Стрелок

        Успею ли я?

Учитель говорил, что такое может случиться. Говорил, что иногда, очень редко стрелку удается такое пережить. Еще реже – примерно в 50 % случаев (ха-ха ровно в 50 %) удается продолжить свой путь. Время как-то странно растянулось. Я, конечно, читал, что такое иногда случается и даже знал одного парня, который клялся, что ему довелось почувствовать это и увидеть летевшую в него пулю. Впрочем, этот бедолага пил не просыхая, так что ему мало кто верил. Однако, верю я в это или нет, но у меня хватает времени на все эти мысли, в то время как палец уже начинает свое движение, вдавливая курок.

Самое забавное, что она женщина. Из баб, вообще-то, хреновые снайперы. Работа снайпера, как говорил мне учитель, на 90% состоит из терпения и лишь на 10 – из умения стрелять. Его тогда особо не слушали – что взять с салаг, проходящих, по их мнению, что-то типа курса молодого бойца. А я вот слушал. Слушал и, единственный из пятидесяти человек, проходивших тогда обучение, смог остаться в живых.

       Это была жестокая война как и все войны в том регионе. Горцы всегда воевали куда лучше нас – их с самого детства учили убивать, в то время как нас учили договариваться. Мне довелось побывать в одной из республик за два года до создания Имамата. Я был на свадьбе близкого друга и на меня, парня из самого центра Вселенной – из самой Москвы это произвело огромное впечатление. Не говоря уж о том, сколько комплексов это во мне вызвало. Горцы, треть из которых даже не закончила школу, а девять из десяти даже и не помышляли о высшем образовании, танцевали как сами боги на Олимпе. Когда они начинали петь, у меня по щекам лились слезы. Я не знал и не знаю певцов на нашей эстраде, которые могли бы петь так. А когда мы начали на спор драться на кулаках и стрелять по мишени, мне осталось только краснеть и постараться не обращать внимание на ехидные улыбки с женской половины. Я для них даже за мальчика не сошел бы, не то что за мужчину.

       А потом началась война. Нельзя приручить волка, можно лишь заставить его на время стать лисой. Тогда мобилизовали всех, кто физически был способен держать оружие. Власти испугались настолько, что «отмаза» от службы стоила столько же сколько квартира в столице. Родители хотели продать ее и заплатить. Хорошие и добрые родители, которым не хотелось, чтобы их сын погиб где-то на чужой земле. А я сбежал из дома.

     Не то чтобы я хотел воевать. У меня там не было ни одного врага, а вот друзей было предостаточно. Еще меньше мне хотелось умереть и остаться гнить в каком-нибудь ущелье. Но мне совсем не хотелось, чтобы семья стала из-за меня бездомной. Когда меня взяли в плен и спросили, зачем я пошел воевать, я честно рассказал все это. Никогда не забуду смех и слова того старика: «Смешно, что самые храбрые русские солдаты думают и живут как мы!» Наверное, он был прав, не знаю. Я убил его, когда представилась возможность бежать и не колеблясь сделал бы это еще раз. К тому времени он стал врагом. Они все стали врагами.

     А после войны делать было уже нечего. Я никогда не верил во всякие там афганские, чеченские или вьетнамские синдромы. Я не испытывал чувства вины за то, что убил многих и за то, что далеко не все они были солдатами. Война. Но на работу меня не брали никуда. «Высшее образование? Прекрасно. Специалист по древним культурам? Замечательно! Английский, французский, немецкий и арабский в совершенстве? Потрясающе! А вы служили? Кем?! Снайпер... Извините, вакансия закрыта.» Смешно, что все те, к кому я обращался по поводу работы, были как раз из тех, кто смог тогда заплатить. И я, конечно, казался им пришельцем с другой планеты, ублюдком, поправшим главное право человека – право на жизнь! И пошел я... Ну, в общем понятно. Платят хорошо, работа для меня легкая. Когда привык по двое суток лежать на солнцепеке без воды и еды, поджидая какого-нибудь очередного вождя или пророка, задание всадить пулю в окруженного охраной политикана воспринимается как шутка. А денег за это платят не в пример больше. Хотя бывают и такие ситуации.

     У женщин обычно не хватает терпения. Я видел их на войне – они могут прекрасно стрелять, драться лучше любого десантника, минировать дороги и тропы. Но снайперы из них никудышные. А эта смогла меня поймать. И сейчас ее палец также давит на курок. Весь мир пропал для нас, есть только мы. Даже не целиком мы. Два глаза в перекрестье прицела смотрят друг в друга. Два пальца жмут на курок. Кто успеет первым? Интересно, испытывает ли она то же, что и я, проносятся ли мысли в его хорошенькой, я это вижу отсюда, головке? Не знаю. И никогда не узнаю. Какое, оказывается неприятное слово – «никогда»!

     Успею ли я?..