Владимир Маяковский

Лет двадцать пять назад неожиданно для страны, где тайно превозносить диссидентов всегда было более почетно, чем восхищаться официально признанными мастерами, сделалось модным любить Маяковского. Не всего, а избирательно – его стихи о любви. В 1983 страна – его страна, СССР – отмечала девяностолетие поэта. Выходили статьи с интересными воспоминаниями, публиковались его экспромты. «Ложе прокрустово: лежу и похрустываю». «Маяковский, вам это кольцо не к лицу. – Оттого я ношу его на пальце, а не на носу!». Издавались сборники с лирикой поэта. Помню, даже был такой в мягкой обложке – совсем тетрадочка – «Сплошное сердце» (аллюзия на «сплошные губы» из «Облака в штанах»). Даже через силу запихивающие в себя «Стихи о советском паспорте» старшеклассницы вдруг – не забыли замлеть над его стихами, по точному его же предсказанию.

А ещё пару лет спустя мутная волна перестройки понесла в печать откровения Лилички, ковыряние в ранах и секреты интимной жизни Владимира Маяковского. Потребитель, которого не назову здесь читателем, забыл, что этот человек ещё и стихи писал. Да и в школе отношение к нему изменилось. Заметались педагоги – чему учить, как учить? Недоученные тётушки, зевая, мимоходом говорили, что-де был такой вот просоветский писатель и, кажется, ещё художник.

Сейчас, вроде бы, снова про Маяковского вспомнили. По-разному. Кто-то возмущается, что хвалил Советскую власть. Кто-то как прежде зачитывается лирикой. Кого-то опять за уши не оттащишь от замочной скважины в спальне поэта.

Восхищаюсь Маяковским. За его искренность. И в стихах, и в жизни.

А чтоб узнать, какой он был в жизни, совсем необязательно читать скандальные репортажи из дома Лилички и Оси Бриков. Возьмите 11 том моего любимого собрания сочинений – пролетарски-красного с официозным золотым тиснением – и прочтите стенограммы его выступлений. «Товарищи, жалко, что ушел Луначарский. Я хотел его приветствовать от имени смердящих трупов, о которых он с такой залихватской манерой сегодня говорил». «Почему вы ржете, товарищи?». «Вы всё врете. С этим Протазановым лезут столетние древности кинематографии. Кинематографа не было,  а уже был Протазанов с его <пропуск в стенограмме>». Прочтите его статьи. «Ты хвастаешься, что ты хорошо владеешь словом? Будь добр, напиши образцовое «Постановление месткома об уборке мусора со двора». Не хочешь? Говоришь, у тебя более возвышенный стиль? Тогда напиши образцовую передовицу, обращенную к народам мира, – разве может быть более возвышенная задача?»

Враньё (навеянное неверным толкованием его стихов, кстати), что Маяковский с пренебрежением относился к своим коллегам-современникам и классикам. «После смерти Хлебникова… появились статьи, полные сочувствия. С отвращением прочитал. Когда, наконец, кончится комедия посмертных лечений?! Где были пишущие, когда живой Хлебников, оплёванный критикой, живым ходил по России?». «Меня упрекают в неуважении к предкам, а месяц тому назад, во время работы, Брик начал читать «Евгения Онегина», которого я знаю наизусть, и я не мог оторваться и слушал до конца и два дня ходил под обаянием четверостишия:

«Я знаю: жребий мой измерен;
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днём увижусь я…»

Прочтите его строки о Чехове (написанные в 19 - ! лет), о Блоке, о Толстом, Некрасове, Пушкине.

Но, конечно же, главное – это его стихи. Я иногда читаю отрывки своим знакомым, и слушатели удивляются – да неужели Маяковский? Да откуда же это? А публиковалось?
Да, Маяковский. Да, публиковалось. И изучалось в школе! Ну, кому как повезло…

Всемогущий, ты выдумал пару рук.
Сделал, что у каждого есть голова.
Отчего ты не сделал, чтоб было без мук –
Целовать, целовать, целовать?

***

Грядущие люди!
Кто вы?
Вот – я, весь боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
Моей великой души.

***

Мало извозчиков? Тешьтесь ложью.
Видана ль шутка площе чья?
Улицу врасплох оглядите – из рож её
Чья не извозчичья?

***

Будет луна. Есть уже – немножко.
А вот и полная повисла в воздухе.
Это бог, должно быть, дивной серебряной ложкой
Роется в звезд ухЕ.

***

Этот вечер решал, не в любовники выйти ль нам?—
темно,никто не увидит нас.
Я наклонился действительно,
и действительно я, наклонясь,

сказал ей, как добрый родитель:
«Страсти крут обрыв —
будьте добры, отойдите.
Отойдите, будьте добры».

***

А портсигар блестел в окружающее с презрением:
– Эх ты, мол, природа!

***

Балансируя (четырёхлетний навык!),
Тащусь меж канавищ, канав и канавок.
И то – на лету вспоминая маму –
С размаха у почтамта плюхаюсь в яму.

***

Лапы ёлок, лапки, лапушки…
Все в снегу, а тёплые какие!
Будто в гости к старой-старой бабушке
Я вчера приехал в Киев.

——————

Продолжать можно бесконечно.
Больно при мысли о том, что через столько-то, столько-то лет - словом, не выживу -  ослепленные дешёвым (по сути, а не во всеобщем эквиваленте) гламурьём читатели выродятся окончательно в потребителей и перестанут перечитывать Маяковского.