого себя уснул с зажатым в руке маркером над открытой страницей кассовой книги, всхрапнул, чем взбудоражил окружающую бухгалтерскую общественность, получил устный – визглявый и истеричный – выговор от жены директора, тоже директора, только по персоналу, расстроился, пришел домой, поставил разогревать вчерашний борщ, сел в кресло и сразу же уснул. Конечно же, борщ выкипел, а что не выкипело, превратилось в кошмарного вида угольки. По квартире распространился чудовищный запах. Проснувшийся Иван Тихонович залил холодной водой источник вони, выкинул кастрюльку вместе с другим мусором, на полную мощность включил вытяжку, открыл форточку, задвинул межкомнатную перегородку, оставляя запахи позади неё – в кухне, лег на диванчик и провалился обратно в сон.

Наутро объявились невиданные тараканы. В утреннем мартовском полумраке Иван Тихонович босиком отправился по нужде и наступил на что-то такое мерзко отвратительное, одновременно хрустнувшее и хлюпнувшее под ногой, что аж подпрыгнул. Включил свет. Бледно-коричневые, жирные и многоногие, сантиметров в восемь длиной, тараканы, за исключением одного, раздавленного, копошились в районе мусорного ведра в кухонном шкафу и чуть не вытолкали его наружу. Несмотря на величину, а может именно из-за своих гигантских размеров, тараканы были совсем не такими стремительными и юркими, как наши привычные пруссаки. Мусор-то ведь Иван Тихонович накануне вынес, поэтому они вяло дрались из-за каких-то случайных крошек. Было их штук пятнадцать. Борясь с гадливостью, Иван Тихонович собрал их веником на пластиковый совок и спустил в унитаз. По дороге в туалет тараканы продолжали понемногу копошиться, но с совка ни один не свалился.

Приняв горячий душ и вылив на себя полфлакона шампуня, Иван Тихонович провел ревизию всего хозяйства, заглянул на всякий случай в холодильник, хотя такой огромный таракан вряд ли сумел бы в него проникнуть. Однако впятером они вполне смогли бы и туда дверь открыть. Ни одной твари больше не обнаружилось, Иван Тихонович захлопнул окно, оделся в костюм и отправился на работу. К вечеру он совсем забыл про тараканов, а когда вернулся домой, о них напомнил только дух пригоревшего вчера борща. Сами тараканы показались теперь Ивану Тихоновичу дурным сном, почти галлюцинацией. В общем, он выкинул их из головы и больше о них не думал. Ч а с о в   с о р о к.

3.
Через день, поздно вечером, он, поужинав, наслаждался пустотой в голове, наблюдая по телевизору несмешной комедийный сериал про папу, народившего штук десять дочерей каким-то, по-видимому, неизвестным науке способом, потому что мам в сериале не было ни одной, а присутствовали тени неких невразумительных женских особей. За сюжетом Иван Тихонович не следил. Ему довольно было мелькания цветных картинок, надрывного смеха нанятой публики за кадром и этой самой пустоты в мозгу. Отдых, одним словом. Он потихонечку стал задрёмывать. Перегородка перекрывала кухню, кроме слегка приоткрытой средней створки.

И вдруг раздался грохот. Настолько сильный, что Иван Тихонович чуть не опрокинул кресло, вскакивая. Не было ничего в доме, что могло бы устроить такой тарарам, – даже если бы обрушился холодильник, и разбилась одновременно вся посуда. Он бросился было в кухню, но сразу же притормозил и – с трудом, потому что от страха ослабли ноги, мерзко заныло под коленками, в груди бухало, а в горле клокотало, – заставил себя осторожненько заглянуть за перегородку – влево, в сторону ниши, куда сдвигались все три створки, и откуда, собственно, шел звук.

На самом деле, таким громким, как сразу понял Иван Тихонович, шум почудился от неожиданности. Это оказался работающий мотоциклетный двигатель. Левым боком к Ивану Тихоновичу, лицом к нише, корячился самый настоящий эскимос, а может, какой-нибудь якут, хрен их разберет, обутый в расшитые унты, в обширной оленьей шубе с песцовой опушкой по низу и капюшону вокруг лица, в меховых рукавицах, а сам малорослый, но холодно-спокойный в движениях. Эскимос тащил из стены за руль (типа велосипедного) небольшой, работающий на холостом ходу снегоход «Буран» с лыжей на месте более привычного городскому глазу колеса. Снегоход подавался с трудом, а чукча тем временем уже уперся задом в стенку коридора, отступать ему было некуда, он переместился за снегоход и тут увидел бледное окаменевшее лицо Ивана Тихоновича с вытаращенными глазами и распахнутым ртом.
– Зачем смотришь, однако. Помогай нада! – на нечистом русском, но важно и весомо сказал неведомый якут.
Иван Тихонович не нашелся, чем возразить, молча подковылял к снегоходу, схватился за руль со своей стороны, вместе они одновременно потянули и развернули снегоход вдоль по коридору. Иван Тихонович бессильно привалился к стенке и смотрел, как тунгус снимает рукавицы – на резинках, как у маленьких деток, – и глушит двигатель снегохода…

– Выхода здеся? – спросил эскимос, показывая на входную дверь. Иван Тихонович нашел в себе силы кивнуть. Гость уверенно и споро справился с замком, распахнул дверь, выволок наружу снегоход, взвалил его на плечо и скрылся за косяком. Иван Тихонович сполз по стене и сел на пол, не сводя взгляда с оставшегося открытым дверного проема. В голове откуда-то взялось окончание старинного еврейского анекдота про вернувшегося не ко времени мужа: «Слушай, Бэла, и що за люди к нам ходят? Ни мине «здравствуйте», ни тебе «спасибо»?».

Он не потерял сознания, но потребовалось примерно полчаса, чтобы мысли пришли в связное движение. Квартира выстудилась: зима на прощание взялась недаром злиться. Собравшись с силами, Иван Тихонович захлопнул наконец дверь, вернулся в кухню и разжег духовку, оставив её открытой, чтобы немного согреться. Потом он подошел к нише, которая всегда – с самого окончания ремонта – была закрыта створками сдвижной перегородки. Стена как стена. Иван Тихонович постучал по ней костяшками пальцев. Гипсокартон. Виниловая «рогожка». Он вдруг сообразил, что совершенно не может воспроизвести в памяти, как выглядела эта самая стена, когда он тащил из неё снегоход. Такая же бежевая рогожка? Или окно в другую реальность – ну там, тундра, тайга, что у них, чукчей, бывает? Иван Тихонович испытал острую потребность закурить. Чего с ним не было лет пятнадцать – бросил легко и решительно. Сигарет не было, он прошел на кухню, нацедил валерьянки, выпил, передёрнулся и скривился, запил кипяченой водой. Подумал, полез в холодильник, вытащил из дверцы початую с месяц назад бутылку водки, налил сразу полстакана и не закусывая выпил. Тёплая волна разлилась по телу, сердцебиение сразу унялось. «А может, я схожу с ума? Да нет, говорят, если человеку такая мысль закрадывается, то он точно нормальный. Просто надо выспаться. Выспаться надо, а то я с этими встрясками и вправду двинусь». Стараясь больше не думать о диком происшествии, Иван Тихонович умылся и лег, на этот раз в спальне. Как ни странно, ему действительно удалось почти сразу уснуть: очевидно, его вполне здоровый мозг совсем не хотел работать над эскимосской проблемой. И з   с а м о с о х р а н е н и я.

4.
Последующие дни захлестнули работой. Иван Тихонович строил подчиненных сотрудниц, стараясь восстановить подмоченный давешним храпением авторитет. С работы приползал домой поздно, обессиленный, валился спать, с утра на автопилоте принимал душ и мчал на работу. Завтракал бутербродом в корпоративной столовой, обедал со всеми в час. Вместо ужина – кофе. Литры гадкого, растворимого Лесскафе Классик, от которого одна лишь горечь во рту и пустота в животе. Закрывая глаза, Иван Тихонович видел только мониторное мерцание электронных таблиц «Эксель» и «Один-Эс». Посторонним мыслям места не было.

На пятый или шестой день – было не до выходных, он и сказать бы не мог, какой нынче день недели – Иван Тихонович пришел домой чуть раньше. Едва отворив дверь, он сразу почувствовал, что в квартире что-то не так. Во-первых, запах. Чуть уловимый, но чужой. Ни приятный, ни противный. Органический. Во-вторых, шорохи. Странное такое потрескивание, как от статических разрядов. Нашарив выключатель, Иван Тихонович врубил свет. И увидел, что застал врасплох выкарабкивающееся всё из той же ниши животное величиной с крупную кошку. Да оно и было похоже на кошку, если не считать странной ярко-синей окраски короткого меха и необычного «монгольского» разреза глаз. Как у давешнего тунгуса. Глаз нет – одно лицо.

Кошка замерла, приподняв когтистую лапу, и вперилась в Ивана Тихоновича узенькими глазками. От неожиданности он не нашел ничего лучше, чем замахнуться на кошку портфелем: «пошла, пошла». Та, не теряя достоинства и не сводя с Ивана Тихоновича настороженного взгляда, попятилась обратно в нишу и с тем же статическим треском скрылась в стене. Тут он, наконец, заметил: стена была непроницаемо-черной и слегка искрящейся красными и зелеными точками. На вид она воспринималась не как плоскость, а как глубина, даже – бездна. Вот в эту бездну и пятилось странное существо, причем видимой была та его часть, которая присутствовала в квартире. Точно на границе бывшей стены тело животного исчезало, поглощаемое чернотой. За пару секунд оно совсем исчезло, бездна продолжала искриться, потрескивая.

Иван Тихонович, обронив портфель, метнулся в кухню, схватил подвернувшуюся табуретку и попробовал всунуть её в нишу вслед за синей кошкой. Табуретка пошла легко, никакой стены там не было и в помине. А было небольшое сопротивление, как будто Иван Тихонович вдавливал её в желе, да ещё треск и мерцание усилились. Погрузив табуретку в черноту сантиметров на двадцать, он потянул её назад. И обмер. Хорошо, что догадался не полезть рукой. Двадцати сантиметров ножек не доставало. Срез был ровным и гладким, как отполированным. Пока Иван Тихонович рассматривал покалеченную мебель, треск и мерцание прекратились, чернота утратила глубину, стала сереть, бледнеть, узор на виниловых обоях сначала слегка проступил, потом сделался объемным и привычно-бежевым.

– Так, – сказал Иван Тихонович нише, – Так. Ага. Так-так.
Мысль никак не артикулировалась. Положив бывшую табуретку на пол ножками кверху, Иван Тихонович вышел во двор. У арки, ведущей со двора на улицу, постоянно толклись три-четыре местных алкоголика. Они иногда клянчили денег, Иван Тихонович иногда давал. Самым общительным из них был неопределенного возраста Миша, почти всегда побитый, с заплывшими глазами и изрытым оспой лицом.
– Миша, дай сигарету, а? – попросил Иван Тихонович.
– Какие проблемы, Тихоныч. Ты ж никогда нам, мля нах, не отказываешь, десятку подкинешь? А ты чой-то – куришь что ли, не замечал раньше.
– Миш, давай быстрей, сил нет, – Иван Тихонович внезапно почувствовал такое нетерпение, какое, наверное, бывает у подсаженных на иглу перед очередной инъекцией. Даже руки затряслись, – дам я тебе десятку, дам, обожди минут пять, вынесу.
– Что ты, Тихоныч, нервный такой сегодня? – спросил Миша, давая прикурить от спички, – На работе что ли не клеится чего?
– Да какая там работа. Дома черт-те что творится, – закуривая, сказал и сразу же прикусил язык Иван Тихонович.
– А-а. Дома… – многозначительно сказал Миша, – Да, Тихоныч, квартирка-то у тебя – того… Нехорошая она.

Иван Тихонович как раз глубоко затянулся – впервые за много лет, и Мишино «нехорошая она» пришлось на момент, когда вся жизненная емкость его легких была заполнена едким примовским дымом. Он не сумел правильно выдохнуть, дым пошел куда-то в мозг, в уши, в печень. Иван Тихонович побурел, тяжело закашлялся, его согнуло пополам и чуть не стошнило. Минут через пять он кое-как смог сказать не своим голосом – связки ещё не слушались:
– Нехорошая, Миша? Ты это о чем?

Все время, пока Иван Тихонович мучился, стараясь поймать дыхание, Миша, слегка пошатываясь как на ветру, стоял рядом и взирал мутно и невозмутимо.

– А ты и не знал, да, Тихоныч? Здесь же парамоновские конюшни были – прямо вон, где твои комнаты. Так они, лошади-то, конюха, говорят, сто лет назад разорвали, все стены в кровище были. Страшная квартира.
– Лошади? Миша, да они же, блин, травоядные.
– Вот тебе и травоядные, Тихоныч. Да ты кого хочешь, спроси – все знают.

В с е   з н а ю т!

5.
Оставшийся вечер Иван Тихонович потратил на расследование. Прошелся по коммуналкам с первого по четвертый этаж, поражаясь неизменности с 20-х годов заведенного порядка. Разве что газ пришел на смену примусам и керосинкам. Развешенные по стенам корыта, облупившийся и взбухший паркет, облезлые стены, исполинские двери, тусклые до слепоты лампочки. И запахи, запахи… Невообразимая и ни с чем не сравнимая смесь. Белесые глаза жильцов, видимо, не только пьющих, но и иными способами бегущих реальности. Узнать удалось немного. Строил дом купец из династии Парамоновых. Кирпичный четырёхэтажный дом «покоем» с минимумом архитектурных излишеств, с большим двором, парадным подъездом и черной лестницей. Вначале он был двухэтажным, остальное надстроили позже. В первом этаже, в левом крыле и вправду в начале двадцатого века размещались конюшни. На дом дважды падали фашистские бомбы, но не причинили сильных разрушений – так, пара трещин. Интересным показалось другое: никаких капитальных изменений в конструкцию здания за 120 лет его истории никто так и не смог внести. Не было ни пристроек-веранд к балконам, ни обширных подвалов, которые стало модно брать в аренду под торговые точки и мелкие игорные заведения в девяностые. На первом этаже никто не открыл ни магазинов, ни офисов. Даже лестницы в подъездах остались деревянные. Две вещи удались жильцам: провести паровое отопление вместо печного и канализацию – незаконным путем и как попало. Коммунальный горшок обычно скрывался за  легкой фанерной, неплотной и расхлябанной дверкой при кухне; до сих пор на генплане города будто бы числился нужник в конце двора. Трижды за последние тридцать лет дом собирались снести. Дважды – поставить на капремонт. Безрезультатно. На огромные коммунальные квартиры не польстился ни один местный нувориш. Всё это было странно, но вовсе не фантастично.

Про квартиру, вернее про те комнаты, которые достались Ивану Тихоновичу, тоже почти ничего не прояснилось. Жила там до него какая-то огромная сумасшедшая семейка, человек из девяти, из них не то четверо, не то пятеро – дети разного пола и возраста. Семейка, судя по всему, была хлебосольная, мало того, музыкальная: гости к ним шли косяком, а музыка звучала далеко за полночь. На две комнатенки были два пианино, одно из которых – старинное, прямострунное, раздолбанное, с бронзовыми подсвечниками – вывозить пришлось самому Ивану Тихоновичу. Они вдевятером, не то вдесятером заняли комнаты всем табором после перенесенного где-то пожара и кантовались там года четыре, пока, вроде бы, не получили изолированную огромную квартиру в спальном районе (вот это – действительно не фантастика, а чистое враньё, подумал Иван Тихонович). Как они там помещались? Ивану Тихоновичу одному-то там было… тесновато. А до этого квартира долго пустовала, даже соседи, вопреки негласному коммунальному порядку, не передрались, пытаясь занять свободные комнаты. А ещё раньше… Здесь ничего добиться не удалось. Как-то старожилы неохотно об этом говорили, прятали глаза и старались поскорее избавиться от назойливого соседа.

Уже совсем в потемках Иван Тихонович вернулся домой. Ломило затылок, во рту – сухость от выкуренной сигареты. На душе какой-то гнусный туман после общения с жильцами, в большинстве сошедшими, казалось, со страниц регистрационных книг тюремных бараков. Внезапно накатила тоска. Когда жива была Анастасия, в доме часто собирались гости, болтали на кухне, засиживались допоздна. Иван Тихонович вдруг позавидовал полнокровной жизни прежних хозяев своей квартирки. После смерти жены стало понятно, что все, кто бывал в доме, – её друзья. Они ещё некоторое время – с годик – звонили ему из вежливости, спрашивали, как дела, интересовались, поставил ли оградку, памятник, или сами отчитывались, что посетили, мол, Настасью.… Потом постепенно эти звонки прекратились. Ему это даже нравилось. Нравилось оставаться наедине с собой, мысленно общаться с Настей, представлять, что она как будто жива, уехала куда-то ненадолго и скоро вернется. А вот сейчас Иван Тихонович готов был сам позвонить кому угодно – лишь бы не оставаться одному, лишь бы опять не накатили ненужные приключения и проблемы. Однако было уже больше одиннадцати, и звонить Иван Тихонович никому не стал. Потоптавшись в размышлении у открытого холодильника, он решительно отправился в круглосуточный магазинчик на углу. З а   в о д к о й.

6.
По дороге, в синюшном свете уличных фонарей, Иван Тихонович обратил внимание, что наконец-то почуялась весна. Прозрачное небо с ещё пока не набрякшими теплом звездами, бледная луна, нездоровым тоном и яркостью закосившая под электрический фонарь, – но выше, выше – над переплетением голых тополиных веточек, как будто на старой картине с растрескавшимися красками. «Завтра ясно будет», - отметил Иван Тихонович и удивился. Его почти никогда не беспокоили погодные изменения, и он часто затруднялся с ответом, если спрашивали, холодно на улице или жарко. От внезапности этой мысли и своего – вослед – удивления он замер и постоял немножко, запрокинув голову и глазея на звезды. Отыскал зигзаг Кассиопеи, которую помнил с пятого класса; увлекался, как и все пацаны тогда, астрономией. Космонавтом стать, правда, не мечтал. В лавке он ещё раз изумил себя, купив вместо водки явно случайную здесь бутылку Гордонова джина и литр ананасного сока; слышал где-то, что вместе вкусно.

Дома Иван Тихонович приглушил свет, выкатил на середину кухни маленький придиванный столик, кресло, взял стакан, сел лицом к нише и стал ждать.

Прошел час. Ничего не происходило, только убавлялся джин в бутылке и сок в пакете. Смесь и вправду оказалась вполне сносной. Даже вкусной.

Снова накатили воспоминания. Подумалось, как здорово, как спокойно они с Настей проводили вечера. Он приходил прямо к ужину, она не ела без него, ждала, но обычно все было готово, и стол накрывался быстро. Вместе ужинали. На фоне бормотания телевизора говорили о чем-нибудь незначительном. Потом он читал газету, или смотрел новости, или что-нибудь проверял в своих бумагах, работа никогда не была в тягость. Ну, не то чтоб и в радость, скорее, воспринималась как данность, куда ж деваться. Настя была рядом: обняв за плечи, смотрела в газету или в отчеты. Он чувствовал её теплую щеку у своего уха, и было ему хорошо и уютно. Или вместе смотрели какой-нибудь фильм. Предпочитали старые, черно-белые. Настя тогда с ногами забиралась на диван и приваливалась к Ивану Тихоновичу, а он брал её за кисть, её ладошка целиком умещалась в его руке. А если не было ни работы, ни кино, он просто сидел и слушал, как она рассказывает про тысячу всяких милых и сейчас показавшихся важными мелочей: про замерзший на окне кактус; про соседскую кошку и четырех котят; про ремонт подъезда, на который скидывались все соседи; про песню Анны Герман, которую она услышала сегодня по радио после семилетнего забвения певицы... В д р у г...

7.
Иван Тихонович очнулся и открыл глаза. В комнате было светло, противно пиликал сотовый. Глянул на часы. Т-т-твою растак пополам – проспал! Не обращая внимания на затекшую от неудобной позы шею, схватил замолкший телефон, глянул. Четыре пропущенных: три из офиса, один – с директорского мобильного. Набрал. Не слушая упреков проорал уже жму скоро буду метр остался разъединился лихорадочно рубашка брюки ну вот ёлы сок опрокинул ладно потом потом часы уже в галстуке щетка паста зубы плеснул в лицо мимоходом радуясь что лыс никакой возни с прической ах да портфель мобильник на улицу дверь на замок рукой махнул такси как кстати надо же без спросу сел мне на газетный сотню как с куста только быстрее быстрее…

На татами к директорам Ивана Тихоновича вызвали в полдень, должно быть, с умыслом подпортить аппетит перед обедом. Директор Георгий Александрович, похожий немного на юного Аль Пачино в «Крестном отце», выговаривал в особой манере как по писанному заученными фразами, негромко, будто бы сдерживая эмоции и пригорюнясь, глядя свысока - приблизительно в узел галстука Ивана Тихоновича - и постукивал пальчиком по столу.

– Иван Тихонович. Вы, вероятно, понимаете, почему мы вас вызвали в разгар вашего рабочего времени.
– Да, Георгий Александрович, понимаю. Я приношу извинения, однако ж…
– Минуточку. Я ещё не закончил. Извинения ваши мы примем. Пока. Но сигнал, на наш взгляд, тревожный. Когда вы пришли к нам восемь лет назад, мы были немного другими, обстановка была немного другая, люди, которые у нас работали, тоже были другими. Компания растет, необходимо расти вместе с ней, понимаете? Потому что, если вы этого не понимаете, лучше нам подумать о том, чтобы прервать наши с вами отношения сейчас.
– Георгий Александрович, я к компании отношусь с глубоким уважением. Можно сказать, с почтением. Надеюсь, от вашего взгляда не ускользнуло и то, что я вот уже два месяца без выходных бьюсь над годовым отчетом, – Иван Тихонович невольно повелся на канцелярский тон собеседника.
– А ведь это ваша работа, Иван Тихонович, не более того. Вы ее выполняете, за это получаете зарплату. И, разрешите напомнить, не такую уж маленькую зарплату. Сильно завышенную, учитывая ваш полуденный сон на рабочем месте.
– Вот что, Георгий Александрович, – он ждал этого укола, и все равно не смог сдержаться; от смешанного с возмущением напряжения даже шею свело, – Сон сном, усталость усталостью. Но я тут, знаете ли, несколько недель без выходных – повторно ваше внимание на это обращаю – торчу над отчетом. И не один я пашу, вся бухгалтерия. Все стараются.
– Стараются – дело хорошее. Нам нужен результат. А вы своим поведением получаете нож в спину от своих же подчиненных!
– Слушайте, если бы не было этой дурацкой свистопляски с налогами и заменой документов, отчет бы давно уже был готов. И сдан в налоговую – месяц назад, не меньше.
– Если бы не свистопляска с документами и налогами, Иван Тихонович, вы бы нам вообще не были потребны. Имейте это в виду. Идите, работайте. Это последний наш разговор на эту тему.
– Да, Георгий Александрович, это последний наш разговор – в таком тоне.

Иван Тихонович поднялся и направился к двери, не глядя ни на директора, ни на директрису, пребывающую здесь же, за своим столом, и притворяющуюся сильно занятой. Но оставить последнее слово за собой так просто не удалось.

– Одну минутку, Иван Тихонович, – встряла Марина Александровна, директор по кадрам («Надо же, какой гадкий голос достался этой бабе, а?» – подумал Иван Тихонович), – вот это ваше последнее, будьте-ка добры, поясните-ка, пожалуйста.
– А и «пояснять-ка» нечего, дражайшая Марина Александровна, – (и откуда взялось это «дражайшая», из каких закоулков сознания?) – В таком тоне я с собой разговаривать не позволю ни подчиненным, ни руководству.

И вышел, не слушая продолжения. Однако на телефоне на рабочем столе уже мигала кнопка вызова по внутренней связи, оттуда, трам-тарарам, с олимпа. Иван Тихонович взял трубку. Георгий Александрович.

– Вас, кажется, никто не отпускал, Иван Тихонович. Наш разговор ещё не окончен.
– Не только отпустили, но даже сказали буквально: «идите, мол, работайте». Что я и сделал. И, Георгий Александрович, я к разговору нашему возвращаться сейчас не нахожу уместным. Если вы считаете его незавершенным, давайте вернемся к нему после сдачи отчета.
– Нет, Иван Тихонович. Сегодня.
– Нет, Георгий Александрович. Потом. Простите – работа.
И повесил трубку. Больше директора до вечера не перезванивали, потом часа в четыре куда-то свалили вместе, не иначе, на какие-нибудь переговоры. Это была маленькая победа, в перекрестном взгляде сотрудниц Ивану Тихоновичу померещился отблеск уважения, и даже немножко приподнялось настроение. Впрочем, он тут же вспомнил, как Марина с Георгием, не стесняясь его присутствия в кабинете, любили обсуждать только что вышедших из кабинета сотрудников фирмы. Они при этом сами себя заводили и накручивали, нагнетая негатив и сосредоточиваясь на недостатках недавнего собеседника, и выводы делали самые неблагоприятные для потерпевшего. Так что какая там победа? Подножка самому себе. «Нож в спину», – вспомнил Иван Тихонович.

А работа, как это всегда происходит к её завершению, не шла и хотела растянуться на всё время до срока сдачи, плюс ещё два часа сверх. Винегрет зрительных образов не давал сосредоточиться: Настя в домашнем халатике, соседи с распухшими мордами упырей, тараканы вдруг вспомнились и ещё шклявые усики якута, но больше всего раздражала картина, центральной фигурой которой был разрываемый на части конюх. И   к о н ю х и   к р о в а в ы е   в   г л а з а х...

8.
Дома, оттерев пол от липкого сока,
…………
В соседней комнате раздались голоса. Говорили явно не по-русски. Даже, кажется, и не совсем по-человечески.
………….

9.
«Все, на фиг. Достали все эти чудеса и диковины. А я вот сейчас… О! У меня же бутылка рома непочатая есть, с Нового года ещё. Сделаю-ка я себе чай по-кубински. С ромом,  медом, лаймом и мятой. И катись оно всё. И гренок пожарю по маминому рецепту, в молоке и яйце. И с джемом. И пусть лезут кто угодно, откуда угодно и валят, куда угодно. Мне лично по хрену. Всё. В жопу, в жопу». Поставив чайник на газ, Иван Тихонович присел перед холодильником, нашел подвядший лайм. Откопал в шкафчике пакетик с сушеной мятой и чай. Достал заварочный чайник, налил кипятка, чтоб немного прогреть керамику. И, конечно же, как раз в этот момент из коридора послышались звуки. Странные. «Чайник что ли об стенку бабахнуть?» - с этой мыслью Иван Тихонович выглянул в коридор. Тьфу ты! Соседский, самого пиратского вида котище – отвратительного черно-рыжего окраса, одноглазый, с переломанным хвостом – проник в квартиру через забытую открытой дверь, оставив за собой цепочку грязных следов, а теперь драл, гадина, обои на стене как раз напротив ниши.

С этим котом была уже у Ивана Тихоновича стычка. Год назад в канун Рождества одна дворовая кошка устроила форменный бордель. Кажется, со всех окрестных домов собрались соперники в борьбе за сердце и прочие органы прекрасной дамы, их вопли никак не давали уснуть. Иван Тихонович раз пять за ночь выходил во двор с полным ведром, намереваясь окатить проклятый зоопарк, но кошки таинственным образом куда-то исчезали. Только в шесть утра до него дошло, что вся компания забралась в квартиру через форточку и развлекалась прямо за стенкой спальни – в гостиной-студии. Когда он сообразил, что к чему, и, разозленный, ворвался туда, нарушив очередной интим, всё стадо дружно бросилось к форточке, оттеснив одноглазого, не успевшего вовремя сориентироваться. Движимый жаждой мщения, Иван Тихонович проворно вскочил на подоконник, стараясь схватить нарушителей спокойствия, хотя бы одного, этим одним и оказался соседский кот. Картина, как потом самому представлялось, вышла почти комичная. Иван Тихонович держал кота за шкирку, в вытянутой руке, чтобы обезопасить себя от когтей, стоя в одних трусах на подоконнике, волосатое брюшко наружу, ножки иксиком, невыспавшийся и помятый, остатки волос – торчком в разные стороны; задним числом представлялся ещё электрический блик на лысине, но на самом деле Иван Тихонович свет тогда не включал, и все это происходило в желтом отблеске фонаря во дворе. Он положительно не знал, что делать. Убивать кота он, конечно, не собирался. Он вообще не мог сказать, чего он погнался за этим зверинцем.  Но делать что-то было надо. Отпусти он кота, тот сразу бы забился под кровать, или под шкаф  - и что тогда? Оставшееся утро ползать по полу со шваброй за шипящей тварью? Он сделал шаг с подоконника на стоящую внизу табуретку, кот в руке дернулся, Иван Тихонович чуть отвлекся, ступил на самый край, табуретка опрокинулась, стопа подвернулась и с маху вдарила в пол внешней стороной. От боли Иван Тихонович упустил, конечно, кота. Но это полбеды. Сломались предплюсневые косточки двух пальцев. Месяц потом пришлось мучиться в гипсе с натянутым поверх шерстяным носком. Так что не очень-то Иван Тихонович кота этого любил.

А кот тем временем уже перестал точить когти, он дрожал хвостом и старательно метил стену с другой стороны – где ниша. «Ах ты, сука!» - вскричал Иван Тихонович и плеснул в кота кипятком из заварочного чайника. Кот взвизгнул, подпрыгнул – и тотчас же по стене на высоту с полметра от пола пробежала рябь, обои посерели, красно-зелёное сияние полыхнуло у пола, и кот с мявом провалился в него. Брякнулся из рук и разлетелся чайник, Иван Тихонович остолбенело пялился на рогожку.

– Тима, Тима, Тима, – послышалось тут же в подъезде, – Иван, к Вам случайно Тимоша мой не заходил? Показалось, что где-то здесь он мяукает, – грузная фигура соседской тетки нарисовалась в проеме двери.
– А? – Иван Тихонович отвел бессмысленные глаза от ниши, глянул на соседку, – Какой Тимоша?
– Да кот мой.
– Черно-рыжий, с рваным ухом?
– Ну да.
– Одноглазый?
– Да.
– С поломанным хвостом?
– Ну да, заходил?
– Нет. Не заходил.
– А… Так ведь… Вот же – следы!
– Это со вчера. Ну всё, давайте, давайте, Нина Ивановна, мне тут работать, – Иван Тихонович попытался закрыть дверь, но прыткая Нина Ивановна придержала её, и, прищурившись, подозрительно уставилась Ивану Тихоновичу в переносицу.
– Что?
– Да нет, ничего, Иван Тихонович. А только… Нет, ничего. Надеюсь, найдется кот мой.

10.
Чаю с ромом выпить не удалось. Пришлось пить ром как таковой. На втором стакане Иван Тихонович не выдержал, сбегал и купил бутылку колы. Смешал в стакане с ромом, туда же отжал половину лайма. Ломтик бросать не стал, кому нафиг надобно это эстетство? В общем, полбутылки он до полуночи убрал…

Утром Иван Тихонович вскочил от стука в дверь. Хозяйского такого стука, явно кулаком, даже, может быть, ногой. «Что там ещё за?.. Ведь звонок же есть, не видят, что ли?» Натянул брюки и, на ходу протирая глаза, пошел открывать.

………………………
– Участковый лейтенант Подкорытов. Жалоба на Вас, уважаемый. Что вы замучили домашнее животное гражданки соседки.
Нина Ивановна не замедлила явиться на сцену действия:
– Он живодер! Кота моего угробил!
– Что за бред, лейтенант? Какого кота?
– Разберемся, гражданин.
…………

11.
Как выяснилось, торопиться было необязательно. В бухгалтерии стояла свободная ненапряжная атмосфера, девочки свободно обсуждали какие-то свои девические дела, иногда даже позволяли себе смеяться.
– Извините за опоздание, – сказал Иван Тихонович, проходя к своему столу, – что тут у вас, какие дела? Что за фейерверк эмоций?
– Так «жорики» уехали, Иван Тихонович. В Москву дня на три. Вам просили передать, что отчет можно сдавать, изменений больше не будет, – сказала Валя, старший кассир.
……
– Валентина, я себя что-то неважно чувствую сегодня. Вот вам пакет документов для налоговой, это надлежащим образом подшить и отнести сегодня в инспекцию. Пошлите кого-нибудь, кто меньше загружен сейчас. Я буду дома, если что звоните. Да, и если будут беспокоить оттуда, – Иван Тихонович указал в потолок, – так и скажите, – заболел.
…………

12.
…………
Понятно и ежу, что ниша заработала, когда откатил перегородку, – рассуждал Иван Тихонович. – Освободил, так сказать, доступ. То есть выступ, то есть – тьфу ты – проход, вот. Дальше. Дальше вот что.
…………

13.
Следующий день не заладился с утра. Из душа обдало с ног до головы коричневой жижей, кое-как отмывшись ледяной водой, подпрыгивая и взвизгивая при этом, Иван Тихонович обтерся полотенцем, решил прогладить брюки. На второй штанине утюг щелкнул и умер навсегда. Твою дивизию, полторы отутюженных ноги. Такого не бывало, как же жить, что-то дальше будет.
…………
Глянул на мобильный. Звонили из офиса. Валентина? Чего вдруг?
Иван Тихонович снял трубку и услышал голос директора.
– Иван Тихонович, в чем дело, почему вы не на работе?
– Как, а разве вы уже… То есть… Разве Валентина Вам не сообщила?...
– Вы нам нужны сейчас. Будьте добры подъехать в офис. Немедленно.
– А в чем дело, что случилось-то?
– Подъезжайте.
…………
Быстро подошла Валентина.
– Иван Сергеевич, на минутку, вам надо знать, «жорики» наши сегодня не то чтобы не в настроении… Беда, в общем. Сергея там подловили на чем-то. В Москве. Махинации какие-то. Печати поддельные изъяли. Кабинет его опечатали, милиции с утра было человек пять…

Она не успела закончить. Из кабинета вышел Георгий. «Жорик» наш. Прямой как палка, губы в струночку, взгляд прозрачный.
– Явились, Иван Тихонович? Срочно к нам зайдите.
…………………
Поправил галстук, постоял немного у стола, переводя дух и раздумывая. Работа вокруг остановилась, сотрудницы хором смотрели на Ивана Тихоновича. И тогда он улыбнулся всем:
– Ну что ж. Споем!
Открыл нижний ящик  стола и достал старомодную серую картонную папку с завязочками и напечатанным жирно «ДЕЛО №____»
…………………

14.
…………………
Повисла пауза.
Иван Сергеевич собрался с духом и заговорил, глядя в стол перед Мариной и намертво стараясь задавить в себе желание жестикулировать  и ёрзать.
– Что мне сказать, Георгий Александрович? В общем-то – ц – особо говорить не о чем. Обвинения и подозрения ваши – гм – смехотворны. Я бы, знаете ли, хотел вам кое-что показать. Ц. И вам тоже, милая Марина Александровна. Только вы уж, пожалуйста, меня дослушайте, не перебивая.
Иван Тихонович раскрыл папку, лежащую у него на коленях и перевернул первую страницу.
– Вы ведь знаете меня как человека – ц – довольно аккуратного во всем, что касается документации, правда ведь? Восемь лет, всё-таки. Ц. Так вот. Ц. Здесь у меня в папке…
Иван Сергеевич почувствовал, что завладел вниманием обоих директоров и теперь ведет их. Попутно подивился плавности своей речи. Ведь не готовился же! Да, голос чуть-чуть дрожал, и он никак не мог избавиться от желания причмокнуть языком в паузе между фразами, но в целом пока получалось неплохо!
– Здесь у меня в папке – ц… Да, ещё секундочку терпения. Прежде чем я продолжу, я хочу чтобы вы совершенно ясно поняли, что я никакого – ц – абсолютно ни-ка-ко-го – отношения к махинациям Сергея не имею. Ц. Боюсь, что мне нечем это доказать, да я и не собираюсь тратить на это время. Так вот. Ц. Каждый раз, когда мне приходилось переделывать отчет, я распечатывал одну копию до внесения изменений. Просто-напросто чтобы не потерять никаких данных. И конечно же, я делал копии всех подотчетных документов.
Георгий Александрович подался вперед, глядя Ивану Тихоновичу в колени, Марина наоборот откинулась в кресле, рот её слегка приоткрылся, что выглядело довольно странно, даже, пожалуй, смешно.
……………
Кое-как рассовав по карманам деньги вышел на улицу. За последние пять лет впервые – впервые! – в середине рабочего дня на солнечный свет, в апрельский намек на тепло.
……………

15.
………………
– Друг мой, можете мне смешать джин с ананасным соком? И льда – кубиков пять, пожалуйста.
– А, мистер Гумберт. Нет проблем, – хмыкнул бармен.

……………..
Вылитая Настя.

…………….
Когда она, не сводя с него взгляда, поднялась с места и пошла через весь зал в его сторону, он никак не мог заставить себя отвести взгляд. А она шла – к нему, прямо к нему. Это никак не укладывалось у него в сознании, он до самого её приближения был уверен: идет заказать что-нибудь в баре или увидела кого-нибудь из своих знакомых рядом с ним у стойки. Даже когда она заговорила – с ним – он всё еще ожидал услышать какой-нибудь малозначительный вопрос, типа «который час?» или «не подскажете ли, где здесь выход?» Наверное, это и позволило ему не потерять дара речи, когда она обратилась – к нему! – с совсем другим вопросом:
– Вы меня простите, пожалуйста, я только хотела спросить, Вы не откажетесь пригласить меня потанцевать?
– Я, честное слово, не знаю, устрою ли я вас как партнер. Я, признаться, давненько…
– Это ничего, почему-то мне кажется, что у нас получится.
– Ну, что ж…

Положив левую ладонь ей на талию, почувствовав сквозь скользкий шелк её тепло, мягкость и податливость её тела, её правую руку, такую уютно-маленькую, запах её духов, тонкий и ненавязчивый, прикосновение её волос к своей щеке, Иван Тихонович на мгновение потерялся. Сердце пропустило удар, потом стукнуло пару раз где-то под кадыком. Не желание, нет. Не влечение. Ему просто захотелось владеть этой девушкой единолично и навсегда. Вот так обнять её и унести с собой.
……………
– Как вас зовут? – она откинула волосы со лба и посмотрела в глаза.
– Иван Ти… Ваня, просто Ваня. А вас?
– Настя. Просто Настя.
Иван Тихонович споткнулся и чуть не рухнул…
……………
К столику направлялся расхлябанной походкой Сергей.
– А, безработный. Здоров, здоров. Клёвая телка, Ваня. Говорил я, в Тихоновиче черти водятся, ах ты сердцеед! Ну что, брат, свобода приняла тебя радостно, а? Непосредственно у входа?
– Сергей, ты не хами. Какой я тебе брат Ваня?
– Ладно, ладно, Тихоныч, я что? Я так чисто, порадоваться за знакомого. Интересно ж наблюдать, понимаешь, как оно у других бывает.
– У других, Сергей, бывает по-другому. А ты что-то, я вижу, больно спокоен. В свете последних-то событий.
– Ты за меня не переживай особо, Тихоныч, – голос у Сергея вдруг сделался жестким, глазки сощурились за очками. – Ты о себе беспокойся, понял? А если скажешь, что видел меня здесь, то… Могут разные неприятности случиться, понимаешь, да?
– Вот что, Сергей, – сказал Иван Тихонович, помолчав, – Я тебе так скажу: пошел вон! И если ты ко мне еще раз подъедешь с такими угрозами, связи твои хваленые тебе не помогут.
– Ишь ты! Стр-р-рашный ты какой, Тихоныч. Ладно, бывай. Там видно будет.

***
Да-да. Это вторая история из цикла "Неоконченные пьесы для фанфар с литаврами"
Т а м   в и д н о   б у д е т.