Портрет композитора 4 глава

Москва, XVII век
Проникнув в палату, двое в рубахах осмотрелись и нырнули под бархатную занавесь.
- Обождем чуток.
- Чего медлить? Раз – и дело с концом.
- Обождем. Пусть с колен встанет. Негоже во время молитвы.
День зачинался. Расталкивая сумеречное пространство, серебристо-желтые снопы света ворвались и брызнули сквозь цветные стекла окон и прикрывавшие их занавеси. Софья встала с колен, тайно нанятые, крестясь, достали ножи. И тут послышались шаги. Все ближе, ближе.
- Дождались. Говорил тебе, поспевать надо, а ты – обожди да обожди.
Софья обернулась. В моленную комнату вошел высокий человек сорока лет в монашеской рясе с длинными черными волосами и распахнуто-горящим взором. 
- Сильвестр! Тебе чего?
- Прости, что потревожил. Дело у меня к тебе. Царь Федор Алексеевич…
- Что с братом, говори! Помер? Не может быть! Так скоро? Ну, говори же, не томи!
Вошедший в скорбном молчании склонил голову.
- Что теперь будет! Что будет! Господи, на все воля твоя! - голос царевны в плаче взлетел вверх, взвился под потолочные беленые своды. - Матерь-заступница, помоги! Не дай нечестивцам придти к власти! Не дай погубить Московию! Если бы жив был батюшка, он бы этого не позволил! Глумиться над своими детьми…
Тут Софья осеклась, страшная догадка посетила ее.
- Кто у постели стоял? Кто очи Федору закрыл? Матвеев? Нарышкины? Наталья Кирилловна?
Сильвестр в недоумении развел руками.
- Не ведаю. Как узнал о плачевном известии, так сразу к тебе и поспешил.
Софья метнула рассерженный взгляд.
- Я так и знала, что скроют, не подпустят к брату, попрощаться по-божески не дадут. Иезуиты проклятые! Так я и знала! – и опять ударилась в плач. - Боже милостивый! Боже правый! Не дай свершиться надругательству, не допусти безродных Нарышкиных к власти! Матерь-заступница, услышь молитву! – криком кричала Софья, чувствуя сердцем, что наступают лихие времена, могущие надолго определить судьбу Руси.   
- Софья Алексеевна, матушка! – смутился черноволосый монах. - Да не убивайся ты так! Может, и образумится все. 
- Не образумится. Само собой не образумится. Все, конец затворничеству, - голос царевны зазвучал вдруг твердо и непреклонно. – К делу пора переходить. Иначе Нарышкины и Москву погубят, и неметчину на Русь наведут, - Софья бросила тяжелый взгляд в сторону монаха, - поди к окну, Сильвестр, бумагу писать будешь.
- Какую бумагу, матушка? Что ты задумала? - монах-настоятель, справщик книгопечатного двора Сильвестр Медведев шагнул к окну.
- Пиши, не раздумывай. Слово в слово пиши. Бумагу князю Хованскому снесешь. 
- Хованскому? Этому неумолчному Тарарую? – монах вытаращил глаза. – Да он все дело погубит! Не можно так! Очнись, матушка!
- Не погубит! – отрезала, упершись, царевна. – Куда ему пустомеле против меня! А без стрельцов Нарышкиных нам не одолеть, Хованский воевода с опытом и знает, как со стрельцами разговаривать. Ловок он на слова. Чего стал, строчи…

- Что делать будем? – зашептались за занавесью - Уходить надо. Увидют, дыбы не миновать.
- Да тише ты! Не шуми, окаянный!
- Эх, Игнатий! Погубит нас твоя нерасторопность.
- Не верещи! Обождем. Не время еще.

Цветня в 27 день на 7190 году от сотворения мира (27 апреля 1682 года по Петровскому летоисчислению) на двадцать втором году жизни от неизлечимой болезни скончался государь всея Руси, московский правитель Федор Алексеевич, оставивший русский престол без наследника. К власти бросились все, кто мог до нее дотянуться – стрельцы, бояре, иноземцы. И прежде других Нарышкины и Милославские, непримиримые враги, родовые окружения жен тишайшего Алексея Михайловича.
Разразилась долгая кровавая смута.