Не поле перейти...

            
                ОТ  АВТОРА
    «Жизнь прожить – не поле перейти» (Народная мудрость)
               
Судьба … Как часто она довлеет над нами ! Может быть, поэтому мы, не задумываясь, покорно протягиваем руки гадалкам, тщетно пытаемся заглянуть в свое будущее с помощью    "всевидящего" гороскопа …
Судьба моего поколения – людей, родившихся в конце 30-х – начале 40-х годов ХХ столетия – это искалечившая жизни миллионов людей, беспрецедентная по своей жестокости и разрушительности война, явно запоздалая смерть кровавого тирана Сталина, злодеяниями своими затмившего и Калигулу, и Чингис-хана, и Ивана Грозного, всколыхнувшая робкие надежды хрущевская  « оттепель », безликость и апатия брежневского правления,  неудавшаяся горбачевская перестройка и очень дорогая цена за все это – национальные розни, бесславный развал Советского Союза, резкое обнищание народа и невиданный разгул преступности …
Люди нередко пишут воспоминания. Особенно известные люди – государственные деятели,  видные полководцы, знаменитые режиссеры, актеры, ученые, спортсмены. Так уж повелось, что мемуары пишутся по следам выигранных великих сражений, крупных научных открытий, блистательно поставленных спектаклей и сыгранных ролей в театре и кино, завоеванных в упорнейших спортивных поединках золотых олимпийских наград …
Конечно, если бы моя мама, как Екатерина Дашкова, возглавляла бы Российскую академию наук, или, как Вера Засулич, стреляла бы в петербургского градоначальника Трепова, или, как Валентина Терешкова, стала бы первой женщиной – космонавтом, тогда никаких проблем с воспоминаниями не возникло бы. Но все эти несусветные « если бы » - не более чем пустые фантазии.
 « … я – не более, как смиренный червь …» - сказал как-то о себе Джакомо Мейербер. Если так оценил себя выдающийся немецкий композитор, пианист и дирижер, то что уж могут сказать о себе безвестные, ничем не примечательные люди.
Люди, составляющие в своей массе тот самый народ, служением которому так любят прикрываться государственные деятели и признание которого так стремятся заслужить знаменитые режиссеры, актеры, спортсмены …
Думаю, что нелегкая, а подчас очень тяжелая жизнь самых простых людей морально намного чище и поучительнее громкой славы военачальников и театральных деятелей, золотого блеска олимпийских медалей.
Одним из таких самых простых людей была моя мама. В этой маленькой, очень скромной и доброй женщине не было ничего выдающегося. Скорее даже наоборот -    неприметная, очень рано потерявшая мужа, прошедшая сквозь ужасы войны, эвакуации, голода, скитаний и унижений, испытавшая кошмары искалечившего ее физически и морально сталинского ГУЛАГа и, несмотря на все тяготы жизни, воспитавшая достойными людьми двух своих сыновей, она была как бы олицетворением советской женщины в период полного беспредела и беззакония преступного сталинского режима.
Я понимаю, какую нелегкую, почти неподъемную ношу взвалил на себя. Ведь страдания и боль, которые буквально истерзали растоптанную душу самого дорогого мне человека, из-под моего пера выйдут не столь резкими и безутешными. Не зря говорят : голодать и описывать голод, терпеть боль и унижения сталинского концлагеря и рассказывать об этом не вкусившему все это – далеко не одно и тоже …
Известно, что участники одних и тех же событий судят о них по-разному. Это вполне нормальное явление. По этой причине, дабы различные взгляды на события не вызвали протесты и опровержения, многие авторы умышленно изменяют имена своих персонажей. Я же решил этого не делать …
Как это ни странно, но с раннего возраста на те или иные события жизни я откликался … стихами. Конечно, неуклюже зарифмованные  9 - летним мальчуганом строчки могли вызвать саркастическую, в лучшем случае снисходительную улыбку. Поэтому я никому, даже маме, не показывал свои первые « вирши ». Позже мои стихотворные « опусы » становились все более зрелыми, хотя и они порой страдали поэтическим несовершенством, наивностью, но зато всегда были абсолютно искренними. Ведь поэзия – это прежде всего порыв  ликующей или страдающей души человека …

Глава  1.  ЮНЫЕ   ГОДЫ 

Недаром говорят : «Что имеем, не храним, а потерявши, плачем».  Увы, в справедливости этого изречения я убедился не сразу …
Помню, как однажды мы с женой приехали к маме, и она, уже убеленная сединой, вдруг спросила :
- Почему вы не радуетесь своей молодости ?
Будучи по отзывам многих довольно жизнерадостным человеком, я очень удивился и ответил вопросом на вопрос :
- А разве кино, театры, путешествия, трудовые будни и праздничные застолья  – не проявление этой радости ?
Мама лишь развела руками и, как нередко с ней это бывало, погрузилась в воспоминания своей молодости. Каюсь, я далеко не всегда внимательно слушал ее рассказы, в конце которых, как бы заглаживая свою вину, целуя маму, восклицал :
- Мамочка, ты и сейчас молодая !
И вот теперь, когда мне захотелось рассказать о молодых годах мамы, я вдруг с ужасом понял : из-за моего легкомыслия в памяти остались лишь разрозненные эпизоды тех далеких лет …
Николаев … В отличие от большинства российских городов, которые сначала строились, росли и развивались, а потом уже обретали свой промышленный и культурный облик, Николаев прежде всего, если так можно выразиться, определил свою « профессию ».  В конце 80-х годов ХУIII столетия вокруг построенной по инициативе светлейшего князя Потемкина судостроительной верфи из небольшого поселения стал развиваться и расти город. Свое название он получил в честь взятия русскими войсками в день христианского праздника Святителя Николая турецкой крепости Очаков.
Николаев стремительно рос. К началу ХХ столетия  он стал уже довольно крупным городом с драматическим театром, художественным музеем, музыкальной школой, мужскими и женскими гимназиями, типографией, печатавшей книги, журналы и первую городскую газету «Николаевский вестник». В николаевских гимназиях и начинали свою учебу дети религиозного еврея Беньямина. Его жена Эстер родила троих сыновей и столько же дочерей, одной из которых и была моя мама, названная при рождении Мусей.
Беньямин воспитывал своих детей в строгих хасидских традициях. Но если сыновья его достаточно усердно изучали Тору, то о дочерях этого никак не скажешь. Девочек больше влекли иллюзион, как в те годы называли кинотеатр и яркие, полные специфического еврейского юмора творения Шолом – Алейхема, который, несмотря на безрадостную жизнь еврейских местечек в «черте оседлости», погромы и «дело Бейлиса», трагическим историям все-таки  предпочитал веселые. Добродушно смеясь, великий писатель желал, чтобы «и евреи, и все люди на земле больше смеялись, нежели плакали …» Обмениваясь впечатлениями после прочтения  «Тевье - молочника», сестры так и не находили ответ  на главный вопрос этого любимого персонажа самого Шолом – Алейхема : « Что такое еврей и нееврей ? И зачем Бог создал евреев и неевреев ? А уж если он создал и тех и других, то почему они должны быть  так разобщены, почему должны ненавидеть друг друга, как если бы одни были от Бога, а другие – не от Бога ?»
Любили девочки и гуляния в городском саду, где военный духовой оркестр играл старинные вальсы, чинно фланировали  степенные супружеские пары и источала радость жизни  молодежь.
Из всего этого, не Бог весть какого разнообразия развлечений, явное предпочтение все же отдавалось иллюзиону. Среди конкурентов - поставщиков фильмов немого кино самой знаменитой в те годы считалась французская фирма «Пате». Сестры буквально покатывались со смеху, внимая умопомрачительным трюкам Макса Линдера и Чарли Чаплина. А виртуозное музыкальное сопровождение таперов лишь добавляло шарма блестящей игре гениальных комиков. Правда, случались и накладки. Ведь киномеханик «крутил» картину вручную, и нередко герои экрана то неестественно убыстряли движения или наоборот столь же неестественно почти замирали на месте. В таких случаях зрители взрывались негодующими криками : « Куда ты несешься ?!» или «Крути быстрее !»
Глава семьи Беньямин владел небольшой мельницей, благодаря чему он имел свой дом и даже домработницу. Девушка жила в этом же доме и очень ценила теплое отношение  к ней окружающих. Она убирала комнаты и каждую пятницу вместе с хозяйкой дома отправлялась на базар, где они на неделю покупали необходимые продукты. В пятницу Беньямин обязательно приглашал к столу одного – двух бедных евреев. После зажигания субботних свечей собравшиеся усердно молились, а затем приступали к вечерней трапезе…
Сосед Беньямина старый и одинокий одессит Мойше, изредка захаживая покалякать о том - о сем, обычно недоуменно спрашивал :
- Почему ваши дети никогда не бывали в Одессе ?
И не дожидаясь ответа, восклицал :
- Не видеть Одессы !? Это же – не видеть ничего ! Ваши дочери с ума сошли бы за виртуозную игру клезмеров ! А что вытворяет скрипка Сашки в «Гамбринусе»? Она же то рыдает, то хохочет ! И вы рыдаете и хохочете вместе с ней ! А с каким заразительным весельем вся Одесса распевает «Свадьбу Шнеерсона» ! О, если бы я рассказал вашим детям за куплетиста Ямпольского, они бы умерли со смеху ! …
Первые годы после революции были очень неспокойными : сначала город заняли войска германского кайзера. Однако революция в Германии вынудила их спешно покинуть Украину.     Власть в Николаеве часто менялась : то в город врывались отряды добровольческой армии генерала Деникина, то их выбивали красногвардейцы. И каждая новая власть рыскала по домам в поисках врагов и оружия. Лишь немцы в период оккупации ими города не обыскивали дом Беньямина : видя, что его хозяин еврей, они на странной смеси немецкого, русского и украинского языков удовлетворенно восклицали:
- О, юда – оружие нема !
Когда Николаев заняли деникинцы, в доме Беньямина облюбовал себе одну из комнат щеголеватый поручик. Он исчезал на весь день и возвращался почти ночью. При этом основательно подвыпивший поручик не любил звонить в колокольчик : о своем появлении он заявлял выстрелом из револьвера в воздух. Страшно боявшиеся его дочери Беньямина спали, запершись в одной из комнат.
Белогвардейцы генерала Слащева, ставшего прототипом кровавого генерала Хлудова в булгаковском «Беге», почти ежедневно расстреливали захваченных красноармейцев. Однажды мимо дома Беньямина вели группу приговоренных к расстрелу. Каким-то чудом одному из них – матросу в разодранной тельняшке удалось сбежать. Руки у него были связаны за спиной, и он изо всех сил стучал в дверь ногой. Беньямин распорядился поместить его в темный чулан, ключ от которого надежно спрятал. Кормили его, когда поручик отсутствовал, и все обитатели дома дрожали от страха, когда раздавался выстрел вернувшегося офицера. Однажды он пришел злой, как черт и, не зная на чем сорвать досаду, стал бить кулаком во все двери  Ударив по запертой на огромный висячий замок двери чулана, он вдруг спросил :
- А здесь что ?!
У Беньямина все оборвалось внутри. Но он, сумев все  же взять себя в руки, ответил :
- Старое тряпье, да и ключ от двери давно потерян …
Беньямин, хотя и спас революционного матроса, советскую власть не любил.
- Комиссары долго не разбираются - чуть что :  «Контра ! Расстреляю !», - объяснял свою нелюбовь к большевикам Беньямин и добавлял : - При царе такого никогда не было !   
При этом он неизменно рассказывал давнюю историю времен его молодости : « В Кронштадте умер молодой моряк. Он был вдовец и двух его маленьких детей взял на свое попечение товарищ по службе. Когда скромные сбережения новоявленного родителя иссякли, он отправился в Петербург – просить у морского министра Траверсе пособие на малюток. Выслушав его просьбу, министр ответил отказом. На следующий день моряк снова посетил Адмиралтейство  и вновь получил отказ. Приехал он и на третий день. В третий раз  записавшись на прием, он сел в приемной, ожидая своей очереди. Неожиданно дверь кабинета открылась, и министр вышел в приемную. Увидев моряка, он подошел к нему и со словами : « Вы издеваетесь надо мной ! » влепил тому пощечину.  Оскорбленный моряк выхватил свой кортик, но затем, с усилием взяв себя в руки, тихо спросил  : « Ваше превосходительство, это мне, а что же будет малюткам ? » И вдруг министр … разрыдался на груди моряка и повел его в свой кабинет. Так бедные сироты получили пособие …»
Как-то раз поручик вернулся раньше обычного. Хорошо еще, что матроса успели покормить до его возвращения.
- Господин Альтгауз, - обратился он к хозяину дома. – Сегодня генерал Слащев дает бал, и я прошу разрешить вашей старшей дочери пойти со мной на бал.
- Ну что вы, господин поручик ! Полинька еще девочка, ей надо учиться, а не ходить на балы ! – ответил Беньямин.
Семнадцатилетняя Поля была стройной и очень красивой девушкой.
- И все же я настаиваю на своей просьбе ! – упрямо повторил поручик.
- Нет, нет ! – замахал руками Беньямин, - об этом не может быть и речи !
- Ах, так ! – вскричал поручик и судорожно выхватил из кобуры револьвер.
Беньямин побледнел и, зажмурив глаза, втянул голову в плечи. В тот же момент поручик разрядил всю обойму в потолок и направился к выходу …
Мусе в то время было четырнадцать лет, и на нее, как и на младшую дочь Беньямина Броху, которую в доме ласково звали Буся,  поручик не обращал никакого внимания.
Любопытно, когда деникинцев изгнали из города, покинувший наконец чулан матрос тоже пытался ухаживать за Полей, но и он потерпел неудачу…
Шли годы … В городе окончательно установилась советская власть и началась национализация сначала крупных, а затем и более мелких предприятий. Беньямин, не стал ждать « раскулачивания » и, вовремя продав мельницу и дом, в 1924 году с семьей уехал в Ленинград, куда чуть раньше из Ростова-на-Дону перебрался главный раввин хасидской общины Йосеф – Ицхак  Шнеерсон.

Глава  2.  ТРАГИЧЕСКАЯ   УЧАСТЬ  ХАСИДОВ 

В марте 1924 года в Ростове-на-Дону на квартиру хасидского раввина Йосефа – Ицхака Шнеерсона нагрянули сотрудники  ГПУ. Обыск длился более двух часов, в течение которых все в доме было перевернуто верх дном. Однако по ходатайству близких Йосефа – Ицхака, а также видных представителей ростовской интеллигенции чекисты согласились не преследовать Ребе, если он навсегда покинет город.
Спустя три месяца Йосеф – Ицхак обосновался в городе на Неве. Казалось бы, после ростовских событий Ребе станет намного осторожней и свою религиозную деятельность будет вести почти в условиях подполья. Но не тут-то было.
Ребе Шнеерсон был довольно молодой, красивый и остроумный человек. Гостиную своей ленинградской квартиры он превратил в синагогу, куда приезжали помолиться и получить советы мудреца евреи со всех концов страны. Вскоре благотворительные организации из-за рубежа стали присылать  на имя председателя Совета раввинов Йосефа – Ицхака Шнеерсона значительные суммы. Эти деньги шли строго на религиозные нужды хасидской общины.
Так продолжалось несколько лет. Однако в феврале 1927 года сотрудники ГПУ во время обыска изъяли всю переписку Ребе и арестовали его секретаря раввина Эльхонена Бера Морозова, который на три года был отправлен в ссылку в Красноярск. Чувствовалось, что петля вокруг Ребе Шнеерсона затягивается. Так оно и случилось : в июне того же года он был арестован. Издевательства и пытки не сломили духа Ребе.
В первую же субботу, когда его вели на допрос, Йосеф – Ицхак попросил у конвоира вернуть ему для молитвы тфилин. В ответ конвоир ударил его прикладом по голове, и Ребе  скатился вниз по железным ступеням лестницы, получив при этом серьезную травму.
- Я не буду отвечать на ваши вопросы и объявляю голодовку до тех пор, пока мне не принесут тфилин и не прекратят грубого и жестокого обращения, - заявил Йосеф – Ицхак следователю.
Как ни странно, но демарш возымел свое действие : он получил возможность молиться. Тюремную пищу Ребе не ел, а питался лишь тем, что приносили ему в передачах дочери. Обвинение в « контрреволюционной деятельности » Йосеф – Ицхак категорически отверг. Тем не менее в июне того же 1927 года он был на три года сослан в Кострому.
Вслед за этим началось движение за освобождение раввина Шнеерсона. Особенно в этом преуспела первая жена Горького Екатерина Павловна Пешкова. Ее обращения к властям возымели успех, видимо, потому, что Сталин через главу ГПУ Генриха  Ягоду усиленно склонял великого пролетарского писателя Максима Горького вернуться в Советский Союз. Как бы то ни было, но вскоре дело Йосефа – Ицхака Шнеерсона пересмотрели, и он был освобожден. Однако, боясь новых преследований ленинградских чекистов, Ребе перебрался в Малаховку под Москвой. В конце сентября 1927 года раввину Шнеерсону, членам его семьи и шести самым близким к нему людям разрешили выезд за границу. Так Ребе Шнеерсон с самыми близкими ему людьми оказался в Риге.
В числе уехавших с Ребе в Ригу был и родной брат Беньямина раввин  Элияху – Хаим Альтгауз. А вот с его сыном, Пинхусом Альтгаузом власти обошлись крайне сурово. В феврале 1938 года двадцать наиболее активных членов хасидской общины были арестованы. На допросе Пинхус признался, что хотел уехать в Палестину, так как в СССР он вынужден был работать по субботам и подвергался притеснениям из-за своих религиозных убеждений.
На следующем допросе он подписал признание в том, что состоял в переписке по религиозным вопросам с раввином Шнеерсоном.
Спустя месяц одиннадцать активистов хасидской общины, в том числе и Пинхус Альтгауз, были приговорены к высшей мере наказания, и в апреле 1938 года этот дикий и явно несправедливый приговор был приведен в исполнение на Левашовской пустоши. Девять других заключенных хасидов приговорили к десяти годам заключения в трудовых исправительных лагерях.
За два года до этого,  чтобы создать на Западе впечатление о полной свободе вероисповедования в стране, власти официально разрешили десяти религиозным семьям уехать в Палестину. Разрешение подписал « всесоюзный староста » Калинин. Этому во многом способствовало и то, что в то время в Советском Союзе побывали Луи Арагон и Андре Жид.  Последний даже стоял на трибуне Мавзолея рядом со Сталиным в день похорон Горького.
Среди уехавших а Палестину был и родной брат Муси Пинхус Альтгауз  ( тезка тогда еще не арестованного двоюродного брата ) с женой Златой и дочерью Юдит.

Глава  3.   В  ВОДОВОРОТЕ  ЖИЗНИ

Ленинград поразил Мусю своей красотой. Ровные, широкие проспекты, великолепные дворцы и здания выдающихся зодчих на Невском проспекте, аллеи и скульптуры Летнего сада, где она часто гуляла с младшей сестрой, приводили ее в неописуемый восторг.
Наблюдая за играющими вокруг памятника Крылову детишками, Буся вдруг вспомнила четверостишие поэта Шумахера :
                Чугунный дедушка с гранитной высоты
                Глядит, как резвятся ребята
                И думает: « Ах, милые зверята,
                Какие ж, выросши, вы будете скоты ! »
- А я прочитала в «Огоньке» про одного англичанина, который в период белых ночей приехал в Петербург, - не осталась в долгу Муся. - Увидев  созданную Фельтеном решетку Летнего сада, он настолько был очарован ее красотой, что,  сев на складной стульчик, всю ночь безмолвно любовался этим замечательным творением. Утром, убедив себя в том, что ничего подобного он уже не увидит, англичанин решил вернуться в Лондон.
И обе девушки долго смеялись над чудаковатостью иностранца …
Семья Беньямина обосновалась на Моховой улице, на которой в  середине прошлого столетия жил знаменитый автор «Обломова» Иван Александрович Гончаров, заставший еще ее прежнее название – Хамовая. Видимо, это название не нравилось обитателям  улицы, и оно было заменено на более благозвучное.
Если в Николаеве  НЭП почти не ощущался, то в Ленинграде  он напоминал о себе почти на каждом углу.  Частные лавочки, кишащие людьми рынки и барахолки, шикарные комиссионные магазины одежды и мебели, валютчики на Невском проспекте придавали городу особый колорит.
Видимо, обилие соблазнов в  Ленинграде не позволило Мусе сосредоточиться на учебе. То она продолжала учебу, то, чтобы иметь деньги на театры, кино, более или менее приличную одежду, поступала на работу. Она была молода, хороша собой, а вокруг бурлила такая интересная жизнь !
А вскоре сестрички познакомились с двумя приятными молодыми людьми.  Обе они, как героиня популярного в те годы танго « Недотрога », были очень скромными девушками. Но если Буся спустя несколько лет вышла замуж за своего ухажера Изю, то у ее сестрички с Яшей дальше театров и кино  « дело не пошло ». До последнего дня их знакомства они были друг с другом « на вы ». Застенчивость девушки и необузданный сарказм ее кавалера явно не складывались в нечто единое, неразделимое. Как-то она познакомила Яшу с родителями. При них он старался сдерживать свой сарказм. Но когда Муся неожиданно для себя неуклюже спросила его : - Вы хотите второй стакан чаю ?, Яша не выдержал и ответил : - Если вы  ведете подсчет, то лучше не надо…
Нельзя сказать, что расставание с Яшей сильно огорчило Мусю. Вот уж поистине « мы странно встретились и странно разошлись » … Увы, вскоре в возрасте пятидесяти шести лет от туберкулеза умер папа. Кто знает, может быть, смерть избавила Беньямина от репрессий, которым в 30-е годы подверглись хасиды. Семья надолго погрузилась в траур …
Постепенно жизнь брала свое. Новый знакомый Муси был лет на десять старше ее. Моисей, так звали этого человека, оказался весьма напористым кавалером. Но первая же его попытка обнять свою новую знакомую получила достойный отпор. И тут Моисей раскрылся совсем уже с другой стороны. Оказалось, что он весьма эрудированный и интересный собеседник. Он рассказывал Мусе много любопытных историй, а во время одной из встреч признался, что в прошлом был членом еврейской организации « Бунд ».
- А что это за организация ? – спросила она. – Я о ней ничего не слышала.
- Ничего удивительного – вы очень молоды, а « Бунд » в Советской России распался десять лет назад. Часть его членов эмигрировала, а другая влилась в РСДРП. Позже многих из них арестовали. Любопытно, что в начале двадцатых годов в ленинградской тюрьме на Шпалерной улице, где тогда сидели многие бундовцы, произошел на редкость уникальный случай. Членов кружка « Братство Серафима Саровского » вызвали к начальнику тюрьмы.
– Выслушайте приговор ! – с важным видом произнес тюремщик.
 – Чей приговор ? Ведь никакого суда не было ! …
Когда начальник закончил чтение, один из арестованных Евгений  Аничков спросил : - Это все ? и, не дожидаясь ответа, направился к выходу. Вслед за ним последовали остальные. Растерявшиеся от такого поворота событий начальник и конвоиры стояли как загипнотизированные …
- А  теперь расскажите о « Бунде », - все еще смеясь, попросила Муся.
- Сейчас « Бунд » существует только в Польше. А о нашем « Бунде » не хочу вспоминать. Только боюсь, что напомнят мне о нем весьма компетентные органы. А вам я  настоятельно советую : ни с кем не говорить ни о « Бунде », ни о политике вообще. Теперь такие разговоры опасны …
 Моисей словно в воду глядел : спустя несколько лет он был арестован и отправлен в ссылку…
Ну, а Муся, как и все девушки, ждала своего принца на белом коне. И он объявился, только белым конем стал … трамвай шестого маршрута. Когда трамвай подъехал к остановке, она, как-то неловко взявшись за поручни, выронила авоську с яблоками, которые раскатились в разные стороны.
Видя, что девушка собирает яблоки, кто-то из стоявших на остановке крикнул вагоновожатому :
-  Девушка на рельсах !
Подняв несколько яблок и, мысленно смирившись с тем, что остальными придется пожертвовать, Муся поспешно вошла в вагон.
- Позвольте пополнить содержимое вашей сетки !  - услышала она вдруг приятный мужской голос. Обернувшись, Муся увидела элегантно одетого молодого мужчину, который, явно смущаясь, протягивал ей собранные им яблоки.
- Большое вам спасибо ! – радостно воскликнула девушка.
- Помните притчу : время разбрасывать камни и время собирать камни. В нашем случае камни заменены яблоками.
- Впервые слышу, - виновато улыбнулась Муся …
- Ничего страшного. Главное, что мы с вами выступаем во второй, наиболее приятной фазе этой притчи.
Муся вдруг поймала себя на мысли, что ей приятно словосочетание « мы с вами ». Еще более смущаясь, она, указывая на свободные сиденья, тихо произнесла : - Садитесь, пожалуйста.
- Только после вас, - галантно произнес мужчина и сел рядом. – Я почему-то уверен, что имя у вас библейское, - продолжил он разговор.
- А вот и нет ! Меня зовут Муся.
- Муся – это то же, что Мария, а Мария – самое библейское имя . А мое имя Хаим, а близкие зовут меня просто Фима.
 В это время к ним подошла кондуктор.
- А ведь мы с вами едем зайцами ! – весело прощебетала Муся, суетливо открывая свою сумочку.
- Пожалуйста, два билета, - опередил ее Фима, передавая деньги кондуктору. – На какой остановке вы выходите ? -  обратился он к своей новой знакомой.
- У Дома офицеров.
- Если вы позволите, я выйду с вами, а то вы снова растеряете яблоки, - смеясь, предложил Фима.
- Хорошо, - весело ответила Муся.
Вот так состоялось это знакомство. Фима оказался на редкость приятным человеком. Среднего роста, симпатичный, рассудительный и уравновешенный он излучал спокойствие и надежность – качества, которые так импонируют женщинам …
- Фима, вы приезжий или коренной ленинградец ? – как-то спросила его Муся.
- Я родился в Клинцах, где мой отец был главным раввином местной еврейской общины. В 1918 году вся наша большая семья переехала в Вологду, а оттуда через пять лет - в Петроград. Я сразу поступил на бухгалтерские курсы, окончив которые стал работать бухгалтером в строительном тресте на улице Некрасова.
- А где вы жили ?
- Первые годы я ютился у родственников, а год назад, став главным бухгалтером треста, получил наконец небольшую комнату в коммунальной квартире, причем на той же улице Некрасова, так что на работу я хожу пешком.
- Так вы большой начальник !
- Вы напомнили мне старый каламбур : семилетний мальчик, обращаясь к маме,  радостно говорит ей : « Мой папа умнее даже самого Карла Маркса ! »  « Это почему ? » - удивилась мать. « Я слушал по радио передачу, в которой Карла Маркса назвали экономистом, а мой папа на работе – главный экономист ! »
Муся рассмеялась, а затем резюмировала :
- Значит, и вы умнее Карла Маркса !
- Я – нет : он был не только хорошим экономистом, но и основоположником нового учения, а я – всего лишь бухгалтер.
- А где живут остальные ваши родственники ?
- Одна из сестер – Паша живет в Астрахани, старший брат Борис с семьей – в Ленинграде, тоже на улице Некрасова, а другая сестра Маня с мужем и дочерью – на Лиговском проспекте. Квартира, в которой они получили две смежные комнаты, принадлежала раньше генералу царской армии, которого вместе с двумя его сыновьями новая власть расстреляла. Когда началось  « уплотнение » квартиры, вдове генерала Надежде Ивановне оставили самую маленькую девятиметровую комнату. От свалившихся на нее несчастий Надежда Ивановна тронулась умом : по ночам, изображая кошку, она, мяукая, на четвереньках ползала по квартире, ища мышей. А вскоре она умерла …
- Какая жестокость – расстрелять даже сыновей ! Неужели бывшей хозяйке квартиры нельзя было оставить более приличную комнату ?! – возмущенно воскликнула Муся.
- Да, это ужасно, но помочь им уже невозможно …
- Как много несправедливостей в жизни !
- Увы, впереди их будет намного больше. Наступают, мягко говоря, нелегкие времена, в которых самое главное – держать язык за зубами …
Надо ли говорить, что молодые люди страстно полюбили друг друга и в том же 1930 году они поженились. Первый шаг к моему еще очень нескорому появлению на свет был сделан …

Глава  4.  РОЖДЕНИЕ  СЫНА

Молодожены были счастливы тем паче, что вскоре они получили большую комнату в коммунальной квартире на Загородном проспекте.  До « уплотнения » вся квартира принадлежала Исайю Григорьевичу и Любови Михайловне Вольфсонам, которые после революции лишились собственной аптеки, а теперь и большой комнаты. Тем не менее у молодых супругов сложились с ними очень добрые отношения.
- А вы знаете, - рассказывала Любовь Михайловна, - что рядом с нашим домом во время войны был военный госпиталь, сестрами милосердия в котором работали знатные великосветские дамы, а перед раненными выступали Федор Шаляпин, Леонид Собинов, Вера Холодная и Александр Вертинский. Двое последних не только пели, но и танцевали очень модное аргентинское танго. А через четыре года Вера Холодная  умерла в Одессе, и в память о ней Вертинский сочинил свою знаменитую песню :

              Ваши пальцы пахнут ладаном,
              А в ресницах спит печаль,
              Ничего теперь не надо вам,
              Ничего теперь не жаль …

Каждый день Фима уходил на работу с легким налетом грусти : ведь на долгих восемь часов предстояла разлука с любимой женой. Зато вернувшись, он, нежно обнимая Мусю, восторженно шепча пылкие строки Александра Ширяевца :
            
              Что будет завтра ? – Не волнуясь,
              Любовь и смерть готов принять !
              Сегодня с солнцем я целуюсь
              И начинаю жить опять !

И неважно, что поэт посвятил стихотворение небесному светилу – ведь для страстно влюбленого Фимы подлинным светилом жизни была его несравненная Мусинька. А вскоре в их семью пришел большой праздник – комната огласилась первыми криками родившегося младенца. Муся предлагала назвать сына Борисом, Фима с радостью согласился ...
А город и его обитатели жили своей повседневной жизнью. По улицам вечно куда-то спешили  простенько одетые и чем-то озабоченные люди. Женщины, как правило, носили спаржевые юбки или ситцевые платья. Крепдешин считался роскошью. В ходу были парусиновые туфли, которые обычно чистились зубным порошком. Молоденькие девушки имели спортивный вид и совершенно не пользовались помадой и тенями – естественная красота в косметике не нуждается ! Цены на продукты и одежду были очень высокими – жуткий голод на Украине, несомненно, сказывался и на ленинградцах. Многие, чтобы свести концы с концами, сдавали ценные вещи и ювелирные изделия в роскошные магазины – Торгсины.
По Невскому проспекту от Знаменской площади до Адмиралтейства громыхали трамваи,  клаксоны автомобилей еще более усиливали шум. Кому из городских руководителей пришла в голову мысль выкрасить Зимний Дворец в столь милый их сердцу красный цвет - неизвестно, но великолепное творение Растрелли во многом потеряло свою привлекательность. В газетах все чаще печатались фотографии Сталина, почти в каждом номере его имя неизменно сопровождалось такими эпитетами, как « мудрый », « великий » – чувствовалось, что он стал центральной фигурой в партии и стране. В Доме книги как-то незаметно исчезли романы  зарубежных авторов : в отделе  « Иностранная литература » на опустевших полках сиротливо ютился « Спартак » Джованьоли, рядом с которым стояли труды Карла Маркса и Фридриха Энгельса.
Впрочем, не все было так мрачно – в городе продолжали работать театры, и концертные залы, на сцене которых блистали такие замечательные актеры, как Юрьев, Давыдов, Горин – Горяинов, Монахов, Черкасов, Мичурина – Самойлова, Корчагина – Александровская, Тиме, Казико, Лариков, Софронов, Полицеймако и другие. Но самым массовым зрелищем, конечно же, являлось кино. Особенно огромный успех у зрителей имел вышедший на экраны страны первый советский звуковой фильм   « Путевка в жизнь »…
С рождением сына свободного времени у Муси и Фимы стало гораздо меньше. И все же они изыскивали возможности для отдыха и развлечений. Особенно им приглянулся ТЮЗ – Театр юных зрителей, благо он находился совсем близко – на Моховой улице, да и билеты были значительно дешевле, чем в Александринке или в Большом драматическом театре. Оставив свое чадо у жившей напротив ТЮЗа бабушки Эстер, они выходили на улицу и спустя несколько минут оказывались в зрительном зале…
Особое ощущение торжественности овладевало молодыми супругами, когда перед ними распахивались массивные двери Большого зала филармонии. В те годы в музыкальной жизни страны видную роль играли зарубежные дирижеры – Штидри, Клемперер, бежавший из нацистской Германии Курт Зандерлинг и другие. Пройдет еще несколько лет, прежде чем засверкает звезда Евгения Мравинского, который, блестяще исполнив « Франческа да Римини » Чайковского, стал победителем Всесоюзного конкурса дирижеров.
Ну а дома Муся и Фима не могли налюбоваться на своего сынишку. Когда трехлетнего Борю спрашивали : « А где работает твой папа ? », он под общий смех важно отвечал : « На чупче ! », что означало : « На службе ! ».
Отец с радостью покупал сыну разнообразные игрушки и немало удивлялся, что того совсем не увлекали игры с танками и самолетами. Зато он мог часами складывать кубики с буквами, из которых после нескольких занятий с отцом по  азбуке, пытался складывать слова. Конечно, самыми первыми словами были « мама » и « папа ». А однажды он к изумлению родителей сложил из кубиков невероятно сложное для него слово «гений».
- Да ты хоть знаешь, что такое гений ? – всплеснул руками удивленный отец.
- Нет, - невозмутимо признался малыш. – Но ты сегодня сказал маме : Собинов – гений ! Папа, а что такое собинов ?...
Действительно, молодые супруги очень любили, усевшись у своего патефона, слушать замечательного певца Леонида Витальевича Собинова. Восхищались они и Лемешевым и Козловским, но кумиром их все же был Собинов. Арии из опер и особенно романс Чайковского « Средь шумного бала » в его исполнении приводили их в особый восторг. Наслаждались они и такими эстрадными певцами, как Вадим Козин, Петр Лещенко, Георгий Виноградов, Александр Вертинский, Сара Горби, Надежда Плевицкая. Трое последних эмигрировали на Запад, и пластинки с их исполнением уже не продавались, но у Фимы они сохранились еще с прежних времен.
Внимая проникновенным песням Вадима Козина, его многочисленные поклонники вряд ли могли предположить, какая нелегкая судьба ждет этого самобытного певца и композитора. Самоучкой освоив рояль, Козин – в это трудно поверить ! - по крайней мере в первые годы своих выступлений … не знал нот. Тем не менее песни его распевали и стар и млад. В 1943 году он удостоился чести выступить перед участниками конференции союзников в Тегеране, где ему аплодировали Рузвельт, Черчилль и Сталин. И вдруг спустя два года по прямому указанию Берии он был арестован и сослан на десять лет в Магадан, где Вадим Козин остался жить до конца своих дней. Умер он на 92-м году жизни …
А слушая Плевицкую, молодым супругам и невдомек было, что замечательная певица в это время томится в одной из французских тюрем. В Париже она вместе со своим мужем генералом Скоблиным по заданию советской разведки участвовала в похищении руководителя Российского общевойскового союза генерала Миллера и, осужденная на 20 лет, была обречена окончить свои дни за решеткой …
Ну, а когда из патефона лились чарующие звуки таких шедевров эстрадной музыки, как  «Танго соловья », « Цыган », « Расстались мы » и другие, супруги, не сговариваясь,  вставали и в сладостном упоении сливались в медленном танце. Какими прекрасными для них были эти годы !...
Первого декабря в Смольном был убит руководитель ленинградской партийной организации Сергей Миронович Киров.
- Хотя о наших руководителях мы почти ничего не знаем, - говорил жене Фима, - но мне кажется, что Киров среди них был самым человечным. Я не раз слышал от людей, что он редко отказывал посетителям в их просьбах. Впрочем, кто их знает …
Мог ли Фима знать, что на 17-м съезде ВКП(б) большинство делегатов решили заменить Сталина на посту Генерального секретаря партии Кировым и что Сталин, фальсифицировав результаты выборов, сохранил свой пост, а Киров  с этого момента был обречен … И, предчувствуя недоброе,  Фима  как-то сказал Мусе :
- Теперь особенно надо быть разборчивым в знакомствах и крепко держать язык за зубами … 
На следующий день после трагедии в Смольном в Ленинград приехал Сталин. Город утопал в траурных флагах. Выступая перед ленинградцами, Сталин, обнажив голову и часто поднося к глазам носовой платок, сказал :
- Вы не сумели сберечь Мироныча живым, и мы забираем его у вас в Москву, чтобы сохранить хотя бы мертвым …
После убийства Кирова заменивший его  Жданов развернул кипучую деятельность по искоренению « врагов » советской власти. Аресты в Ленинграде и других городах после посещения их Ждановым исчислялись десятками тысяч. Многие из арестованных были расстреляны …
Несмотря на занятость домашними делами, Муся и ее младшая сестра находили время для прогулок в их любимом Летнем саду.
- Как хорошо, что мы живем не во времена  Петра Первого, - заметила Муся. – Ведь тогда посещать Летний сад можно было только по личному разрешению императора. И мы с тобой могли бы лишь мечтать о таких прогулках …
- Где это ты вычитала ?
- В одном из старых журналов. Так что теперь очередь за тобой - удивить меня каким-нибудь пикантным сообщением. Согласна ?
- В следующий раз, - загадочно улыбнулась сестра.
Сообщение Буси на следующей прогулке оказалось, действительно, пикантным :
- Мусинька, - волнуясь, заговорила она, - я жду ребенка !
- Наконец-то ! – обнимая сестру, воскликнула Муся. – Я так за тебя и Изю рада ! И кого бы ты хотела родить ?
- Конечно, девочку ! – не задумываясь, ответила Буся.
- Почему ?
- Мне кажется, девочки больше привязаны к родителям. Но это никоим образом не относится к твоему сыну .
- Значит, у тебя обязательно будет девочка, - целуя сестру, убежденно заявила Муся. – И мы с Фимой тоже надеемся родить девочку …
Через девять месяцев Буся родила чудную девочку, которую счастливые родители единодушно назвали Анечкой .

Глава  5.  А  ВОТ  И  Я !

Говорят, родителей не выбирают. Я бы добавил к этому, что и время рождения тоже не выбирают.
С родителями все было в порядке. Правда, они долгое время вообще не думали о моем рождении, а когда все-таки решились, то мечтали лишь о девочке.
- Мусинька, какое это будет счастье, если у нас родится доченька ! – целуя жену, то и дело восклицал мой будущий отец.
Еще в утробе матери я сразу же воспротивился этому и молил Бога, чтобы родился мальчик и не просто мальчик, а именно я ! Люди неблагодарны, и я – не исключение. Несмотря на то, что Всевышний услышал мою мольбу, я вырос убежденным атеистом. Вот и делай людям добро !
Ну, а своих родителей, невзирая на желание родить девочку и принимая во внимание их искреннюю радость и нежную любовь ко мне, я великодушно простил. Тем паче, что и на этот раз никаких колебаний у них не было, и оба единодушно назвали меня Виктором …
А вот время  моего рождения было выбрано неудачно. Пока я умиротворенно попискивал в колыбели, страна мучилась в страшных тисках сталинского террора, Гитлер готовился захватить Австрию и Чехословакию, а в воздухе все явственнее попахивало грядущей войной. Конечно, никакой связи между этими событиями и моим рождением не существовало, но детство мне предстояло, что и говорить, не самое радостное…
А жизнь продолжалась : с утра мама провожала папу на работу, затем, оставив меня под присмотром старшего сына, отправлялась по магазинам, а вернувшись, готовила обед, делала уборку и лишь после всего этого занималась своими детьми. Уставала она ужасно !
Для того, чтобы взять домработницу, папе пришлось работать на полторы ставки, и теперь он возвращался домой не в пять, а в девять часов вечера. Конечно, кружок современного танца, которым он так увлекался, пришлось оставить.
Наша домработница Люба приехала в Ленинград из какой-то глухой деревни, и вскоре это обстоятельство проявилось « во всем блеске ». Как-то, вернувшись с прогулки, она радостно сообщила :
- А я уже прошла медосмотр !
- Какой еще медосмотр ? – предчувствуя недоброе, спросила мама.
- Как какой ? Обычный ! На улице ко мне подошел молодой мужчина и спросил : « Девушка, вы проходили медосмотр ? » «Нет »,- ответила я. « Я – фершал, пройдемте в парадную ! » - сказал он.
- Какой кошмар ! – всплеснула руками мама. – Ну, и что же дальше делал этот мнимый фельдшер ?
- Я положила Витеньку на подоконник, а фершал, вынув мою грудь из лифчика, очень долго ее ощупывал.
- Да ты хоть понимаешь, что медосмотр проводят в поликлинике, а не в парадной ?! – в ужасе вскричала мама.
- Откуда мне это знать! - плача, ответила Люба. – Это же большой город, у вас все не так, как в деревне.
Она обещала маме, что впредь такое не повторится.  Однако после очередного происшествия с ней пришлось расстаться. А произошло вот что : как-то мама жарила котлеты и вдруг на кухню вбежала испуганная Люба.
- Мария Вениаминовна, Витенька упал !
- Как упал ?!
Мама бросила котлеты и помчалась в комнату. Меня она увидела лежащим на полу. Я был бледным как полотно, но не плакал. Оказалось, что я перелез через ограждение детской кроватки и вывалился на пол.
- Сынуля, дорогой, у тебя ничего не болит ? – целуя меня, без конца спрашивала мама.
Что я мог ей ответить в свои … девять месяцев ? …
Впоследствии старший брат не раз подшучивал надо мной : «А ведь то падение сказалось на твоем умственном развитии»…
Незаметно пролетели еще два года…
Когда папа, возвращаясь с работы, звонил в дверь, мы с братом радостно бежали ему навстречу. Подхватив меня на руки и напевая  : « Витя, Витя, Витюшок, золотистый гребешок », он с умилением наблюдал  за тем, как я ищу в его карманах  припрятанную  конфету. А я, продолжая бесплодные поиски, разочарованно спрашивал : « Ну где же касетка ? » Наконец, видя, что я, ликуя, вытаскиваю из его кармана вожделенную конфету, он, целуя, опускал меня на пол, и я убегал насладиться  драгоценной добычей.
Когда мне исполнилось два года, от острого сердечного приступа скончалась бабушка Эстер.
- Бог дал ей легкую смерть, - утирая слезы, проронила мама. - Умереть во время сна  - это удел избранных…
А вскоре заболел папа : из-за острых болей в паху он был на « Скорой помощи » увезен в больницу имени Куйбышева. На следующий день ему была сделана операция по удалению грыжи. Хотя операция оказалась несложной, мама очень волновалась и при первой же возможности навестила папу в больнице.
Войдя в палату, она сразу увидела сидевшего на кровати Фиму, который играл с соседом в шахматы.
- Фимочка, дорогой, ты уже, слава Богу, сидишь ! –воскликнула мама.
- Мусинька, как хорошо, что ты пришла ! – увидев жену, радостно вскинул руки Фима. – У меня уже все в порядке, правда, ходить еще трудновато. Познакомься с моим соседом и  шахматным партнером.
- Алексей Михайлович, - представился сидевший на соседней кровати мужчина, на вид которому было  чуть больше пятидесяти.
- Представляешь, Мусинька, Алексей Михайлович – сам хирург, каждый день оперирует в этой же больнице и вот, как говорится, со своим аппендицитом попал как кур в ощип.
- Ничего страшного, - махнул рукой сосед, - отдохну немного и снова за работу.
- Очень приятно познакомиться с вами, - протягивая ему руку, сказала мама. – Мое имя вы только что слышали.
- И мне очень приятно, - улыбнулся Алексей Михайлович и после небольшой паузы добавил : - А ваш супруг  - очень сильный шахматист, по крайней мере, для меня.
- Вот уж не знала, - покачала головой  мама. И, виновато улыбаясь, сказала : - Алексей Михайлович, вы уж меня извините, но вашему сопернику придется - как это говорят шахматисты ? – кажется, отложить партию.
- Конечно, конечно ! – вновь улыбнулся сосед папы и, взяв c тумбочки книгу, углубился в чтение.
- Мусинька, как там наши мальчишки ?
- Очень скучают по тебе, а Витенька все время спрашивает : « Когда папа принесет мне касетку?  »
- Ой, когда же я снова увижу их ? – вздохнул папа. – Думаю, не раньше, чем дней через десять.
- Ничего страшного. За свою работу не волнуйся : я звонила управляющему трестом и сообщила о твоей болезни. А у тебя сейчас одна задача – поскорей поправиться и вернуться домой.
- Я -то поправлюсь, а вот ситуация в мире – вряд ли.
- Ты о чем ?
- Понимаешь, слушая радио и читая газеты, я все больше убеждаюсь в том, что, несмотря на мирный договор, война с Германией почти неизбежна. Гитлер завоевал пол-Европы, и аппетит у него только растет.
- Так как в политике ты не столь силен, как в шахматах, будем надеяться, что твои прогнозы ошибочны, - улыбнулась мама. -  Вот тебе сок и яблоки, а я побегу к детям.
- Забери, пожалуйста, яблоки и отнеси их ребятам.
- Не волнуйся, у них  есть яблоки.
- Обязательно поцелуй их и передай привет от папы.
- Алексей Михайлович, поправляйтесь, - уходя, пожелала мама соседу.
- Спасибо. Всего вам доброго.
- Ну, Фимочка, поскорее выздоравливай, - целуя мужа, сказала мама. И, видя, что многие обитатели палаты спят,  на цыпочках направилась к выходу …

Глава  6.   НЕ  РОЙ   ДРУГОМУ   ЯМУ …

Вскоре папа вернулся из больницы. Когда он позвонил в дверь, мы с братом, .как прежде, помчались к нему навстречу.
- А « касетки » тебе не будет, - огорчил меня брат, - папа пришел не с работы, а из больницы.
Когда мама открыла дверь, сияющий папа расцеловал Борю, а затем подхватил меня на руки. Я по привычке стал шарить в его карманах.
- Нет, нет ! – категорически заявила мама, - папа после операции еще долгое время  не сможет брать тебя на руки.
Я обиженно надулся.
- Ну, раз так, - улыбнулся папа, - то касетку Витюшок получит  без всяких поисков.
И он, целуя меня, достал из кармана плитку шоколада в очень красивой обертке. Восторгу моему не было предела.
- Что нужно сказать папе ? – охладила мою радость мама.
- Спаси-ибо.
- А как ты думаешь, твой братик хочет шоколад ? – не унималась мама.
- Хо-о-чет, - промямлил я, чувствуя, что мой праздник в значительной мере омрачен. Тем не менее неожиданно для себя я вдруг предложил :
- А давайте съедим шоколад все вместе !
- Вот это ты молодец ! – похвалила меня мама, - мы так и сделаем, только после обеда. А сейчас, мальчики, поиграйте во что-нибудь, а папе надо отдохнуть…
- Фимочка, ну как ты себя чувствуешь ? – обнимая его, спросила мама.
- Нормально. Только ты как в воду глядела – полгода мне нельзя поднимать более трех килограмм.
- Ну, а твои мрачные прогнозы о войне ты уже выбросил из головы ?
- Наоборот, их актуальность стала еще более очевидной. Более того, к ним добавились очень тревожные мысли.
- Почему ?
- А ты вспомни позорную войну с финнами. В газетах и по радио нам без конца трубили о победном марше Красной Армии, но любой мыслящий человек понимал, что победным маршем пройти эту маленькую страну можно за две – три недели, но не за несколько  месяцев, как это было на самом деле. Вспомни, что во время этой странной войны в Ленинграде исчезли все продукты. Чтобы купить колбасу или масло, в магазинах надо было занимать очередь с четырех часов утра, да и выдавали-то в одни руки лишь по сто граммов. А спустя час после открытия на прилавках оставались только хлеб и пачки чая. В городе, особенно в часы затемнения, резко усилилась преступность. Так что все наши достижения после отмены в тридцать пятом году карточек растаяли в одно мгновенье.
- Да, все, что ты сказал, наводит на очень грустные мысли. Фима, а ты не говорил на эти темы с Алексеем Михайловичем ?
- Конечно, нет. Он очень приятный человек, но я его мало знаю.
А когда его должны выписать из больницы?
- Его выписали в один день со мной. Он приглашал меня к себе, а я пригласил его к нам. Но он замахал руками : « Что вы, у вас дети, а я одинок. Мои соседки – две тихие пожилые женщины нам не помешают, так что необходимую для шахматных баталий тишину я вам гарантирую ».
- А где он живет ?
- Сейчас скажу. Ага, вот бумажка с его адресом. – живет он на Шестой Советской улице. Это где-то между Суворовским и Греческим проспектами …
Спустя неделю папа вышел на работу. Мама, как и прежде, проводила его добрым напутствием. Однако через час с небольшим он, чем-то очень взволнованный, вернулся домой.
- Фимочка, что с тобой – на тебе лица нет ?! – ужаснулась мама.
- Мой заместитель, этот негодяй Глеб Порфирьевич, - сжимая кулаки и задыхаясь от возмущения произнес папа, -  ошарашил  меня, сказав, что я якобы намеренно сделал приписку в отчете за первый квартал и что меня ждет увольнение, а затем и суд. Я, конечно, тут же пошел к управляющему, но Верочка, его секретарша, сказала, что Павел Сергеевич в Москве и вернется только через два дня. Ну, каков негодяй этот Глеб!
- Погоди, погоди, ты видел этот отчет ?
- Ну, а как же ! Ведь я его сам составил и накануне моей болезни подписал у Павла Сергеевича ! Я давно заметил едкие шуточки и подколки моего зама, но все это было слишком мелко, чтобы обращать на них внимание. И вот, воспользовавшись моим отсутствием, он предпринял решительную атаку. Только ничего у него не выйдет ! Последние полгода, видя его открытую неприязнь ко мне и ожидая от него какой-нибудь пакости, я вместо двух экземпляров квартального отчета на всякий случай делал три, оставляя себе третий экземпляр. Вот он – с подписью Павла Сергеевича !
- Фимочка, не горячись ! Во-первых, ты оформил свой уход с работы ? Ты ведь знаешь, что с этим сейчас очень строго !
- Я оставил Верочке заявление, подписанное замом Павла Сергеевича, с просьбой предоставить мне два дня за свой счет.
- А почему не стал обращаться к заму, тем паче у тебя есть третий экземпляр отчета ?
- Э, нет ! Ведь Глеб – его протеже, и я бы ничего не добился. Но теперь до возвращения управляющего мне предстоят два дня мучений.
Действительно, эти два дня для папы тянулись мучительно долго. Мама, как могла, успокаивала его.
- Ну, нельзя же так переживать ! Посмотри, у тебя даже поседели виски ! Третий экземпляр отчета в твоих руках – это не только самая надежная защита, но и средство для решающего удара  по негодяю ! Иди спокойно на работу, и я убеждена, что ты вернешься домой победителем ! – напутствовала она папу…
Когда вечером раздался звонок в дверь, мы с братом, как обычно, побежали навстречу папе. Он расцеловал нас и вручил каждому по шоколадной конфете.
- Ну, я по твоему лицу вижу, что у тебя все в порядке, - улыбнулась мама.
- Теперь да, - впервые за эти два дня улыбнулся папа. – Ты бы видела, как набросился на меня Глеб, гневно обвиняя в искажении отчетности. Явно подражая прокурору Вышинскому на процессах 30-х годов, он буквально рубил с плеча : « Это   политическое преступление ! Это – вредительство ! » Зато, когда я выложил Павлу Сергеевичу третий экземпляр отчета, Глеб побледнел и сразу обмяк. Затем он, путаясь в словах, признался в том, что исправил в графе отчета « Освоено капиталловложений » 63 миллиона рублей на 68. Кончилось все это тем, что управляющий, благо отчет еще не послали в Главное Управление по строительству в Москву, не стал выносить сор из избы, а просто освободил этого негодяя  от должности и перевел его в штат одного из наших строительных объектов. Ну, а я в тот же день составил новый отчет с прежними показателями. Вот и все.
- Ну, а я что говорила ?
- Ты, Мусинька, как всегда, была права ! – признал папа…

Глава  7.  ЭТО  СТРАШНОЕ  СЛОВО  « ВОЙНА »

После  неприятной  истории  с  квартальным  отчетом   папа заметно изменился. Он как-то ушел в себя, часто, стоя у окна, молча смотрел на улицу, стал плохо спать. Видя это, мама решила, что ему надо немного развеяться.
- Съезди к Алексею Михайловичу, сыграй с ним в шахматы, - предложила она.
- А что, это идея, - согласился папа. – Завтра позвоню ему на работу и в воскресенье отправлюсь. Благо до Шестой Советской – не более тридцати минут ходьбы…
В воскресенье, собираясь к Алексею Михайловичу, папа спросил :
- Мусинька, что мы подарим Бориньке в следующее воскресенье ? Как никак первая круглая дата – десять лет !
- Я сама об этом думаю и не нахожу ответа.
- А вот у меня есть ответ – детский двухколесный велосипед. По – моему,  это то, что его очень обрадует !
- А где же он будет на нем кататься ?  Не по Загородному же проспекту !
- Это не проблема – найдем площадку или сквер. Ну, я пошел ...
Купив по дороге бутылку вина, папа довольно быстро отыскал нужный номер дома. Войдя в похожий на колодец двор, он по довольно крутой лестнице поднялся на четвертый этаж. На двери рядом со звонком с выгравированной на нем надписью « Прошу крутить » красовалась табличка :
                Е.К.  – 1 зв.
                А.Ф. – 2 зв.
                А.М. – 3 зв.
Трижды повернув ручку дребезжащего звонка, он прислушался.
- Алексей Михайлович, это к вам ! Интересно, кто же это ? - послышался за дверью скрипучий женский голос.
Спустя мгновенье дверь раскрылась, и улыбающийся Алексей Михайлович, протягивая руку, воскликнул :
- А, Ефим Юльевич, проходите пожалуйста! Знакомтесь,  мои соседки : это - Ефросинья Карловна, и он указал на обладательницу скрипучего голоса, на лице которой застыла неестественная улыбка. А это – Александра Федоровна. Вторая соседка слегка наклонила голову и с достоинством произнесла :
- Очень приятно !
- Ефим Юльевич, - не меняя выражения лица, обратилась к пришельцу первая соседка, - город полон слухов насчет войны с Германией. А что вы скажете по этому поводу ?
- А это вы, Ефросинья Карловна, обратились не по адресу. Точный ответ вы можете получить только а Генеральном Штабе Вооруженных сил СССР.
- Там тоже не знают,- гадливо улыбаясь, хихикнула соседка.
- Ну, Ефим Юльевич, как говорится, милости прошу к моему шалашу !
Комнатка Алексея Михайловича была очень маленькой – не более десяти квадратных метров. Ее скромный интерьер составляла старая обшарпанная мебель : шкаф, кровать , диван, стол, этажерка с книгами и три стула.
- Чем богаты, тем и рады, - словно оправдываясь, развел руками Алексей Михайлович. – Ну, а теперь позвольте бросить вам перчатку ! - взяв с одной из полок этажерки шахматы, голосом заправского дуэлянта произнес он. – Кстати, Ефим Юльевич, не советую вам вступать с моей соседкой в разговоры о политике.
- Вы правы, я уже понял, что это за птица !
- Ну, тогда к барьеру!
- Нет, нет. Мы должны отметить мой первый визит к вам ! – достав из портфеля бутылку вина, улыбнулся гость.
- Прекрасно ! А я сейчас организую закуску ! …
Папа вернулся домой часа через три.
- Фимочка, ты даже порозовел ! – воскликнула мама, открывая дверь.
- Это не от прогулки или шахмат, а от вина, - засмеялся папа.
- А, так вы выпили ! Ну, а как поживает Алексей Михайлович ?
- Очень скромно – маленькая комнатушка, допотопная мебель и гадкая соседка по имени Ефросинья Карловна. Я назвал ее имя на тот случай, если тебе когда-нибудь доведется ее встретить. Но лучше с ней не встречаться …
В пятницу папа купил в Гостином Дворе детский велосипед, а Любовь Михайловна любезно согласилась до воскресенья спрятать его у себя.
В воскресенье мама, готовясь принять гостей, с утра стряпала на кухне, а Борис не давал покоя папе :
- Па-а-п, а что вы с мамой сегодня мне подарите ?
- А что бы ты хотел ? Костюмчик ?
- Нет, это не подарок. Одеждой родители без всяких подарков должны обеспечивать своих детей.
- Ух ты, как заговорил …
В это время в комнату постучалась Любовь Михайловна.
- Ефим Юльевич, включите радио ! Сейчас с заявлением Советского Правительства выступит Молотов !
Спустя минуту из репродуктора послышался глуховатый голос Народного комиссара иностранных дел :
- Сегодня в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну …
- Какой кошмар ! – воскликнула прибежавшая с кухни мама.
- Кошмар, который никак не назовешь неожиданным. Война буквально висела в воздухе, - спокойно ответил папа.
- Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами ! – закончил Молотов.
- Ну и что теперь будет ?- не скрывая тревоги, спросила мама.
- Мусинька, не волнуйся. Красная Армия намного сильнее сил вермахта, и я думаю, что через три – четыре месяца фашисты будут разбиты, а до Ленинграда они вообще не дойдут.
Увы, папа говорил то, что народу ежедневно внушали советские газеты и радио. Мог ли он знать, что три четверти бойцов Красной Армии – это крестьяне, которые после насильственной коллективизации, страшных репрессий и жуткого голода начала 30-х годов возненавидели советскую власть и при первой же возможности многие из них дезертируют, а некоторые даже перейдут  на сторону врага. Что только за первые полгода войны число пленных бойцов Красной Армии составит без малого 4 миллиона человек ! Мог ли он знать, что Сталин категорически отказался подписать Женевскую конвенцию о военнопленных, назвав их изменниками и предателями Родины ?! И уж, конечно, ему невдомек было то, что готовившиеся к наступательной войне на чужой территории тысячи советских танков будут уничтожены прямо на железнодорожных платформах, а самолеты – так и не взлетев с аэродромов.
Знать это, кроме самого Сталина и наиболее приближенных к  нему лиц, не  мог никто. И потому папа излучал спокойствие и уверенность.
- Никаких оснований для паники и страха нет, - убеждал он маму. Другое дело, что твоя сестра с мужем и дочерью сегодня к нам вряд ли придут – ведь Изя, как военнообязанный, должен немедленно явиться на мобилизационный пункт. Тем не менее нашего маленького юбиляра мы обязательно поздравим.
Он вышел и тут же вернулся с новеньким велосипедом.
- Ну, Боринька, получай подарок ! – торжественно провозгласил папа.
- Сынуля, дорогой, поздравляю тебя ! – осыпая своего первенца поцелуями, расчувствовалась мама.
- Вот это подарок !- вырываясь из объятий родителей, восторженно воскликнул виновник торжества.
- А мне-е где подарок ?! – подавленный вопиющей несправедливостью, горько заплакал я.
- А тебе не положено, ты не юбиляр ! – гордо произнес Борис.
- Я то-о-зе  юбивя-яр, - не унимался я.
- Конечно, малыш, – обнял меня папа.
- Я не малыш, а юбивя-яр !
- Ну, раз ты тоже юбиляр, то получай подарок !
И папа протянул мне красивую коробку, на которой была изображена легковая машина « Эмка ». Восторгу моему не было предела.  Оказалось, что машина заводная, и я, хлопая в ладоши, без конца повторял :
- А мой подарок лучше ! А мой подарок лучше ! …
Первые же сводки с фронтов были неутешительными. Фашисты стремительно продвигались вглубь страны. Вскоре со всей остротой встал вопрос об эвакуации из Ленинграда.
- Вы поезжайте вместе с Бусей и Анечкой, а я останусь, чтобы сохранить нашу комнату и то, что нажито за все эти годы, -  решительно заявил папа.
- Нет, нет, – возражала мама, - война может разбросать нас по стране, и кто знает - встретимся ли. Каждый день по радио сообщают о зверствах фашистов на оккупированных ими территориях, о сожженных деревнях, о расстрелах и виселицах.
- Мусинька, фашисты никогда не вступят на улицы Ленинграда ! Кончится война, и вы благополучно вернетесь ко мне. В армию меня не возьмут – слава Богу, успел нажить еще одну грыжу. Думаю, что работу на одном из оборонных предприятий города я найду.
Новые уговоры мамы ни к чему не привели.

Глава  8.  БЕЖЕНЦЫ

Этот день начался с того, что к нам пришла тетя Буся с Анечкой.
- Изя уже в армии, а это все наши пожитки, - ставя на пол чемодан и небольшой узел, невесело заметила она.
-  Мусинька, мы с Бусей пойдем оформлять документы, - сказал папа. – Думаю, к обеду мы вернемся.
И они ушли.
- Боря, почитай Анечке « Мойдодыр », протягивая сыну книжку, распорядилась мама, а мы с Витенькой пойдем в   парикмахерскую.
Парикмахерская находилась недалеко от нашего дома.
- Как будем стричь малыша ? – приветливо улыбаясь, спросила женщина в белом халате.
- Наголо, пожалуйста, - ответила мама.
- И вам не жалко – такие чудные белые локоны ?
- Очень жалко. Но что делать – впереди трудная дорога, могут быть эпидемии, вши и бог знает, что еще.
Машинка парикмахера заскользила по моей голове. Спустя несколько минут, увидев в зеркале наголо остриженную голову, я спросил :
- Мама, а кто это ?
- Это ты, Витенька.
- А где же мои  лёконы ?
- Они на полу. Но скоро у тебя вырастут новые, еще более красивые локоны.
- Не хочу новые ! Отдайте мне мои  лёконы ! – заплакал я.
Я был уверен, что снятые волосы можно в любой момент вернуть на прежнее место.
- Не плачь – сейчас тетя соберет твои локоны в мешочек, и мы попозже вернем их на прежнее место, - словно угадав мои мысли, успокоила меня мама …
Когда мы вернулись домой, Борис с выражением читал Анечке сказку, которую знал почти наизусть: « Уходи-ка ты домой, говорит, да лицо свое умой, говорит, а не то как закричу на тебя, как ногами затопчу на тебя …»
- Анечка, может быть, ты хочешь кушать ? – спросила мама.
- Нет, тетя Муся, спасибо. Мы с мамой недавно ели.
- Ну, хорошо, скоро будем обедать. А ты, Витенька, тоже послушай сказку.
- А я ее знаю, - гордо ответил я.
- И все равно послушай ! Боря очень хорошо читает, - назидательным тоном сказала Анечка.
Часа через два вернулись папа и тетя Буся.
- Что там делается ! Народу – тьма ! – энергично жестикулируя, рассказывала тетя Буся. – Как Фиме удалось протиснуться к окошку и просунуть наши паспорта – не пойму до сих пор !
- А я не пойму, как мы расстанемся, - вздохнул папа – Ваш поезд отправляется завтра с четвертой платформы Московского вокзала в шесть вечера. Я вас провожу до вокзала, а на платформу меня не пустят, - вновь вздохнул он.
Обед прошел в гнетущей тишине. Взрослые с тревогой думали о непредсказуемом будущем. И хотя каждый представлял его по-своему, общий знаменатель этих раздумий у всех был один : увидимся ли когда – нибудь ? Лишь не понимавшие драматичности момента дети беззаботно задавали свои наивные вопросы.
- Мама, а куда мы едем ? – спросила Анечка.
- Далеко – далеко отсюда, но мы обязательно вернемся и встретимся с папой, - отвечала ее мама.
- Мама, а когда ты приклеишь мне лёконы ? –  под общий смех поинтересовался я.
- Какой ты смешной – разве локоны можно приклеить ? –удивилась Анечка.
- А вот и можно, и мама мне обещала !
- Витенька, твои локоны спрятаны в чемодане, так что потерпи до лучших времен, - вновь успокоила меня мама …
 На следующий день  мы приехали на вокзал  за час до отхода поезда.
- Ну, в добрый час ! – пожелал всем папа и по очереди расцеловал каждого из нас. – Боринька, помогай во всем маме, а ты, Витюшок, всегда слушай маму, и все будет хорошо ! – целуя, наставлял нас папа.
Затем он повернулся к маме.
- Мусинька, любимая, я не говорю тебе « прощай », а только « до свиданья » ! Я буду писать тебе в Астрахань, а если оттуда придется уехать, то в Ташкент.
Они обнялись и, казалось, никакая сила не в состоянии разомкнуть эти горячие объятья. Мама, не стесняясь окружающих, рыдала на груди у папы.
- Фимочка, береги себя !- сквозь слезы выдавила она.
- И вы берегите себя и любите друг друга – тогда вам все трудности будут нипочем !
И мы расстались …
На платформе царила суматоха. Люди с чемоданами и мешками бегали вдоль поезда, выискивая свой вагон.
- Лиза, Лиза ! Где ты ? Откликнись ! – кричала какая-то женщина с ребенком на руках. Ребенок плакал и все время повторял : - Я хочу домой !...
У женщины в черной атласной куртке лопнула сетка и по платформе покатились вареные картофелины, луковицы и прочие предметы этого малоаппетитного натюрморта …
Поезд наш был составлен из товарных вагонов, у входных дверей  которых вооруженные винтовками красноармейцы  проверяли документы. Внутри вагона справа и слева от входа были установлены  по два ряда трехярусных деревянных нар. Таким образом, каждый вагон был рассчитан на 60 человек. У входа внутри вагона стояла наполненная питьевой водой железная бочка, к крышке которой на длинной цепочке была прикреплена алюминиевая кружка. Вода была теплой и к тому же имела неприятный запах. Туалета в вагоне не было.
Нам удалось занять три места на нижнем ярусе справа от входной двери. Вагон постепенно заполнялся людьми, в основном, женщинами с детьми.
Ровно в шесть часов красноармеец, поднеся ко рту рупор, объявил :
- Граждане, поезд отправляется ! Каждые три часа   вне населенных пунктов будет сорокаминутная стоянка для естественных надобностей.
Вслед за этим он ухватился за скобу входной двери, которая со скрежетом поползла по направляющему полозу и с грохотом  захлопнулась.  В вагоне сразу стало темно – четыре маленьких окошка под самым потолком, да одна – единственная лампочка света почти не давали. К тому же в вагоне было очень душно.
Раздался протяжный гудок паровоза, и поезд тронулся.
В разных углах вагона заплакали дети.
- Мама, я хочу домой, - причитала какая-то девочка.
- Я хочу пи – пи, – вторил ей детский голосок в другом конце вагона.
- Бусинька, ты хоть знаешь, куда мы едем ? –  утирая слезы, спросила мама.
- Точно не знаю, говорят до Ярославля.
- Это мы будем в таких жутких условиях тащиться не меньше двух суток. Как все это выдержать ?
- Да, Саре, действительно, это трудно вынести, ведь вы привыкли к удобствам, - язвительно произнесла женщина с верхнего яруса.
- Зачем вы так ? – урезонил ее кто-то рядом.- Ведь всем нам трудно, и мы должны помогать друг другу.
- А что ей помогать, - не унималась антисемитка, - заняла лучшие места и еще жалуется, а я с грудным ребенком должна карабкаться на второй ярус.
- Места в вагоне не нумерованы, - плача, ответила мама. - Я тоже с маленьким ребенком и даже с двумя детьми.
И тут очень верный « ход » сделала тетя Буся.
- Послушайте, женщина, - гневно обрушилась она на антисемитку. – Товарищ Сталин всегда подчеркивал, что в нашей стране нет и не может быть национальной  розни. Вы что же, хотите опровергнуть слова товарища Сталина ?!
Антисемитка тут же прикусила язык.
- Не плачь, Мусинька, все будет хорошо, - шепнула тетя Буся  маме.
Постепенно  вагон стал наполняться каким-то жутким зловонием. К счастью, поезд вскоре остановился, и красноармеец, открыв массивную дверь и прилаживая металлическую  лестницу, объявил :
- Поезд стоит сорок минут. Выходите спокойно, не толкаясь. Времени всем хватит. 
Спокойного выхода не получилось. Обитатели вагона толкались, подгоняя друг друга. Одна женщина упала с лестницы и сильно ушибла ногу. Но все обошлось более или менее благополучно.
Дальнейший путь оказался еще более трудным. В вагоне было нестерпимо жарко, всех очень мучила жажда, но пить воду из бочки решались немногие …
Незадолго до прибытия в Ярославль в нашем вагоне произошла трагедия. Пожилой женщине на верхнем ярусе стало плохо.
- Есть у кого-нибудь таблетки от болей в сердце ? – громко обратилась ко всем ее соседка.
- У меня есть, - откликнулась мама.
- Тогда быстро передайте в самый конец вагона !
Мама передала две таблетки.
- Какой кошмар ! Она умерла ! – спустя несколько минут  закричала  просившая таблетки женщина. – Есть в вагоне врач ?
- Я – медсестра. Сейчас я приду к вам, - отозвалась какая-то девушка. Спустя несколько минут медсестра объявила :
- Я пыталась прослушать сердце и пульс – никакого результата. Она умерла …
Достучаться или докричаться до красноармейца было невозможно. Пришлось ждать прибытия в Ярославль…
Когда поезд наконец остановился на вокзале, и красноармеец открыл дверь, ему тут же сообщили о смерти женщины.
- Из вагона никому не выходить! – прокричал красноармеец.
 Затем, достав из кармана свисток, он издал три долгих сигнала. Через несколько минут к вагону подошел офицер.
- Товарищ капитан, в вагоне номер три умерла женщина, -  доложил красноармеец.
- Кто зафиксировал смерть ? – спросил капитан.
- Медсестра.
- Пригласите ее ко мне.
Подошла медсестра.
- Вы и один свидетель останьтесь для составления акта, - распорядился капитан. - Остальные – свободны …
На этой трагической ноте завершился первый этап нашего нелегкого пути …
А впереди нас ждали еще три столь же тяжелых этапа, о которых в памяти сохранились лишь духота, темнота и детский плач в трюмах грузовых барж и смерть в раскаленных от жары товарных вагонах на пути в Ташкент четырех человек, которых хоронили недалеко от железнодорожной насыпи. Одной из умерших оказалась трехлетняя девочка. Когда ее тельце, завернутое в шерстяное одеяло, опускали в могилку, обезумевшая от горя мама осталась рядом с ней. Поезд тронулся, а несчастная женщина, содрагаясь от рыданий, продолжала обнимать свежий бугорок земли …
В Астрахани мы впятером как первый снег на голову обрушились на тетю Пашу. Естественно, что радости по этому поводу она не проявила. Зато ее муж, дядя Абрам оказался очень приветливым и добрым человеком. Видя, как мы все ютимся в маленькой комнатушке,  он предложил жене :
- Пашенька, давай отдадим им нашу большую комнату – нам с тобой вполне хватит маленькой.
- Пусть скажут « спасибо » и за это …
Конечно, понять ее состояние было нетрудно : в первые дни войны 17-летний сын Миша ушел добровольцем в Красную армию и до сих пор от него не было ни одного письма …
Дядя Абрам тайком от жены подкармливал нас, троих детей вареньем и сухариками. Как-то Борис спросил его :
- Дядя Абрам, какой город более древний - Астрахань или Ленинград ?
- Конечно, Астрахань ! Ленинграду нет еще и 250 лет, а Астрахань возникла в конце 13-го века ! В то далекое время  город назывался Астрахан и входил в состав Золотой Орды. Какие только цивилизации не обосновывались в самых низовьях Волги – гунны, хазары, печенеги, половцы, татаро – монголы и другие !
- Ой, а кто это такие ?
- Это древнейшие племена, некоторые из которых жили еще до новой эры. В более поздние времена здесь прославились своими бунтами Иван Болотников и Степан Разин.
- Разин – это который выбросил за борт княжну ?
- Именно он. А позже Астрахань пытался взять поднявший на восстание яицких казаков и крестьян Емельян Пугачев. До этого он штурмом взял Саратов и Камышин, но у стен Астрахани был разбит правительственными войсками под командованием полковника Михельсона.
- А Петр Первый бывал в Астрахани ?
- А как же ! Любопытно, что в в 1712 году знаменитый немецкий философ и математик Готфрид Лейбниц обратился к Петру Первому с письмом, в котором высказал свое мнение о том, что четыре российских города – Москва, Киев, Петербург и Астрахань заслуживают учреждения в них университетов, академий и школ …
- И как Петр Первый отнесся к этому совету ?
Борис был  горд, что дядя Абрам, в отличие от нас с Аней,   с ним разговаривает, как со взрослым человеком.
- В 1722 году Петр Первый спустя год после присвоения ему титула императора прибыл со своей свитой в Астрахань, губернатором которой он назначил Артемия Петровича Волынского. Судьба этого человека оказалась трагической. В годы царствования племянницы Петра Первого Анны Иоанновны по приказу ее фаворита курляндского герцога Бирона Волынский, ставший уже кабинет – министром, за избиение ученого и поэта Василия Тредиаковского, кстати, тоже уроженца Астрахани, был арестован. В подвалах тайной канцелярии Ушакова Волынского подвергли страшным пыткам,  отрезанию языка, а затем обезглавили. Конечно, основной причиной казни было не избиение поэта, а личная ненависть  Волынского к всемогущему Бирону. А вот Тредиаковский посвятил Бирону лакейски слащавую оду …
- Какой ужас !
- Такие были мрачные времена. Недаром Анну Иоанновну называли царицей « престрашного зраку ». Когда ты вырастешь, то с интересом прочитаешь об этом. Но мы отвлеклись. Петр Первый оставил в Астрахани о себе добрую память. Благодаря его указаниям Астрахань стала губернским центром, улицы которого были вымощены булыжником, здесь для заморской торговли начали строить заводы по солению и консервированию осетров и других ценных пород рыб, стали выводить из персидских жеребцов знаменитые породы лошадей, построили морской порт.
- Дядя Абрам, откуда вы так много знаете ?
- Много читай, и ты будешь знать больше, чем я.
- Но вы так и не сказали, внял ли Петр Первый совету немецкого философа, фамилию которого я уже забыл.
- Что касается Астрахани, то совет  Лейбница был воплощен в жизнь почти через двести лет - в 1918 году, когда здесь был основан медицинский факультет , а спустя четыре года и медицинский институт, который дал стране тысячи врачей и медицинских работников. Ну а сейчас город поставляет фронту в основном овчинно – меховую, трикотажную и кожевенную продукцию.
Надо сказать, что эта беседа произвела на моего старшего брата неизгладимое впечатление. Ему очень хотелось читать о дальних странах, путешествиях и открытиях. Дядя Абрам взял с этажерки книгу Жюль  Верна « Дети капитана Гранта » и посоветовал начать с нее. Борис читал ее с каким-то особым упоением и « проглотил » свою первую книгу за три дня. Затем последовали « Таинственный остров » и « Пятнадцатилетний капитан »… 
А жизнь шла своим чередом. Мама и тетя Буся продали свои кольца, еще какие-то вещи и кое-как сводили концы с концами. А вскоре фашисты стали бомбить Астрахань. Опасаясь, что город будет сдан, тетя Паша и дядя Абрам эвакуировались в какой-то городок на Урале. А мы остались – будь что будет …
Скажу сразу, ничего хорошего не было … Сначала заболела дизентерией, а затем и дифтерией Анечка. С высокой температурой,  обессиленная она лежала на небольшом диване и беспомощно стонала. Тетя Буся сбилась с ног, не зная, как ей помочь. Медицинской помощи ждать было неоткуда. Кто-то посоветовал обратиться к жившей на первом этаже старушке, и та за небольшую плату какими-то снадобьями сумела выходить больную девочку.
Затем заболели мы с братом. Простуда оказалась очень глубокой с осложнениями. Мама металась между нами, часто давая горячее питье и укрывая нас одеялами. В квартире было холодно, а топить печку было нечем.
Во время очередной бомбежки взрывной волной вырвало ставни и оконные рамы – стало совсем холодно…
В середине ноября неожиданно пришло письмо от папы. Зная, что многие письма не доходят до адресатов, он в каждом следующем письме на всякий случай повторял то, о чем сообщал в предыдущих. Папа писал, что людей уже не выпускают из города, всех мобилизуют на рытье окопов, расчистку руин с целью спасения погребенных заживо.
« В начале сентября фашисты замкнули кольцо блокады, - писал папа. – Теперь каждый день они бомбят город и обстреливают его из дальнобойных орудий. У нас гостит дядя Хунгер. Зима ожидается очень холодной. Но я не унываю, надеюсь, все будет хорошо. Целую тебя, детей, Анечку, Бусиньку. Берегите себя. Бесконечно любящий вас Фима ».
- Тетя Муся, - спросила Анечка, - а кто такой этот дядя Хунгер ?
- Такого дяди, Анечка, у нас нет. Хунгер на языке идиш означает  « голод », - плача, ответила мама.…
Увы, 1942 год для нашей семьи оказался самым трагическим. 5 января от голода умер папа, затем в боях под Лугой погиб папа Анечки дядя Изя, а спустя несколько месяцев в боях на Курской дуге – выпускник танкового училища 17-летний сын тети Паши Миша …

Глава  9.  СМЕРТЬ  ПАПЫ

В начале сентября 1941 года кольцо блокады вокруг Ленинграда замкнулось. Выяснилось, что город к такому повороту событий совершенно не готов : на три миллиона ленинградцев запасов продовольствия оставалось лишь на 20 дней. Вскоре норма выдачи хлеба в одни руки сократилась до роковых 125 граммов.
Осенью руководство Ленинграда создало три бригады ополченцев. Сталин запретил вооружать ополченцев : ведь среди них было немало людей, репрессированных в 30-е годы - иди знай, против кого они повернут оружие. Так, в знаменитом  Ижорском батальоне на 30 человек выдавалась … одна винтовка. Необученные, плохо вооруженные они представляли  собой жалкое « пушечное мясо » и гибли в первых же боях. О вооружении ополченцев красноречиво говорит один из плакатов того времени : « Товарищ ! Вступай в ряды народного ополчения ! Винтовку добудешь в бою ! »
Наступившая зима выдалась необычайно суровой. В отдельные дни морозы доходили до  минус  30 – 32 градусов. Голод и холод беспощадно косили ленинградцев : ежедневно умирали до трех – трех с половиной тысяч человек. Обессиленные люди падали прямо на улицах. Город буквально был усеян трупами, которые не убирались в течение недели и больше. Лишь благодаря сильным морозам трупы почти не разлагались, и это уберегло город от массовых эпидемий.
В ноябре 1941 года появились первые проблески надежды – по льду Ладожского озера была проложена автомобильная трасса, получившая название « Дорога жизни ». По ладожскому льду в Ленинград доставлялось продовольствие, а из города эвакуировались жители. Однако из Москвы вскоре поступил приказ : эвакуацию прекратить. Лишь спустя месяц вождь сменил гнев на милость…
В конце ноября папа неожиданно встретил на улице Алексея Михайловича.
- Ефим Юльевич, боже мой, как вы исхудали ?!
- Что делать – со 125 граммов хлеба не располнеешь. А вы, я вижу, в форме капитана.
- С завтрашнего дня я – военврач в действующей части на  « Невском пятачке ». Но почему вы не эвакуировались – ведь вы, насколько я знаю, не военнообязанный. Я был уверен, что вы с семьей сейчас где-нибудь на Урале.
- Сделал большую глупость : семью отправил, а сам остался беречь жилье и мебель. Часть мебели я уже сжег в « буржуйке » и чувствую, что недолго мне осталось …
- Эх, жаль, что вы раньше не объявились – я бы вас хоть немного подкормил в больнице. Вот что, пойдемте ко мне !
- Спасибо, но играть в шахматы я не в состоянии.
- Какие там шахматы ! Пойдемте, дело говорю.
- Ну, пойдемте. Только не так быстро, мне за вами не угнаться.
- Ефим Юльевич, чем вы занимались все эти дни ?
- Пока были силы, ходил на рытье окопов, уборку трупов,  последние две недели чаще лежу, накрывшись одеялами.
Вскоре они достигли Шестой Советской.
- Ефим Юльевич, я вижу, что лестницу вам не осилить. Вы посидите во дворе на ящике, а я к вам вернусь минут через десять.
Сидеть было холодно : снизу поддувал ветер, и папа зашел в парадную. « Неужели, я настолько слаб, что мне не подняться по лестнице ? » - подумал он. И, держась двумя руками за перила, потихоньку двинулся наверх. Ноги отказывались повиноваться, но он усилием воли заставлял себя продолжать подъем. Где-то на шестой ступеньке силы оставили его, и он упал.
- Что с вами ?! – услышал он голос Алексея Михайловича. – Зачем же вы пытались подняться наверх ? Ну, обнимите меня за шею и потихоньку вставайте. Вот так. А теперь посидите на том же ящике, а я схожу за машиной – в двух шагах отсюда живет шофер « Скорой помощи » из нашей больницы. Если он дома, то нам повезло.
Алексей Михайлович вернулся через несколько минут.
- Машина ждет нас, пойдемте на улицу …
Спустя четверть часа они были на Загородном проспекте.
- Ну, у вас даже лифт работает ! Тогда у нас никаких проблем не будет.
В комнате, несмотря на трудное время, царил порядок. Постель была застелена, поредевшая мебель стояла на своих местах. Лишь один стул без двух ножек лежал на полу, причем одна из ножек, уже основательно обгоревшая  торчала из « буржуйки ».
- Ефим Юльевич, прежде всего сядьте в кресло и отдохните, а я вскипячу …
В это время раздался протяжный вой сирены. Вслед за ней из уличных громкоговорителей донеслось : « Говорит штаб местной противовоздушной обороны ! Воздушная тревога ! Воздушная тревога !... »
- Ефим Юльевич, мы должны спуститься в бомбоубежище !
- Э, нет ! Я уже давно не реагирую на воздушную тревогу.
- Ну, тогда я пошел кипятить чай.
Алексей Михайлович вышел. Где-то, совсем недалеко раздался грохот разорвавшейся бомбы. Затем с минутным интервалом раздались еще два взрыва. Наступившую вслед за этим тишину прорезали звуки сирены пожарных расчетов и машин « Скорой помощи ».
- Ну вот, - удовлетворенно произнес вернувшийся Алексей Михайлович, - скоро будет готов чай и вы cогреетесь.
С этими  словами он развернул пакет, в котором оказалась буханка хлеба, две банки консервов и два больших куска сахара.
Увидев это богатство, папа беспомощно заплакал.
- Зачем вы это принесли ?  Ведь сейчас каждый кусочек хлеба на счету, - всплеснул он руками.
- Это лишь часть того обильного пайка, который мне выдали на прощанье в больнице. Так что голод мне не грозит. Пока греется чай, я вам кое-что хочу прочитать.
- Если газету, то не стоит – ведь журналистам, как нетрудно догадаться, запретили писать о повальной голодной смерти ленинградцев, а на улицах в то же время  тысячи трупов.
- Нет, нет, не газету, а выдержки из двух детских дневников. Вот, послушайте, что пишет какая-то девочка : « Я счастлива – мой отчим наконец умер. Он был плохой человек : съедал весь хлеб – и свой, и мамин, и мой …» А вот что написал 10-летний мальчик, который умер в нашей больнице, и дневник которого я нашел у него под подушкой : « Папа еле ходит, мама качается … Недавно сварили суп из столярного клея – он очень невкусный. Папа предлагает есть мясо умершей соседки, но мама и слышать об этом не хочет …»
- Неужели голод может довести людей до каннибализма ? - с ужасом спросил папа.
- Еще как. Несколько дней назад я  разговаривал с директором завода « Краснознаменец » Иваном Ивановичем Николаевым, и он сообщил мне, что возглавляет специальный отряд, который за потерю людьми человеческого облика ( а именно : убийство, мародерство, продажа человечьего мяса ), выносит и тут же приводит в исполнение  один приговор  – расстрел.
- Вот это – правильно !
- Ну, ладно, вам пора уже есть.
Алексей Михайлович принес чайник и, налив в большую фарфоровую чашку кипяток, отколол кусочек сахара и бросил его в чашку. Затем, отрезав кусок хлеба, сказал:
- Садитесь за стол и поешьте. Вам помочь встать ?
- Спасибо, я сам. Алексей Михайлович, вас послало мне само провидение. Не знаю даже, как вас благодарить !
- Да, пустяки. И вот еще что : консервы ешьте только после чая, иначе будут большие проблемы с желудком. Ну, я пошел – у меня еще куча дел. А вы держитесь ! Если по каким-либо делам буду в городе, обязательно вас навещу.
- Спасибо вам, дорогой !
Папа встал и, не в силах сдержать слезы, обнял своего спасителя. Спустя минуту Алексей Михайлович вышел, и папа услышал, как за ним захлопнулась входная дверь …
Утром следующего дня военврач Алексей Михайлович Грищенко прибыл в свою часть. Фашисты с особой яростью обстреливали и бомбили « Невский пятачок ». Людские потери среди солдат и ополченцев были огромными. Врачи трудились не покладая рук, операции приходилось делать в условиях непрекращающихся бомбежек и обстрелов  днем и ночью.
 В тяжелейших условиях блокады обороной города руководил второй секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) Алексей Александрович Кузнецов. Сталин требовал от него не ограничиваться обороной, а при любой возможности атаковать фашистов.  Одну из своих телеграмм вождь закончил словами : « Алексей, Родина тебя не забудет ! » И Родина, действительно, его « не забыла » : спустя девять лет по сфабрикованному Берией и Маленковым « Ленинградскому делу » Кузнецов наряду с другими руководителями Ленинградской партийной организации был … расстрелян.
Защищая свой город, ленинградцы проявляли чудеса мужества и героизма. Круглосуточно выпускали военную продукцию заводы и фабрики, давшие фронту сотни танков, самолетов, военных кораблей, тысячи артиллерийских орудий и минометов. Несмотря на бомбежки и обстрелы, работали городские библиотеки, в университете студенты сдавали экзамены. 28 октября в Ленинградской филармонии была исполнена Пятая симфония Чайковского. Во время концерта, который транслировался в Лондон, начался артиллерийский обстрел Ленинграда, но никто не двинулся с места, и симфония была сыграна до последней ноты.
Менее чем через год в том же зале оркестр под управлением Карла Ильича Элиасберга исполнил  Седьмую (Ленинградскую) симфонию Шостаковича. Ослабленные голодом музыканты с трудом держали в руках инструменты, а исхудавший  дирижер был привезен на концерт на … детской коляске.
Духовной матерью обреченных на голод ленинградцев, бесспорно, была Ольга Берггольц, судьба которой – непрерывная цепь трагедий. Первый ее муж – поэт Борис Корнилов был расстрелян, как « враг народа », второй – Николай Молчанов и обе дочери умерли,  а сама поэтесса после ареста, пыток и … неожиданной реабилитации все же сумела « восстать из пепла » и неустанно призывала ленинградцев защищать свой город от фашистской чумы :

               Товарищ, нам горькие выпали дни,
               Грозят небывалые беды,
               Но мы не забыты, с тобой не одни, -
               А это уже победа ! …

Чуть больше месяца военврач Грищенко в тяжелых условиях без устали оперировал раненых бойцов. Света в операционной было недостаточно, не хватало медикаментов, операции нередко проходили под аккомпанемент канонады вражеских орудий. Несколько раз снаряды разорвались настолько близко, что в операционной вылетели оконные стекла.  Спать удавалось не более трех – четырех часов в сутки. Но он продолжал работать из последних сил.. После очередной операции он вышел из операционной, чтобы хоть немного передохнуть и вдруг без чувств упал на землю. Конечно, его быстро привели в сознание, но после этого случая хирурга вызвал к себе командир части.
- Капитан Грищенко, с завтрашнего дня даю вам трое суток  для поездки в Ленинград. Отоспитесь, отдохните и возвращайтесь в часть. Я распорядился выдать вам сухой паек на трое суток. Машины дать не могу, добирайтесь на попутках.
- Слушаюсь, товарищ генерал ! …
Рано утром 5 января Грищенко покинул свою часть. До Ленинграда он добирался более пяти часов… 
Он щел по Невскому проспекту и с болью смотрел на пустые оконные глазницы разрушенных бомбежками зданий. Мороз безжалостно щипал уши и нос. « Интересно, как там Ефим Юльевич ? », - подумал Грищенко и сразу решил : « Надо его навестить ».
И вот перед ним знакомая  дверь. На настойчивые звонки никто не отзывался. « Наверно, спит », - подумал Алексей Михайлович. И вдруг жуткая мысль ударила ему в голову. Он стал стучать в дверь. Тишина. Надо было что-то предпринять.
Алексей Михайлович спустился вниз. Жилконтора оказалась в соседнем доме.
- Товарищ управдом, в соседнем доме живет мой товарищ. На звонки и стук в дверь никто не отвечает, и я очень боюсь, не случилось ли самое страшное.
- Покажите, пожалуйста, ваши документы.
- Пожалуйста.
- Военврач Грищенко Алексей Михайлович, - прочитала управдом и вернула документ. – Ну что ж, сейчас мы с вами попробуем попасть в квартиру. Саша, - постучала она в соседнюю комнату , - пойдем с нами !
Саша,  мужчина лет сорока пяти, довольно уверенно с помощью ломика открыл входную дверь, и они вошли в комнату. Папа лежал на кровати и не подавал признаков жизни. Военврач взял его руку – пульса не было. Тогда он откинул одеяла, расстегнул рубашку и приложил ухо к сердцу.
- Он умер, - тяжело вздохнув, заключил Грищенко. - Судя по температуре тела, смерть наступила два – три часа назад.
- Не беспокойтесь, - равнодушно заметила привыкшая к подобным событиям управдом. – Мы вызовем врача, который письменно зафиксирует смерть, труп отправим по назначению и, как положено,  опечатаем квартиру …
Алексей Михайлович медленно брел по улице и вспоминал, как он в больничной палате играл  с Ефимом Юльевичем в шахматы, как его шахматного соперника навестила жена Мусинька, очень приятная, симпатичная женщина. « Бедняжка, - подумал он, - она ведь еще ничего не знает » …

Глава  10.   В  ТАШКЕНТЕ

Бедняжка и в самом деле ничего  не знала и, как все люди на земле, надеялась на лучшее. К тому же надо было срочно вывозить детей из подвергавшейся ежедневным бомбежкам Астрахани. Но как ? Все попытки эвакуироваться кончались неудачей. В последний раз отказ был получен в здании городского комитета партии на Спартаковской улице.
Удрученные сестры вышли на улицу. И вдруг Буся, увидев входящего в это же здание высокого мужчину, радостно вскрикнула :
- Сережа !
Мужчина остановился и вопросительно посмотрел на женщин. И вдруг его лицо расплылось в улыбке :
- Буся ?! Какими судьбами ?!
Да, это был тот самый Сережа, инженер судостроительного завода, с которым 18-летняя Буся познакомилась в Николаеве перед самым отъездом  семьи Беньямина в Ленинград.
- Познакомьтесь, это моя сестра Муся. Мы с ней пытаемся вывезти из-под бомбежек наших троих детей : сначала из Ленинграда, а теперь из Астрахани. И вот только что получили отказ.
- Я помогу вам, подождите меня  здесь.
Примерно через полчаса он появился вновь.
- Вот вам билеты на самоходную баржу, которая сегодня в десять часов вечера с причала номер три отправляется в Гурьев. А это талоны  на продовольственный паек вам и вашим детям.
- Огромное спасибо ! Но как вам удалось ?!
- Очень просто. Я, как главный инженер Николаевского судостроительного завода, организую отправку заводского оборудования в Гурьев. А вот из Гурьева вам придется выбираться самим.
- Ничего, как – нибудь выберемся. Огромное спасибо !
- Не знаю, увидимся ли когда – нибудь. Желаю вам и вашим детям счастья …
- Бусинька, ты просто спасла нас всех !
- В том-то и дело, что не я спасла нас, а Сергей.
- Брось скромничать ! Если бы я его встретила, ничего бы не изменилось …
Они шли по улицам города и радовались неожиданно свалившейся на них  удаче.
Увы, радость их была недолгой. Дома маму ждало письмо, в котором старший брат папы Борис сообщал о смерти Фимы. Мама горько плакала и без конца твердила одно :
- Это я виновата ! Я должна была настоять, чтобы Фимочка ехал с нами !
Дав сестре выплакаться, Буся обняла ее и мягко напомнила :
- Мусинька, мы должны собираться в дорогу …
Морское путешествие в душном и темном трюме баржи, в котором « как сельди в бочке » набились более ста человек, оказалось не только трудным, но и опасным. Плыть приходилось под покровом ночной темноты, а в светлое время суток баржа « пряталась » в укромных бухтах. И все же два раза  немецкие самолеты сбрасывали бомбы, которые, к счастью, не достигли цели. Сопровождавшие нашу баржу советские истребители дважды вступали с фашистами в воздушный бой, и оба раза вражеские стервятники, испуская шлейфы черного дыма, камнем падали в море.
Там, наверху гремели разрывы и пулеметные очереди, а в трюме плачущие дети прижимались к своим матерям, твердо зная, что самая надежная защита на свете – мама, любовь которой к своему чаду намного сильнее самолетов, танков и пулеметов …
После долгих лишений и мучений в конце августа 1942 года мы добрались до Ташкента.
В годы войны в Ташкент прибыли около миллиона беженцев. Тысячи детей и взрослых, более сотни эвакуированных промышленных предприятий, творческие коллективы театров и киностудий, научно – исследовательских и проектных институтов. На ташкентской киностудии в годы войны были поставлены фильмы « Александр Пархоменко », «Два бойца », « Насреддин в Бухаре » и другие.
Многих детей, приехавших без родителей, брали в узбекские семьи. Остальных размещали в различных детских учреждениях.
Известно, что в военные годы в Ташкенте нашли приют многие знаменитые деятели отечественной культуры – Алексей Толстой, Корней Чуковский, Всеволод Иванов, Анна Ахматова, Фаина Раневская и другие.  Жили они по-разному. Если Алексей Толстой, сразу ставший членом Президиума Союза Писателей Узбекистана, « катался как сыр в масле », то об Анне Ахматовой этого никак не скажешь. Жила она весьма скромно. Ее часто навещали друзья : если кто-то из них кормил ее, она была сыта, если нет – весь день замечательная поэтесса голодала.
Однажды ее навестил Алексей Толстой, помощники которого с трудом несли две огромные корзины с продуктами. Едва гость откланялся, как Ахматова позвала местных мальчишек, и вскоре обе корзины оказались … пустыми. Отношения Ахматовой и Толстого по воспоминаниям друзей поэтессы были довольно сложными. Достаточно привести характеристику, данную ей Толстому : «…Удивительно талантливый писатель, очаровательный негодяй с бурным темпераментом, чудовищный антисемит, ненадежный друг, признававший лишь молодость, власть и жизненную силу …»
В Ташкенте в День Красной армии  Ахматова написала одно из своих замечательных стихотворений :
   
               Мы знаем, что ныне лежит на весах
               И что совершается ныне.
               Час мужества пробил на наших часах,
               И мужество нас не покинет.

               Не страшно под пулями мертвыми лечь,
               Не горько остаться без крова,
               И мы сохраним тебя, русская речь,
               Великое русское слово.

               Свободным и чистым тебя пронесем,
               От плена избавим, от смерти спасем
               И внукам дадим
               Навеки !

В Ташкенте Анна Ахматова заболела брюшным тифом. Она металась на кровати и в бреду повторяла : « Чужие кругом, чужие ! » …
Может возникнуть резонный вопрос : зачем я пишу об эвакуированных предприятиях, об Ахматовой, Толстом ? Ведь это же не мои личные воспоминания ! Все это так.  Но я хотел показать, что рядом с тяжелой и голодной жизнью нашей семьи в городе работали заводы, дававшие фронту самолеты и авиамоторы, в институтах проектировались новые виды вооружений, снимались художественные фильмы, писались романы и проникновенные стихи.
 Кажется, оправдался … Тем паче, что  в Ташкенте я сделал « первый шаг в поэзию » : как и Анна Ахматова, …заболел брюшным тифом. Правда, на этом сходство и закончилось …
И все же, несмотря на ту огромную роль, которую  Ташкент играл в жизни страны, старые узкие улочки с  одноэтажными глинобитными домиками, продававшие кислое молоко узбеки в цветастых халатах и в обмотанных грязными тряпками тюбетейках, бойко кричащие : « Кис млеко ! », то тут, то там попадавшиеся навстречу покорно тащившие свои поклажи ишаки и верблюды – все это создавало ощущение патриархальности жизни.
Но в любой жизни человеку необходимо есть. А нашим постоянным спутником тех лет было остро сосущее, подчиняющее себе все остальное, чувство голода. Жили мы в маленькой  проходной комнатушке у маминой двоюродной сестры, тетя Буся с Анечкой – у родственников ее мужа. Основные продукты – хлеб, масло, сахар, крупы и другие при довольно высоких ценах и очень низких нормах продажи в одни руки отпускались только по карточкам  На базаре цена хлеба была « астрономической » -  сто рублей за буханку.
Поначалу мама стала работать комендантом ремесленного училища. При небольшом заработке ей приходилось поддерживать  порядок и даже усмирять отпетых хулиганов, которые курили, избивали более слабых учеников, поджигали матрасы, мочились, где хотели. Однажды мама застала за этим грязным занятием одного из учеников.
- Талгаев, что ты делаешь ?! Это же твой дом !
- Заткнись, тетя, - продолжая мочиться, невозмутимо ответил хулиган. И, достав из кармана нож, добавил : - И вообще, катись-ка отсюда, пока жива !
Понятно, что с этой  работой маме пришлось расстаться …
Зимой в нашей коморке с земляным полом было очень холодно. Боря даже отморозил ноги. Мама хотела, чтобы он учился в местной школе, но там было еще холодней. К тому же у него не было учебников, а в период уборки хлопка учеников посылали на эту довольно тяжелую работу …
Жить становилось все труднее. Ворчала двоюродная сестра, что ее семье тесно в одной комнате, площадь которой превышала нашу почти в три раза. И вскоре мама нашла в Автоматном проезде комнатку, напоминавшую скорее тюремный карцер. Глинобитные стены без окон, земляной пол, крошечная форточка под самым потолком, а весь « интерьер » являл собой деревянный топчан, на котором мы с мамой, чтобы не замерзнуть, спали обнявшись, а Боря – « валетом ». Призванная стать « лучом света в этом темном царстве » самодельная плошка с опущенным в жир фитилем, не столько светила, сколько коптила. Особенно по этому поводу переживал Борис. Прихватив « на всякий случай » из Астрахани несколько книг, в том числе и Жюль Верна ( на пропадать же добру ! ),  он  очень сожалел, что читать книги при коптящей плошке невозможно. Так мы прожили еще один год …
В Автоматном проезде стояла будка сапожника. Несколько раз мама сдавала ему в ремонт  нашу изношенную обувь. Сапожник по имени Натан был родом из Польши. Он явно симпатизировал маме и, сделав ремонт, денег у нее не брал. Они часто беседовали друг с другом, и однажды Натан  … сделал маме предложение руки и сердца.
- Натан, вы очень хороший человек, - ответила мама. – Но на свое будущее я давно поставила крест, теперь моя жизнь подчинена одному – будущему моих детей …
- Я видел ваших детей – очень славные ребята. И даю вам слово, что я буду относиться к ним, как к родным.
- Я верю вам, но мои дети не знают, что их папа умер. Они очень любят его и верят в скорую встречу с ним …
Весной 1944 года нам наконец повезло. Мы нашли комнату, которая после нашего карцера казалась просто роскошной : железная кровать с матрасом, большое окно и электрическая лампочка под потолком.
Хозяином дома был  слепой  узбек  с  козлиной  бородой  по имени Юсуф. Каждый день ровно в девять часов утра в неизменном ватном халате и тюбетейке он с огромной корзиной за плечами, из которой исходил приятный запах сваренных на продажу гороха и плова, выходил во двор и, шаркая ногами, добирался до бетонного блока.  Опустив на него корзину, он  ждал сына - поводыря. Иногда тот задерживался, и Юсуф кричал :
- Ирга-а-шка, я жду !
Когда появлялся Иргашка, Юсуф взваливал на плечи корзину, и они уходили. Мы, мальчишки, терпеливо ждавшие этого момента, бросались к бетонному блоку и с жадностью хватали высыпавшиеся из корзины Юсуфа вожделенные горошины …
В этом же дворе жили Ханины. Глава семьи руководил трикотажной артелью, из которой мама взяла домой машинку с ножным приводом и вязала для артели  чулки и носки. Ханины жили « на широкую ногу » и нередко выбрасывали в пищевые отходы куски булки с маслом. Обнаружив это, мама, краснея от стыда, посылала меня к Ханиным, и те охотно отдавали мне надкусанные и отвергнутые ими куски. Когда я возвращался домой со своей « добычей », мама горько плакала. Я, не понимая истинной причины маминых слез, успокаивал ее :
- Мамочка, не плачь ! Это же очень вкусно !
Однажды мы с мамой отправились на Алайский базар. От увиденного изобилия кружилась голова ! Спелые фрукты и овощи, хлеб, булка, вкусная выпечка, молочные продукты …
За прилавками располагались продавцы – мужчины в халатах и тюбетейках и женщины, защищенные от посторонних взглядов черной паранджой. Возле некоторых прилавков можно было увидеть привязанных к стойкам верблюдов и ишаков. Ишаки стояли, периодически мотая головами, отгоняя хвостами назойливых мух и издавая привычное : « И-а ! И-а ! » Верблюды чинно смотрели перед собой, иногда разбрасывая вокруг себя слюни …
Как-то Алайский базар посетила Анна Ахматова. Мальчишка – узбек  бритвой пытался разрезать ее сумочку. Заметив это, спутница Ахматовой пристыдила воришку :
- Она же голодная !
Мальчишка исчез. А когда они выходили с базара, он подошел к поэтессе, сунул ей в руку пирожок и убежал …
Сообщение о Великой Победе Красной армии, закончившей войну с фашистами в Берлине, мы встретили с ликованием.  Наконец-то можно было возвращаться в Ленинград ! …

 Глава  11.  НОВЫЕ  СКИТАНИЯ 

События в нашей жизни с момента возвращения в Ленинград в отличие от  предыдущих, воспроизведенных мною по воспоминаниям мамы и брата, я помню довольно ясно…
Энергичной тете Бусе еще в поезде удалось разузнать, что для возвращения в Ленинград требуется получить специальный пропуск. Женщина, рассказавшая ей об этом, дополнила свое сообщение пикантной историей, поведав которую, она очень долго смеялась :
- Одна дама на вокзале попросила в отделении милиции выдать ее семье специальный пропуск для проживания в Ленинграде.
« Ваши фамилия, имя, отчество ? » - последовал вопрос.
« Гершензон Циля Исааковна ».
« Тогда зачем вам пропуск ? Ведь Сара всегда найдет способ обойти любые запреты » …
- Что будем делать ? – спросила тетя Буся у сестры.
- Как что ? Обратимся в милицию за пропуском !
- А если пропуск не дадут ?
- Почему не дадут ?
- Муся, не задавай наивных вопросов … Кажется, я придумала, - после минутной паузы вновь заговорила тетя Буся :
- Мы выйдем не на Московском вокзале, а раньше - на станции Колпино, а оттуда на грузовой машине доедем до  нужной нам улицы в Ленинграде.
- Так ты-таки та самая Сара ! – рассмеялась мама.
- Лучше я буду той самой Сарой и жить при этом в моем родном Ленинграде, чем наивной  Мусей и прозябать где-нибудь в Псковской области …
Неожиданно для мамы возникли проблемы с жильем. Тете Бусе, как вдове погибшего на войне бойца Красной Армии, вернули комнату на улице Чернышевского. А маме в жилконторе на Загородном проспекте, показав запись о смерти ее мужа,  сообщили о решении Райисполкома предоставить нашу комнату женщине, перенесшей все тяготы блокадного лихолетья. Позже мама узнала, что  эта женщина о блокадном лихолетье знала лишь понаслышке, так как всю блокаду работала завскладом на … хлебозаводе. Три десятилетия спустя почти об этом же со специфическим  грузинским произношением поведал с эстрады гениальный актер Аркадий Райкин : « Весь городской начальство завсклад любит и уважает - завсклад на дефицит сидит …»  А для нас  начались новые мытарства …
Полгода мы прожили у папиной сестры Мани на Лиговском проспекте в той самой квартире, которую после « уплотнений » двадцатых годов отобрали у вдовы расстрелянного генерала царской армии. В огромной коммунальной квартире тетя Маня имела две большие комнаты и кладовку. Помню, как с утра приходилось занимать очередь в туалет, что вызывало недовольство обитателей квартиры. Правда, не у всех : молодая соседка по имени Вера любила отпускать шуточки по этому поводу : 
- Кто последний из тех, кому невтерпеж ?
Всемером мы жили в одной комнате, так как во второй было жутко холодно. В блокадные годы, когда семья  тети Мани находилась в эвакуации, здесь жила ее племянница, моя двоюродная сестра Фаня, которая   весь паркет пустила на дрова  для печки - буржуйки. Родители Фани и ее младшая сестра Ида трагически погибли, когда Белоруссию оккупировали фашисты. Произошло это на небольшой железнодорожной станции Приямино. Согнав сотни мирных жителей, в основном евреев, в огромный сарай, фашисты заколотили его досками и подожгли с четырех сторон … 
Конечно, мы были большой обузой для семьи тети Мани, и она иногда ворчала : « Муся, у тебя же есть родной брат на Моховой ».  Мама очень тяжело переживала и однажды я услышал ее шепот : « Если бы не дети, я наложила бы на себя руки …» Что значит « наложить на себя руки » я, конечно, не понимал. Не понимал я и то, как трудно тете Мане и ее семье ютиться вместе с нами в одной комнате. Поэтому, обнимая и целуя маму, я говорил ей :
- Не плачь, мамочка, все будет хорошо !
- Да, сынуля, ты прав, - отвечала она и … снова плакала.
Очень сильное впечатление произвело на меня радио – висевшая на стене черная «тарелка ». До войны, когда мы жили на Загородном проспекте, я не обращал на радио никакого внимания. А тут, слушая песни военных лет – « Днем и ночью », « Соловьи », « Эх, дороги », я явственно видел усталых солдат, идущих по кроваво - пыльным  дорогам войны или отдыхающих под звуки старенького разбитого патефона …
Муж тети Мани дядя Яша, видя, как я , затаив дыхание, слушал эти песни, посмеивался :
- Это только в песнях все так лирично и красиво. В нашей штрафной роте, например, замполит наставлял перед атакой : « Оружие добудете в бою ! » А как воевать голыми руками против немецких автоматов ? А не пойдешь в атаку, тебя сзади пристрелят свои же пулеметчики из заградительного отряда …
- Неужели в своих стреляли ?! – не поверил я.
- Еще как стреляли ! Песни – это, деточка, одно, а жизнь – совсем другое …
Вскоре мамина двоюродная сестра Герта разрешила нам временно пожить в ее комнатушке на Загородном проспекте. Но спустя четыре месяца она вернулась из Риги с родившейся там дочерью, и нам опять пришлось собирать свои скромные пожитки.
На этот раз нас приютил младший брат мамы – Саша, которого все ласково звали Шмилик. В 1924 году, когда семья Беньямина перебралась из Николаева а Ленинград, Шмилику было тринадцать лет. Уже тогда он был необычайно веселым мальчиком : любил розыгрыши, шутки, легко и очень натурально изображал окружающих.
В том же 24-м году в доме Беньямина появилась домработница. Это была очень стеснительная девушка,. Шмилик часто подтрунивал над ней, особенно из-за того, что она не выговаривала букву « р ». Мирра, так звали девушку, впервые приехала из деревни в большой город, и  ее поражало буквально все : мягкая мебель, красный абажур, черная тарелка репродуктора, водопровод на кухне, унитаз в туалете …
Едва появившись в доме, она сразу же устроила переполох. Муся и Буся на кухне резали овощи, а их мама что-то варила. Вдруг  на кухню вбежала Мирра. Лицо ее было перекошено жуткой гримасой.
- Пожаг ! Пожаг !- кричала она.         
- Где пожар ?! – ужаснулась Эстер.
- Там ! Там ! – дрожа от страха, бормотала девушка.
Все бросились в комнату.
- Ну, и где же пожар ?! - убеждаясь, что в комнате все в порядке, в один голос воскликнули сестры.
- Там и там ! - указывая то на мигавшую под красным абажуром почти перегоревшую лампочку, то на репродуктор, из которого звучала популярная в те годы революционная песня « Пускай пожар кругом ! Пожар кругом !…», - лепетала Мирра, повергнув в гомерический хохот присутствующих.
- Мирра, твое счастье, что Шмилика нет дома, а то он устроил бы тебе пожар, - все еще хохоча, сказала Муся.
Только теперь девушка поняла, что никакого пожара нет. Словно оправдываясь, она, протянув руку в сторону радио, пробормотала :
- А чего же они там объявили, что пожаг кгугом ? …
Когда Мирру о чем – нибудь спрашивали, она, отвечая на вопрос, с опаской смотрела на Шмилика и тщательно подбирала слова, в которых не было « р ».
Однажды она простудилась, и Эстер вызвала врача на дом. Узнав, что она приезжая, врач спросил ее :
- Откуда же, милочка, вы приехали ?
Мирра смотрела на Шмилика и молчала. Пауза явно затянулась. И тут ей « на помощь » пришел сам Шмилик :
- Мига, не гобейте, гасскажите доктогу, что вы годились в дегевне Госица Ягославской губегнии .
Все, кроме врача,  покатывались со смеху, а он, не понимая причины всеобщего хохота, недоуменно смотрел то на Мирру, у которой на глазах закипали слезы, то на совершенно невозмутимого Шмилика … Наконец врач обратился к Мирре :
- Голубушка, не надо плакать.
- А чего он пегедгазнивает меня, - размазывая слезы, ответила девушка …
Вспоминая веселые эпизоды давно ушедшей юности, мама, тетя Буся и Шмилик, теперь уже дядя Саша, заразительно смеялись, словно это происходило вчера, а не более двух десятилетий назад .
Смех и слезы, радости и печали … Эти два полярных состояния человеческого духа так часто сменяют друг друга ! Вот и теперь дядя Саша сообщил, что завтра приезжает его жена с двумя сыновьями. А это означало, что маме следовало искать новое пристанище - ведь жить всемером в одной комнате, невозможно …
Бедная мамочка ! Она буквально металась по городу, по знакомым, ища хоть какое-то жилье. И Бог сжалился над ней. Однажды после очередных бесплодных поисков уставшая и потерявшая всякую надежду мама, присела передохнуть на ящик возле какого-то магазина. Рядом с ней остановились вышедшие из этого магазина две пожилые женщины.
- Ну, как твой благоверный ? – спросила одна из них.
- Все еще в больнице, но, слава Богу, худшее уже позади. А вот его сосед в палате обречен. И при этом ни семьи, ни родственников у него нет. Глядя на него, сердце разрывается от сострадания. Как-то я спросила его : « Алексей Михайлович, может быть, вам что-то принести ? Не стесняйтесь ! » Вместо ответа он вдруг горько заплакал. Затем, утерев слезы, тихо проронил : « Вот уж никогда не думал, что умирать придется в одиночестве. Настолько. что даже  крохотную комнатку с ее барахлом в коммуналке завещать некому …»
И тут маму словно осенило.
- Простите, пожалуйста, - обратилась она к женщинам. – Я невольно услышала ваш печальный рассказ, и мне захотелось помочь этому несчастному человеку. В какой больнице и в какой палате он лежит ?
- Вы, наверно, как и он, очень одиноки, - понимающе кивнула женщина, - и потому так близко к сердцу приняли его несчастье. Сейчас я вам напишу на бумажке – отделение и номер палаты. Вот, пожалуйста, - протягивая листок, промолвила она.
- Спасибо ! – горячо поблагодарила мама. – Раз ваш муж в этой же палате, то мы с вами еще встретимся. До свиданья !
- До свиданья ! – ответила женщина. И, повернувшись к своей спутнице, сказала : - Свет не без добрых людей …

Глава  12.     В ТОЙ  ЖЕ  БОЛЬНИЦЕ

 На следующее утро мама отправилась в больницу. По дороге она купила пачку печенья и на рынке два больших яблока. « Боже мой, - прошептала она, - своих детей я не могу побаловать яблоками ». И, вздохнув, добавила : « Ничего не поделаешь » …
В палате находились восемь больных. Некоторые из них спали, возле других уже сидели посетители.
- Здравствуйте, - негромко поздоровалась мама.
Присмотревшись, она вдруг увидела … Алексея Михайловича. Того самого Алексея Михайловича, который четыре с половиной года назад в этой же больнице играл  с Фимой в шахматы. Он лежал на спине с закрытыми глазами. Копна его поседевших волос была разбросана на подушке.
« Эта женщина назвала его Алексеем Михайловичем – ну, конечно, это он ! » Не желая тревожить тяжело больного человека, мама в нерешительности остановилась возле его кровати. В это время Алексей Михайлович открыл глаза.
- Здравствуйте, Алексей Михайлович, - улыбаясь, кивнула ему головой мама. – Я к вам, - присаживаясь на стул, добавила она.
- Здравствуйте, Мусинька, - не скрывая удивления, ответил больной. – Вы разрешите мне вас так называть ?
- Конечно !
- Но как вы узнали, что я здесь ?
- Это мой маленький секрет. Главное, что я вас нашла, и теперь часто буду вас навещать.
- Долго навещать меня вам не придется, мне уже немного осталось.
- Ну, зачем же вы так, Алексей Михайлович ! Просто вы ослабели, вам надо лучше питаться. Я почищу вам яблоко.
- Спасибо, не надо - отнесите все, что вы мне принесли, своим детям. Лучше позовите санитарку, пусть даст мне судно. А вы ступайте, спасибо вам большое !
- Ну вот что, - решительно сказала мама, - судно вам подам я – здесь на все отделение одна санитарка. И нечего меня стесняться – мне это не впервой, - не растерявшись, соврала она.
- Ну, еще раз спасибо вам !
Мама стоически выдержала эту процедуру, хотя в заключительной ее фазе она с большим трудом удержалась от рвоты.  « Ничего, привыкну », - утешила она себя.
-  Алексей Михайлович, вы обязательно поправитесь ! Даже за последние полчаса я увидела перемены к лучшему : у вас и голос окреп и на лице появился румянец. Врачи здесь хорошие, они вам непременно помогут !
- Хотят помочь и помогут, как говорится, два разных понятия. Врачи предлагают мне операцию, не скрывая при этом – ведь я сам хирург ! – что шансов у меня немного . Ну, а что касается румянца, то не скрою : мне приятно ваше появление здесь. Всю жизнь я прожил в одиночестве, семьи не создал, и вот Бог послал мне дочку. Ведь я имею право так говорить : я старше вас, по крайней мере, на двадцать лет.
И, видя, что глаза его собеседницы стали влажными, Алексей Михайлович, улыбаясь, заметил :
- Вот видите, не меня надо утешать, а вас. Ну, а я, обретя дочку, теперь точно соглашусь на операцию – не валяться же здесь парализованным до самой смерти !
- Алексей Михайлович, а где вы были ранены ?
- В последние дни войны в Берлине. Делал операцию раненому солдату и вдруг : бац ! -  прямое попадание фашистского снаряда в операционную, и я потерял сознание. Где я только не валялся в госпиталях ! И вот три недели назад меня привезли сюда, в мою родную больницу. Он с трудом улыбнулся, а про себя подумал : « Неужели она ничего не знает о смерти своего мужа ? Ну, а где же он тогда ? Может быть, она считает его пропавшим без вести ? »
Словно угадав его мысли, мама вдруг спросила :
- А в блокадные годы вам не приходилось встречаться с Ефимом Юльевичем ?
- Приходилось, как раз накануне отправки на фронт. Я думал, что он эвакуировался с вами, ведь он не подлежал мобилизации в армию. И вдруг встречаю его на улице – ну прямо живой скелет. Я конечно, поделился с ним своим пайком, который мне выдали в больнице и пообещал навестить его при первой же возможности. А первая возможность представилась пятого января 1942 года, когда мне дали отпуск на трое суток …
- В день его смерти ! – вырвалось у мамы.
« Знает ! – облегченно вздохнул Алексей Михайлович. – Значит, можно рассказывать дальше ».
- Так вот. Добирался я на попутных машинах до Ленинграда более пяти часов. Звоню, стучу в квартиру Ефима Юльевича – никакого ответа. Подумал : « Может быть, он вышел куда-нибудь ?» А у самого тревожно на душе. В общем, вошли мы в квартиру с помощью слесаря и управдома. А он лежит на кровати без признаков жизни. Попробовал прощупать пульс – нет пульса. То же самое сердце. Причем, судя по температуре тела, смерть наступила не более двух - трех часов назад. Эх, черт, дали бы отпуск на день раньше, думаю, удалось бы Ефима Юльевича спасти …
Мама слушала печальный  рассказ  Алексея  Михайловича и  без конца утирала слезы.
- Мусинька, вы живете там же, на Загородном ?- стараясь переменить тему разговора, спросил Алексей Михайлович.
- К сожалению, нет. Нашу комнату отдали какой-то блокаднице, и сейчас нас временно приютил в своей комнате мой брат, у которого довольно большая семья.
- Сознайтесь, вам обо мне рассказала Тамара Павловна ? И, не дожидаясь ответа, воскликнул : -  А вот и она сама !
И впрямь, в дверях появилась вчерашняя знакомая мамы.
- Здравствуйте, - поздоровалась она со всеми и подошла к соседней кровати. – Вы уже здесь ! – воскликнула она, увидев маму. Давайте знакомиться. - меня зовут Тамара Павловна.
- А меня - Мария Вениаминовна, - ответила мама.
- Тамара Павловна, судя по всему, благодаря вам Бог вознаградил   меня дочерью, - улыбнулся Алексей Михайлович.
- Как вам сказать ? И да и нет .
- Хоть вы не признаетесь, но я благодарю именно вас ! Мусинька, и вам огромное спасибо ! А теперь ступайте домой, дети вас уже заждались. И не забудьте взять для них яблоки и печенье. А за меня не беспокойтесь, без внимания меня здесь не оставляют. Ну, а теперь я немного посплю.
- Я обязательно приду к вам завтра и в последующие дни ! – воскликнула мама. И уже в дверях попрощалась с обитателями палаты : - Желаю всем скорого выздоровления ! …
Каждый приход новоявленной дочери Алексей Михайлович воспринимал как подарок судьбы. Как-то он обратился к ней :
- Мусинька, могу  я вас попросить переписать для меня все ваши паспортные данные ?
- Зачем ? – удивилась мама.
- Вчера я дал свое согласие на операцию. По существующему в больнице порядку я должен сообщить паспортные данные одного из самых близких мне людей, а у меня, кроме вас, никого нет.  Это простая формальность. Конечно, если вы согласны.
- Что за вопрос ? Раз таков порядок, конечно, я согласна ! Сейчас я схожу в приемный покой и перепишу свои паспортные данные.
Спустя четверть часа она вернулась.
- Вот, пожалуйста. Здесь все мои данные.
- Спасибо. Ну, а теперь я должен вам сообщить, что операция назначена на завтра.  Так что в палате вы меня уже не застанете.
- Так я приду к операционной ! В какое время начнется операция ?
- В девять часов утра. Операционная на втором этаже. Вас туда, конечно, не пустят, но рядом есть комната ожидания для родственников.
- Все ясно. А сейчас, Алексей Михайлович, вы должны хорошо отдохнуть перед операцией. Я уверена, очень скоро вас поставят на ноги. В добрый час !
- Спасибо вам, мой добрый ангел …
Идя по Литейному проспекту, мама вдруг спохватилась : о том, ради чего она стала навещать одинокого человека в больнице, она так ни разу и не заговорила с ним. « Правда, я никак не ожидала, что им окажется добрый и старый знакомый Фимы. Но кем бы он ни оказался, как можно было говорить о моих проблемах с тяжело больным человеком ? Ведь я совершенно искренно пожелала ему выздоровления, - оправдывалась она перед собой … - Все это так, но где же мне с детьми жить ? В общем, я окончательно запуталась…»

Глава  13.   СЮРПРИЗ  В  КОНВЕРТЕ

В девять часов утра мама уже была в больнице. Кроме нее в комнате ожидания  родственников находилась пожилая женщина. Она сидела у небольшого столика и, подперев голову руками, дремала. Изрядно уставшая в последние дни мама тоже попыталась задремать, но в голове неотступно звучал укоризненный вопрос Мани, жены Шмилика : « Муся, ну когда же ты найдешь себе жилье ? » И опять на ум приходило отвратительно знакомое : « Если бы не дети, то я бы …»
В это время из операционной вышел врач и, обратившись к маминой соседке, сказал :
- Операция вашей сестре будет сделана завтра в  одиннадцать часов утра.
Женщина хотела что-то спросить, но он опередил ее :
- Не волнуйтесь, у нее все в порядке.
С этими словами он вернулся в операционную.
- Почему же он ничего не сказал мне ? – вырвалось у мамы.
- А кто у вас на операции ? – спросила женщина.
- Дальний родственник, парализованный после тяжелого ранения в Берлине.  Бедняга так намучился и теперь вся надежда на врачей… Извините, я вас, наверное, задерживаю ?
- Нет, нет, не беспокойтесь. Мне некуда торопиться – ведь я совершенно одинока.
- Понимаю, последствия войны …
- Последствия арестов органами НКВД. Мой муж, академик ВАСХНИЛ был убежденным сторонником и последователем Николая Ивановича Вавилова. Вскоре после ареста Вавилова взяли и моего мужа, который лишь полтора года протянул в лагере. Не пожалели и единственного сына, который делал лишь первые шаги в биологии и генетике. А спустя пять месяцев после его ареста я получила из органов письмо о том, что мой сын « умер при невыясненных обстоятельствах ».
- Какой кошмар !
- Вот так, менее чем за два года я потеряла и мужа и сына, - утирая слезы, проронила несчастная женщина.
- Простите, а вы кто по профессии ?- стараясь уйти от столь болезненной темы, спросила мама.
- Слава Богу, не биолог и не генетик, а архитектор и историк. А в этой сфере авторитет таких зодчих, как Растрелли, Росси, Кваренги и других непререкаем, и наши власти еще не удосужились придумать архитектурных Вейсманов и Морганов.
Кто такие – Вейсман и Морган мама не знала и потому деликатно промолчала.
- И вот, потеряв самых близких мне людей, - продолжила женщина, - я многое переосмыслила в истории. Ну, скажем, эпитетом « великий » наделены лишь два императора – Петр Первый и Екатерина Вторая. Советские историки, конечно, ставят выше Петра. И это не случайно. Ведь Петр Первый был очень жестоким правителем, и « окно в Европу » он прорубил ценою жизней десятков, а то и сотен тысяч жизней своих сограждан. Это очень даже созвучно нашей действительности. Эпоху Екатерины Второй называют « веком просвещения », и казненных при ней было – раз-два и обчелся. Весьма символичны памятники обоим – « Медный всадник » Фальконе и памятник Екатерине Чижова и Опекушина перед  Александринским театром. Петр восседает на коне, который опирается не только на скалу, но и на ползущую змею, то есть на то, что жалит и убивает. Ко всему еще он тоже был  усатым.
При этих словах мама вздрогнула.
- Опорой  Екатерины является постамент, в основании которого изображены выдающиеся деятели России восемнадцатого века – Потемкин, Суворов, Дашкова, Державин и другие. А когда началась война с Германией, одни памятники были эвакуированы, другие укрыты – в том числе и « Медный всадник » - от фашистских обстрелов и бомбежек.. И только Екатерина Великая гордо стояла на своем месте под  градом бомб и снарядов, под дождями и ветрами. И ленинградцы, глядя на нее, говорили друг другу : « Она, как и мы, блокадница ! »
- Все, что вы рассказали, очень интересно. Но мои познания в истории весьма скромны, - заметила мама, боясь, что собеседница  перейдет на личность Сталина.
- Да, я действительно заболталась. Желаю выздоровления  вашему родственнику и всего вам доброго.
- До свидания. Желаю здоровья вам и вашей сестре…
Операция длилась около пяти часов. Наконец из операционной вышел хирург. В комнате ожидания, кроме мамы, сидел молодой мужчина. Ни к кому не обращаясь, хирург вышел в коридор и буквально рухнул на стоявший у окна стул. Положив руки на подоконник и уронив на них голову, он просидел так четверть часа. Затем решительно встал и, заглянув  в комнату ожидания, жестом пригласил маму в коридор.
- Вы Песина Муся Бениаминовна ?
- Я.
- К сожалению, ничем обрадовать вас не могу. Алексей Михайлович, как хирург, знал, что шансов на благополучный исход у него практически не было. Увы, это так. Перед операцией он просил передать вам это письмо.
Врач вынул из кармана халата конверт и протянул его маме.
- На этом же конверте я написал вам номер телефона, по которому вы сможете узнать, где и когда состоятся похороны, все расходы по которым больница берет на себя. Позвоните завтра утром …
Сев на стул, на котором только что отдыхал после тяжелой операции хирург, мама распечатала конверт и вынула из него письмо. « Дорогая Мусинька ! Вы будете читать это письмо, когда меня уже не будет в живых. Спасибо вам за теплое внимание и  искреннюю заботу, которые вы проявили по отношению ко мне. Ведь я видел, как нелегко давалось вам это. Вы явились ко мне, неизлечимо больному человеку, добрым ангелом, для которого я хотел быть другом и отцом, но никак не обузой. Потому-то я и решился на безнадежную операцию. Желаю вам и вашим детям здоровья и счастья. Вспоминайте хотя бы иногда обо мне …
Ваш А.М.
P.S. В этом конверте вы найдете заверенный нотариусом официальный документ, в котором я завещал вам и вашим детям мою комнату и находящееся в ней имущество. »
Читая это прощальное письмо, мама без конца рыдала …

Глава  14.   МЕД   И …  ДЕГОТЬ

С похорон Алексея Михайловича мама вернулась совершенно больной. Болели сердце и голова, во всем теле ощущалась слабость. Вызванный  Шмиликом врач, прослушав сердце и измерив давление, заключил :
- У вас сильное переутомление и повысилось давление. В течение недели принимайте лекарства, дня три вам надо полежать, и, я уверен,  все будет в порядке. Вот рецепты и всего вам доброго.
- Спасибо, доктор.
Шмилик проводил врача и, прощаясь, заплатил ему за вызов на дом.
- Мусинька, это очень хороший врач, и ты должна выполнить все его предписания.
- Я не могу лежать три дня. Мне нужно поскорее оформить все документы и перебраться на Шестую Советскую улицу. Тем паче, что Маня все время торопит меня.
- Не принимай близко к сердцу ее ворчанье – это раз. А второе – завещание, которое тебе оставил этот благородный человек, еще далеко не все. У тебя нет прописки, нет ордера на эту комнату. Ведь жильцы могут просто не пустить тебя в квартиру.
- Так что же мне делать ?
- Пока лечиться. А потом мы с тобой отправимся к управдому, который  после моего умелого подхода - ты понимаешь о чем речь ? - пропишет тебя и твоих сыновей по новому адресу. А с пропиской ты – хозяйка положения !
План Шмилика сработал безотказно, и в конце октября 1946 года мы наконец-то получили столь желанную прописку, а спустя три месяца и ордер на комнату …
Отношения с новыми соседками складывались по-разному, хотя обе разговаривали с мамой довольно приветливо. Но если приветливость Александры Федоровны была совершенно искренней, то в словах Ефросиньи Карловны легко угадывалась плохо скрытая фальшь. Нередко, догадываясь, что это будет  действовать маме на нервы, она на кухне вдруг начинала говорить сама с собой : « Миленькая, не расстраивайся из-за такой ерунды – подумаешь, ложка  упала на пол. Ничего страшного. Ты ведь умница – сейчас ее вымоешь, и все будет хорошо ». И старая сумасбродка в знак одобрения и похвалы с нежностью гладила себя по морщинистой щеке При этом она незаметно косилась в сторону мамы, стараясь понять – достигнута цель или нет.
Конечно, маму это жутко раздражало, но она делала вид, что поглощена мытьем кастрюли или чем-то другим. Вторая соседка в такие моменты начинала напевать : « Цветок душистых прерий …» или « Помнишь ли ты, как  счастье нам улыбалось …» И неважно, что обе мелодии из замечательных оперетт являли в ее исполнении какую-то странную музыкальную абракадабру. Главным было то, что отпетая пакостница восвояси убиралась в свою комнату …
- Александра Федоровна, вы любите оперетту ? – после одной из таких сцен спросила ее мама, «раскусившая» музыкальные пристрастия соседки лишь по безукоризненно воспроизводимому тексту.   
- В молодые годы я с огромным удовольствием ходила в театр музыкальной комедии. А сейчас пойти в театр нет ни сил ни денег.  И все, что мне осталось, так это радиопередачи или чтение книг. А Ефросинья Карловна … Тут мамина собеседница выглянула в коридор : не подслушивает ли соседка их разговор. Так вот, Ефросинья Карловна театру или хорошей книге предпочитает разные склоки и шушуканье по углам. Особенно она гордится своей дружбой с паспортисткой жакта Натальей Ивановной, которая, как и все паспортистки, должна вас предупредить  – осведомительница  органов безопасности.
- Только сейчас я вспомнила слова моего мужа относительно Ефросиньи Карловны : « …гадкая женщина, с которой лучше не общаться …» И надо же – судьба свела меня именно с ней в одной квартире.
- Мария Вениаминовна, а откуда ваш муж ее знает ?
- Незадолго до начала войны его пригласил к себе Алексей Михайлович сыграть партию в шахматы.
- Так это был ваш муж !? Я хорошо его помню – интеллигентный, обаятельный мужчина …
- Увы, был. Пятого января сорок второго он умер от голода, а получивший в тот же день отпуск Алексей Михайлович первым делом решил навестить его, но, добираясь в Ленинград на попутных машинах, опоздал. Приди он часа на два раньше, может быть, Ефим Юльевич был бы спасен …
- Какая жалость ! Всего лишь два часа ! Да, это был какой-то кошмар : именно в ту зиму каждый день от голода умирали тысячи ленинградцев …
Утерев кулаком слезы, мама тихо проронила : - Пойду немного отдохну …
Послевоенный Ленинград являл собой печальное зрелище : редкие улицы не имели страшных отметин варварских фашистских обстрелов и бомбежек.

              Еще  на всем печать лежала
              Великих бед, недавних гроз,
              И я свой город увидала
              Сквозь радугу последних слез … -

в волнении писала вернувшаяся из Ташкента Анна Ахматова. В городе остро не хватало продовольствия, хотя в отличии от голодных блокадных лет, теперь по карточкам можно было купить гораздо больше хлеба, сахара, маргарина, круп. Но,  кроме карточек, нужно было еще иметь и деньги …
Любопытно, что и мой старший брат неожиданно разразился стихотворением. Назвал он его « Ленинград », однако полностью я это стихотворение не запомнил. Помню лишь, что оно безумно мне понравилось, и я, заучив его наизусть, с гордостью за брата взахлеб читал во дворе его вирши мальчишкам. Сегодня, по истечении шестидесяти лет мне удалось восстановить по памяти лишь фрагмент этого стихотворения.

             … Ленинград мой окружили
             И пытались штурмом взять,
             Но великий Герой – город
             Гордо продолжал стоять.

             И стоял Герой в блокаде
             С гордо поднятой главой,
             Вытерпел он все лишенья,
             Не поникнув головой …

             Нам ответят оккупанты
             За родной мой Ленинград,
             А одержанной победе
             Каждый очень, очень рад …

Конечно, читая эти строки в зрелом возрасте, помимо искренности, ясно видишь все их чисто поэтические недостатки, но тогда …
Увы, в том же сорок шестом году вышло печально знаменитое постановление ЦК ВКП (б ) о журналах « Звезда » и « Ленинград », в котором уничтожающей критике было подвержено творчество Михаила Зощенко и Анны Ахматовой.
Выступая перед ленинградскими писателями, секретарь ЦК  Жданов, озвучивая волю « вождя народов », назвал стихи Ахматовой « поэзией взбесившейся барыньки » …
Хорошо помню первую свою радость, когда меня, второклассника 161-й школы, забавного мальчугана в коротких на лямках штанишках и огромных валенках торжественно принимали в октябрята. Именно тогда и появился на свет первый мой  « поэтический опус », а точнее ляпсус :

                Я теперь уж не ребенок,
                А счастливый октябренок !

Счастье мое было безмерным! И красная звездочка октябренка на левой груди и эти «стихи» вызывали у меня ни с чем не сравнимый прилив гордости !
А жизнь шла своим чередом … Как-то ранним утром, войдя на кухню и застав там обеих соседок, Ефросинья Карловна, словно продолжая начатый несколько минут назад разговор, заметила в присущей ей манере :
- Ну вот и хорошо – наконец–то арестовали вражину из соседнего дома. Фашистов разбили, теперь пора за своих врагов браться ! Сколько их окопалось вокруг нас !
Мама сразу насторожилась и решила под каким – нибудь предлогом уйти в свою комнату. Зато Александра Федоровна, которой эта провокационная демагогия порядком надоела, воскликнула :
- Ефросинья Карловна, вы опять сели на своего конька ?! Ведь у вас где-то на севере есть маленькие внуки, вот и рассказали бы о них – было бы намного приятнее, чем разговоры о мнимых врагах народа.
- Могу и о них, только разговор опять пойдет о врагах народа и притом не мнимых.
- Это почему же ?
- Потому что моя дочь Вера и ее муж работают в органах безопасности а Магадане, а там сплошные лагеря с обезвреженными врагами и предателями.
- Ну, пока в Магадане ваша дочь борется с врагами народа, я пойду кормить своих сыновей, - сказала мама и тут же покинула кухню.
Идя по коридору, мама вдруг услышала, как эта человекоподобная тварь процедила ей вслед :
- Ишь ты, еще иронизирует. Ничего, и ты там будешь !
« Я так мечтала о своей комнате, - прошептала мама, – и надо же, чтобы  « бочка меда оказалась с отвратительной ложкой дегтя »…

Глава  15.   СОВЕТСКИЕ   ГРАНИЦЫ – НА   ЗАМКЕ !

Несмотря на послевоенную разруху, страна готовилась к 30-летию Великой октябрьской социалистической революции. Газеты и радио призывали советских людей тесней сплотиться вокруг Коммунистической партии и ее гениального вождя товарища Сталина. 
На первой полосе главной газеты страны « Правда », как всегда, трубили победные фанфары : свободный и героический труд советских людей – залог успешного  восстановления разрушенного войной народного хозяйства и  поступательного марша светлых идей социализма по всему миру. Все это противопоставлялось пресловутому « плану Маршалла », в основе которого – жестокая эксплуатация народов Западной Европы и несметные прибыли капиталистов.
Конечно, я, девятилетний мальчуган ничего в этом не смыслил и свято верил в то, что советские люди – самые счастливые в мире. Много позже я узнал, что « пресловутый план Маршалла » принес Западной Европе свободу и процветание, а « свободный и героический труд советского народа » неуклонно вел его к … рабству и нищете. Кстати, американцы предложили своему недавнему союзнику стать полноправным участником плана Маршалла, но взявший резкий антизападный курс Сталин категорически отверг это предложение. Еще бы ! Ведь задавленный бесправием и нищетой советский народ намного легче держать в узде …
Все это прекрасно понимал Шмилик, который в феврале 1947 года принял твердое решение уехать со своей семьей в … Палестину.
- Поймите, - страстно убеждал он своих сестер, - здесь вы влачите нищенское  существование, а кроме того, « самый большой друг советских евреев » очень скоро основательно возьмется за нас. А если он за кого-то берется, жди арестов, расстрелов, лагерей. Не скрою от вас : кое-какие накопления  у меня есть, так что голодать не будем.
- Только приобрела свою комнату и надо с двумя детьми бросаться неизвестно куда !- воскликнула мама.
- Ну, во-первых, тебя никто не заставляет. Ты можешь остаться и жить в атмосфере доносов и арестов.
« А ведь он прав », - подумала мама, вспомнив злобное шипение Фроси : « Ничего, и ты там будешь ! … »
- Шмилик, а как мы пересечем советскую границу ? – спросила более практичная Буся  .
- Конечно, не  по - пластунски, отрезая  кусачками колючую проволоку и стреляя в преследующих нас пограничников. Конечно, нет ! Все продумано и организовано. Живущим в СССР польским евреям разрешили вернуться на родину, и мы с вами временно станем польскими евреями. Поля с семьей присоединятся к нам уже в Львове. Все документы оформлены и находятся у меня. Несколько высоких чинов на границе уже подкуплены, и наши документы они будут проверять, как говорится,  « в пол - глаза ». Не исключаю, что может случиться  что-то непредвиденное, и вся затея может провалиться. Так что еще раз хорошенько подумайте. 
- А что думать ? – заметила Буся. – Теперь уже надо держаться всем вместе…
Увы, случилось то самое « что-то непредвиденное », коим оказался один из активистов группы уезжавших евреев некий Персиц : то ли органы безопасности специально внедрили его для  этого, то ли в последний момент он просто струсил и, спасая собственную шкуру, выдал остальных. Очень многих арестовали прямо на границе, другие смогли улизнуть, лишь … отсрочив аресты.
Шмилику с семьей  все же удалось « проскочить », а мама и тетя Буся, понимая, что границу закрыли, решили вернуться в Ленинград. Утром они пошли на вокзал покупать билеты, а мы, трое детей ждали их возвращения. И вдруг  к нам нагрянули два сотрудника « из органов ».
-  Где Альтгауз Броха и Песина Муся ? – сурово спросил один из них.
- Они ушли в магазин, - не растерявшись, ответил старший из нас Борис.
- Ну что ж, подождем их, - не предвещающим ничего хорошего тоном процедил другой. А пока мы сделаем в доме обыск.
Они перерыли весь дом, но ничего предосудительного не нашли. В какой – то момент один из них вытащил из чулана корзину с грязным бельем, но жуткий запах, исходивший от тряпья, заставил его швырнуть корзину обратно. Если бы он знал, что под грязным бельем были спрятаны … золотые червонцы, оставленные Шмиликом своим сестрам.
Оба уселись на диван.
- Ну и когда же  они вернутся ? – последовал вопрос.
- Не знаю, - подходя к окну, пожал плечами Борис.
В это время он увидел, что мама и тетя Буся идут по улице. Незаметно для непрошенных гостей он покачал из стороны в сторону  кистью правой руки, что означало : «  Немедленно уходите! » …
Просидев чуть больше часа, доблестные стражи советских границ поднялись.
- Ну вот что, - рассудил один из них, - пока можно сходить еще по одному адресочку, а эти жидовки никуда не денутся. И, повернувшись к Борису, зловеще добавил : - Мы еще вернемся !
И они ушли. Когда они вернутся – никто не знал. И Борис решил, что надо действовать. Бросив нам на ходу : - Никуда не выходите ! - он выскочил на улицу.
Сестры сидели неподалеку от дома в сквере и, возбужденно жестикулируя, обсуждали ситуацию. Увидев сына, мама бросилась к нему.
- Ну, что там ?
- За вами приходили двое мужчин. Сейчас они ушли, но сказали, что скоро вернутся.
- Надо немедленно уходить на вокзал, тем паче, что наш поезд отправляется через полтора часа !  - решительно сказала тетя Буся.
Сборы были недолгими. Чемоданов у нас не было, весь багаж состоял из нескольких сумок. Договорились, чтобы не привлекать к себе внимания,  на вокзал мы пойдем порознь : мама со мной, а тетя Буся с Борисом и Аней.
- Теперь ищи ветра в поле ! – облегченно вздохнула мама, когда поезд наконец тронулся. - Один бог знает, что нас ожидало там, а здесь все – таки своя комната …
Святая наивность ! Уж что – что, а сталинская система сыска, арестов, лагерей и расстрелов работала безотказно …
- Счастливый Шмилик : он так мечтал уехать, - заметила тетя Буся. 
Могла ли она знать, что вскоре произойдет с евреями  Польши ? А произошла ужасная трагедия. Поляки издавна славились своим антисемитизмом. И вот кто-то из них пустил слух, что евреи к Песаху зарезали польского мальчика. Ну чем не « дело Бейлиса » ? Только с той разницей, что тогда суд пусть не сразу, но все же оправдал несчастного Бейлиса. На сей раз толпы антисемитов врывались в дома евреев и били их чем попало, не щадя ни женщин ни детей. Итог этого кровавого разгула : полсотни убитых и несколько сот искалеченных жизней …
Слухи о польских погромах росли как снежный ком, и евреи из многих стран Европы устремились в Палестину. В июне 1948 года от берегов Франции отплыло судно « Альталена » с сотнями евреев на борту. Месяц назад было создано еврейское государство – Израиль, премьер – министр которого Давид Бен – Гурион находился в остром конфликте с руководителем вооруженных отрядов « Эцель » Менахамом Бегиным.
Английская радиостанция Би-Би-Си « любезно » сообщила арабам, что к берегам Израиля движется судно, на борту которого сотни евреев, оружие и взрывчатка. Воспринявшие это сообщение, как призыв к действию, арабы неоднократно пытались ( к счастью, безуспешно ! ) уничтожить « Альталену ».
То, что не удалось арабам, взяла на себя … израильская армия.  Бен Гурион, уверенный в том, что оружие в трюмах  предназначено для отрядов « Эцеля », чтобы не допустить в стране гражданской войны, дал приказ авиации  бомбить судно … вместе с его пассажирами. ( ?! ) Однако летчики, а вслед за ними и артиллеристы наотрез отказались убивать братьев – евреев. И тогда выполнение приказа Бен – Гуриона взял на себя лично молодой командир береговой артиллерии Ицхак Рабин. Пассажиры « Альталены », пытаясь спастись, кто на лодках, кто вплавь, устремились к берегу, но попали под пули стрелкового оружия. В итоге этой трагедии пять человек  погибли, десятки были  ранены.  Впоследствии  многие пассажиры « Альталены » погибли при  « невыясненных обстоятельствах ».
Позже Рита Цукер, дочь Мойше Цукера, погибшего при обстреле « Альталены », перевела на русский язык написанное в те суровые дни  полное горечи и отчаяния стихотворение :
 
                Пройдя много бед и страданий
                ( В столетия канули годы ! ),
                Дорогу мы выбрали сами :
                С оружьем добудем свободу !

                Лишенья галутного плена
                В Европе нас лишь закалили,
                Теперь, снарядив « Альталену », -
                Вперед к берегам Палестины !

                На подступах к отчему крову
                ( О, Боже, весь мир не забудет ! )
                Стреляли в нас  братья по крови,
                Встречали огнем из орудий.

                Дымило над волнами пламя –
                Сгорела в огне « Альталена »,
                А  с нею  и  « Эцеля »  знамя,
                Но память об этом нетленна …

Недавняя война и послевоенные скитания нарушили нормальный ритм нашей жизни. Надо было начинать все сначала. Мама стала работать ткачихой на фабрике « Рабочий », а вот 18-летнему Борису пришлось совмещать работу киномеханика в кинотеатре « Москва » с учебой в … пятом классе школы рабочей молодежи. Ну а я с опозданием на два года стал наконец « первоклашкой ». Постепенно мы стали забывать о неудачной попытке оказаться на « земле обетованной », но очень скоро нам об этом напомнили … « компетентные » органы. 

Глава  16.   ОТПУСТИТЕ  МАМУ ! …

Разгромив фашизм, народ – победитель мало – помалу стал обретать растоптанное Сталиным чувство человеческого достоинства, непривычное ощущение свободы. Но «великий вождь» тут же раздавил вспыхнувшие было надежды. Начались новые судебные процессы над « безродными космополитами » и прочими  « врагами ».
Одной из первых жертв новой волны репрессий стал выдающийся советский театральный режиссер и актер, председатель Антифашистского еврейского комитета Соломон Михоэлс, который, побывав  в тяжелые военные годы в США, сумел собрать в качестве помощи СССР сотни миллионов долларов. И в знак благодарности товарищ Сталин поручил министру государственной безопасности СССР Абакумову … ликвидировать Михоэлса, инсценировав после злодейского убийства автомобильную катастрофу. Сталинские сатрапы блестяще выполнили « спецзадание » вождя, за что были награждены орденами  СССР.
Затем настал черед руководителей Ленинградской партийной организации, тем паче, что вождь в суровые блокадные годы лично пообещал так много сделавшему для защиты города Кузнецову : « Алексей, Родина тебя не забудет !» И Родина, действительно, не забыла : Кузнецов, Вознесенский, Попков и другие ленинградские руководители, которых невзлюбивший город на Неве Сталин простым росчерком пера перевел в стан врагов, были расстреляны.
Было бы очень странно, если, уничтожив Михоэлса, товарищ Сталин  забыл бы о других членах Антифашистского еврейского комитета. Конечно же, он не забыл – все они были расстреляны.
Вслед за этим маниакально ненавидевший евреев вождь  организовал « дело врачей », которых спасла лишь запоздалая смерть кровавого тирана. В общем, страна вновь погрузилась в вакханалию доносов, арестов, ссылок и расстрелов. В те годы в органах госбезопасности безотказно действовал принцип : был бы человек, а статья обвинения для него всегда найдется …
К сожалению, все это было и, к счастью, я ничего не знал и не понимал. Более того, чуть позже, живя в детском доме, я, выступая в новогоднем концерте художественной самодеятельности в роли Нового  года – ребенка в белой одежде с цифрами « 1952 » на груди, прыгнув сверху со специально поставленных за кулисами друг на друга письменных столов на сцену, звонким пионерским голосом продекламировал  ( помню  лишь  последнее  четверостишие ) :

               … И скажут люди в каждой стране :
               Сталин – это не быть войне,
               Сталин – это свободно жить,
               Сталин – мир и счастье творить !

Увы, попали в водоворот арестов мама и обе ее сестры. Случилось это 17 января 1951 года. Проснувшись рано утром, я с изумлением обнаружил, что все вещи в нашей крохотной комнатке перевернуты, а пол устлан какими - то бумагами, письмами, фотографиями.
-  Маму ночью арестовали, - тихо проронил Борис. Я попытался что-то спросить, но вместо этого лишь беспомощно разрыдался. Я был убежден, что это – дикая ошибка и что, вернувшись из школы, я обязательно увижу мамочку дома. И чтобы  хоть чем-то порадовать ее, я на всех четырех уроках  напрашивался к доске, а затем, сломя голову, несся домой, гордо размахивая  дневником, в котором красовались четыре полновесные « пятерки ». Мамы дома не было …
Я свято верил, что она ни в чем не виновата и, стоит лишь мне отыскать маму и сказать все это охранникам, как ее тотчас же отпустят домой. Вторая « проба пера » мало чем отличалась от первой с той лишь разницей, что в новом моем « творении » не было уже прежнего пафоса :

                « Мама не виновна ! » -
                Я скажу всем прямо.
                И прошу : пожалуйста,
                Отпустите маму ! 

Этот искренний крик детской души тяжелым камнем остался в ней на долгие годы …
Чуть позже Александра Федоровна рассказала, что еще до ареста мамы она видела, как Ефросинья Карловна, о чем-то оживленно беседовала с паспортисткой Натальей Ивановной. Проходя невдалеке от них, она услышала : « Наталья Ивановна, она на три дня куда-то уезжала с детьми. Это обязательно надо проверить …» 
И « органы » проверили … А маме по очень популярной в те годы 58-й статье влепили десять лет лагерей.
Моя жизнь резко изменилась. Поначалу мамина сестра тетя Поля присылала из Москвы деньги взявшей меня под свою опеку тете Мане, и я питался у нее. Однако осенью тетю Полю тоже арестовали, и меня отдали в детский дом. 
В детском доме мне все не нравилось. Среди ребят  было немало хулиганов, которые выпивали, курили, нередко дрались. Воспитательницы были очень грубыми и с нами не церемонились. Кормили неважно и к тому же, если кто-то за обедом не успевал съесть второе, то компот наливали прямо … в картофельное пюре. Приходилось буквально глотать пищу, чтобы до раздачи компота успеть сбегать на кухню и вымыть тарелку…
В Сиверской, куда в тот год детский дом выехал на лето, я неожиданно встретил моего приятеля из нашего двора Юру, который отдыхал в пионерском лагере. После этой встречи в детдоме я только ночевал. По окончании обеда Юра выходил ко мне, неся в бумажном пакете собранные им у ребят котлеты, хлеб, печенье, яблоки.
Как-то Юра спросил меня :
- Хочешь сыграть в шахматы с мастером Равинским ? Сегодня он проводит в нашем лагере сеанс  одновременной игры на двадцати досках.
- С мастером мне, конечно, не тягаться, но все же интересно.
Я сел за доску, не питая никаких иллюзий. Но, как ни странно, партия с мастером, причем не только со мной, завершилась скандально. После 9 - 10 ходов, когда на шахматной доске еще сохранились все фигуры и пешки, мастер со словами : « Плохо играешь ! » неожиданно … смешал все фигуры. Я с трудом сдерживал слезы : разве мастер имеет право так обращаться с юными любителями шахмат ?
Дней пять я продолжал вести двойную жизнь : находиться в лагере у Юры, а ночевать в детском доме. А когда настал день возвращения Юры в Ленинград, я … уехал вместе с ним …
Взлетев по лестнице к квартире тети Мани, я нажал на кнопку звонка. Мысленно я решил, что войду к ней с радостным восклицанием : « А вот и я ! ». Дверь открыла сама тетя Маня.  От неожиданности я вместо заготовленной фразы … горько заплакал.
- Ты откуда взялся ? – ничего не понимая, спросила она.
- Из Си-вер-ской, - размазывая по лицу слезы, промямлил я.
- Но почему ты уехал из детского дома ?
- Я не могу там жить … - теперь уже я не плакал, а рыдал.
- И что мне с тобой делать ?
- Я не знаю …
Наутро приехала заведующая учебной частью детдома Елизавета Васильевна.
- Я не сомневалась, что найду тебя здесь. Ты почему самовольно уехал ? – строго спросила она.
- Мне очень плохо в детдоме, - вновь заплакал я.
И вдруг она обняла меня и ласково сказала :
- Витенька, поедем обратно, и я обещаю, что отныне в детском доме тебе будет очень хорошо. Ты мне веришь ?
- Да, - как-то неуверенно ответил я …
Сказать, что мне было в детдоме хорошо, я все же не мог. Просто постепенно я стал привыкать, и у меня даже появились там  друзья. Особенно меня огорчала горькая мысль о том, что мой старший брат ничего не сделал, чтобы я жил с ним. В то время я не понимал, что на его куцый заработок киномеханика жить вдвоем мы никак не могли. Но он даже не искал выхода из этого положения – отдали в детдом, ну и ладно … Эта обида долгое время не давала мне покоя …
Более того, по воскресеньям в детдом приезжали родственники ребят, привозя им гостинцы – шоколад, конфеты, вафли, яблоки. Видя, что ко мне никто не приезжает, ребята нередко делились со мной угощениями. Искренне благодаря их, я с горечью чувствовал, что это внимание ко мне только усугубляет мои страдания. Спрятавшись от всех в закоулках детдомовского двора, я долго и безутешно плакал …
Шли годы … Вести от мамы приходили очень редко – разрешалось лишь одно письмо в полгода. В очередном своем письме в Тайшет я с гордостью написал : « Мамочка, сегодня самый счастливый день в моей жизни – меня приняли в комсомол ! » Правда, как я узнал много позже, это письмо маме довелось прочитать не сразу.
Дело в том, что в лагерном бараке, где мама в ту ночь была дневальной, одна из женщин после отбоя зажгла огарок свечи и что-то писала на клочке бумаги. Надзиратель Савелов, увидев через глазок свет, тут же влетел в барак. Свечку быстро погасили, а разъяренный страж порядка грозно допрашивал дневальную :
- Кто зажег свечу ?
- Я не знаю, - ответила мама, хотя, конечно  же, видела, у кого на нарах светился огонек.
Савелов вышел и спустя минуту вернулся в барак, держа в руке мое письмо.
- Песина, если хочешь получить письмо от сына, скажи, кто зажег свечу !
Мама побледнела и, рухнув перед ним на колени, взмолилась :
- Накажите меня как угодно, только отдайте письмо !
Надзиратель грязно выругался и вышел из барака, унося заветное письмо …
И лишь спустя несколько дней лагерный врач ( тоже из бывших зеков ), узнав о случившемся, незаметно вынесла вожделенное письмо из надзирательской каптерки, дала прочитать его рыдавшей от благодарности и счастья маме, а затем также незаметно вернула письмо на место.
Любопытно, что женщина, которая в ту ночь зажгла на нарах свечку, получила максимальный срок – 25 лет « за попытку убить Берию ».
- Да как же я могла пытаться его убить ?! Я – на Украине, а он – в Москве с охраной, сквозь которую даже мышь не пролезет ! – оправдывалась несчастная на допросах. А когда Берию расстреляли, как «врага народа и иностранного шпиона», начальник лагеря, вызвав « преступницу », укорял ее :
- Что же ты лишь пыталась, а не убила матерого врага ?! …
Мои дни в детдоме текли буднично и серо … Холодным мартовским утром 1953 года я проснулся раньше обычного. На соседней кровати горько плакал Боря Сорокин.
- Борька, ты чего ? – удивленно спросил я.
- Товарищ Сталин умер, - сквозь рыдания выдавил он.
- Как?! Не может быть ! – вырвалось у меня. - Как же мы теперь будем жить ?!
И мы, обнявшись, ревели в два голоса …
А спустя пару часов директор детского дома собрала  воспитателей и ребят в актовом зале.
- Товарищи, - утирая платком влажные глаза, с трудом произнесла она. – Наша страна, весь советский народ, все прогрессивное человечество понесли тяжелую и невосполнимую утрату – скончался наш великий вождь и учитель Иосиф Виссарионович Сталин. Она не могла говорить : рыдания буквально душили ее. Наконец она сумела взять себя в руки : - Кончина вождя сплотила весь советский народ вокруг нашей родной Коммунистической партии, рабочий класс  и колхозное крестьянство ответят на смерть товарища Сталина новыми трудовыми победами. А вы, ребята, должны хорошо учиться, чтобы вырасти достойными продолжателями великого дела Ленина – Сталина ! И еще – вы должны быть бдительными – у первого в мире социалистического государства очень много врагов !            
Ребята плакали и гневно сжимали кулаки …
Говоря о врагах, директриса, словно бы в воду глядела … В этот день в школах вместо обычных занятий проводились траурные митинги. Возвращаясь из школы в детдом, восьмилетний Саша Шлейников огорченно говорил своему дружку Юре Григорьеву :
- Сегодня нам вряд ли удастся сыграть в шашки.
- Ничего не поделаешь, - с досадой ответил Юра.
- Зато вы сможете послушать радио ! – вдруг услышали они сзади чей-то голос.
К ним подошел высокий мужчина в темном пальто.
- Вы любите радиопередачи ? – спросил незнакомец.
- Конечно ! – дружно ответили ребята.
- Вот и чудесно ! – улыбнулся мужчина, доставая из небольшого чемоданчика красивую картонную коробку. Он приоткрыл крышку, и друзья увидели в ячейках коробки двенадцать разноцветных наушников. – Возьмите себе, остальные подарите своим друзьям и слушайте радио сколько душе угодно !
- Спасибо, дядя ! – принимая подарок, радостно воскликнул Саша.
В детдоме все готовились к большому траурному митингу. Стены актового зала были увешаны портретами вождя в траурных рамках. Тут же висела наспех выпущенная стенгазета « 30 лет со Сталиным ». А мне вдруг пришла в голову мысль написать траурные стихи, но, как назло, у меня ничего не получалось. И вдруг где-то внизу раздался оглушительный грохот. Все, кто находились в зале, бросились вниз. В спальне младшей группы нашим взорам предстала жуткая картина : на полу весь в крови корчился Юра Григорьев.
- Быстро вызовите « Скорую помощь » ! – отдала распоряжение одной из воспитательниц вошедшая директриса. - Что тут произошло ? – строго спросила она у ребят.
- Я дал Юре один из наушников, которые сегодня нам подарил на улице какой-то дядя, а остальные спрятал под матрас, - размазывая слезы, лепетал Саша Шлейников. – Выходя из спальни, я обернулся и сказал Юре, чтобы он никому не говорил о наушниках, а он в это время включил свой наушник в розе … розетку. И он , обхватив лицо руками, вновь заплакал.
Теперь я уже не сомневался. Быстро поднявшись в зал, я решительно написал :

                Враги не сумеют посеять страх :
                Сталин не умер – он в наших сердцах !

Хоронили Юру на следующий день. Он лежал в гробу и на его левой руке  синела « шпаргалка », которую впопыхах забыли смыть : 6х7=42 , 6х8=48 , 6х9=54.
Видимо, эти три действия из таблицы умножения он никак не мог запомнить …

Глава  17.   СВИДАНИЕ  С  МАМОЙ

В тот же год, поступив в Ленинградский техникум промышленного транспорта, я расстался с детским домом. Учился я с удовольствием, тем паче, что группа у нас подобралась очень дружная и веселая. Особенно восторгался я нашим руководителем Исааком Александровичем  Сливкиным. Энергичный, жизнерадостный и очень остроумный он и нам не давал скучать. На все вопросы он мгновенно находил остроумные ответы. Помню, когда мы должны были впервые самостоятельно выехать на практику на металлургические заводы Украины, одна из наших девушек накануне отъезда спросила :
- Исаак Александрович, а что надо брать с собой для питания ?
Ответ последовал незамедлительно :
- Или большой чемодан с продуктами или маленький с деньгами …
Милая, далекая юность … Чего мы только не вытворяли …
Старший брат Борис уже служил в армии, и я был полновластным хозяином в своей комнатушке. Однажды среди ночи ко мне неожиданно явился живший рядом со мной однокашник Олег Трифонов. Мало того, что он разбудил меня, так он еще, сняв постельные принадлежности с кровати, вдруг сбросил матрас на пол.
- Что ты делаешь ? – удивился я.
- Я записался в секцию классической борьбы и хочу научить тебя нескольким приемам. Минут тридцать он швырял меня  на лопатки, причем особенно понравился мне прием « бросок через бедро ». А затем и я с удовольствием бросал его через бедро …
Вскоре и он и я остыли к классической борьбе. Но ночные визиты не прекратились. Как-то он вновь пришел ко мне среди ночи. Заспанный, со слипавшимися глазами я открыл дверь и увидел Олега … с гармошкой в руках.
- Олег, ты что, обалдел ?
- Витька, я написал музыку, давай быстро пиши слова !
- Какая музыка, какие слова ?
- Через четыре дня в техникуме  праздничный вечер, и кто – нибудь обязательно исполнит нашу песню. Давай пиши, не теряй время  !
- Но почему ты в соавторы выбрал именно меня ?
- Я же слышал, как Аполинария Васильевна хвалила твое стихотворение.
Примерно год назад наша учительница  литературы, действительно,  похвалила одно из первых моих стихотворений. Написав эти строчки, я пытался вспомнить его, но  безуспешно…
- Ну, ладно. Сыграй свою музыку, а я под нее буду сочинять слова.  Только играй негромко – соседи давно спят.
При этом нас ничуть не смущало, что на дворе ночь, что вокруг все спят, что ни он ни я никогда не сочиняли песен. Так, среди ночи родилась песня « В парке », которая с большим успехом была исполнена на концерте. Нас с Олегом не только объявили соавторами песни, но даже пригласили на сцену,  и зал наградил нас аплодисментами.

                В парке, освещенном луною,
                Вновь я, как и прежде, с тобою.
                Тихо … Никого … Мы опять одни,
                А вдали светят счастья огни.

                Счастье долгожданное рядом
                С дивным, чуть загадочным взглядом…
                Верю, что открою его секрет,
                Если «Да…» ты шепнешь в ответ.

                Утро … Наступил час прощанья,
                Грустно в этот миг расставанья …
                В парке скоро встретимся мы опять,
                Будем вместе рассвет  встречать …

Думаю, что успех этой песне принесла очень приятная, лирическая мелодия, хотя Олег скромно это отрицал …
Очень дружен я был и с Аркадием Чаусским. Меня удивляло,  что  он  частенько, как бы разговаривая с самим собой,  что-то  тихо бормотал.  И вот однажды, прислушавшись, я окончательно был сбит с толку :
- Хлоп на первую, хлоп на нейтраль, хлоп на вторую …
- Аркаша, ты это о чем ? – удивился я.
- Приезжай ко мне после занятий – сам увидишь.
Жил он на Тверской улице, возле Смольного. Когда я появился, он гордо восседал на неведомо у кого взятом мотоцикле. Увидев меня, он лихо рванул с места и помчался по улице, а затем, столь же лихо развернувшись, подкатил ко мне.
-  Вот здорово ! – восхищенно воскликнул я.
И тут мне ужасно захотелось прокатиться самому.
- Ни в коем случае ! – отрезал Аркаша. – Сам разобьешься, и машину загубишь.
Однако, видя, что его отказ поверг меня в отчаяние, он по доброте душевной уступил:
- Я объясню тебе, как трогаться с места и как тормозить. Езжай тихо, рукоятку газа ни в коем случае не крути !
Волнуясь, я сел на мотоцикл и тихо двинулся с места. От наслажденья захватило дух. Аркаша бежал за мной, держа мотоцикл за заднее сиденье, и кричал : - Только тихо !
Но « какой же русский не любит быстрой езды! » И я решительно крутанул рукоятку газа. Мотоцикл рванул вперед, а оставшийся далеко сзади Аркаша в ужасе кричал :
- Витька, стой ! Немедленно остановись !
Когда  безумно счастливый я все же остановился, он, бледный от переживаний, стащил меня с сиденья и грозно отчеканил :
- Больше ты никогда не сядешь на этот мотоцикл ! …
В начале 54-го года маму перевели из Тайшета в Мордовию. К этому времени режим в лагере стал намного мягче : переписка уже не ограничивалась, к тому же разрешали свидания. Узнав об этом, я загорелся мечтой увидеть маму. Родственники помогли деньгами, и я, набив большой чемодан продуктами, поездом выехал в Мордовию.
В буфете на станции Потьма, купив бутерброд и чай, я сел за столик, за которым мужчина лет сорока пил пиво.
- Что, на свидание ? – улыбнулся он и, не дожидаясь ответа, спросил : - Кто сидит-то ?
- Мама, - ответил я.
- А вот меня вчера освободили.
И, видимо, желая выплеснуть первому встречному все, что накипело на душе, воскликнул :
- Арестовали меня в 44-м, прямо на фронте, лишили звания капитана, всех наград и влепили 25 лет лагерей !
- Если бы товарищ Сталин тогда узнал бы об этом, вас бы не арестовали ! – убежденно произнес я.
- Товарищ Сталин, говоришь ? Мальчишка ты и многого еще не понимаешь ! Таких, как я и твоя мама – миллионы ! А год назад я строил бараки  под Воркутой и думал, что это будет обычный лагерь, каких в стране тысячи. Оказалось, что на Севере и Дальнем Востоке строились целые лагерные поселки для евреев. Вот тебе и товарищ Сталин !
- Почему для евреев ? – не понял я.
- Ничего, скоро освободят твою маму, - вместо ответа на мой вопрос заметил он. И добавил : - Теперь после смерти товарища Сталина бараки, которые я строил под Воркутой, уже не понадобятся …
Он встал и протянул мне руку : - Ну, бывай !
Я окончательно был сбит с толку : почему раньше бараки под Воркутой были нужны, а теперь вот не понадобятся ? Неужели такой страшный приказ дал сам Сталин ? Нет, нет, такого не может быть ! И я постарался отогнать эти жуткие мысли прочь …
В тот же день в конторе лагерного пункта « Явас » я написал заявление с просьбой разрешить мне свидание с мамой. Взяв мое заявление и метрики, женщина в военной форме сказала : « Подождите! » и скрылась за дверью. Спустя несколько минут открылось небольшое окошко, и я увидел плачущую седую женщину в серой телогрейке. Я достал из чемодана пачку печенья и подошел к окошку, чтобы отдать печенье этой несчастной старушке.
- Витенька ! – воскликнула она и зарыдала.
От неожиданности я остолбенел – это была моя мама ! Я не узнал ее ! А ведь несчастной « старушке » не было и пятидесяти лет … И тут меня начали сотрясать рыдания.
- Мамочка ! Мамочка ! – лепетал я.
В это время ко мне подошла та самая женщина в военной форме.
- Вам разрешили свидание  на трое суток, - сказала она. – Вы будете жить с вашей матерью в отдельном домике. Пойдемте, я провожу вас …
Трое суток пролетели невероятно быстро. Все три дня мы с мамой безудержно целовали друг друга. Мама держалась очень хорошо : больше она не плакала, ни на что не жаловалась и засыпала меня вопросами : как поживает Боря, где он работает и учится,  как мы питаемся, хватает ли денег, как дела у родственников… На все мои вопросы она  неизменно отвечала :
- Не беспокойся, у меня все в порядке.
Лишь много позже, вернувшись домой, мама призналась, что только ночью, когда я безмятежно спал, она давала волю слезам  ...
Каждое утро  из окна нашей комнатки я наблюдал, как конвоиры с автоматами и овчарками вели большую группу заключенных женщин на лесоповал. Я тут же представил себе, как еще вчера в этой колонне шла мама, как нелегко ей было справляться с тяжелой работой.
Расставание было для нас  с мамой пыткой. На этот раз она не могла сдержать слез. И у меня наворачивались слезы, но я должен был всем своим видом выражать уверенность в том, что сказал на прощанье маме :
- Мамочка, тебя очень скоро освободят !  В этом меня заверил человек, которого уже освободили, хотя ему дали двадцать пять  лет.
Мама лишь плакала и в знак согласия кивала головой …
Сидя в поезде, я вспоминал дни, проведенные с мамой. И вдруг какая-то неведомая сила побудила меня взять бумагу и карандаш. Вот что из этого получилось :

                Три дня как – будто бы из сказки :
                Я снова с мамочкой любимой –
                Объятья, поцелуи, ласки
                И слез поток неудержимый.

                Увы, промчались дни свиданья,
                Опять разлука впереди …
                И маме с верою в груди
                Сказал я в тяжкий миг прощанья :

                « Ты невиновна ! Без сомненья,
                Грядет отмена приговора,
                И день твоего освобожденья
                Теперь уже наступит скоро ! …»

Перечитав только что рожденное стихотворение, я пришел в восторг. Еще бы ! По сравнению с прежними « виршами » , которые я сам окрестил « детским лепетом », это был заметный шаг вперед. Мне даже казалось, что это стихотворение достойно публикации в какой – нибудь газете или журнале. Главное, что сам я искренне верил в скорое освобождение мамы. Жаль только, что это « уже скоро » растянулось на два с половиной года…

Глава  18.   ЖЕСТОКАЯ  СТРЕЛА  АМУРА

« Таких, как твоя мама – миллионы ! » - вспоминал я слова освобожденного из лагеря мужчины, с которым случайно  встретился в буфете на станции Потьма.  Все говорило о том, что после смерти Сталина миллионы ни в чем не виновных людей начнут освобождать из тюрем и лагерей.  Но ведь созданные для этого комиссии должны изучить дело каждого из них, а это требовало очень много времени. Да и члены этих комиссий не очень-то торопились – ведь в тюрьмах и лагерях томились не они …
Переписка с мамой была регулярной. По тону ее писем чувствовалось, что и она поверила в грядущее освобождение, и настроение ее заметно улучшилось.
Борис по – прежнему служил в армии, работая там нормировщиком и киномехаником.
Ну, а я учился в техникуме, живя на небольшую стипендию, Чтобы сводить концы с концами, я взял квартиранта. Это был солидный 42-летний мужчина, работавший инженером в проектном институте « Гипроспецгаз ».
Как-то Олег, который после классической борьбы и написания среди ночи песен увлекся радиотехникой, похвастался мне :
- А я собрал сам электропроигрыватель !
- Не заливай ! Наверное, купил в магазине, а теперь выдаешь его за свое детище !
- Не веришь ? Давай соберу и тебе проигрыватель ! Только купи все детали, которые я тебе назову.
Сказано – сделано. Кроме необходимых деталей я купил первые две пластинки : « Маленькую ночную серенаду » Моцарта  и  «Вечер в горах » Цфасмана.
Правда, после этого я вдруг засомневался : « А что , если он пошутил, и я зря потратил деньги ? »
Вскоре пришел Олег со схемой проигрывателя и всеми причиндалами для пайки. После нескольких часов работы он торжественно провозгласил :
- А теперь будем слушать музыку !
Он рукой крутанул диск с пластинкой и опустил на нее звукосниматель. И вдруг из динамика проигрывателя полились дивные звуки бессмертной музыки Моцарта.
Я был вне себя от счастья
- Олег, ты – гений !
- То-то же ! …
Вскоре после ухода Олега я вновь поставил пластинку « Маленькая ночная серенада ». Вдруг раздался стук в дверь.
- Войдите !
Дверь открылась, и в комнату вошел внук Ефросиньи Карловны Саша. Несколько месяцев назад он приехал из Магадана в Ленинград и, прописавшись у бабушки, стал работать шофером. Классическую музыку он не жаловал, а тут вдруг проявил интерес.
- Витя, ты можешь поставить пластинку с начала ? – спросил он.
- Конечно !
Сидя на диване, Саша внимательно слушал музыку, никак не реагируя на нее. Когда началась вторая часть, он вдруг проронил :
- Вот, наконец, раздвинулись кружевные портьеры  и показался край белоснежного платья возлюбленной того, кто пел под балконом эту страстную серенаду …
Я был потрясен. Только гениальное творение Моцарта могло родить столь образное, волнительное восприятие незнакомой музыки ! И все же я посоветовал Саше начать приобщение к классике не с симфонической музыки, а с оперы и назвал для начала две из них : « Евгений Онегин » и «Пиковая дама » Чайковского. Именно с этого дня Саша стал любителем классической музыки …
Очень часто в эти годы, кроме Олега, я общался с двоюродной сестрой Аней, а также с тетей Маней и ее детьми – Леной и Левой. Их семья имела большую редкость для того времени – телевизор КВН с маленьким экраном и линзой. С каким удовольствием мы смотрели прекрасные кинокомедии – « Антон Иванович сердится », « Сердца четырех », «Близнецы » и многие другие. Тетя Маня часто кормила меня и, накрывая на  стол, нарочито картавя, голосом местечковой еврейки шутя спрашивала :  « Абгашка, тебе хлеб или булку, холега чтоб тебя взяла ? » и заразительно смеялась.
Лева заканчивал Технологический институт, перед зданием которого бронзовый Плеханов с невысокого постамента вытянутой рукой указывал на … пивную, расположенную на углу Московского проспекта и Первой Красноармейской улицы. Гурьбой высыпая с занятий, студенты весело восклицали : «Вперед по пути, начертанному классиком марксизма ! » Помню, когда Лева женился на очень приятной и симпатичной девушке, носившей библейское имя Ева, на их свадьбе я втихомолку собрал в пакет несколько бутербродов и пирожное для солдата, приехавшего в отпуск вместе с Борей. Вид у этого солдата был настолько жалким, что я решил во чтобы то ни стало « подкормить » его. Конечно, тетя Маня заметила мои    « происки », но, щадя мое самолюбие, не стала отчитывать при всех, а лишь наедине заметила : « Если бы ты не делал это самовольно, а спросил бы разрешения, то я бы  собрала угощение для твоего гостя намного лучше ».  Чувствуя справедливость ее слов, я стыдливо молчал …
Радуясь за Леву, я искренне жалел его сестру. Веселая, добрая, общительная, как и умерший несколько лет назад ее папа, Лена, к сожалению, унаследовала и его внешность, сыгравшую роковую роль в ее личной жизни. Однажды я случайно услышал ее горький упрек маме : « Ты не имела права выходить замуж за папу ! » … И все же, несмотря ни на что, она не унывала и в любой компании была ее заводилой, ее душой …
Дочь тети Буси Аня была лишь на два года старше меня, но именно у нее я ощущал то душевное тепло и родственную близость, которых так недоставало мне в общении с родным братом. В то время наши мамы вместе с тетей Полей томились в сталинском лагере в Тайшете. Единственное, что согревало их измученные души – это близость друг к другу и редкие репетиции и концерты в составе лагерного хора, репертуар которого составляли хоровые партии классических опер.
         
                И зачем мы горемычные родились на белый свет ?…-

с нескрываемой горечью звучал с импровизированной сцены хор девушек из оперы Верстовского «Аскольдова могила». В эти грустные слова несчастные женщины вкладывали все свои многолетние и незаслуженные страдания.  Сестры тщательно скрывали свою родственную связь. И все же какая-то мерзавка  из заключенных раскрыла их тайну и довела ее до сведения начальства, после чего сестер разлучили, отправив их в разные лагеря …
У Ани часто собирались ее ближайшие подруги, которым она, расхваливая мой музыкальный слух, нередко объявляла :
- А сейчас мой любимый братик споет нам какую-нибудь неаполитанскую песню ! При этом она совершенно игнорировала тот бесспорный факт, что вокальными данными  природа меня, увы, не наделила. Но, обладая  мягким и застенчивым характером, я не мог устоять под ее энергичным напором и, невероятно смущаясь, начинал петь :
               
                Помнишь ли ты это море –
                Все в лазуревом просторе,
                Что обвило, словно лента,
                Берег милого Сорренто …

Милые и … тактичные подруги Ани бурно аплодировали, восклицая : Замечательно ! », но я-то прекрасно понимал, что их восторги были лишь данью вежливости … Думаю, если бы блистательный тенор Марио Ланца услышал мое исполнение, то в знак протеста он навсегда бы бросил петь …
Август 1955 года я провел в молодежном летнем лагере в небольшом поселке Сертолово.  Лагерь отличался от пионерского тем, что нам не морочили головы пионерскими линейками, построениями, рапортами. Кроме того, не было ненавистного « тихого часа » и каждый вечер в зале отдыха проводились танцы под радиолу.
Те танцы разительно отличались от сегодняшних дискотек, на которых размалеванные девицы под гремящую какофонию непотребных звуков дергаются в духе ритуальных танцев полинезийских папуасов или, слившись воедино с партнерами, доводят себя до полного экстаза … В годы нашей юности под чарующие звуки « Танго соловья », « Брызги шампанского », « Цветущий май » и им подобных мелодий, невероятно смущаясь, мы танцевали, как поется в известной песне, « едва соприкоснувшись рукавами ».  И в этих скромно одетых недотрогах с косичками было столько женственности, чистоты, очарования ! …
Нас, 17 – 18-летних юношей, конечно же, влекло к девушкам ! И в этом влечении было что-то доселе неизведанное и необычайно волнительное ! Но почему-то всякий раз при приближении девушки внутренне я весь сжимался, краснел и от смущения не знал, куда себя деть … Наверное, поэтому мы, мальчишки, делали немало глупостей …
Так, во время утренней физзарядки, чтобы обратить на себя внимание девушек, я прятался за сложенными в штабель бревнами и оттуда корчил всевозможные гримасы. Девчонки покатывались со смеху, а я чувствовал себя героем …
Как-то после завтрака ко мне подошел Роберт. Это был настоящий «стиляга», как иронично в те годы называли одевающуюся по западной моде и увлекавшуюся джазом молодежь. Высокий кок из тщательно уложенных волос, брюки – дудочки и коричневые полуботинки на очень толстой подошве делали его неотразимым.
На танцах Роберт, подходя вразвалочку к девушке, небрежно предлагал ей : « Ну что, сбацаем буги или рок ?»  Конечно, вся его бравада была напускной и имела лишь одну цель : быть не таким как все. Власти не любили стиляг, и народные дружинники нередко хватали их прямо на улицах и машинкой состригали модные коки. Этот произвол оправдывался голословным и примитивным обвинением типа : « Сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь».
Роберту очень нравилась симпатичная девушка по имени Белла, которую он, то ли смущаясь своих чувств, то ли боясь наших насмешек, высокомерно называл « крошкой Бэтси своеобразной красоты ». И вообще он довольно часто подтрунивал над ней.  Так, однажды, увидев ее сидящей на скамейке с книгой, Роберт тут же, двигая в такт мелодии руками и притоптывая ногами, запел на мотив его любимого блюза «Сан – Луи» :

                О, Сан – Луи – передовой колхоз,
                В колхозе этом Джон – главный босс.
                Я поднимаюсь на 102-й этаж,
                Там «крошка Бэтси» лабает джаз …

После того, как «крошка Бэтси» выразительно покрутила пальцем у виска, уязвленный Роберт в качестве «достойного» ответа пропел на мотив «Чаттануги» из «Серенады Солнечной долины» невесть кем сочиненные слова :
               
                Я не знал, что ты такая дура,
                Как корявый пень твоя фигура,
                Рожа, словно плошка
                И еще немножко
                Я тебя в зверинец посажу.

                Я не видал тебе подобного урода,
                Твою породу я не забуду никогда,
                Тебя создав, ошибку сделала природа,
                Ты родилась у черта в пьяной голове …

Бросив на ходу : « Дурак !» девушка с гордым видом удалилась …
Как-то Роберт обратился ко мне :
- Витька, сейчас понесут завтрак для « крошки Бэтси » - их высочество еще не закончили утренний туалет.
- Ну и что ? – спросил я.
Вместо ответа Роберт протянул мне футбольный мяч.
- Я знаю, что у тебя точный удар. Поэтому я поручаю тебе важнейшую миссию, - высокопарно заявил он.
В это время из столовой вышла белокурая девушка, держа в руках небольшой поднос с тарелкой манной каши, бутербродом с сыром и стаканом чая.
- Витюша ! – умоляюще воскликнул Роберт, - постарайся попасть мячом прямо в этот изысканный завтрак.
- Сделаем, - нарочито небрежно бросил я, опустив мяч к правой ноге.
До « цели » было не более десяти метров. Удар оказался точным : поднос вылетел из рук вскрикнувшей от неожиданности девушки, и все его содержимое оказалось на земле.
- Молодец ! – подпрыгнул от переполнившего его восторга Роберт. И, повернувшись к пострадавшей, со скорбной миной на лице добавил : - Передайте наше искреннее сострадание их высочеству, оставшейся без утренней трапезы !
- Дураки ! – залившись краской, воскликнула девушка и побежала к своей подруге.
А мы, довольные нашей выходкой, от души хохотали ей вслед …
Однажды после отбоя Роберта осенила идея :
- Ребята, давайте устроим этой ночью « показательные похороны » ! – воскликнул он. - Завернемся в белые простыни, на руках понесем также покрытого белой простыней Витьку и, мыча какую – нибудь траурную мелодию, войдем к девчонкам.  Вот смеху-то будет !
Но я тут же заявил решительный протест :
- А почему « покойником » должен быть я ?
- А потому, мой дорогой, что коллектив оказывает тебе высокое доверие. И ты обязан это доверие оправдать ! – под общий смех популярно объяснил Роберт.
И вот примерно в час ночи « похоронная процессия » тронулась в путь. Войдя в комнату мирно спавших девушек, мы в кромешной темноте хором запели на мотив траурного марша Шопена :
                Умер наш дядя и больше нет его,
                Умер наш дядя и больше ничего …

Третью строку этого « гениального реквиема » исполнить нам не удалось. Испуганные девчонки с криками вскакивали с постелей, а мы тут же врассыпную бросились наутек …
Наутро за завтраком девчонки, хихикая испытующе смотрели на нас, но мы, заранее договорившись, сидели с каменными, непроницаемыми лицами. Меня буквально распирало от смеха и побороть его удалось лишь невероятным усилием.
В общем, отдыхали мы, как и подобает молодежи очень весело. Но одно изрядно портило настроение. Дело в том, что я, стараясь никому не показывать этого, комплексовал из-за своего маленького роста. И хотя несколько девушек ( и среди них Таня, которой я тайно симпатизировал ) ростом были ниже, я долгое время под разными предлогами не посещал танцевальные вечера.
Лишь за несколько дней до отъезда из лагеря я все же решился войти в танцевальный зал с твердым намерением просто посмотреть, как все это выглядит. 
- Дамское танго ! – объявил ведущий танцевального вечера.
Одна за другой девушки подходили к своим избранникам. И вдруг – о, чудо ! – ко мне подошла … Таня ! И хотя мы с ней, как, впрочем, все друг с другом были « на ты », она церемонно произнесла :
- Разрешите пригласить вас на танец ?
Я был на десятом небе от счастья и с гордостью ощутил, как из гадкого утенка ( я всегда был невысокого мнения о своей внешности ) вдруг превратился в прекрасного белого лебедя ! От неожиданности и сильного волнения я глупо ответил :
- Разрешаю …
Таня засмеялась, и мы вошли в круг танцующих. Звучала прекрасная мелодия замечательного танго « Цветущий май ». Я держал ее руку в своей, и сердце мое так бешенно колотилось., что, казалось, заглушало музыку. И вдруг в голове моей родилось пылкое признание :

                Танюша, ты – очарованье !
                И я во власти ожиданья
                Твоей улыбки, нежных слов –
                За них я жизнь отдать готов !

Конечно, я никогда не отважился бы озвучить ей этот порыв ликующей души !
Мы оба молчали и смущенно улыбались. Я безумно хотел сказать Тане что-то приятное, но язык не повиновался мне … Когда музыка смолкла, я проводил Таню к тому месту, где стояли ее подруги.
Теперь я твердо решил пригласить Таню на следующий танец. Но, едва заиграла музыка, к ней подошел Игорь Сперанский, и я с плохо скрываемой досадой следил, как они, танцуя, мило улыбались друг другу. Огорченный, я решил занять « стратегически » более удачную позицию – поближе к тому месту, куда совсем недавно после нашего танца проводил Таню. К моему несчастью, Игорь проводил Таню к противоположной стене и, более того, остался рядом с ней. И когда вновь зазвучала музыка, он подхватил ее, и они закружились в задорном вальсе.
После недолгих, но мучительных раздумий я решил уйти. В это время объявили дамское танго. Может быть, это – мой последний шанс ? Подавленный, уже без всякой надежды я ждал нового чуда. Чуда, увы, не произошло – Таня пригласила Игоря. « Я чужой на этом празднике жизни », - вспомнил я слова Остапа Бендера и тут же шепотом вновь процитировал своего любимого литературного героя : « Девушки любят длинноногих, политически грамотных …» Так, из прекрасного лебедя я вновь превратился в гадкого утенка …
Забившись в самый дальний угол зала, где в несколько ярусов были составлены стулья, я достал из кармана огрызок карандаша и, выкинув оставшиеся две дольки шоколада, на внутренней стороне обертки мгновенно нацарапал :

                Зачем, зачем я встретил вас ?
                Чтобы до дна испить мученья ?!
                Сраженный блеском ваших глаз,
                Я был во власти озаренья …

                Но вы прошли не оглянувшись,
                Не улыбнулись даже мне,
                И я, как – будто бы очнувшись,
                Вдруг понял : был в волшебном сне … 

Конечно, строчки эти не в полной мере соответствовали реальности : ведь полчаса назад Таня не только мило улыбалась мне, но даже пригласила меня на танец. « Нет, нет, это был ничего не значащий эпизод », - горько заключил я и вышел из зала, дав себе слово больше не появляться в нем.
На следующий день наспех собранная футбольная команда нашего лагеря встречалась с молодежной сборной поселка Парголово. Я играл левого инсайда, хотя упорно доказывал нашему физруку Петру Григорьевичу, что должен играть справа, так как  левой ногой владею намного хуже.
- Ничего страшного, -  успокоил он меня и отдал футболку с 8-м номером вновь перебежавшему мне дорогу Игорю Сперанскому. Я же играл под 10-м номером, под которым  спустя несколько лет взойдет звезда блистательного Пеле …
Едва началась игра, как защитник парголовской команды сбил с ног ворвавшегося в штрафную площадку Сашу Малько. Судья решительно указал на 11-метровую отметку.
- Бить будет Витя ! – распорядился капитан нашей команды Роберт. Видимо, он до сих пор находился под впечатлением моего удара  по подносу с завтраком для « крошки Бэтси ».
Я установил мяч и, всем своим видом показывая, что пробью в правый от вратаря угол, несильно, но точно послал мяч рядом с левой штангой. В итоге – мяч и вратарь оказались в разных углах ворот, а я принимал поздравления ребят.
- Ви – тя ! Ви – тя ! Мо – ло – дец ! – восторженно кричали стоявшие у кромки поля мальчишки и девчонки нашего лагеря. Я посмотрел в их сторону и увидел хлопавшую в ладоши Таню. Гадкий утенок вновь стал уступать свое место гордому лебедю.
Увы, затем произошло нечто ужасное : подбадриваемые своими болельщиками , которых было раз в пять больше, чем наших, парголовцы влепили нам три безответных мяча, причем последний из них был забит  за несколько минут до конца игры.
Наша команда бросилась отыгрываться, и после навеса от углового флага Роберт в высоком прыжке головой послал мяч под перекладину – счет стал 2 : 3. А когда судья матча уже посматривал на свой секундомер, Саша Малько рванулся по правому краю, отдал пас Игорю, тот – в одно касание мне, а сам устремился вперед, ожидая, что я тут же верну ему мяч. Однако ( вот она – месть за все мои страдания ! ), мяча он от меня не дождался. Сместившись чуть вправо,  я на ложном замахе обыграл защитника и хлестко пробил – мяч затрепетал в сетке ворот  соперников – 3 : 3 ! Матч был спасен ! Товарищи по команде, окружив меня,  пожимали мне руки, трепали по волосам, хлопали по плечу.
Встреча так и завершилась вничью. А когда раздался финальный свисток судьи, ко мне неожиданно подбежала Таня и, … чмокнув меня в щеку, радостно прощебетала :
- Молодец ! Сегодня первое же дамское танго – твое !
Но мне, уязвленному тем, что на танцах она увлеченно танцевала с Игорем и больше уже не приглашала меня, показалось, что и этот  неловкий поцелуй и эти слова – не более чем сиюминутный порыв. И потому  я неожиданно ответил :
- А стоит ли ?
- Эх, ты … - разочарованно проронила она и, круто развернувшись, ушла …
А я, глядя ей вслед, прошептал : - Мне не нужна плата за забитые мною голы …
Последнюю ночь в лагере я почти не спал. Я чувствовал себя самым несчастным человеком на земле. В голове все время звучало : « Эх, ты …» И вдруг мне стало совершенно ясно, что во всем виноват только я один. « Идиот !» - вынес я себе горький, но справедливый приговор. Схватив неизменные атрибуты – бумагу и карандаш, я вышел в полутемный коридор и выплеснул все, что наболело в душе :

                О, как же робок был я с вами !
                Зато не робким был другой –
                Легко увлек вас за собой,
                А я остался лишь с мечтами.

                Мечты – обманчива их сладость,
                Мечты – о, как сильна их власть !
                Мечты – единственная радость,
                Когда в душе бушует страсть .

                Как незавидна доля эта !
                Но такова судьба поэта …
                Ужели в тот вечерний час
                Навеки потерял я вас ? …

Поставив многоточие, я вдруг ужаснулся. « Кто тебе дал право называть себя поэтом ? » - вступил я в полемику с самим собой. И сам себе ответил : « Но ведь это – все-таки стихи ! Другое дело – каков их уровень ? Но судить об этом не мне …».
На следующее утро двумя автобусами мы выехали в Ленинград.  Я заметил, что Таня и Игорь сели в разные автобусы. Я терялся в догадках : может быть они поссорились ?
Когда ребята, высыпав из автобусов у Финляндского вокзала, стали прощаться друг с другом, Игорь даже не подошел к Тане. Вскоре у автобусов остались лишь четверо. Роберт оживленно разговаривал с Белой, а Таня, как-то странно взглянув на меня, бросила : « Ты ведь так ничего и не понял … ». С этими словами она направилась в сторону Литейного проспекта. А я еще долго смотрел ей вслед … Что означали ее последние слова ? Может быть, танцуя с Игорем, она просто хотела вызвать во мне ревность, заставить меня быть более решительным. Впрочем, о чем говорить, если из-за моей патологической застенчивости и нерешительности « поезд уже ушел » …
Однажды перед ноябрьскими праздниками ко мне подошла девушка из нашей группы Люся Орлова и спросила :
- Витя, ты будешь участвовать в складчине ?
- А что это такое ?
- Не прикидывайся идиотом !
- Но я и в самом деле не знаю !
- Странно. Но если так, объясню : желающие девушки и парни нашей группы вносят по 20 рублей каждый, и мы соберемся у меня, чтобы весело провести время. Вот и все.
Участие я, конечно, принял, хотя не совсем себе представлял, что будет дальше. И вот мы собрались в квартире у Люси на улице Петра Лаврова. Родителей она предусмотрительно выпроводила к родственникам, и мы сидели за праздничным столом, пили вино, закусывали, ели сладости и от души смеялись по любому поводу. Я успел заметить, что за столом как-то незаметно сформировались шесть пар. Лишь я и еще одна девушка, которую звали  Ритой, остались «в гордом одиночестве».
Наконец Люся включила радиолу и начались танцы. Ребята увлеченно танцевали, а я, войдя в соседнюю комнату, достал с этажерки какую-то книгу и старательно делал вид, что занят чтением. Очень умно : придти на праздник в молодежную компанию, чтобы … читать книги. Конечно, это была все та же проклятая моя застенчивость …
И вдруг в комнату вошла Рита и, улыбаясь, спросила :
- А вы что не танцуете ?
- Очень интересная книга, - краснея, глупо ответил я.
- Никаких книг – идемте танцевать !
И я танцевал с Ритой, пока кто-то не объявил :
- Пора сыграть в бутылочку !
Когда все расселись в кружок, началась игра. Увидев, в чем ее суть, я незаметно дизертировал к спасительной этажерке. Но меня быстро вытащили оттуда и заставили играть со всеми.  Вскоре настал мой черед крутить бутылку. И надо же, ее горлышко указало на Риту !  Я в нерешительности продолжал стоять на месте, но вся компания дружно скандировала : 
- По-це-луй ! По-це-луй !
Весь съежившись, я неуклюже чмокнул Риту в щеку и вернулся на свое место. Каждый поцелуй сопровождался смехом и аплодисментами.  Наиболее бойкие целовались в губы и, смеясь, шутя требовали выключить свет.
Вскоре началась другая игра – « в мигалки ».  Суть ее проста : девушки сидят на составленных в кружок стульях, а парни стоят у них за спиной. Один из них, перед которым свободный стул, мигает выбранной им девушке, и та должна бежать и сесть на его стул, а стоящий за ее спиной парень должен  успеть удержать девушку за плечи. Игра шла очень весело, да и я уже освоился и не отставал от других. В какой-то момент, когда передо мной был свободный стул, я мигнул Рите, и она быстро перебежала ко мне. Я  вытянул руки перед ее плечами, а она, кокетливо улыбаясь, запротестовала :
- Вы нарушаете правила – руки должны быть опущены !
- Я держу руки, чтобы вы не убежали, - оправдывался я.
- А я от вас никуда не убегу, - еще более кокетливо ответила Рита и засмеялась.
Я готов был провалиться сквозь пол – для меня это было равносильно объяснению в  любви …
А вскоре у нас образовалась своя компания : Рая с Геной Петровым из нашей группы, Олег Трифонов, которого Рая познакомила со своей сестрой Ноной, Рита и я. Мы часто проводили время вместе : бывали в театрах, кино, гуляли по городу. Так продолжалось до наступления нового  1956 года, встречу которого мы договорились провести у Раи.
В приподнятом настроении, предвкушая веселье, мы с Олегом направились на Заозерную улицу.
- Проходите, ребята, - открыв дверь, пригласила Рая.
За столом уже сидели Нона, Рита, Гена и двое незнакомых нам парней.  Нас познакомили, оба оказались моими тезками. Мы с Олегом сразу почувствовали что-то неладное. И недобрые предчувствия не обманули нас.
Едва заиграла музыка, как оба Виктора устремились к Ноне и Рите и пригласили их танцевать. Через несколько минут все повторилось. Так они и продолжали танцевать друг с другом. И тогда я шепнул Олегу : « Пойдем отсюда ». Он утвердительно кивнул головой. Стараясь не привлекать к себе внимания, мы вышли в прихожую, надели пальто и, держа в руках шапки, двинулись к выходу. Но неожиданно в прихожую вышли Нона и Рита и преградили нам путь.
- Ребята, куда же вы ? Останьтесь !
С этими словами Рита выхватила из моих рук шапку. Я смотрел на нее и вспоминал ее слова : «А я от вас никуда не убегу … ». Улыбаясь, я спросил ее :
- Рита, когда же вы были более искренни –  у Люси Орловой или сейчас ? И сам же ответил : - Впрочем, это не имеет никакого значения. Пойдем, Олег, а шапку мне, наверное, пришлют   по почте…
Шапку мне вернули, и мы с Олегом вышли, чтобы больше никогда не встречаться с ними. А из открытой двери до нас доносился проникновенный голос Клавдии Шульженко :
 
                Забыты наши встречи
                И вечер голубой ,
                Давно умолкли речи,
                Любимый мой, родной.
                Нет к прошлому возврата –
                Забудь меня …

Глава  19.   СЧАСТЛИВЫЙ   ГОД

Как это ни странно, столь неожиданная развязка меня не очень огорчила.
Размолвка в молодежном лагере с Таней – другое дело. Она мне нравилась и, наверное, я ей тоже. Лишь моя застенчивость, глупая юношеская гордыня, не понимание того, что в трудной ситуации первый шаг должен был сделать я – все это и привело к печальному финалу. Тогда я, действительно, переживал и писал отчаянные стихи.
В этом же случае не было ни пылких чувств, ни отчаянных стихов. Единственный упрек к Ноне и Рите, конечно, не в том, что они пригласили других парней ( это – их полное право ! ), а в том, что, пригласив их, не следовало приглашать нас с Олегом. Вот и все.
Говорят : как встретишь новый год, таким он и будет. Неправда ! 1956 год оказался для меня очень счастливым !
Сначала Борис попал под Указ о сокращении Вооруженных сил СССР и демобилизовался из армии раньше положенного срока. Ну, а самое главное это то, что, наконец-то, вернулась домой мама ! Это была огромная радость ! Правда, в момент возвращения мамы я проходил практику на металлургическом комбинате « Азовсталь » в городе Мариуполе, носившем тогда  « гордое » имя Жданов.
Пятилетнее пребывание в « сталинском санатории » очень подорвало здоровье мамы. Чуть – чуть подлечившись, она начала работать в трикотажной артели. И я очень радовался тому, что в конце концов мама обрела свой прежний веселый нрав и любовь к жизни. Как когда-то Шмилик, мама очень смешно пародировала работавшую в их артели женщину из украинского еврейского местечка Бродскую.  Также, как когда-то домработница Мирра, она не выговаривала букву « р ». Кроме того, она часто меняла местами буквы «ш» и «с».
- Бродская, сколько вы сегодня сделали упаковок ? – спрашивал ее начальник.
- Со вчегашним -  вошем, - отвечала она.
- Бродская, я вас спрашиваю без вчерашнего ! Так сколько же ?
- Со вчегашним – вошем.
Все вокруг смеялись, а начальник лишь после долгих объяснений с ней с трудом устанавливал истину.
Как-то, в воскресенье работники артели на теплоходе совершили экскурсию в Петродворец. Когда теплоход отчалил от пристани у Тучкова моста, выяснилось, что нет Бродской. На следующий день ее спросили :
- Бродская, почему вы отказались от  экскурсии ?
- Я не отказалась. Пгосто я гешила, что Тучков мошт, это мошт лейтенанта Смита. Надо ли говорить, что ее объяснение вызвало дружный смех окружающих …
Борис после демобилизации работал киномехаником в кинотеатре « Призыв » и учился в школе рабочей молодежи в девятом классе. Ему уже было 25 лет, и мама очень переживала, что у него нет любимой девушки, и настроение поэтому было довольно мрачным. Конечно, он очень уставал и на развлечения не оставалось ни времени, ни сил. Пожалуй, единственным его увлечением был « Эрмитаж », который он досконально изучил, особенно живопись таких блестящих художников, как Леонардо да Винчи, Рафаэль, Тициан, Рембрандт, Веласкес, Сурборан и многих других.
Я же перешел на четвертый курс техникума, после окончания которого мне предстояла защита дипломного проекта и работа по распределению в качестве диспетчера железнодорожного транспорта на одном из металлургических заводов страны.
Жизнь в стране била ключом. После громоподобного ХХ съезда КПСС и резкого осуждения сталинских преступлений наступила так называемая « хрущевская оттепель ». Конечно, и сам Хрущев и его окружение – Молотов, Маленков, Каганович, Булганин и другие, которых вождь повязал кровью, такие же преступники, как и Сталин. Другое дело, что все они жили под беспощадным сталинским топором и в любой момент   могли стать его жертвами. Сталин откровенно наслаждался их патологическим страхом перед ним.
Так, в своих воспоминаниях популярный актер Михаил Козаков рассказал историю, которую услышал из уст самого Хрущева.
Однажды Сталин вызвал Хрущева на « ближнюю дачу ». Нередко после таких вызовов соратники вождя, не ожидая ничего хорошего, на всякий случай прощались с семьями. Войдя в беседку, где сидел Сталин, и боясь нарушить его покой, Хрущев кашлянул, давая понять, что прибыл по высочайшему повелению.
- А, Мыкита, заходи, заходи. Так вот, Мыкита, органы госбезопасности сообщили мне, что ты английский шпион. Ну, что скажешь ?
Хрущев побледнел и подумал : « Ну вот и мне конец ». Затем, собравшись с духом, ответил :
- Товарищ Сталин, но вы-то знаете, что я преданно служил вам и нашей партии и никак не могу быть шпионом.
- Я-то знаю, но ведь органы знают лучше…
Наступила жуткая пауза. Вождь умел  выдерживать подобные паузы. Хрущев вытирал платком струившийся по лбу пот, а Сталин, насладившись его мучениями, наконец сказал :
- Ну,  не расстраивайся, на этот раз я пошутил …
Так что, вовсе не оправдывая сталинское окружение, замечу  лишь, что выбора у них не было : либо подписывать смертные приговоры другим, либо самим идти на эшафот … И они подписывали сотни, тысячи смертных приговоров. И, конечно же, были категорически против разоблачения сталинских, а значит, и их злодеяний.
Доклад Хрущева на ХХ съезде партии зачитывали на закрытых партийных и комсомольских собраниях, на одном из которых посчастливилось присутствовать и мне. Помню, во время чтения этого доклада в зале стояла гробовая тишина, изредка нарушаемая возгласами неподдельного изумления и репликами типа : « Не может быть ! »
И хотя в то розовое время  я ничего не понимал в политике, у меня вдруг возник  вопрос : а зачем понадобилось Хрущеву низвергать человека, который для простых советских людей был кумиром, вождем, богом ? Человека, поострившего Днепрогэс и Магнитку, сокрушившего фашистскую Германию, создавшего для СССР атомную бомбу и социалистический лагерь стран Восточной Европы.
Ответ нашелся сразу : конечно, заняв место столь монументальной фигуры, Хрущев выглядел бы не более, чем серой пылинкой с позолоченного мундира генералиссимуса. Развенчав его, Хрущев сразу стал Личностью ! Ну, а затем позаботился о том, чтобы документы с его личными подписями были уничтожены .
Смелое хрущевское выступление стало историческим событием. Конечно, как и прежде, средства массовой информации находились под жестким партийным контролем. И все же люди и в первую очередь творческая интеллигенция наконец вздохнули почти полной грудью. В стране появилась целая плеяда очень талантливых театральных и кинорежиссеров, актеров, писателей, поэтов. В новых спектаклях и кинофильмах , книгах и стихах героями были живые люди с их радостями и печалями, а не зашоренные идеологическими догмами роботы. И в этом немалая заслуга Хрущева. Ну, а главная его заслуга – освобождение из тюрем и лагерей миллионов ни в чем не виновных людей …
Помню, с каким наслаждением я хохотал вместе с героями «Карнавальной ночи», переживал и даже плакал на просмотре таких фильмов, как « Летят журавли», « Чистое небо» и другие.
А как волновали многих произведения Солженицына, Дудинцева, стихи Пастернака, Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, Ахмадулиной !
К тому же я стал заядлым спортивным болельщиком. Откуда только находилось время для посещения матчей ленинградских команд мастеров по футболу, хоккею, баскетболу и волейболу !
Кроме того, я всей душой полюбил шахматы. В те годы ленинградские гроссмейстеры – Александр Толуш, Марк Тайманов, Борис Спасский, Виктор Корчной ни в чем не уступали таким грандам советских и мировых шахмат, как Ботвинник, Бронштейн, Смыслов, Таль, Керес, Геллер, Котов, Болеславский, Петросян. Блистательное созвездие имен !
Конечно, о том, чтобы достичь их высот я и не мечтал, но увлеченно и с азартом играл в шахматы в кружке Дворца пионеров под руководством замечательного педагога мастера Александра Васильевича Черепкова …

Глава  20.  ВЕСЕЛЕЙ,  СОЛДАТ,  ГЛЯДИ …

Маме до выхода на пенсию оставался один год.
- Наконец-то я смогу отдохнуть ! – мечтательно восклицала она..
Уж кто-кто, а она, действительно, заслужила отдых. Последние два десятилетия превратились для мамы в сущий кошмар. Война, эвакуация, смерть мужа, мытарства с двумя детьми по стране, неудачная попытка покинуть Советский Союз, арест и ссылка в сталинский лагерь – все это основательно подорвало ее здоровье.
Но не зря говорят : покой нам может только сниться ! Борис окончил десятый класс и поступил на дневной факультет весьма престижного Ленинградского электротехнического института  ( ЛЭТИ ). Видя, как Боре тяжело давалось совмещение работы и учебы в школе, мама решила : пусть учится на дневном отделении, а я еще поработаю. Только мама могла пожертвовать своим покоем, своим здоровьем ради здоровья и благополучия детей ! Как важно это понимать, помнить и ценить !
Со мной все было гораздо проще : повестка из военкомата, и вот я уже марширую в серой солдатской шинели. Как-то на одном из построений невзрачный старший лейтенант, грозно потрясая указательным пальцем, внушал нам, новобранцам :
- Армия – не дом отдыха ! Здесь из вас быстро выбьют цивильность !
Это была сущая правда : три года из нас старательно и весьма успешно выбивали эту самую цивильность. Чуть что – наряды вне очереди или даже десять суток губы ( так в армии называют гауптвахту ).
Может возникнуть вопрос : если книга посвящена маме, то почему я столь подробно пишу о себе. Конечно, не из-за особо трепетной любви к собственной персоне. Жизнь и мамы и Бориса в эти годы была довольно однообразной : Боря учился в институте и все свободное время проводил дома. Мама работала а своей артели, очень уставала и общалась, в основном, с сестрой Бусей. В письмах ко мне мама с тревогой без конца спрашивала, как идет моя служба, об этом я и пишу.
Зато у меня разнообразия в армейской службе было более, чем достаточно. Помню, как в одну из суббот мы строем шли в кинотеатр поселка Исакогорка. И вдруг старшина неожиданно для всех ( да и для себя ! ) крикнул : - Запевай ! Ранее мы никогда не пели в строю, не было у нас ни запевалы, ни отрепетированных песен. А так как на нас с любопытством взирали местные жители, а старшине очень хотелось обратить на себя их внимание, он вновь рявкнул : - Запевай ! И тогда я решил « помочь » ему и громко запел популярную в те годы … португальскую песню – одну из тех, которые мы « крутили » на радиоле в редкие часы отдыха :
                Мама якеру, мама якеру,
                Мама якеру, мама а …
Португальского языка я, конечно, не знал, что такое «якеру» не понимал, а потому за точность напетых мною « слов » не ручаюсь. Как бы то ни было, но продолжить мне не довелось :
- Рота, стой ! Направо ! Рядовой Песин, выйти из строя ! – скомандовал старшина.
Повинуясь приказу, я, чеканя шаг, вышел из строя.
- Объявляю вам два наряда вне очереди ! – не объясняя причин, огласил свой приговор старшина.
- Есть два наряда вне очереди ! – как положено по уставу, бодро ответил я.
Оставшийся до кинотеатра путь мы прошли молча. После команды « Вольно ! » старшина подошел ко мне и вполне дружелюбно спросил :
- Ты что, не мог запеть какую-нибудь строевую песню ? Ну, например, самую популярную : « Путь далек у нас с тобою, веселей, солдат, гляди …»
Я даже не оправдывался, понимая, что, объявляя мне наказание, ему просто захотелось повыпендриваться перед глазевшими на нас местными жителями …
 В те годы в армии еще только пробивались первые ростки отвратительного явления - дедовщины. Проявлялось это  в бесприкословном подчинении « салаг »  ( новобранцев )  « старичкам »  ( старослужащим ). Кроме того, для утверждения своего авторитета старички приводили салаг к « присяге », а проще говоря, били их пониже спины солдатским ремнем. Причем били без ожесточения, без садистской жестокости. Конечно, дедовщина тех лет не имеет ничего общего с сегодняшней, когда издевательства доводят молодых солдат до инвалидности, а иногда и до самоубийства.
Когда « приведение к присяге » завершилось, один из старичков, зевая, спросил :
- Ну, все приняли присягу ?
- Все ! – хором ответили новобранцы, а мы с Володей Коровкиным, сжавшись в комок в углу на верхних нарах, втихомолку радовались, что о нас забыли.
Нелегка ты, жизнь солдатская : строевые занятия, марш-броски, караульная служба, разгрузка вагонов, валка леса, работа на стройплощадках. И все это в любую погоду – и в дождь и в холод, а морозы в Архангельской области часто зашкаливали за минус сорок градусов …
Однажды после разгрузки 60-тоннного вагона  мне пришлось заступить на дежурство дневальным. От жуткой усталости ныло все тело, особенно болели руки. Изрядно уставшие ребята спали мертвым сном, лишь изредка из дальнего угла казармы доносился чей-то громкий храп. Мне безумно хотелось спать, несколько раз я « клевал » носом и, чтобы не уснуть, достал из тумбочки бумагу и карандаш. Так появилось стихотворение «Дневальный » :

                Ночь … Пылает жаром печка,
                Стонет ветер за окном,
                На столе мигает свечка,
                Спит казарма мертвым сном.

                Я ж с тоской и болью резкой
                Вспоминаю город наш :
                Вот передо мною Невский,
                Мост Дворцовый, Эрмитаж.

                Вот и улица родная,
                Вот мой дом, семья, друзья,
                И ком к горлу подступает –
                Ведь давно не с ними я …

                И в немой тоске вздыхая,
                Погружаюсь в царство грёз …
                Тихо свечка догорает –
                То ль от ветра, то ль от слёз …

Каждый день в шесть часов утра в казарму входил старшина и, включив секундомер, громовым голосом командовал :
 - Рота, подъем !
За 45 секунд надо было одеться, соскочить с верхних нар, обуться и встать в строй. Когда все уже стояли в строю, с верхних нар неуклюже сползал Боря Эрштейн. При этом у него неизменно разматывались портянки, и он с трудом натягивал сапоги на скомканные портянки.  - Рота, отбой ! – командовал старшина, и через минуту все повторялось вновь. И  снова Эрштейн не успевал встать в строй. Поняв, что неразумно гонять всю роту из-за одного солдата, старшина отсылал нас на утренние работы, а сам родолжал «дрессировать » беднягу Эрштейна.
А нам до завтрака предстояло очистить от снега территорию, смахнуть вениками снег с брезентовых чехлов зенитных орудий и ломами скалывать в уборной примерзшие к доскам обледенелые испражнения.
В нашей роте, кроме меня, ленинградцем был лишь один Володя Коровкин. Он очень любил всевозможные розыгрыши, шутки, анекдоты, особенно еврейские, которые рассказывал так, что все катались со смеху. Иногда, намеренно картавя, он  голосом местечкового еврея напевал :
                Навтул и Хайм игхают на тхамбонах, воз махду,
                Абхамчик – тот игхает на тхубе, о вэй,
                Мойша бьет на бахабану –
                Такой вот был у них квахтет.

                О если б только мамочка  узнала, воз махду,
                Она бы в сумасшедший дом пошла, о вэй,
                Папу взял бы застхелился,
                А и потом сошел  с ума …

Самое удивительное, что Володя не был антисемитом. Более того, он довольно часто с симпатией отзывался о евреях. Наши набитые сеном матрасы лежали на нарах рядом, и мы часто вспоминали с ним Ленинград, иногда в виде своеобразной игры : кто назовет все магазины, скажем, на Невском проспекте от площади Восстания до Адмиралтейства. Начинал он, а я ждал момента, чтобы торжествующе « уличить » его : « Ага, ты забыл магазин « Спорт. Охота » возле кинотеатра « Колизей » !
Затем наступала моя очередь перечислять  все по другой стороне Невского …
Но самую большую радость приносили мне письма от мамы.  В одном из ответных писем к маме я послал ей написанные накануне стихи :

                Как часто тебя вспоминаю -
                Твой голос, улыбку, черты,
                И вместе с тобой разделяю
                Сомненья, тревоги, мечты.

                Но надо набраться терпенья –
                Недолго осталось нам ждать :
                Счастливому в жизни мгновенью
                Не в силах никто помешать.

                И встреча наступит, я знаю,
                Ее жду, как праздник святой !
                И снова, моя дорогая,
                Мы будем навеки с тобой !

И встреча состоялась, причем  за год  до демобилизации :  за хорошую службу мне предоставили, как это было написано в приказе,  « 10-дневный отпуск с поездкой на родину ». Счастью моему не было предела !
Первые минуты мы с мамой только и делали, что целовали друг друга ! А затем мама достала мое письмо с последним стихотворением.
- Витенька, если бы ты знал, как я плакала над твоими стихами !  - воскликнула она, и глаза ее вновь стали влажными Десять дней пролетели очень быстро. За это время мы  с мамой побывали в Александринском театре на чудесном спектакле по пьесе Гауптмана « Перед заходом солнца », на замечательном концерте, составленном из произведений Бетховена в Большом зале филармонии и в Русском музее. Замечательные картины русских художников произвели на меня столь огромное впечатление, что я тут же написал стихотворение.

                Предо мной полотна Левитана…
                Он весь в них - задумчивый, живой,
                В каждом изливал он неустанно
                Страстную любовь к земле родной.

                Полотно бурлит, рождает грезы
                И зовет в неведомую даль:
                Как стройны, задумчивы березы,
                В них величье, тихая печаль.

                Каждый лист живет и жадно дышит,
                Ветер их, играя, теребит,
                Сердцем ощущаешь, видишь, слышишь
                Этот яркий, сочный колорит.

                И любуясь дивною природой,
                Чувствуешь, как он ее любил.
                Свою жизнь, талант, дерзаний годы
                Ей с любовью пылкой посвятил.

                Даже смерть пред ним была бессильна –
                Не могла она его убить.
                Он любил природу нежно, сильно
                И навеки в ней остался жить!

Как ни странно, но не первый, а именно второй год службы оказался самым тяжелым. « Через день – на ремень » так называли мы постоянную караульную службу.
Однажды морозной ночью, заступив на пост, я по обыкновению начал с обхода обнесенной колючей проволокой территории. Напротив складских помещений за колючей проволокой проходила узкая проселочная дорога. По другую сторону ее располагалась территория и склады какой-то войсковой части, которые охранялись четырьмя часовыми.
В тяжелом до пят тулупе и валенках, держа на плече автомат (представляю себе это зрелище ! ), я не спеша тронулся в путь. От крепкого мороза сильно щипало нос, а от моего дыхания на поднятом воротнике тулупа повисли сосульки. Идя вдоль одного из складов, я, как обычно, поднятием руки поприветствовал часового по ту сторону дороги. Вместо ответного приветствия тот вскинул автомат. Я рассмеялся ( что, мол, за дурацкая шутка ? ), но тут … грохнул выстрел. Пуля просвистела где-то справа от моего уха.
От неожиданности и сковавшего меня ужаса я буквально остолбенел. Но инстинкт самосохранения сработал мгновенно : я неуклюже плюхнулся на снег и укрылся за стоявшим рядом огромным тракторным двигателем. Сердце бешено колотилось. « Хорошо еще, что выстрел был одиночным, а не автоматной очередью », - подумал я, радуясь тому, что остался цел и невредим.
Я лежал, уткнувшись лицом в снег, боясь пошевельнуться. Если бы это был враг, злоумышленник, я бы, конечно, попытался ответным огнем обезвредить его, но это был часовой, которого я видел и приветствовал чуть ли не каждый день.
И тут вдруг один за другим раздались три одиночных выстрела, но по отдаленности их звуков я понял, что адресовались эти выстрелы уже не мне. Убедившись, что опасность миновала, я осторожно встал и быстро, насколько позволял длинный тулуп, побежал к шлагбауму, рядом с которым на столбе была кнопка вызова начальника караула.
Но вызывать его не пришлось – Гена Дружинин вместе с двумя часовыми уже бежал ко мне. 
- За пару часов до начала смены этот парень получил письмо от своей невесты, которая сообщила ему, что выходит замуж за другого, - рассказал Гена. - И вот, заступив на пост, он открыл стрельбу по своим товарищам : одного из них он убил, другого ранил, после чего застрелился сам. По-моему, он и в тебя стрелял. Это так ?
- Стрелял, - с невозмутимостью бывалого вояки процедил я, радуясь, что никто не видел, как скованный страхом, этот вояка  лежал на снегу …
В последний год службы, послав  документы в ЛИИЖТ -  Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта, я вскоре получил ответ : « Вы зачислены абитуриентом и допущены к вступительным экзаменам ».
А чтобы успеть к экзаменам, а значит, демобилизоваться не в сентябре, а в июне, пришлось три месяца с киркой и лопатой работать на стройке и днем и ночью ...
Зато в поезде я воскликнул : - Наконец-то !

                Наконец-то ! Свершилось ! Настало !
                Этот сказочный день наступил,
                И на сердце так радостно стало,
                Столько сразу прибавилось сил !

                Сколько сразу прибавилось силы –
                Ощутил полноту жизни вновь,
                Словно влил кто-то в старые жилы
                Молодую, горячую кровь.

                Словно кто-то рукою могучей
                Скинул с глаз темноты пелену.
                И я счастлив – рассеялись тучи,
                Я у подлинной жизни в плену ! …

Глава  21.   ЖИЗНЬ  БЬЕТ  КЛЮЧОМ !

Пока я служил в армии, Борис успел не только жениться, но даже и … развестись. Об этом я узнал из писем мамы. На свадьбу меня из армии не отпустили, и Дусю ( так звали бывшую жену Бори ) я никогда не видел.
О причине развода мама рассказала мне уже после моей демобилизации. Наверное, ее мнение было в чем-то субъективно, а с Борей, который очень долго переживал случившееся, я, чтобы не бередить его рану, на эту тему не говорил … Версия мамы была довольно логичной и не верить ей никаких оснований у меня не было.
- Родители Дуси, - рассказывала она, - люди простые и очень практичные. Они видели, что плохие оценки Бори в институте не сулили радужных надежд и не верили в то, что он станет инженером. А работать на заводе у станка, по их мнению, он не мог бы по физическим данным. К тому же и личные отношения молодых супругов оставляли желать лучшего - чего стоит хотя бы расхожая фраза Бори : « Я сказал, значит, так и будет !» В силу всех этих причин мать Дуси добилась их развода. Мама и в лучшие времена не любила Борину тещу и, когда  Боря называл ее  «мама», в ответ следовало гневное : « Яма ! » - ведь у каждого человека мама только одна !
После развода с Дусей Боря как-то замкнулся. И было очень больно наблюдать, как он, придя домой из института ( к тому времени его учеба шла уже довольно успешно ), молча обедал и также молча безучастно сидел или лежал  на диване.
Не раз мы пытались познакомить его с какой-нибудь девушкой. Ведь ему было только 30 лет и вся жизнь была впереди ! Визитной карточкой Бори был Эрмитаж, знание которого производило на его спутниц большое впечатление. С одной из них, выйдя из музея, Боря так увлеченно продолжал свой рассказ, что оба они не заметили, что идут по Невскому проспекту в … тряпичных шлепанцах, которые надевают на обувь перед тем, как войти в залы Эрмитажа. Увы, несколько знакомств так ни к чему и не привели.
- Просто не знаю, как ему помочь, - в отчаянии говорила мне мама.
А помочь ему и в самом деле было очень трудно. Ведь молодые девушки, как правило, тянутся к энергичным, веселым, жизнерадостным мужчинам. А этих - то качеств  Боре, к сожалению, явно не хватало …
Как все изменилось с тех пор !  Тогда девушки мечтали стать врачами, педагогами, инженерами. Сегодня, четыре десятилетия спустя, у многих девушек эти профессии могут вызвать в лучшем случае лишь саркастические улыбки. Лечить больных, преподавать физику или конструировать машины – фу, какая проза, это же ужасно скучно и не престижно …
Нет ! Главное для современной девушки – длинные и  стройные ноги, высокая эффектная грудь и широкая голливудская улыбка, позволяющие стать топ - моделью, эстрадной звездой, украшением светских тусовок. Эталон мужчины для такой фифы – преуспевающий предприниматель с загородной виллой, роскошной машиной марки « Мерседес » или BMW, способный ежегодно ездить со своей избранницей на самые престижные европейские курорты. Вот куда их теперь занесло ! Ну да Бог с ними …
Вернемся, однако, в то примитивное время, когда машину BMW невозможно было не только пощупать руками, но даже хотя бы увидеть издалека. Я сдавал вступительные экзамены в институт, причем относился к этому важному делу, как могло показаться со стороны, более чем легкомысленно : часто ездил на футбол, веселился с друзьями, наслаждался популярными песнями тех лет.

                « Бродят ночными бульварами
                Новые песни со старыми … »

Мою душу услаждали новые и старые песни, арии из опер в исполнении таких виртуозов вокала, как Энрико Карузо, Беньямино Джильи и Марио Ланца, Федор Шаляпин, Виталий Собинов и Надежда Обухова. А как приятно было послушать Леонида Утесова, Марка Бернеса, Клавдию Шульженко, Изабеллу Юрьеву, Георга Отса, Булата Окуджаву и многих других ! Музыка стала неизменным и желанным спутником моей жизни. Где бы я ни находился – дома, в гостях, в метро, на улице в голове постоянно звучали какие-то мелодии. А если уж звучали, то я ( каюсь ! ) их там же, где находился, тихо … насвистывал, иногда даже не сознавая это. Иногда, скажем, в троллейбусе люди вполне дружелюбно говорили мне : « Денег же не будет !»  Я приветливо улыбался и мысленно отвечал им : « Их все равно нет, так хоть согрею душу ». И тихонечко продолжал насвистывать какой – нибудь романс … Забегая вперед, скажу, что много позже, когда наша эстрада докатилась до откровенной пошлости, я просто не мог промолчать – так появилось стихотворение  « Ведь песня людям так нужна …» :

                Какие песни раньше были !
                С ними рождались, с ними жили,
                В войне жестокой победили –
                Те песни в сердце мы хранили.

                « Катюша », « Соловьи », « Смуглянка »
                И задушевная « Землянка ».
                В них – писем смятые листы
                И разведенные мосты,
                Записки чьей-то пара строчек
                И синий скромненький платочек.

                Цвели в них яблони и груши,
                Шумел сурово брянский лес
                И бередили наши души
                Шульженко, Козин и Бернес.

                В их песнях жил чудесный мир :
                Свиданья, парочки влюбленные
                И солнце за день утомленное,
                Цветущий в розах парк « Чаир ».

                А в мрачных, тесных коммуналках,
                Где жизнь текла убого, жалко,
                Где ужасы ночных звонков,
                Шуршанье черных « воронков »
                И страх арестов и допросов
                Ввергали в леденящий шок,
                Звучали Дунаевский, Строк
                И песней душу грел Утесов.

                В шестидесятых стали вехой
                И Кристалинская и Пьеха,
                И Хиль, и Клемент, и Кобзон –
                Как пел душевно баритон
                О пароходах и матросах
                И о дымке от папиросы.

                Нет, песням этим не забыться !
                И помним мы с тех давних пор
                Гор вереницы и  елей ресницы
                Над голубыми глазами озер …

                Шли годы,  и менялась мода.
                Увы, наверно, ей в угоду
                Исчезла в песнях мелодичность,
                Да и певец – уже не личность.

                И вот привычная картина :
                Хрипит патлатая детина,
                Он не поет - бормочет что-то,
                Трясется до седьмого пота.

                За ним вульгарные девицы :
                Открыты груди, ягодицы,
                Желанья, чувства – все натурой,
                В экстазе публика трясется –
                Юнцы без вкуса и культуры,
                Все это песнями зовется.

                А жаль … Нам в песнях столь важна
                Хрустальной чувственности нота –
                Ведь песня людям так нужна,
                Как птицам крылья для полета !

Что же касается подготовки к вступительным экзаменам в институт, то тут я был, как говорится, « себе на уме ». Просто подготовку я сочетал с  развлечениями, что делало ее более веселой и что позволило Борису категорически заключить :
- В институт ты не поступишь !
Другое дело мама. Хотя она тоже ворчала : « Пустота в голове ! », но говорила это любя, может быть, даже восторгаясь оптимизмом и бесшабашностью молодости …
В институт, вопреки предсказаниям Бори, я поступил. Совмещать работу и учебу по вечерам было непросто, но и то и другое, как ни странно, давалось мне довольно легко. И здесь самое время высказать похвальное слово … шпаргалке. Нет-нет, я никогда не был злостным « шпаргалочником ». Помню, еще на первом курсе техникума я, «зеленый» подросток, удостоился «высочайшей чести» : в стенгазете напечатали мои весьма серенькие стишата о вреде шпаргалок. Помню лишь две последние строки :

                … Пусть каждый даст себе ответ :
                Шпаргалка всем приносит вред !

В институте профессор Векслер, читавший нам лекции по курсу «Теория машин и механизмов» ( ТММ ), который студенты шутя называли «Тут Моя Могила», накануне экзамена поразил всех своим призывом : «Пишите … шпаргалки … !». Сделав паузу и внимая нашей восторженной реакции, он добавил : «… но ни в коем случае не пользуйтесь ими !» После разочарованных вздохов аудитории профессор, улыбаясь,  пояснил : « При подготовке к экзамену переписанные заново  лекции запоминаются намного лучше, чем прочитанные еще раз.»
И я, следуя совету профессора, аккуратно писал шпаргалки но, как правило, обходился без их помощи. Однако несколько раз черт все же «попутал» меня. Особенно памятен мне экзамен по физике. Сдавали мы его в огромной Ленинской аудитории вместе с группой заочников. На всех предыдущих экзаменах, выбрав билет, мы садились за стол и готовились к ответу. Здесь же на нашу беду с выбранным билетом следовало встать к доске и мелом излагать на ней свои глубочайшие знания.
Вытащив билет и встав с ним к доске, я сразу же с горечью  убедился в том, что ни на один из трех предлагаемых мне вопросов ответить не могу. В состоянии легкой паники я лихорадочно думал : « Что же делать ?» И хотя приготовленные шпаргалки аккуратно, по отработанной системе были разложены по карманам, но иди – воспользуйся ими, когда за твоей спиной вдоль доски прогуливались два преподавателя – Архангельский и Витман. Когда моя все усиливающаяся паника перешла в мелкую дрожь, неожиданно пришло спасение.
- Адольф Николаевич, - обратился к Витману  Архангельский, - пока ребята готовятся я прогуляюсь в буфет.
- Нет проблем, - ответил Витман. – Приятного аппетита !
Внимательно наблюдая за Витманом, я пытался  за его спиной вытащить шпаргалку, но всякий раз он неожиданно резко разворачивался , сводя на-нет все мои усилия.  «Боже, помоги мне !»- мысленно взмолился я. И Всевышний услышал мою полную страсти и отчаяния молитву.
- Адольф Николаевич, вас к телефону, - открыв дверь в аудиторию, обратилась к Витману секретарша кафедры.
- Спасибо,- ответил он и, сделав кому-то непонятный знак рукой, вышел.
«Теперь быстро найти шпаргалку и кратко переписать ее содержание на доску!» - скомандовал я себе. Отсчитав  наощупь по номеру билета нужную мне шпаргалку, я решительно вытащил ее из кармана. На свою беду я случайно вытащил две шпаргалки, и одна из них, словно опавший с дерева лист, по какой-то замысловатой траектории медленно опустилась под стоявший рядом рояль. Я тут же поднял ее и вдруг поймал на себе удивленный взгляд одного из заочников. И хотя я ужасно торопился, я все же решил ему помочь.
- Говори, только быстро, какой у тебя номер билета ?!
Он молчал и загадочно улыбался.
- Тебе нужна шпора ? – в нетерпении еще раз спросил я.
Он, все так же загадочно улыбаясь, молчал.
- Ну, как хочешь ! – махнул я рукой.
«Какой-то идиот ! Видимо, от волнения он лишился дара речи», - подумал я и стал лихорадочно переписывать содержание шпаргалки на доску.
Едва я закончил, как появился вернувшийся из буфета Архангельский. Вскоре вернулся и Витман. «Ага,  встретились, голубчики, - ликуя, подумал я. – Теперь-то вы и ваша физика  мне не страшны !» Перечитав и осмыслив написанное мною на доске, я хотел было сообщить Витману, что я готов отвечать. И тут вдруг стоявший у доски рядом со мной заочник обратился к тому, кому несколько минут назад я тщетно предлагал шпаргалку :
- Константин Владимирович, я готов !
У меня едва не подкосились ноги  Так вот почему он так странно улыбался ! « Лишившийся дара речи идиот » оказался преподавателем физики заочного отделения, и именно ему я предлагал шпаргалку ! «Ну и дела ! Что же теперь делать ?! Ведь я всецело в его руках ! Значит, остается одно : отвечать только ему !» - принял я нелегкое решение.
Когда Константин Владимирович освободился, я тут же, весь внутренне сжавшись, с какой - то неестественной, но понятной только нам двоим улыбкой, отрапортовал о своей готовности отвечать.
- Ну, все, что вы написали на доске, можете аккуратно стереть, - садистски улыбаясь, поведал он. Когда я, не предвкушая ничего хорошего, очистил доску, Константин Владимирович с той же гаденькой улыбкой промолвил : - А теперь побеседуем !
Самое удивительное то, что почти на все его многочисленные вопросы по нелюбимому  мне предмету я ответил довольно бойко. Еще более удивительным оказался финал этой почти детективной истории : поставив мне в зачетную книжку «хорошо», Константин Владимирович уже с добродушной улыбкой спросил :
- Не подарите ли вы мне на память вашу шпаргалку ? Ведь такое у меня – впервые !
- Только … с моим автографом, - рассмеялся я и, попрощавшись, с облегчением направился к выходу…
Тысячу раз прав профессор Векслер : если бы я не писал шпаргалки, то на запомнившемся мне на всю жизнь экзамене  я бы с треском провалился !
Многое еще можно было бы вспомнить по части шпаргалок, но приведенного мною случая, по-моему, вполне достаточно …
Конечно, на дневном отделении учеба намного приятней и веселей чем на вечернем, где усталым после рабочего дня людям было не до веселья. И все же и в этих условиях я находил возможности повеселиться. Так, на занятиях по начертательной геометрии доцент Левин, маленький тщедушный пожилой человек, читая с неизменно скорбным выражением лица свою лекцию и произнося нараспев слова « на эпю-ю-ю-юре», так долго тянул букву «ю», что это неизменно вызывало всеобщий смех. При этом он умудрялся, стоя лицом к аудитории и как-то неестественно закинув руки с деревянным угольником и мелом за голову, вычерчивать на доске эту самую эпюру. Я хохотал до изнеможения и нередко пропускал следующее занятие, чтобы глядя в чуть приоткрытую мною дверь другой аудитории, где Левин вновь выделывал свои немыслимые трюки, еще раз от души похохотать под аккомпанемент его протяжного «ю-ю-ю». Конечно, сегодня, я бы уже не смеялся над этим немолодым и, наверное, не очень здоровым человеком, но тогда …
А на практических занятиях по той же начертательной геометрии на большой перемене я, несмотря на сосущее чувство голода, отказывал себе в посещении буфета и с огромным удовольствием наблюдал за преподавателем Владимиром Александровичем Шульжевичем, который, проверяя наши домашние задания, крупными буквами писал на них свои замечания : «Где ж ты, милая, гуляла, когда это объясняли ?» или «Эх, парень ! Пить надо меньше !» Я покатывался со смеху, а Владимир Александрович добродушно бурчал :
- Смотри, не пропускай лекции, а то тебе я еще похлеще  напишу !...
Надо сказать, что и другие Борины предсказания в мой адрес были довольно мрачными. Мне же доставляло особое удовольствие  их опровергать. Другое его пророчество : « Ни одна женщина с тобой долго не проживет » вынудило меня отплатить ему той же монетой :
- Сударь, вы, кажется, были женаты ? Так чем дело кончилось ?
С моей единственной и нежно любимой женой мы вступили уже в … 46-й год нашей супружеской жизни. Правда, и Боря спустя пять лет после нас все же женился и делит с Ривой все радости и печали жизни. Как говорят на Земле обетованной, дай Бог и нам и им - до 120 лет !
Тем временем идеологическую оттепель вновь стало подмораживать льдом партийной нетерпимости к свободе творчества. Особенно проявилось это в 1962 году после посещения Никитой Хрущевым выставки в Манеже. Возмущенный выставленными там картинами и скульптурами малообразованный, совершенно не разбиравшийся в искусстве Хрущев, не стесняясь в выражениях, буквально громил талантливых молодых художников, скульпторов, писателей и поэтов. Особенно досталось « на орехи » скульптору Эрнесту Неизвестному, поэту Андрею Вознесенскому и прозаику Василию Аксенову. Обращаясь к Вознесенскому, Хрущев, брызгая слюной, кричал :
- Вы бравируете тем, что, подобно Маяковскому, не являетесь членом партии ? А вот я горжусь тем, что я – коммунист, что я – в прошлом шахтер, что я – советский гражданин ! Может быть, вы хотите уехать на Запад ? Пожалуйста, мы выдадим вам паспорт и убирайтесь к чертовой матери ! …
Вспоминая об этом, Аксенов заметил : « Нас, конечно, не расстреляли бы, но арестовать вполне могли. И мы даже ждали ареста » … И все же, хотя « гайки цензуры » вновь были закручены, никого не арестовали. А когда в октябре 1964 года в результате кремлевского заговора Хрущев был снят с должности, он, не стесняясь своих слез, произнес :
- Я горд тем, что сегодня руководителя страны можно отправить в отставку, не прибегая к аресту, заключению и  расстрелу, а просто -   голосованием ! …
Опустимся, однако, с кремлевских высот до нашего малоприметного бытия. Неожиданно легко поступив на дневное отделение факультета « Электронные счетно – решающие устройства », я решил перейти на вечернее отделение с тем, чтобы работая и зарабатывая деньги, дать маме возможность выйти наконец на пенсию. Содержать пять лет еще одного « оболтуса » у нее просто не хватило бы сил. Ведь она уже страдала гипертонической болезнью и нередко жаловалась на боли в сердце. Теперь я сочетал учебу по вечерам с работой  конструктора в проектном институте « Гипропласт ».

Глава  22.  РИТОЧКА 

Отдел, в котором я  работал, мне очень нравился. Коллектив был молодым, дружным и веселым. В рабочие дни, несмотря на серьезную, деловую атмосферу, нередко возникали  короткие паузы для отдыха, шуток, веселых розыгрышей. По праздникам коллектив собирался за общим столом, за которым царили радость, веселье, смех …
Прочитав однажды сборник стихов Евгения Евтушенко, под впечатлением одного из них ( кажется, оно называлось « Уходят матери …» ) буквально в считанные минуты я выплеснул такие строки :
                Юность прошла незаметно, беспечно,
                У многих из нас уже дети растут …
                Мамам спасибо, но мамы не вечны,
                Как вечен их благородный труд.

                Сколько у мамы дел за плечами !
                Кто бы другой этот груз унес ?
                Кто незаметно для нас ночами
                Лил столько горьких и радостных слез ?

                Кто разделял с нами радость, невзгоды ?
                Мама – великий учитель и друг !
                Страшно подумать : промчатся годы,
                И мамы не станет вдруг.

                Мамы не вечны … Не хочется верить …
                Значит, беда уже где-то в пути ?
                Сделаем все, что можно сделать,
                Чтобы не дать ей в дом войти !

                Право, не ради красивого жеста –
                Счастьем чтоб полон был дом,
                Маму посадим на видное место
                За жизненным нашим столом !

Во время празднования в отделе Международного женского дня  я даже отважился прочитать это стихотворение. Мне дружно аплодировали, а две пожилые женщины украдкой вытирали слезы …
Одна из них – Эмма Моисеевна Фуксон после этого дня прониклась ко мне  каким-то особым, почти материнским чувством. Зная, что я после работы как угорелый несусь в институт, она часто спрашивала меня : не устаю ли я, хорошо ли питаюсь ?… А мне все было нипочем – смех, шутки, розыгрыши в полной мере восполняли растраченные силы …
Главным объектом этих розыгрышей был страстный охотник и рыболов Юра Овчинников. Все знали, что брошенное кем-то невзначай « Не может быть ! » действовало на Юру, как красная тряпка на быка. Глаза его тут же загорались, и он с вызовом восклицал :
- Еще как может быть !
И тут же начинал свои рыболовно – охотничьи рассказы :
- Однажды мы с приятелем рыбачили на озере. Он сидел на веслах, а я беззаботно  шлепал руками по воде. Вдруг я почувствовал резкую боль  в правой руке. Я инстинктивно выдернул руку из воды, и на дно лодки плюхнулась здоровенная щука. И он разводил руки  в стороны, показывая нам, какой огромной оказалась пойманная столь странным способом щука. Ответом ему был всеобщий гомерический хохот. Впрочем, его это ничуть не смущало …
Однажды, увидев меня непривычно грустным, Эмма Моисеевна мягко сказала :
- Витя, не печалься, ведь ты нравишься ей. Поверь мне, я достаточно пожила на этом свете !
- Кому нравлюсь ? – машинально спросил я.
- Известно кому – Ларисе, - ответила она, добавив : - Такие парни, как ты, не валяются !
Я улыбнулся, вспомнив две свои предыдущие неудачи и сразу представил себя валяющимся на земле…
Милая Эмма Моисеевна ! Утешая меня, она почему-то считала, что я неравнодушен к Ларисе Кавериной – симпатичной девушке из отдела ТМО – 1. Но я-то пылал самыми нежными чувствами к другой – Риточке Кушнирской. В этой очаровательной и необычайно скромной девушке меня умиляло все :  ее добрая, милая улыбка, нежный, как щебетанье, голосок, по-детски наивный взгляд и даже ее школьный передник, в котором она работала в своем отделе.
Она иногда заходила в нашу комнату, но … не ко мне, а к Аркадию Пошерстнику. В такие моменты на душе у меня скребли кошки …
Неожиданно большой интерес вызвало первенство нашего института по настольному теннису. В мужском финале я с большим трудом одержал победу над Борей Ворошиловым. Обладая сильным завершающим ударом, я от волнения так и не отважился хотя бы на один такой удар, а позорно « перекачал » своего соперника. Гораздо более зрелищным оказался женский финал, в котором я отчаянно болел за Риточку. Финал она проиграла. В этой игре был забавный эпизод : желая поправить свой школьный передник, это милое создание своим детским голоском вдруг объявило :  - Мне чурики ! Этот знакомый всем из детских игр возглас невольно вызывал у зрителей – солидных мужей, главных инженеров проектов и даже директора института добрые улыбки, а у меня – неописуемый восторг …
Вскоре мы с Риточкой стали встречаться, Я пригласил ее в кино, но билеты мне удалось достать на какой-то жуткий фильм со стрельбой и погонями. Весь сеанс моя милая спутница от страха закрывала лицо своей вязаной шапочкой, изредка … все же подглядывая на экран. Я познакомился с ее родителями – очень приятными, интеллигентными людьми.
Теперь предстояло познакомить Ритулю, которую я уже называл своей невестой, с моей мамой. Пригласить ее в нашу 10-метровую коморку - об этом не могло быть и речи. Выручила мамина подруга Нюта, пригласившая, кроме нас, тетю Бусю с Аней, мамину двоюродную сестру Мусю Сегаль и своего племянника, убежденного холостяка Колю.
Вечер удался на славу ! Мы играли в лото, пили чай с пирожными, непринужденно и весело говорили на разные темы. Никто не терзал Риту пристальными взглядами, а она держалась настолько естественно, что произвела на всех самое приятное впечатление.
Мама просто влюбилась в нее, и обе мои тетушки также не скрывали своего восторга. Играя в лото, я слышал, как  они шепотом обменивались своими впечатлениями :
- Чудная девочка ! – заключила тетя Муся.
-  А хиис ! – вторила ей на идиш собеседница. 
-  А что значит на идиш « а хиис » ? -  спросил я у мамы, когда мы вернулись домой.
- Удовольствие, прелесть, - ответила она. И, поняв о чем речь, добавила : - Риточка, действительно, прелесть ! Она мне, как родная дочь …
Позже Нюта рассказывала маме :
- В тот вечер, когда все разошлись, убежденный холостяк Коля признался : « Вот на такой девушке, как Рита, я бы женился прямо сейчас …»
Что уж говорить обо мне ? Я был влюблен  без памяти. И 30 марта 1963 года мы с Риточкой стали мужем и женой. В поздравительном адресе двух наших институтских отделов было такое напутствие : « Главное в супружеской жизни – не делать из мухи слона. А если вдруг  возникнет слон, тут же превратите его в муху и переступите через нее ! » И мы всю жизнь стараемся следовать этому очень мудрому совету…
Надо ли говорить, что Риточке я посвятил немало искренних строк. Как-то, купив открытку с изображением  двух восхитительных роз, я сразу вспомнил удивительный романс Александра Вертинского :

                « Одна из них алая, алая,
                Была как мечта небывалая,
                Другая же белая, белая
                Была как попытка несмелая …»

Я смотрел на эти дивные розы и видел…еще более дивные, удивительно чистые глаза моей Риточки :

                Навевает грезы
                Дивная краса -
                Две прекрасных розы,
                Как твои глаза.

                В умиленье слезы –
                Ороси, слеза,
                Две волшебных розы,
                Как твои глаза.

                Забушуют грозы -
                Освежи, гроза,
                Две прелестных розы,
                Как твои глаза.

                А придут морозы –
                В них своя краса.
                И поникнут розы,
                Как твои глаза.

                И нахлынут слезы –
                Отогрей, слеза,
                Две чудесных розы,
                Как твои глаза.

                Красит жизни прозу
                Вечная краса –
                Две прекрасных розы,
                Как твои глаза …

Читаю эти строки и удивляюсь : что это – символизм ?    Впрочем, так ли уж это важно ? Ведь в этих строчках мое восхищение дивной красотой и страстное желание беречь ее от всех  невзгод …
Я счастлив, что за более чем четыре десятилетия супружеской жизни у нас с Риточкой ни разу не появился тот самый слон, которого надо было бы превращать в муху. И заслуга в этом, безусловно, принадлежит Ритуле. Скромная, доброжелательная ко всем людям она стала поистине украшением моей жизни …

Глава  23.  СВАДЕБНЫЙ  ВОЯЖ  В … РЕПИНО 

Здесь самое время сделать отступление, причем, отнюдь, не лирическое. Эти воспоминания о маме я надумал писать спустя 14 лет после …ее смерти.
Конечно, и в дальнейшем я буду с трепетом вспоминать события, связанные в первую очередь с мамой.  Жаль только, что в старости этих событий, особенно радостных, становится все меньше и меньше. Нередко в этот не самый счастливый период жизни событием становится, скажем, покупка дефицитного лекарства, каким для перенесшей инфаркт мамы был « сустак ». Как-то я неуклюже пошутил :
- Мама, чему ты радуешься ? Великое счастье – « сустак » !
Своим ответом мама сразу поставила меня « на место » :
- Всю жизнь самым большим счастьем для меня были мои дети ! Ваши радости и печали – это мои радости и печали. Боря успешно окончил институт – это и я с ним окончила институт, ты счастлив с Риточкой – это и мое счастье …
Вспоминая эти слова, я как бы получил от мамы « карт – бланш » : значит, вспоминая события Бориной и моей жизни, я продолжаю писать и о нас и в то же время … о  маме ! Кроме того, рассказывая о  себе и Боре, я в первую очередь хотел, хотя бы вкратце, показать основные вехи в жизни нашей страны во второй половине минувшего века, которая для нынешнего молодого поколения – уже «седая старина»…
Жаль только, что о Бориной жизни в тот период я знал не так уж много. Хотя мы часто встречались и обменивались мнениями, но за обычные рамки : « Ну, как вы ? » « Все по-прежнему… » наше общение не выходило. И поэтому какие-то яркие события в его жизни, конечно, кроме женитьбы, хоть убей, вспомнить я не могу.
К тому же во многом расходились и наши эстетические привязанности. Говорят, о вкусах не спорят. Но в его отрицании, скажем, живописи художников импрессионистов – таких, как Мане, Ренуар, Сезанн, Дега и многих других, которых давно уже признал весь культурный мир, я вижу своего рода консерватизм, нежелание продвинуться вперед от той черты, к которой он подошел много лет назад. И в этих словах нет желания противопоставить себя Борису, тем паче обидеть его. То же самое в музыке и литературе, то есть налицо – отсутствие между нами духовной близости. Такое, к сожалению, нередко бывает.
И уж совсем непонятно то, что к написанным мною за многие годы стихам, поэмам и двум повестям « Жизнь Джованни Леонардо » и "Бедная Россия ..." мой родной брат ни разу не проявил ни малейшего интереса. Прекрасно понимая причины этого, на мой взгляд,  постыдного явления, в голову приходят не очень-то приятные для него мысли … Я бы хотел, чтобы Боря тоже честно высказался по этому поводу …
В отделе, где работала Ритуля, одним из технологов был высокий сутуловатый мужчина, которого звали Юрий Михельсон. Очень эрудированный и необычайно ироничный, он не упускал случая добродушно « уколоть » собеседника. Как-то мы разговорились с ним, и он, как бы вскользь упомянул, что  итальянский композитор Боккерини родился в 1744 году. Достав записную книжку, я уточнил :
- Боккерини родился в 1743 году …
- Позвольте, сударь, ознакомиться с вашей « карманной энциклопедией », - с иронией воскликнул мой собеседник. Надо же, раздел « Композиторы – классики » ! А позвольте полюбопытствовать, почему вы не удостоили чести называться классиками таких гигантов, как Густав Малер, Антон Брукнер и многих других ? – источал он свой неиссякаемый сарказм.
После этого разговора, он, смеясь, сообщал всем, что в конструкторском отделе работает низкорослый идиот, в записной книжке которого в алфавитном порядке выписаны композиторы –классики …
И все же мы с ним очень сблизились, причем не последнюю роль в этом сыграли замечательные романы Ильфа и Петрова. С тех пор, случайно встретившись в коридоре, Юра с интонацией Остапа Бендера спрашивал меня :
- Есть у меня седые волосы ?
И я тут же отвечал :
- Балаганов подобрал живот, раздвинул ноги на ширину ружейного приклада и голосом правофлангового ответил : « Никак нет ! ».
Очень довольные мы расходились по своим отделам, а при следующей встрече вопрос уже задавал я :
- Ты кому продал стул ? - спросил Остап позванивающим шепотом.
Ответ следовал мгновенно :
- Здесь обладавший сверхестественным чутьем Паша Эмильевич понял, что его сейчас начнут бить и, может быть, даже ногами. « Перекупщику », - ответил он. Смеясь, мы вновь расходились в разные стороны …
Михельсон активно сотрудничал с Ленконцертом, его юморески с эстрады читали известные актеры. А однажды он объявил своему начальнику Пурлову, что решил перейти на работу в Ленконцерт.
- Не расстраивайся, - успокоил он начальника, - я нашел себе замену.
- Он, как и ты, тоже пишет ? – осторожно спросил Пурлов.
- Что ты ! - воскликнул Михельсон. – Он не только не пишет, но даже, как ты, ничего не читает.
Впрочем, Михельсон был несправедлив к Пурлову, который в тот же день поведал библиотекарю нашего института Соне Оршанской о том, что всю ночь взахлеб читал потрясающе интересную книгу.
- Какую ? – поинтересовалась его собеседница.
- « Теплообменная аппаратура » ! – восторженно воскликнул Пурлов.
Ответом ему был безудержный хохот …
Соня была очень симпатичной, приятной и эрудированной женщиной, обладавшей к тому же тонким чувством юмора. Как-то она повесила в холле объявление о конкурсе на лучший юмористический рассказ о нашем институте.
В обеденный перерыв, отказавшись от настольного тенниса, я засел за рассказ. Сорока пяти минут все же не хватило и пришлось прихватить полчаса рабочего времени, после чего я отнес свое первое « творение » в прозе в библиотеку.
- Ого, – удивилась Соня, - вот это оперативность !
- Долго ли умеючи ! – хорохорился я, хотя безумно волновался : ведь юмор был любимым коньком Сони, и ее мнение в этой сфере значило для меня очень много.
Соня начала читать мой рассказ, и вскоре библиотека огласилась ее безудержным смехом. « Значит Всевышний все же не обделил меня чувством юмора », - радостно подумал я. Увы, мой рассказ оказался ... единственным, поданным на так и не состоявшийся конкурс …
Соня была очень веселым, даже смешливым человеком – любой разговор она неизменно сопровождала искренними и очень удачными шутками. Но однажды я увидел Соню плачущей. Не стесняясь своих слез, она вышла в холл и кнопками прикрепила к входной двери сделанный ею некролог о смерти  Самуила Яковлевича Маршака …
Милая бедная Сонечка ! Переехав в 1990 году в Израиль, она с утра до вечера трудилась на уборке помещений и по уходу за старыми людьми – с тем, чтобы заработать деньги на учебу дочери в университете. И это с двумя дипломами об окончании высших учебных заведений ! Тяжелый, порой непосильный труд безвременно свел ее в могилу … Страшно даже писать об этом.  А потому перехожу к более приятным вещам.
Свадебное путешествие … Это  прекрасное словосочетание  на « загнивающем » Западе обычно ассоциируется с экзотическими Канарскими островами, Лазурным побережьем Франции. Увы, в стране « цветущего » социализма  вместо Лазурного побережья Франции пришлось удовлетвориться берегом Финского залива в Репино. Ну, а заливную осетрину ослепительных ресторанов Ниццы нам с женой достойно заменила селедка с винегретом в невзрачной столовой дома отдыха « Буревестник » имени Горького. Впрочем, так ли уж это важно, когда тебе двадцать пять, когда ты любишь и любим, настроение прекрасное и все вокруг радует ! Одно лишь не радовало : в начале мая по ночам под одним байковым одеялом было жутко холодно. А на наши жалобы администратор дома отдыха , улыбаясь, отвечала :
- Как вам не стыдно ! Мне ли вас учить, как молодым людям греться по ночам ?! …
Зато к моей великой радости днем я обнаружил площадку с двумя столами для настольного тенниса. За обоими играли совсем юные парни и девушки, причем все, как на подбор, были в синих тренировочных костюмах.
- Кто последний ? – как водится, спросил я.
Один их парней подошел ко мне и, смерив меня взглядом, не скрывая сарказма, спросил : - Вы что, играете в настольный  теннис ? И, не дожидаясь моего ответа, бросил через плечо одной из девушек : - Маша, обслужи клиента ! И с той же саркастической улыбкой добавил : - Прошу вас, маэстро ! Маша ждет вас !
Его наглый тон не на шутку задел меня. « Если я не проучу этих молокососов, то грош мне цена ! », - подумал я и решительно взял ракетку. Видимо, наглость юнца придала мне уверенности и даже куража. За вторым столом прекратили играть – все столпились вокруг нас. Я удачно наносил удары и справа и слева, а когда не бил, то так искусно « закручивал » шарик, что соперница часто ошибалась. Все, конечно, кроме Ритули, болели за Машу и всячески подбадривали ее. Но это ей не помогло : 21 : 13 – с таким убедительным счетом я одержал победу. От былой наглости юнца не осталось и следа :
- А вы хорошо играете ! Какой у вас разряд ?
- У меня нет никакого разряда, - ответил я.
- Тем более удивительно. Вы хоть знаете, кого вы сейчас победили ?
- Ну откуда же мне это знать ?
- Тогда я вам скажу. Все, кого вы здесь видите – это юношеская сборная Ленинграда, ведущая подготовку к Спартакиаде народов СССР. Только что вы победили Машу - первую ракетку  команды девушек. Жаль, что не смог приехать Сергей, первая ракетка юношеской сборной. Может быть, вы сыграете со мной, второй ракеткой нашей команды ? Кстати, меня зовут Андрей, а вас ?
- Очень приятно. Меня зовут Виктор, и я готов сыграть с вами.
Мы встали за стол. Оба мы горели желанием победить. Андрей играл очень здорово, а у меня, как на грех, не прошли первые два – три удара. И тогда я сделал ( и вполне успешно ! ) ставку на « закрутку », к которой мой соперник так и не смог приспособиться. Итог – 21 : 19 в мою пользу.
Андрей поздравил меня и заключил :
- Виктор, вы должны войти в нашу команду. Наш тренер будет здесь часа через два – три.
- Спасибо, ребята, но это невозможно. Ведь мне уже 25 лет, и по возрасту я должен играть не в юношеской, а в мужской команде. А там с такой игрой мне делать нечего …
Вот такая удивительная история. Этими двумя победами я гордился долгое время …

Глава  24.  ДАЧНЫЕ  СЕЗОНЫ  МАМЫ

1964  год  был  для  нас памятным : мама  впервые отметила свой юбилей – 60 лет. Будучи отменным кулинаром, она каждый раз, готовя фаршированную рыбу, искренне сокрушалась :
- Очень жаль, рыба у  меня совсем не получилась …
Надо ли говорить, что всякий раз рыба оказывалась необыкновенно вкусной, да и другие ее кулинарные творения были, как говорят,  « пальчики оближешь ».
Гостей было немного. Тетя Буся с Аней и ее мужем в  это время жили в Запорожье, а мамина подруга Нюта, к величайшему сожалению, безвременно ушла из жизни. Помню, как чуть более года назад, за неделю до нашей свадьбы Нюта через маму попросила нас с Ритой  придти к ней домой.
- Имейте в виду, - плача, предупредила мама, - она … умирает. Вы должны проявить максимум такта.
Бедная Нюточка ! Она лежала на диване и, испытывая жуткие боли, с трудом при нас подавляла стоны. Более того, сделав неимоверное усилие над собой, она, улыбаясь, поздравила нас, пожелала нам счастья и сказала :
- Риточка, открой, пожалуйста, шкаф. Там много новых импортных вещей, выбери себе любые – это будет мой подарок к свадьбе.
- Тетя Нюта, главное – вы выздоравливайте, и это будет самый лучший подарок нам, - сдерживая слезы, ответила Рита. А я добавил :
- Через год, в день первой годовщины нашей свадьбы вы, я в этом абсолютно уверен, будете у нас  желанным гостем. Вот тогда вы сами откроете этот  шкаф и выберете подарок.
- Нет, деточка, - вздохнула она, - выберите подарок сейчас. Вот так, хорошо. Извините, а теперь  мне надо немного отдохнуть.
Мы прекрасно понимали, что сил сдерживать стоны от нестерпимой боли у несчастной уже нет. Идя к выходу, я чувствовал, что тяжелый ком сдавил мне горло, а Рита уже на лестнице во всю дала волю слезам … Да, в жизни часто переплетаются счастливые и горестные события. И, конечно, о радостных мгновеньях жизни писать намного приятней.
Так вот о приятном. На 60-летии мамы, кроме Бори и нас Ритой, присутствовали двоюродные сестры юбиляра – Муся Сегаль и Вера Солодовникова. Провозгласив тост за здоровье виновницы  торжества, тетя Вера спустя минуту спросила :
- Мусинька, а почему ты летом сидишь дома ? Сняла бы комнатку, скажем, в Репино или Сестрорецке, дышала бы свежим воздухом – это как раз и укрепляет здоровье.
- Одна жить за городом я не смогу, а детям приезжать ко мне на электричке после работы будет довольно тяжело. Нет, нет, обременять их я не стану.
- Тетя Вера, а вы с мужем  где проводите лето ? – спросил я.
- В июле и августе мы снимаем комнату с верандой в Побраде, тихой литовской деревушке. Там есть продуктовый  магазин, универмаг, ресторан, а по воскресеньям работает рынок.
- И тебе там не скучно ? – спросила мама.
- Нисколько. Мы с Мотей гуляем в лесу и наслаждаемся природой и тишиной. По утрам местные жители с доставкой на дом продают парное молоко и живые карпы. А яблоки « Белый налив » прямо с деревьев стоят там по 10 – 15 копеек за килограмм !
- Оказывается, коммунизм уже построен в отдельно взятой деревушке ! - воскликнул я и тут же выдвинул идею : - В августе у нас с Ритой отпуск, Боря тоже может взять отпуск в августе и вчетвером поедем в Побраду !
- Правильно ! – воскликнула тетя Вера. – Правда, для  Муси есть одно неудобство : на станции нет платформы, а поезд стоит всего две минуты.
- Какой кошмар ! – всплеснула руками мама. – Как же можно за две минуты выгрузить багаж и спуститься самим ?!
- Мусинька, можешь не волноваться - поезд не тронется, пока все пассажиры со своим багажом не покинут вагоны.
- Нет, нет, - твердила мама . – Две минуты – это ужасно !
И хотя до августа оставалось еще полтора месяца, мама чуть ли не ежедневно ворчала :
- Две минуты ! Они что, с ума сошли ?!
Однажды я без всяких задних мыслей напевал популярную песенку из « Карнавальной ночи ». Мама, как это нередко бывало, подпевала мне, но после слов « … даже в эти пять минут можно сделать очень много …» перестала петь и гневно проворчала :
- Так ведь эти идиоты хотят, чтобы мы все успели за две минуты …
К кому относилось « эти идиоты » мама не уточнила ….
Наступил август. Боря то ли не захотел, то ли не смог взять отпуск, и в Побраду мы отправились втроем.
И вот кульминационный момент : поезд остановился на станции Побраде. Я быстро вынес два наших чемодана, столь же быстро помог выйти Рите и, поднявшись на первую ступеньку, протянул обе руки маме. Мама стояла в тамбуре бледная и не двигалась с места.
- Мамочка, ну что же ты ? Дай мне руки и начинай спускаться !
Никакой реакции.
- Ну что же ты стоишь ?
- Скажи кондуктору, чтобы он не отправлял поезд, пока я не спущусь.
- Я уже сказал, - не моргнув глазом, соврал я.
В этот момент проводник нашего вагона подхватила упирающуюся маму, и с ее помощью мы благополучно завершили нелегкую процедуру.
- Для таких случаев вагон надо оборудовать подъемным краном, - невесело пошутил я.
Проводник рассмеялась и подняла вверх свернутый флажок. Раздался протяжный гудок, и поезд тронулся. Поняв, что самое страшное уже позади, мама, как ни в чем не бывало, смеялась вместе со всеми …
Отдыхом мы остались очень довольны. Окруженный лесом деревянный домик с верандой и патриархальная тишина вокруг – лучшее средство отдохнуть от большого и шумного города. В этой забытой богом деревушке за 25 дней отдыха я ни разу не увидел машины. Единственным транспортным средством в Побраде была запряженная старой кобылой подвода пана Савицкого, который за проезд до станции брал всего лишь один рубль.
Мы с Ритой покупали продукты, а мама с присущим ей умением готовила, не забывая всякий раз посетовать :
- Сегодня отварной карп у меня не получился …
Яблоки « белый налив » были невероятно сочными и сладкими. Каждый день мы покупали несколько килограммов яблок и наполняли ими огромный нижний ящик комода, который к вечеру оказывался почти пустым. Рите, которая могла съесть три, максимум четыре яблока в день, за нами явно было не угнаться. А мы с мамой щелкали их, как семечки …
Всякий раз, когда мы с Ритой шли на рынок, навстречу нам выходил муж тети Веры Марк Самойлович и, добродушно улыбаясь, спрашивал :
- Вы на рынок ?
- Вы угадали.
- Тогда я попрошу вас купить мне килограмм огурцов.
Вслед за подобной просьбой неизменно звучала его любимая шутка :
- Только, если огурцов не будет, вы … не покупайте их.
Несколько раз я покупал на рынке живых кур. Когда я нес очередную куру домой, несчастная, видимо, понимая, что ей уготовано, отчаянно билась в сетке – авоське. В такие моменты Рита шла рядом, но на всякий случай с другой стороны …
В следующее воскресенье Марк Самойлович вновь встречал нас и все повторялось. Мы даже прозвали домик, в котором он жил с тетей Верой, КПП – Контрольно – пропускной пункт. Конечно, все, что просил купить Марк Самойлович, мы покупали : ведь помогать людям, особенно не молодым – святое дело …
Помогать людям … Как-то осенью 1965 года во время перерыва одного из футбольных матчей, сидя на трибуне стадиона имени Кирова, я совершенно случайно бросил взгляд на газету, которую держал в руках интеллигентного вида мужчина. Было довольно прохладно, и он, согреваясь чаем из термоса, с интересом читал какую – то статью. Перехватив мой взгляд, он грустно произнес :
- Вот и Альберта Швейцера не стало …
- Кого ? – машинально переспросил я. И мне стало стыдно, что я никогда не слышал этого имени.
- Альберта Швейцера, величайшего гуманиста в истории человечества, - пояснил мой сосед. И, улыбнувшись, вдруг предложил : - Хотите чаю ?
- Спасибо, мне не холодно, - поблагодарил я и добавил : - К своему стыду, я даже не слышал этого имени.
- Тогда, если вы не возражаете, я немного расскажу вам о нем. Кстати, меня зовут Семен Михайлович, а вас ?
- А меня  Виктор.
- Очень приятно. Так вот о Швейцере. Уроженец Верхнего Эльзаса Альберт Швейцер, изучая теологию и философию в Страсбургском университете, поклялся заниматься искусством и науками  до 30 лет, а затем посвятить себя «непосредственному служению человечеству».
За те немногие годы, что юноша отпустил себе на искусство и науки, он успел защитить три докторские диссертации – по философии, теологии и музыковедению ( исследование творчества Иоганна Себастьяна Баха ), получить должность профессора теологического колледжа, стать крупнейшим экспертом по конструкции одного из самых сложных музыкальных инструментов – органа. Кроме того, он нередко давал концерты органной музыки.
- Просто какой-то уникум ! – вырвалось у меня.
- Еще какой ! В возрасте 30 лет Швейцер поступил в медицинский колледж Страсбургского университета и, блестяще окончив его, отказался от преподавания в этом же университете и отправился «непосредственно служить человечеству» во французскую Экваториальную Африку - лечить местных жителей от малярии, проказы, дизентерии, желтой лихорадки и других заболеваний.
Без малого тридцать лет ( с перерывами ) этот удивительный человек отдал благородному делу – лечению больных. По самым скромным подсчетам он спас от смерти десятки тысяч чернокожих пациентов ! Не удивительно, что в 1952 году ему была присуждена Нобелевская премия мира. При вручении премии Швейцер зачитал свою Нобелевскую речь, а затем, согласно ритуалу, поклонился королю Норвегии. Однако король движением руки остановил его поклон, сказав : « Это я должен вам поклониться ! » …
- Удивительная история ! – с  чувством  воскликнул  я.
- Затюканные нашей пропагандой, занятые лишь добыванием пропитания, мы безнадежно отстали от цивилизованного мира. Ведь в нашей стране  официально сообщают только о советских Нобелевских лауреатах по физике и химии. Что касается премий по литературе, то здесь называется  лишь одно имя – Михаил Шолохов, в то время, как  в прежние годы Нобелевскими лауреатами по литературе были наши соотечественники : эмигрировавший на Запад Иван Бунин и опальный Борис Пастернак, причем последнего  власти  по политическим мотивам вынудили отказаться от заслуженной награды.
- То, что вы рассказали мне, в высшей степени интересно и поучительно !
- Благодарю вас. Больше читайте, слушайте иногда « вести из-за бугра », и вы будете знать не меньше, чем я.
- Какие вести ? – не понял я.
- Из-за бугра, то есть зарубежные радиостанции, - хитро улыбнулся он …
Отдых в Побраде настолько понравился маме, что мы повторили его через два года. На этот раз с нами поехал и Боря. Деревня ему совершенно не понравилась.
- Я люблю городскую жизнь, а здесь даже ни одна из улочек не асфальтирована …
Самое удивительное, когда поезд остановился на станции Побраде, мама вновь впала в столь знакомое нам состояние прострации … И тогда я предложил ей :
- Поскольку комплекс « двух минут » для тебя не преодолим, я считаю, что лучшим выходом из этой ситуации будет снятие комнаты в Репино или Сестрорецке.
- Идея хорошая, но только есть два « но » , отвечала мама. – Во-первых, Карельский перешеек отпадает, так как там, в основном, хвойные леса, а мне, как гипертонику, это противопоказано, а во – вторых, я не смогу жить одна.
- « Все учтено могучим ураганом », - процитировал я своего любимого литературного героя, - снимем тебе комнату в Павловске на двоих с тетей Мусей Сегаль, а мы будем приезжать к вам в субботу или  воскресенье.
Так мы и сделали, тем паче, что тетя Муся с радостью приняла это предложение. Павловск понравился маме даже больше, чем Побраде. И не только потому, что злополучная «проблема двух минут» потеряла свою актуальность. У мамы и тети Муси постепенно образовалась компания пенсионеров, которые довольно весело проводили время, играя, причем на мелкие деньги, в лото или « девятку ».
Мы приезжали в один из выходных дней, привозя с собой что – нибудь к чаю. Обычно это был шоколадно – вафельный торт, который в дачных условиях считался подлинным деликатесом. Но однажды я посетовал, что торт купить не удалось и пришлось привезти большой медовый пряник.
- Кошмарьянц ! – с какой-то странной, непонятной мне восторженностью  отреагировала на это сообщение мама.
- Кошмарьянц ? Это что-то новое, - заметил я.
- Все очень просто, - пояснила тетя Муся. – В нашей компании пенсионеров появился мужчина. Зовут его Борис Савельевич. Так вот « кошмарьянц » - его любимое словечко, когда он проигрывал нам с Мусей в лото или « девятку ».
- Теперь все ясно, - заметил я, поняв, что именно появление мужчины в женской компании внесло свежую струю в их повседневную жизнь …
Каюсь, я иногда любил подтрунивать над мамой. Так, однажды у выставленного возле станции метро «Площадь Восстания» лотка мама увидела большую очередь. Подойдя к продавцу, мама, стараясь чтобы никто ее не услышал, оглядываясь по сторонам, заговорщицким шепотом спросила :
- Какого цвета ?
- Что, какого цвета ?
- То, что вы продаете.
- Я продаю  лезвия …
Где бы я не рассказывал эту историю, везде она вызывала гомерический смех. И я очень радовался тому, что вместе со всеми смеялась и мама …

Глава  25.  « АНАЛИЗЫ  НЕ  ТЕ » …

Я продолжал работать и учиться. Незаметно подошло время защиты дипломного проекта. Моим руководителем был назначен заведующий кафедрой « Механизация погрузочно – разгрузочных работ »  доктор технических наук Евгений Наумович Гохбом. Первая же наша беседа немало удивила меня.
- Виктор, давайте говорить начистоту, - начал он. – Не секрет, что дипломные проекты, как правило, идут в топку институтской котельной. Я предлагаю вам сделать проект, который нашел бы практическое применение. Речь идет о машине Хабибуллина, используемой для зачистки полувагонов после разгрузки угля на станции « Навалочная ».  У работающей там машины щеточная группа, выполненная на жесткой раме, не способна полностью зачистить вагон, так как в ряде случаев барабан со щетками не доходит до стенок вагонов. После такой зачистки на стенках и на хребтовой балке вагона остается до пяти тонн угля. Я предлагаю вам сделать проект с раздвижной щеточной группой, которая бы в любом случае достигала стенок вагонов. Вы сделаете необходимые расчеты, чертеж раздвижной щеточной группы и общий вид новой машины. На это у вас, как и положено, четыре месяца.
Должен признаться, что эта работа увлекла меня настолько, что я буквально жил с мыслями о ней. Результаты превзошли все ожидания. А Евгений Наумович предложил мне сдать кандидатский минимум и поступить в аспирантуру. Я был очень горд и тронут тем, что он лично ездил в Москву, где получил штатную единицу в аспирантуре по своей кафедре.
Сдав кандидатский минимум, я уже работал над авторефератом, когда Евгений Наумович, просмотрев приготовленные мной документы для аспирантуры, заметил :
- Обстановка в стране сейчас очень сложная и поэтому я сам сдам ваши документы в отдел кадров аспирантуры.
Я, конечно, понимал, что, называя ситуацию в стране «очень сложной», Евгений Наумович просто не хотел произносить такое отвратительное слово, как «антисемитизм».    
- Виктор, я должен вас огорчить, - сообщил он на следующий день по телефону. – Даже у меня ваши документы  в аспирантуру не приняли.
Я, конечно, был огорчен, но прекрасно понимал причину отказа. При встрече Евгений Наумович с предельной осторожностью пояснил :
- Очевидно, в нашем институте есть люди, которые не заинтересованы в аспирантах с вашими данными. Не расстраивайтесь, я возьму вас к себе на кафедру ассистентом, и вы в качестве соискателя напишите и защитите кандидатскую диссертацию.
- Большое спасибо вам за все хлопоты, - только и оставалось сказать мне.
Увы, в работе на кафедре мне тоже отказали.
- Я сделал все, что было в моих силах. Но бороться дальше бесполезно, - печально проронил Евгений Наумович …
Эти подробности я привел вовсе не для того, чтобы показать « какой светильник разума угас » для отечественной науки, а только для того, чтобы стало ясно, до какой степени в стране победившего социализма расцвел антисемитизм …
В середине 70-х я случайно встретил в нашем институте  своего техникумовского однокашника Толю Кудрявцева.
Шутник и балагур, он спустя почти два десятилетия остался таким же.
- Ну, чем занимаешься ? – спросил он.
- Старший инженер в проектном институте, - вяло ответил я. – Ну, а ты, тоже инженеришь ?
- Бери выше !
- Ну, если выше, то , наверное, руководитель группы ?
- Если группой считать объединение, в котором две тысячи сотрудников, то тогда ты прав.
- Ого ! Так ты …
- … не руководитель группы, а генеральный директор объединения « Ленмашснабсбыт » !
Он сделал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом, а затем спросил :
- Ты когда-то говорил, что у тебя огромный шахматный архив, в котором любую бумажку ты можешь отыскать за считанные секунды. Это так ?
- Так, - подтвердил я, еще не понимая, куда он клонит.
- Это то, что нужно.! Надеюсь, ты можешь на час съездить со мной в главк ?
- Зачем ? Чтобы рассказать там про мой шахматный архив ?
- Пошли – пошли, по дороге все объясню.
Он подвел меня к великолепной черной « Волге », за рулем которой сидел его личный шофер.
- Живут же люди ! Толя, ты мне напомнил анекдот, - улыбнулся я, садясь в машину. - Встретились два однокашника спустя 20 лет после окончания ВУЗа. Один из них работал простым инженером и с трудом тянул от получки до получки.  «В общем, почти нищий, - посетовал он, - и это при моих кремлевских связях ! » Другой работал крупным начальником, жил в роскошной квартире, ездил на « Мерседесе », отдыхал на лучших европейских курортах.  « Так у тебя есть связи аж в Кремле ? » - удивился обладатель « Мерседеса ». Слушай, помоги – хочу, чтобы после  смерти меня похоронили у Кремлевской стены. Поможешь, а ?»  « Попробую. Когда выясню, я позвоню тебе ». И через несколько дней он позвонил.  «Я все уладил. Тебя похоронят у Кремлевской стены, но лечь надо сегодня …»
Толя долго смеялся, а потом сказал :
- Это не про меня. Лежать у Кремлевской стены я не мечтаю.  А теперь о серьезном : по решению Пленума ЦК КПСС мы должны создать отдел по контролю за поставками, и это я поручаю тебе ! Работа предстоит трудная : твой отдел будет проверять и штрафовать заводы за срыв поставок своей готовой продукции. Таких отделов еще никогда не было, так что тебе, подобно Колумбу, предстоит стать первооткрывателем.
- А причем здесь мой огромный шахматный архив ? - поинтересовался я.
- Раз ты создал систему поиска в море шахматных  книг, журналов, газетных вырезок, то также легко создашь систему учета и контроля в океане ассортимента готовой продукции ленинградских предприятий. Так что, мой дорогой Колумб, смело бросайся в бурные волны этого океана ! А через год в главке состоится  Коллегия по итогам работы всех созданных  отделов контроля за поставками.
Год пролетел очень быстро. На Коллегии выступил заместитель начальника главка Миськов.
- За минувший год во всех одиннадцати подведомственных объединениях созданы отделы контроля за поставками, - начал он. – И только в « Ленмашснабсбыте » в отделе, которым руководит товарищ Песин Виктор Хаимович, работа ведется на должном уровне, и результаты ее уже налицо : многие предприятия стали намного серьезней относиться к выполнению планов поставок своей продукции. И очень жаль, что десять других отделов, по сути, весь год бездействовали. Я обращаюсь к руководителям этих отделов : если вы не знаете, как организовать работу, обратитесь за помощью к товарищу Песину …
Он говорил еще долго. А сидевший рядом со мной Кудрявцев тихо шепнул мне :
- Ну, ты – гигант ! Скоро к тебе на прием надо будет записываться !
- Не записывайся, тебя я не приму ! – в тон ему ответил я …
Все это я рассказал не для хвастовства, а для того, чтобы показать абсурдность советской системы. Казалось бы, человек делает свое дело профессионально – что еще нужно ? Оказалось, что этого недостаточно : надо еще быть членом КПСС и не быть при этом … евреем.
И вскоре в отделе появился новый начальник со столь необходимыми нашей великой родине анкетными данными. Правда, он оказался жутким пьяницей – дело доходило до того, что несколько раз уборщица находила его мертвецки пьяным, провалявшимся всю ночь в кабинете, а жена его тем временем  обзванивала отделения милиции и морги …
Надо сказать, что во мне давно, еще со времен вторжения армий пяти соцстран в Чехословакию начали пробуждаться первые ростки диссидентства. Не найдя в себе мужества открыто бросить вызов системе, как это сделали  мои замечательные соотечественники – Андрей Сахаров, Юрий Орлов, Анатолий Марченко и многие другие, я внял « совету » Михаила Жванецкого : « Ты что-то хочешь сказать ? Скажи, но в … тряпочку ! » Словом, я являл собой типичный образец    «кухонного диссидента». Как тут не вспомнить популярный в те годы каламбур : « Что такое советская власть ? Это – когда все вместе – за, но каждый у себя на кухне – против ».
Незадолго до очередной годовщины « Великого Октября » (кавычки здесь не случайны !) мне предложили выступить в праздничном концерте по случаю вручения нашему объединению переходящего Красного знамени Госснаба СССР.
Я категорически отказался.
- Витя, но ведь в курилке вокруг тебя все время стоит смех ! Вот и расскажи это со сцены ! – настаивала  руководившая подготовкой к концерту специально оформленная для этого в один из отделов объединения Люда.
- То, что хорошо для курилки, не расскажешь со сцены, - парировал я.
- Расскажи что-то другое, - не унималась она.
И тут я вспомнил, что у Аркадия Райкина есть замечательная миниатюра о том, как изобретателя не пустили на выставку в Париж из-за того, что « анализы у него не те » и послали другого, у которого анализы были « именно те », но из-за некомпетентности которого на выставке взорвался агрегат. Это же то, что надо ! И я теперь уже без колебаний согласился выступить …
И тут мне стало жутко : «Ты в своем уме ?! Гениальный актер с мировым именем и ты ! Могучий орел эстрады и жалкая гардеробная моль ! Откажись, пока не поздно …»  И все же я решил выступить. Ясно, что с великим Райкиным мне не тягаться, но ведь это выступление – мой ответ на постыдный антисемитский акт в нашем отделе …
Зал был переполнен. В первом ряду важно восседал заместитель Председателя Совета Министров СССР, председатель Госснаба СССР Эммануил Дымшиц и его свита, а также высокие чины обкома, горкома партии и главка.
И вот мой выход. Первые фразы моего выступления  не вызвали особой реакции зала.  "Провалился ! " - мелькнула  ужасная мысль. Но когда я произнес : « анализы у него не те, а надо, чтобы были те, к тому же что-то обнаружили в рентгене », раздался смех, который уже не прекращался до конца монолога. И уж чего я никак не ожидал, так это то, что меня вызовут « на бис » и притом дважды ! В следующих миниатюрах – « В греческом зале » и « Дефицит » я чувствовал себя намного увереннее, и наградой мне были дружный смех и аплодисменты  зала …
А наш начальник продолжал пьянствовать и фальсифицировать отчеты о своей работе. Но после первой же проверки главка его уволили со строгим партийным выговором . Меня вновь назначили начальником отдела. Но покоя мне не давали : спустя два месяца прислали нового начальника « с безупречной » анкетой, но он вскоре погиб в автомобильной катастрофе. Затем пытались посадить на мое место секретаря партбюро, отдел которого был упразднен. С этой целью по письму моей заместительницы, также метившей на мое место и пытавшейся поднять против меня весь отдел, создали специальную комиссию. Но все десять сотрудников отдела поддержали меня. Я выстоял, но сколько вся эта мышиная возня унесла здоровья ! Так, впервые у меня появилась мысль об эмиграции. Впрочем, многолетние члены партии - родители Риты и слышать об этом не хотели  …
Мама страшно переживала и все время твердила :
- Уходи с этой работы, ведь твои нервы дошли до точки …
Я и сам понимал, что с этой работы надо уходить. Вот тебе и « друг юности » Кудрявцев, из которого советская система на всех ступенях его карьеры методично выковывала бездушного бюрократа .
В это время началась наша квартирная эпопея. Мы с мамой уже 14 лет стояли в очереди на отдельную квартиру, и вот, наконец, желанный ордер на однокомнатную квартиру у нас в руках ! Но успевшая уже перенести инфаркт мама, конечно, боялась жить одна в этой квартире. И тогда мы совершили обмен, в результате которого мама с Борей и Ривой оказались в трехкомнатной квартире на Ленинском проспекте, а  я прописался у Риты, где к тому времени жил уже более пятнадцати лет.

Глава  26.  НЕ  ТОЛЬКО  РАДОСТИ …

В 1980 году умер замечательный актер, поэт и бард Владимир Высоцкий.  Эта смерть потрясла многих поклонников его таланта. Похороны Владимира Высоцкого в Москве вылились в демонстрацию всенародной любви к мятежному барду. Именно тогда я  и  издал свой первый диссидентский « писк » :
                Голос хрипловатый –
                Как он всем знаком !
                С песнею крылатой
                Он вошел в наш дом.

                Как он страстно дрался
                С ханжеством и злом –
                Падал, оступался
                И снова напролом !

                В человечьей гуще
                Он – желанный гость,
                А для власть имущих –
                Словно в горле кость.

                Песней не боялся
                Он с плеча рубить.
                Умер … Но остался
                В душах наших жить …

Интересно, что к этому времени я написал уже немало стихов. При этом, независимо от того,  достойны они публикации или нет, у меня ни разу не возникало желания послать их в редакцию какой – нибудь газеты или журнала. Что это – отсутствие честолюбия ? Не знаю, но меня прежде всего необычайно  увлекал  сам процесс творчества. К тому же многие мои стихи и не напечатали бы по идеологическим причинам. В самом деле, кто бы стал печатать мои восторги по поводу избавления от армии или то, что Высоцкий « для власть имущих словно в горле кость » ? А за отповедь старухам или стихотворение « Бездушие,бездушие…»  наверняка бы посадили …
В те годы в моде была «изощренная» поэзия. Обращаясь к апологетам такой поэзии,Александр Межиров писал : «Вы увлекаетесь метафорами, ищете изощренные образы, сверкаете в стихах парадоксами смысла … Но помните, что там, на Парнасе боги поэзии говорят прямым языком – и эта сила правды выше всех лирических изысков …» В качестве иллюстрации приведу написанное а первые послевоенные годы стихотворение Александра Межирова «Возраст».

                Наша разница в возрасте невелика –
                Полдесятка не будет годов,
                Но во мне ты недаром узрел старика –
                Я с тобой согласиться готов.

                И жестокость наивной твоей правоты
                Я тебе не поставлю в вину –
                Потому, что, действительно, старше, чем ты,
                На … Отечественную войну…

Как и Александр Межиров, прямым языком писал и говорил Владимир Высоцкий – именно поэтому он снискал всенародную любовь …
Спустя год в Москве умерла тетя Буся, Она очень страдала из-за « сигмы » - дополнительной петли в желудке. Сильные боли и необходимость делать мучительные сифонные клизмы вынудили ее, несмотря на сахарный диабет, пойти на тяжелую операцию, которую она не перенесла. Я выехал в Москву, чтобы проводить ее в последний путь …
А жизнь продолжалась… Пустые прилавки магазинов, длинные очереди за колбасой, сыром и другими продуктами стали обыденным явлением. Чему удивляться, если огромные средства тратились на содержание партийного аппарата, органов КГБ, на поддержку  компартий всего мира, глушение зарубежных радиостанций, тотальный шпионаж и многое другое. Кто мог подумать, что спустя десять лет советская система развалится ? Экономически и морально она давно уже развалилась, но армия, КГБ и другие силовые структуры, казалось, прочно удерживали власть. Оставалось изливать душу в анекдотах типа :
Мужчина в ресторане делает заказ : «Пожалуйста, чашечку кофе и газету «Правда». Официант приносит кофе и виновато сообщает : «Советская власть ликвидирована и газета «Правда» не выходит». Мужчина, выпив кофе, повторяет свой заказ. Официант вскипел : «Я же вам только что сказал, что советской власти больше нет и газ…» « Говорите, говорите, говорите !» – умоляюще протянул к нему руки заказчик …Или такой шедевр : Маршал Баграмян, встретив Буденного, спросил его : «Семен Михайлович, слышали, в Брежнева стреляли, пытались убить». Еле стоявший на ногах 90-летний Буденный, приложив ладонь к уху, переспросил : «Что вы сказали ?» «В Брежнева стреляли, пытались убить», - почти крича, повторил Баграмян. «А-а-а ! А шашкой пробовали ?»...
Особенно меня возмущали разговоры старушек в очередях, не понимавших истинных причин их убогой жизни, и я дал им достойную отповедь. Прямым языком, без всяких изысков :

                Вы – обезумевшее воинство,
                Пред смертью живя на сносях,
                Давно потеряли достоинство
                В бесконечных очередях. 

                Давитесь вы и давите,
                Брюзжите подряд на всех,
                Но только не понимаете,
                На ком этот тяжкий грех.

                Рейгана скопом травите –
                « Поборника новой войны »,
                Но только не понимаете,
                На ком тяжкий груз вины.

                Израиль и синагоги
                Предаете вы всем чертям,
                Будто пенсии ваши убогие
                Назначали именно там.

                Будто по их мановению
                Пустые прилавки у нас.
                Какие же все-таки гении,
                Кто так одурачил вас !

                Кто сделал вас темными, грубыми,
                Кому вы покорно верны.
                Талдычите ртами беззубыми :
                « Главное – нет  войны ! »…

Увы, весь уклад советского общества взывал к протестам , и я протестовал, но по-прежнему « в тряпочку ». Так, сидя на одном из собраний, взбешенный откровенной ложью выступавших, прикрыв рукой от рядом сидящих « товарищей » клочок бумаги, я выразил свое отношение к происходящему :

                В этой злой, удушающей мгле
                Ложь, цинизм, равнодушие,
                И душу разрывает мне
                Бездушие, бездушие …

                Все лгут, куда-то спрятав стыд,
                Страдаю я, их слушая,
                И плачет лишь душа навзрыд –
                Бездушие, бездушие …

                Шепчу я им, почти моля :
                « Где ж ваше благодушие ? »,
                Но крепко стянута петля
                Бездушия, бездушия …

Зато, выйдя из этого смрада на прохладу вечерней улицы, я с радостью вдыхал свежий воздух :

                Засыпает город, утомлённый
                Шумом и дневною суетой.
                В грустные раздумья погружённый
                Я бреду по улице пустой.

                Лишь дома притихшие, немые
                Равнодушно на меня глядят
                И безмолвно, словно часовые,
                Фонари потухшие стоят …

Спустя несколько лет я отдыхал, а заодно лечился в армянском городке Джермук. Конечно, и там не обошлось без стихов.
                Страдая энтероколитом,
                Решил избавиться от мук -
                Худой, без сил и аппетита
                Приехал летом я в Джермук.
    
                Здесь я нашел все, что мне надо :
                Природы девственный простор,
                Шум бурных рек и водопадов,
                Сплошные вереницы гор.

                И лишь погода угнетала :
                В горах – то ветры, то дожди.
                К тому же медсестра сказала :
                « В июне солнца здесь не жди …»

                И сразу стало грустновато :
                Удобств, воды горячей нет,
                И неуютные палаты,
                И очень грязный туалет.

                Уехать – лишь одно желанье,
                Ведь неустроенность везде …
                Я представляю их питанье –
                Бурда на тепленькой воде.

                И вот сижу уже в столовой.
                И вдруг – о, чудо из чудес !
                Несет в тарелке суп перловый
                Сам ангел, вышедший с небес.

                И сразу солнце засверкало !
                - Вы – не принцесса Суламифь ?
                Она ответила : «Я – Лала»,
                Улыбкой дивной одарив.

                И тотчас быт весь изменился :
                Палата стала – хоть куда,
                И туалет преобразился,
                И есть горячая вода.

                И уже ветры не мешают,
                И дождь совсем не моросит,
                И процедуры помогают –
                Куда девался мой колит ?

                Промчались дни. И дал я слово,
                В обратный собираясь путь :
                « Сюда вернусь, вернусь я снова,
                Чтобы на Лалочку … взглянуть ! »

Когда я прочитал эти стихи Лале, она пришла в неописуемый восторг. И, несмотря на то, что наше общение происходило только в столовой, произошло невероятное : очаровательное 16-летнее дитя … влюбилось в 43-летнего старца. Когда я готовился к отъезду из санатория, Лалочка, вручив мне свой адрес,  взяла с меня слово, что я напишу ей письмо. Слово-то я дал, хотя прекрасно понимал, что это – заведомый обман. Что могло быть общего между нами ? Этим дивным созданием можно было лишь безмолвно любоваться …
Увы, жизнь – это не только радости. И в этом очень скоро нам пришлось убедиться : в начале мая 1985 года в возрасте 68 лет безвременно скончалась мама Риты – Раиса Львовна. Только с уходом ее из жизни стало ясно, как много Раиса Львовна значила для дома и семьи. Наша небольшая квартира как-то сразу опустела. Ощущение было таким, как если бы из хорошо отлаженного, бесперебойно работающего механизма вдруг изъяли мотор. Все заботы по уходу за 72-летним отцом, инвалидом, лишившимся на войне ноги, легли на Риточку. Разделили мы с ней и другие заботы по дому, которых оказалось так много, что  я только диву давался, как незаметно и умело, никогда ни на что не жалуясь, выполняла их Раиса Львовна …

Глава  27.  НАШИ   ЮБИЛЕИ   

В начале 80-х в нашем отделе работал немного чудаковатый Саша Лапин. Он очень любил афоризмы великих людей прошлого и сыпал ими налево и направо. Однажды он, цитируя очередной афоризм, глубокомысленно произнес :
- Жизнь – ожидание в приемной смерти …
По своей сути это бесспорно : жизнь не бесконечна … Но уж слишком коробило меня в этом афоризме бескрылое словечко  « ожидание ». Я убежден, что по-настоящему счастлив лишь тот, кто, прожив долгую жизнь, встретит свою смерть не в ожидании ее, а в процессе полезной деятельности !
Жизнь дается человеку один раз. Нет, нет, я не собираюсь цитировать Николая Островского о том, что « … прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы …». Хотя эта мысль, если отбросить его слова о « борьбе за освобождение рабочего класса », тоже верна. Но я хочу сказать другое : живя лишь один раз, человек нередко  переживает смерть близких ему людей. Другими словами, жизнь и смерть встречаются довольно часто. И уж совершеннейшая нелепица : вчера похоронил близкого человека, а завтра у тебя юбилейное торжество, и вчерашняя безутешная скорбь сменится завтрашним бурным весельем. Таковы парадоксы жизни …
Такими для нас, правда, не в интервале « вчера – завтра », а в более растянутые периоды, стали 80-е годы. В июне 81- го мы  очень весело отметили 50-летие Бориса, а спустя несколько месяцев я поехал в Москву на похороны тети Буси 
В июне 84 – го мама отметила свой весьма солидный 80-летний юбилей. Собрались самые близкие родственники, в числе которых были родители Риты – Раиса Львовна и Матвей Исаакович. Как водится, маму искренне поздравляли, желали доброго здоровья, счастья, долгих лет жизни. Со стыдом должен признаться, что я как-то не подумал о стихах, а спохватился лишь за полчаса до начала торжества. И хотя они были вполне искренними, но, написанные впопыхах, с поэтической точки зрения оставляли желать много лучшего :
               
                Проходят годы  чередой …
                Жизнь – нелегкая штука :
                Горе, страдания, муки –
                Все пережито тобой !

                Жизнь прожить – не поле перейти …
                И  маме я  желаю страстно :
                По жизни много лет идти
                Столь же достойно и  прекрасно !

Вместе со всеми радовалась за маму и Раиса Львовна, поднявшая  тост за то, чтобы через десять лет мы вновь собрались за этим столом, а менее чем через год … ее не стало.
Как стремительно летят годы ! Давно ли я, молодой человек, как на крыльях летел из армии домой ? И вот уже сотрудники отдела стандартизации института « Гипроникель » спустя год, после того,как я влился в их коллектив, поздравляют меня с 50-летием ! А одна из них – молодая женщина  по имени Люда даже одарила меня стихами, назвав их « От прекрасной дамы ». В своем поздравлении она утверждала, что столетие назад мужчина  в сорок лет считался стариком, а ныне и в пятьдесят он – « ласковый и нежный зверь », сводящий с ума молодых женщин. Я, конечно, не замедлил с ответом :

                Конечно, лет бы сто назад,
                В салоне у княгини,
                Имея те же пятьдесят,
                Я б чинно пил « Мартини ».

                В лото со старцами б играл,
                Ловил бы сплетни в свете,
                На нравы молодых брюзжал,
                Тащясь к себе в карете.

                И, сидя в обществе старух,
                Из уст моей маман,
                Я слышал бы «мерси », « шарман » -
                Слова, ласкающие слух …

                Сейчас солидные отцы
                И в пятьдесят не стары
                И, как патлатые юнцы,
                Трясутся под гитары.

                Людмила, с Вашим поздравленьем
                Я понял многое теперь …
                Благодарю Вас ! С уваженьем -
                Ваш ласковый и нежный зверь …

Слава Богу, что после моего юбилея в последующие два с половиной года до нашего отъезда из Советского Союза, никто из очень близких нам людей не ушел из жизни …
Огорчало другое – мир неуклонно сползал к нетерпимости, насилию, терроризму. Знаменитый мыслитель средневековой Италии Николо Макиавелли в своей книге « Государь » писал :   
« Действительность надо воспринимать, какая она есть, а не такой, какой  должна быть ».  Согласен, но лишь отчасти.    Действительность надо воспринимать какая она есть, но стремиться  сделать ее такой, какой она должна быть ! Ведь следуя Макиавелли, можно бесстрастно взирать на террор, мол, ничего не поделаешь – такова действительность. А можно и нужно совместными усилиями миллионов людей во всем мире искоренять террор, ненависть, национальную и расовую нетерпимость. Как тут ни вспомнить слова в блестящем финале знаменитой девятой симфонии Бетховена : « Обнимитесь, миллионы – миру этот поцелуй ! »  Именно эти волнующие слова  стали девизом моего следующего стихотворения :

                « Быть иль не быть ? Вот в чем вопрос ! » -
                Так вопрошал герой Шекспира.
                И люди с сотворенья мира
                Пролили столько горьких слез,
                Но все не впрок – и как колосс
                Над миром Гамлета вопрос.

                А Гамлет сам ? Он – мщенья жертва :
                Убив Полония, Лаэрта,
                Убив в конце концов себя,
                Увы, и он жил не любя.

                Ведь он-то знал, как мир наш горек,
                Что на планете зла – не счесть.
                Он видел, кем стал « бедный Йорик »,
                И все-таки он выбрал месть.

                Пора, пора жить по законам
                Любви, согласья, доброты :
                Ведь мир у роковой черты –
                Так обнимитесь, миллионы !

Во второй половине 80-х мама стала чувствовать себя намного хуже. Она уже не выходила из дома, продукты ей покупали Рива и Боря, правда, готовила и обслуживала себя она, к счастью, сама.
Мы с Ритой продолжали работать, а я еще к тому же вел шахматные отделы в двух газетах
« Вечерний Ленинград »   и « Спортивная неделя Ленинграда ». Любопытно, что в 1986 году, заключая с Лениздатом договор на издание моей первой книги « Волшебный дар Каиссы », на требование редактора не упоминать имя невозвращенца гроссмейстера Виктора Корчного, я с простоватой улыбкой спросил :
- А вы представляете себе книгу, скажем, о ядерной физике, без упоминания имени Эрнеста Резерфорда или Нильса Бора ?
В итоге главу о Викторе Корчном я все же отстоял, но вынужден был писать ее без подобающих замечательному шахматисту эпитетов. Самое обидное, что книга со столь скромной главой о Корчном вышла в свет, когда « табу » с его имени сняли, а я уже жил в Израиле.
Когда же я все больше и больше стал убеждаться, что перестройка выдохлась, когда нагло подняли головы молодчики из антисемитской организации « Память », во мне впервые созрела мысль о репатриации в Израиль.  Слухи о грядущих еврейских погромах почти открыто муссировались в обществе. Дело дошло до того, что соседка по лестничной площадке – молодая и очень приятная русская женщина без обиняков заявила мне :
- Виктор, когда начнется погром, вы всей семьей приходите к нам. Мы – русские, и вас тут искать не будут ! » Вот так …
После этого я уже не колебался. И хотя Рита долго не решалась дать свое согласие, я все же убедил ее : самым весомым аргументом оказался тот, что все ее подруги давно уже покинули страну. Борис и слышать не хотел о переезде в Израиль. Зато мама сразу загорелась этой идеей.
Вскоре я получил из Израиля четыре вызова : на нас с Ритой, Матвея Исааковича и маму. Оформление документов заняло чуть больше полугода.  И вдруг мама заявила мне :
- Витенька, я не поеду : вы там устроитесь на работу, а мне придется ухаживать за Матвеем Исааковичем, а сил на это уже нет. Здесь у меня отдельная комната, дети покупают мне продукты, а кроме того, я договорилась с участковым терапевтом ежемесячно навещать меня, принося сустак и другие дефицитные лекарства.
И все же мы договорились, что через год я на пару недель приеду в Ленинград. Если к этому времени у мамы по каким-либо причинам созреет желание перебраться в Израиль, то Борис заранее оформит ей все необходимые документы и столь тяжелое путешествие мама совершит с моей помощью …
В те годы, годы массового отъезда советских евреев в Израиль появилось немало анекдотов на эту тему. Пожалуй, самым популярным из них был такой : один еврей приходит к раввину. « Ребе, кто такие импрессионисты ?» - спросил он.  Раввин подумал минуту и ответил : «Сын мой, я точно не знаю, но ехать надо !» …
В сентябре 1990 года мы  втроем уехали в Израиль …

Глава  28.  НАВЕКИ  В  ПАМЯТИ  МОЕЙ …

Поначалу жизнь на « земле обетованной » оказалась очень нелегкой : трудно давался язык, жутко донимала жара, да и социального пособия явно не хватало, а найти работу по специальности без владения ивритом, тем паче в моем возрасте, было чистейшей утопией. В отчаянии я выплеснул такие строчки :
      
                Страстному призыву сердца внемля,
                Я решил : да будет алия* !
                И шептал, вступив на эту землю :
                « Здравствуй, здравствуй, Родина моя ! »

                Все во мне бурлило, ликовало –
                Я впервые горд, что я – еврей !
                Это счастье – жизнь начать сначала
                На священной Родине моей !

                Незаметно жизнь в заботы ввергла :
                Нет работы, нет своего жилья –
                Неужели ты меня отвергла,
                Родина священная моя ?

                Я ведь к вам с надеждою стремился,
                Предков исторических края !
                Чем же пред тобой я провинился,
                Родина священная моя ? 

                В сердце мысль горькая закралась
                И живу, ее в душе тая :
                Ничего, немного мне осталось,
                Родина священная моя.

                А засыплют саван мой землею –
                Пусть напишут, как хотел бы я :
                « Наконец сроднился я с тобою,
                Родина священная моя …»
                *алия – репатриация евреев в Израиль 

Письма от мамы приходили довольно часто. В них она писала, что чувствует себя неважно, часто « пошаливает » сердце. Чтобы не причинять маме излишних волнений, я  не писал ей о наших трудностях. Из моих писем следовало, что, если не считать жары, особых проблем у нас нет.
Постепенно жизнь, и в самом деле, стала налаживаться. Спустя восемь месяцев я уже работал в русскоязычной газете  « Новости недели », а вечерами подрабатывал в качестве смотрителя в тель – авивском музее. Уставал я ужасно : утром я уезжал на курсы  журналистов, в полдень мчался в редакцию, где вел спортивный отдел, а с четырех часов и до десяти вечера работал в музее. Как-то, сидя в одной из галерей музея, чтобы не уснуть, я взял огрызок карандаша и клочок бумаги.
 
                Вечер. Снова я в музее.
                Безнадежно утомлен …
                И в притихшей галерее,
                Как обычно, клонит в сон.

                И в дремоте одинокой
                Вдруг забрезжил дивный свет :
                Город юности далекой
                Всплыл в туманной дымке лет.

                И в мечте несбывной, дерзкой
                Узнаю вдруг  Эрмитаж,
                А за ним красавец – Невский,
                Переполненный Пассаж.

                Вот и улица родная,
                Мамочка, мои друзья,
                И ком к горлу подступает –
                Ведь давно не с ними я.

                Но неясная тревога
                Шепчет мне : возврата нет –
                Там ведь жизнь так убога …
                И померк тот дивный свет.

                И открыв глаза устало,
                Горькой думою томим,
                Я услышал вдруг из зала :
                « Слиха, эйфо шерутим ? *
                * « Извините, где туалет ? »  ( иврит )

Любопытно, что четвертое четверостишие в чуть измененном виде уже встречалось в моем давнем стихотворении « Дневальный », но на « плагиат » у самого себя, думаю, я имею  полное право …
Едва мы начали с оптимизмом смотреть в будущее, как на головы израильтян  посыпались иракские ракеты « Скад » … советского производства. В то время, как вооруженные силы  США вели войну в Персидском заливе с оккупировавшим Кувейт  Ираком, иракский диктатор Саддам Хусейн, пользуясь    «удобным случаем »,  стал обстреливать ракетами Тель – Авив и прилегающие к нему города. Сколько бессонных ночей пришлось просидеть в противогазах и молить Бога, чтобы опасность миновала нас !
В своих письмах мама выражала крайнюю тревогу : « Душа болит за вас – как вы переносите ракетные обстрелы ? Я бы умерла со страху, а в противогазе не могла бы просидеть и одной минуты …». В ответных письмах я старался успокоить мамочку, внушал ей, что у нас все в порядке и обещал, что через год я обязательно приеду в Ленинград. Увы, приехать пришлось намного  раньше : восьмого ноября 1991 года тяжелый сердечный приступ оборвал жизнь самого дорогого мне человека.

                Этот скорбный день всегда со мною,
                День страданий, безутешных слёз.
                Помню, как дрожащею рукою
                Я поправил прядь седых волос.

                Чтобы пересохшими губами
                Ощутить похолодевший лоб
                И, опершись на тяжелый гроб,
                Я залился горькими слезами.

                Боль немая стиснула мне грудь :
                Мамочка, ну что ж ты натворила ?
                Ты ушла и больше не вернуть
                То тепло, что щедро ты дарила.

                То тепло, что неуёмной вспышкой
                Излучал заботливый твой взгляд -
                Ведь с тобою даже в пятьдесят
                Оставался я еще мальчишкой.

                И с тех пор в душе моей надлом,
                Жизнь течет безрадостно и вяло
                И напоминают о былом
                Письма, что когда-то ты писала.

                Дни бегут тоскливой чередою,
                Вереница беспросветных дней.
                Тебя нет … И все же ты со мною –
                Ты навеки в памяти моей …

Какие страшные слова : «Тебя нет …» !  Только с уходом мамы пришло осознание того, что я – давно не « ласковый и нежный зверь », а, увы,  немолодой человек, который, по образному выражению,  уже  « едет с ярмарки ».
Так что же, пора ставить точку ? Нет ! Ведь далее следуют слова, из которых ясно, что для меня мама жива : « И все же ты со мною, ты навеки в памяти моей …»  Каждое утро, открывая глаза, я вижу маму, все также заботливо смотрящую на меня с многократно увеличенной цветной фотографии.
Да, точку ставить рано. Надо писать, чувствуя, что мама рядом, что она все знает обо мне и что, когда необходимо, я могу обратиться к ней за советом …

Глава  29.  НА  ЗЕМЛЕ  ОБЕТОВАННОЙ

Увы, спустя три года  мне пришлось расстаться  с  работой в газете. Но я не унывал и быстро переквалифицировался в  « бравого » охранника. Моим новым рабочим местом стала будка перед въездом в школу. Экзотическая форма с эмблемой  « SЕCURITY » на груди, внушительный пистолет в кожаной кобуре придавали мне весьма воинственный вид. Вечерами, когда жизнь в школе замирала, я с несвойственным мне  упорством штудировал иврит.
Поначалу было очень трудно, но именно в этот период у меня появился консультант – юная и очаровательная ученица организованных в этой же школе компьютерных курсов.
 
                Сыграла жизнь злую шутку –
                Писатель, журналист, поэт,
                Едва достигнув зрелых лет,
                Я сел …в сторожевую будку.

                Да, возраст мой, увы, не шутка,
                Тут никаких сомнений нет.
                Вся шутка в том, что эта будка,
                Быть может, меньшая из бед.   

                И пусть убога будка эта,
                Нет в ней уюта и тепла,
                Зато однажды, как луч света,
                В нее принцесса вдруг вошла.

                И средь людского равнодушья,
                Неуважения, бездушья
                Ее приход, как солнца луч,
                Блеснувшего вдруг из-за туч.

                И заходя порою в будку,
                Улыбкой дивной одарит,
                Поможет одолеть иврит
                И упорхнет через минутку.

                Быть может, это мне приснилось ?
                Быть может, скоро сон пройдет ?
                Ведь как во сне она явилась
                И как во сне она уйдет …

Небольшая площадка перед будкой вдруг стала местом паломничества … воробьев. Ларчик открывался просто : именно  на этом месте охранники  иногда вытряхивали хлебные крошки из своих сумок. Воробьи мирно их клевали и никаких конфликтов между ними не возникало. Но однажды я стал свидетелем необычной сцены, которую и попытался описать :

                День за днем в постылой будке …
                Что ж, таков уж жребий мой.
                Впрочем, жизнь мне порой
                Дарит светлые минутки.

                Так, буквально, в двух шагах
                Мне представилась картина :
                Прямо на моих глазах
                Воробьиха важно, чинно,
                С чувством, толком, не спеша,
                Вскармливала малыша.

                Тот, потешный, весь вертелся –
                То ли с мамою играл,
                То ли он уже наелся
                И от трапезы устал.

                Но в конце концов покорно
                Желтый клювик свой раскрыл,
                Корм от мамы получил
                И нахохлился притворно.

                Вдруг откуда ни возьмись
                Налетели воробьи
                И за трапезу взялись
                Гости милые мои.

                Тут же мама – воробьиха
               ( Вся тщедушная на вид )
                Их отделала так лихо,
                Что отбила аппетит.

                Как она все успевала
                Эта кроха-воробей-
                Всех непрошенных гостей
                То и дело отгоняла,
                Свое чадо угощала,
                Вдоволь и сама клевала …

                В сценках незамысловатых,
                Неприметных нам порой
                Вдруг открылся предо мной
                Этот дивный мир пернатых …

Надо сказать, что репатрианты из СССР, кроме огромного научного, технического и культурного потенциала принесли Израилю и новые праздники. В один из таких праздников – Международный женский день я слегка « пожурил » мужчин :

                Странный мы народ – мужчины :
                Дома все у нас болит,
                Да и вид – брюшко, седины
                За себя сам говорит.   

                Скорбно порошки глотаем –
                Нормитен и аспирин,
                Часто тяжело вздыхаем –
                Уж куда нам в магазин !

                Жены наши сердобольны,
                Им работа – не обуза,
                Мы ж в покое, мы довольны
                И поглаживаем пузо.

                Но вот вдруг зашла соседка,
                Статная и молодая –
                Тут же прячем мы таблетки,
                Лучший свой костюм хватаем.

                И выходим – элегантны,
                Моложавы и галантны,
                Преисполнены желанья
                Приковать к себе вниманье.

                Посидев, ушла соседка.
                Мы с кряхтеньем на диван,
                Вновь пьем порошки, таблетки,
                Снова в голове туман.

                Ах, мужчины ! Ах, мужчины !
                Не хандрите без причины,
                Не блаженствуйте в истоме –
                Будьте же опорой в доме !

                Наше счастье – жены, дети,
                И никто не обделён :
                Ведь прекрасней нет на свете
                Наших добрых, милых жён !

Место своей работы я шутливо окрестил « болдинской  будкой ». Ведь именно здесь в вечерние часы, наслаждаясь тишиной, я написал множество стихов и несколько поэм. А однажды под впечатлением увиденного по телевизору осеннего пейзажа родного Санкт – Петербурга я излил свою грусть :   

                Мрачно нависли свинцовые тучи,
                Дождь выбивает унылую дробь
                И навевают щемящую скорбь
                Листьев опавших размокшие кучи.

                О, как печальна агония эта !
                Рвет на куски она сердце поэта …
                Листья, ужель вы забыли денёчки,
                Как распускались набухшие почки ?

                Как солнце грело и влага питала,
                Как ранним утром роса вас ласкала,
                Как каждый день наслаждением было
                Вновь наливаться волшебною силой ?

                Дивные дни … Жаль, они пролетели –
                Ветер и дождь поглотили их.
                Листья поблекли и пожелтели,
                Медленно жизнь угасала в них.
                И, расставаясь с родною берёзой,
                Тихо роняли прощальные слёзы …

                Но ведь не вечны дожди и морозы –
                Вновь пробудятся от спячки берёзы,
                Соком нальются зеленые почки,
                Чтобы родить молодые листочки …

                В жизни людской тот же самый уклад :
                Яркий расцвет и печальный закат …

Особо хочется сказать о той огромной поддержке, которую оказала нам в Израиле моя двоюродная сестра Дифа. В главе « Трагическая участь хасидов » я упомянул о том, что в середине 30-х годов в Палестину уехал родной брат мамы Пинхус с женой Златой и дочерью Юдит.  Так вот Юдит в узком кругу родных и близких зовут Дифой. Эта замечательная женщина помогла очень многим репатриантам, причем не только родственникам. Вечная ей наша благодарность !
Этому энергичному, жизнерадостному человеку довелось пережить самое страшное – гибель сына, которому едва минуло двадцать лет. Памяти погибшего сына Дифы я посвятил очень искреннее стихотворение, которое было включено в программу по литературе одной из тель – авивских русскоязычных  школ.

                Он молод был – едва за двадцать,
                Он только начал жизнь свою.
                Ему бы весело смеяться,
                С любимой девушкой встречаться,
                А он, мальчишка, пал в бою …

                А как его все восхищало –
                И голубой морской простор,
                Полей цветное покрывало
                И пастбища на склонах гор.

                И как  чудесно пахнет мята,
                Как яблони в садах цветут,
                Как молоко сосут ягнята,
                Как в небе облака плывут.

                Одно он ненавидел люто –
                Террор, что сеет кровь и смерть.
                Любил он жизнь и потому-то
                Так торопился повзрослеть.

                Мальчишка с чистою душою –
                Как пылко в грёзах он витал !
                В бою с врагами, пав  героем,
                Недолюбил, недомечтал …

                Он был израильским солдатом
                И бесконечно дорог нам,
                Погиб он в шестьдесят девятом,
                А звали юношу Йорам. 

                Йорам погиб … Но не напрасно –
                Ведь он оставил память нам :
                Все то, что в жизни так прекрасно,
                Любил и защищал Йорам …

Йорам погиб … Сколько их, израильских солдат пало от рук палестинских террористов, давно потерявших человеческое и мужское достоинство, способных лишь убивать из-за угла, взрывать автобусы, кафе и дискотеки с мирными  людьми, стрелять даже в грудных  младенцев. Только потерявшие человеческий облик существа, каковыми являются « мирные » жители палестинских городов, могли ликовать, бурно выражая свой восторг после варварских взрывов в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года. Взрывов, унесших жизни почти трех тысяч ни в чем неповинных людей. А гордо называющие себя демократами страны Западной Европы бесконечными антиизраильскими резолюциями на различных международных форумах фактически не только поощряют палестинский террор, но и становятся его соучастниками …
Удивительное дело ! Столько лет живу в Израиле, но порой делаю «открытия», давно известные всем. Так, десятки раз идя в купат – холим ( поликлинику ) « Маккаби » по улице Кацнельсон, я особенно не утруждал себя раздумьями по поводу этого названия. Ну, Кацнельсон, так Кацнельсон ! Да мало ли в Израиле есть непонятных для меня названий ! И вот, читая книгу бывшего премьер – министра Израиля Голды Меир « Моя жизнь », я вдруг обнаружил, что Берл Кацнельсон был одним из тех, благодаря кому евреи обрели свое независимое государство. И не просто одним из них, а человеком, перед мудростью, умом, порядочностью которого преклонялись отцы еврейского государства.
Берл Кацнельсон был редактором газеты « Давар » и директором издательства « Ам – Овед ». Голда Меир пишет, что он никогда не рвался к высоким постам, но многие министры, доживи Кацнельсон до создания государства Израиль, ходили бы к нему за советами, указаниями и одобрениями их действий. Однако дожить до провозглашения независимого государства Израиль Кацнельсону не довелось. Он умер в Иерусалиме в 1944 году. Находившийся  в тот день в Хайфе Давид Бен Гурион, узнав о смерти Кацнельсона,  всю ночь, горько плача, пролежал в одежде  на постели. Так плачут, когда теряют самого близкого человека …
Несколько раз нам с Ритой довелось побывать в Иерусалиме. И всегда нас охватывало удивительное, неповторимое ощущение, которое возникает лишь при соприкосновении с Вечностью. И это волнующее чувство я попытался выразить в стихотворении «Иерусалим».

                Иерусалим – Святыня всех святынь !
                Неповторимая на свете !
                Ведь здесь, куда свой взор не кинь,
                Витает дух тысячелетий …

                Дыша седою стариной,
                Как много помнят стены эти !
                И каждый камень их – немой
                Свидетель трех тысячелетий.

                Воздвигнув крепостные стены
                На склонах Храмовой горы,
                Еще с древнейшей той поры
                Зовут Иерусалим священным …

                В долгий период ханаанский
                Иерусалим – твердыня, щит,
                А царь израильский Давид,
                Отбив набег филистимлянский,
                Полный гордыни и амбиций,
                Возвел его своей  столицей ...

                И с тех времен Иерусалим
                Все помнит : и пожарищ дым,
                И вавилонское плененье,
                И мест священных оскверненье.

                Всплывают в памяти незримо :
                Цари, халифы, фараоны
                И прокураторы из Рима,
                И мудрецы Синедриона.

                И крестоносцы-тамплиеры -
                Носители христианской веры,
                Эра османского правленья,
                Годы британского мандата
                И, наконец, святая дата
                Желанного освобожденья.

                Развеялся столетий дым …
                Сегодня вправе мы гордиться –
                Всё вынесший Иерусалим
                Вновь стал израильской столицей ! ...

В 2000 году Рива и Боря все-таки решились на переезд в Израиль. Сколько маклерских контор пришлось мне обойти, сколько квартир осмотреть, прежде чем я остановил свой выбор на одной из них ! Наверное, они правы, считая, что такой шаг делать нужно или в молодые годы, когда впереди есть перспективы, или в пенсионном возрасте, когда уже ни на что не рассчитываешь, кроме различных пособий.
А спустя год, вернувшись из очередного отпуска, во время которого мы с Ритулей побывали а Париже, я обнаружил, что мое рабочее место в будке отдали какому-то израильтянину.  Риту тоже уволили, но , правда, спустя семь лет и лишь  после того, как она 17 лет проработала смотрителем в тель-авивском музее. Мне же предлагали работу охранника на стройках, где и в дождь и в палящий зной « все удобства во дворе », то есть моим рабочим местом должен был стать … стул на открытой стройплощадке. Предлагать такие условия работы человеку, которому уже за шестьдесят, который проработал в этой же компании шесть лет, это ни что иное, как неуважение, хамство. Впрочем, за более чем десять лет работы в Израиле подобным хамством я наелся досыта. И я решил стать пенсионером …
Как тут не вспомнить знаменитую фразу будущего французского короля Генриха  Четвертого : « Париж стоит мессы ! » В отличие от Генриха Четвертого, у которого на карту были поставлены не только будущий престол, но  и сама жизнь, я потерял всего лишь будку охранника. В общем, « Париж стоит … будки ! »  Тем паче, что Генрих Четвертый в конце концов был убит Равальяком, а я, будучи пенсионером, тихо радуюсь  жизни …
Конечно, пребывание в великом городе было отмечено стихотворением « Париж ».

                Париж … Столицею  столиц
                Вознесся над планетой –
                В веках величие воспето
                Его соборов и гробниц.

                При взгляде сквозь веков лавину,
                Сквозь толщу стен монастырей,
                Всплывают мрачные картины
                Давно, давно минувших дней …

                Вот кровь фонтаном бьет из раны
                Бесстрашной девы Орлеана,
                Вот трупами Париж усеян
                В святую ночь Варфоломея.

                А это свой кровавый план,
                Все взвесив тщательно, умело,
                Готовят Равальяк, Клеман –
                И вот два распростертых тела :
                Двух Генрихов, двух королей –
                Таков конец их бурных дней.

                Фуке … Он роскошью дворца,
                Затмив носителя короны -
                Картины, золото, иконы –
                Приблизил час своего конца
                И кончил дни свои в неволе –
                В Бастилии и Пеньяроле. 

                Невозмутимый Жорж Дантон …
                На эшафоте стоя, он,
                Слегка похлопав по плечу,
                Бросает гордо палачу :

                « Я голову свою спокойно
                Сложу за равенство, свободу.
                Ты покажи ее народу,
                Поверь, она того достойна ! »

                А вслед за ним настал черёд
                За убеждения, за веру
                Взойти на тот же эшафот
                Сен – Жюсту, Робеспьеру.

                А вот и сам Наполеон …
                Но где могущество былое ?
                Лицо уже немолодое,
                Пред смертью горько шепчет он
                На острове Святой Елены :
                « Аустерлиц, Ваграм, Иена  -
                Побед блистательных венец,
                О, как же горек мой конец ! »

                Все знал Париж : и диктатуры,
                Цепь заговоров и интриг …
                Но он к тому ж еще велик,
                Как центр мировой культуры.

                Здесь миру ни одно столетье
                Своих шедевров многоцветье
                Являли Беранже, Роден,
                Вольтер, Мольер и Лафонтен.

                От родины своей вдали
                Творили Дягилев, Дали …
                Они и многие другие,
                А имена – то все какие !

                Само название Парижа
                Прекрасно, величаво –
                Синоним гордости, престижа,
                Величья, наслажденья, славы !...

Глава  30.  ЭМАНУИЛ  ШТЕЙН
Есть имена, которые на слуху у миллионов, есть люди, чьи лица то и дело мелькают на телеэкранах, чьи выступления в переполненных залах становятся  заметным событием. А есть и такие, о жизни и творчестве которых знают лишь немногие. Одним из таких людей был Эмануил Штейн.
С одной стороны  - один из ведущих в мире специалистов по русской поэзии зарубежья, почетный доктор филологии Биографического института Пушкинского дома России, автор множества книг и статей, пресс – атташе Виктора Корчного в матче за мировую шахматную корону в Мерано, с другой – известный лишь самым что ни на есть дотошным любителям поэзии и шахмат, творивший без всякой шумихи, без расчета на успех и славу …
Мне не довелось быть лично знакомым со Штейном, но зато чуть больше года я имел счастье переписываться с ним.  Кто же он,  Эмануил Штейн ?

ИЗ  ВАРШАВСКОГО  ГЕТТО  -  В  СОВЕТСКОЕ
Он родился в 1934 году в Варшаве в семье еврейско – польских актеров , до революции граждан России. Отец окончил Высшее Его Императорского Величества Александра Второго театральное училище в Петербурге, учился в одном классе с Василием Качаловым и Верой Пашенной … У отца был друг – Вольф Мессинг, который впоследствии в СССР сделал удивительную карьеру как гипнотизер. « Не бойтесь, - успокаивал Мессинг друга накануне войны, - я работал в Германии и хорошо знаю немцев. Все будет в порядке ». Увы, порядок, действительно, был, но … новый немецкий порядок. С присущей им аккуратностью и методичностью гитлеровцы стали создавать в Варшаве еврейское гетто.
Было лето 1940 года и ускользнуть из гетто было практически невозможно. Лишь несколько еврейских семей, к числу которых относились и Штейны, сумели по канализации выбраться из гетто. Много позже об этом рассказал в своем фильме « Канал » знаменитый польский кинорежиссер Анджей Вайда.
Месяца два беглецы, в основном ночами,  пробирались на восток. Самое страшное испытание пришлось выдержать при переправе через Буг : фашисты стреляли в них сзади, советские солдаты – спереди. Но беглецы все же добрались до позиций Красной Армии. Их наверняка поставили бы к стенке, но отец Эмануила сослался на Качалова, а Мессинг потряс всех своими  феноменальными фокусами. Запросили Москву. Качалов от Штейна не отрекся, и его семья попала в Минск, где главу семейства назначили художественным руководителем Еврейского театра. А Мессингом заинтересовался сам Сталин ...
В годы войны Минский еврейский театр гастролировал по Сибири, но позже был разогнан, и в конце 1947 года семья вернулась в Минск. В январе следующего года в Минск по делам приехал великий актер и режиссер Соломон Михоэлс. В тот же день он зашел поговорить с оставшимся без театра Штейном, а его 14-летнему сыну преподнес плитку шоколада.      
« Этот шоколад, - рассказывал много лет спустя Эмануил, - я запомнил на всю жизнь : в тот же вечер по приказу из Москвы сталинские сатрапы убили Михоэлса …»
Вслед за этим главу семейства стали вызывать на допросы в НКВД. И он, остро ощутив опасность, заключил : « Хоть пешком, но мы должны постоянно перемещаться по стране ! » Но от судьбы не уйдешь : в 1950 году, когда семья находилась в городе Шуя,  отец Эмануила во время ареста скончался от сердечного приступа.
Это были страшные годы : скитания по чужим углам, недоедание, вечный страх, ожидание ареста … И все же через три года Эмануил поступил в Шуйский педагогический институт и перебрался в институтское общежитие.
Казалось бы, жизнь стала налаживаться : учеба и окончание  института, работа преподавателем русского языка и литературы, а затем и директором школы, страстное увлечение шахматами. Однако жизненные пути неисповедимы …

« АГЕНТ  МЕЖДУНАРОДНОГО  СИОНИЗМА »
В  1961  году   Эмануилу   Штейну  с  превеликим   трудом удалось вернуться в Варшаву. Первым, кто навестил его, был молодой шахматный мастер Анджей Филиппович. Однако он был страшно разочарован, так как считал, что встречается со знаменитым гроссмейстером Леонидом Штейном. Несколько лет спустя Эмануила Штейна перепутал с его знаменитым однофамильцем гроссмейстер Кин. Одна из партий Эмануила Штейна в чемпионате Польши попала в « Шахматный информатор », а Кин, уверенный в  том, что это партия Леонида Штейна включил ее в свою книгу « Штейн – мастер атаки ».
Вскоре Анджей Филиппович познакомил Штейна с поэтом Янушем Шпотанским, которого в Польше называли « польским Галичем и Высоцким ». Шпотанский стал первым настоящим наставником  Эмануила в русской литературе. А знакомство с Натальей Адамович, сестрой известного русского поэта – эмигранта, ее прекрасная библиотека открыли ему удивительный мир поэзии.
Анджей познакомил Штейна еще с одним замечательным человеком – кардиналом Кракова Каролем Войтылой, ставшим впоследствии Папой Римским Иоанном Павлом Вторым. Заметными в эти годы были и шахматные успехи Эмануила. Трижды команда, в которой на третьей доске играл Штейн, побеждала в чемпионатах Польши, а сам он в 27 партиях не потерпел ни одного поражения.
Одним из самых ярких было знакомство с посетившим Польшу Михаилом Талем. Часами бродя с ним по разрушенным улочкам Варшавского гетто, Штейн рассказывал ему о восстании 1943 года, об Освенциме, где погибла почти вся родня  Эмануила …
Увы, в 1966 году Штейн, как « агент израильских спецслужб и международного сионизма » был предан суду и оказался за решеткой. За что ? За открытые призывы расследовать  сталинско – бериевские злодеяния в Катыни, где в 1940 году органы НКВД расстреляли более десяти тысяч польских офицеров. Ну, кто еще мог выступать с такими призывами ? Конечно, только «агент мирового сионизма » ! Судили Эмануила Штейна закрытым судом и « припаяли » десять лет,  правда, затем этот срок сократили вдвое.
Зато в тюрьме Мокотув ( что-то вроде польской Лубянки ) ему сказочно повезло : там, как оказалось, была собрана уникальная библиотека – наследие нескольких поколений заключенных. При этом арестантам было запрещено читать на польском языке, а на русском – сколько душе угодно ! И Штейн буквально проглотил эту бесценную массу книг. Любопытно, что сосед Штейна по камере не проявлял к этим книгам никакого интереса.  Это и неудивительно, если учесть, что сокамерником  Эмануила оказался никто иной, как … бывший гауляйтер Польши и Украины Эрих Кох.
И все же по ходатайству друзей–шахматистов в 1967 году Штейн был выпущен « на поруки ». Спустя год последовал новый арест. « В преддверии массовой эмиграции советских евреев, - прокомментировал свой арест сам Штейн, - КГБ решил изучить социологию этого явления, поставив эксперимент на  « польских кроликах » : в ночь на 26 марта 1968 года пятнадцать тысяч польских евреев, в основном интеллигенция, были арестованы по совершенно абсурдным обвинениям, и им был предложен выбор : либо групповые процессы и тюрьма, либо убираться  из Польши в течение 72-х часов. В их числе оказался и Штейн, которого обвинили в … создании террористических групп с целью оторвать Польшу от СССР и присоединить к Западной Германии. Ни больше, ни меньше ! Уезжать из Польши Штейн наотрез отказался, но жена и теща буквально на коленях умоляли его не губить семью и покинуть страну. В конце концов он уступил их просьбам.

ПРЕСС -  АТТАШЕ  ВИКТОРА  КОРЧНОГО
Вот так Эмануил Штейн оказался в небольшом американском городке Орандж, где полностью посвятил себя литературной деятельности, венцом которой должна была стать антология русской поэзии зарубежья. Немало времени отдавал он и публицистике, исследованию творчества  многих русских поэтов « изгнания », за что Биографический институт Пушкинского дома России присвоил ему звание почетного доктора филологии. Некоторые образцы творчества Эмануила Штейна – « Литературно – шахматные коллизии ( от Набокова и Таля до Солженицына и Фишера ), « Арсений Несмелов. Без России. », « Мгновения, которые были », « Николай Гумилев и поэты русского Китая » и другие, присланные мне за недолгий срок нашей переписки, я храню, как бесценные реликвии …
Не забывал он и о шахматах, дважды заняв почетное второе место сначала в открытом чемпионате Вашингтона, а затем и в первенстве всех штатов Новой Англии. За эти успехи Эмануил Штейн был удостоин звания « национальный мастер США ». В январе 1980 года на весь мир прозвучало « Открытое письмо Карпову », в котором Штейн решительно встал на защиту семьи Виктора Корчного. Семье выдающегося гроссмейстера – невозвращенца отказали в разрешении выехать на Запад, а сына Корчного за уклонение от службы в Советской армии упрятали в тюрьму. Именно тогда другой беглый советский гроссмейстер Лев Альбурт заявил Штейну : « Ты должен стать  пресс – атташе Корчного ! » « С удовольствием,  – ответил Штейн, - Корчной и Таль – мои главные кумиры в шахматах ! »
Надо ли говорить, что в те годы у Корчного были миллионы болельщиков ! Конечно, болел за него и я ! И вовсе не потому, что был лично знаком с Корчным и брал у него интервью, а потому, что Карпов являл собой олицетворение советской империи зла …
« Как я жалел, что не был с Виктором в Багио ! », - не раз сокрушался Штейн. Ведь Корчной там не мог противостоять провокациям многочисленных агентов КГБ, и судьба наказала его 32-й партией. Будь я там, я бы заклинал его : только не играй эту партию ! Требуй освободить сына ! Пусть счет останется равным - 5 : 5, и пусть Карпова снова провозглашают чемпионом мира ! Представляете, он даром получил титул от Фишера, а тут при счете 5 : 5 еще и от Корчного ! На всю жизнь Виктор остался бы моральным победителем ! ».
И хотя Корчной не поступил так, как хотел бы Штейн, лично я считал тогда и продолжаю считать сегодня его моральным победителем матча на первенство мира в Багио !
Спустя три года Корчной и Карпов встретились в новом состязании на первенство мира, на этот раз в итальянском городе Мерано. Как писал Виктор Корчной, « … в Мерано Карпов
« сотоварищи »  ( а их число достигло 70 ! ) заставили меня испытать кошмарное время. Зловещие секреты этого матча ждут новой стадии гласности, чтобы быть раскрытыми …»
А ларчик просто открывался : ведь после Багио генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев дал Карпову наказ : « Взял корону, так держи ее ! » И он держал, конечно, с помощью десятков « сотоварищей » из КГБ. Кстати, сбежавший на Запад гебист Николай Хохлов предупреждал : « Лучше всего проиграть или даже сдать матч : убить вас – не убьют, но здоровье вам основательно попортят …» И Хохлов как в воду глядел : и у Корчного и  у Штейна в Мерано резко подскочило давление, стали болеть и слезиться глаза – такого с ними никогда раньше не бывало. А пресс – атташе Карпова Александр Рошаль даже посулил Штейну : « Мы вас не просто победим – вы будете уничтожены ! ».
Однажды Штейн, забыв что-то в номере гостиницы, вернулся и застал там троих мужчин, которые искали письма Игоря Корчного к отцу. Один из непрошенных гостей тут же подскочив к Штейну, что-то прыснул ему из баллончика в глаза, и тот потерял сознание. Когда он очнулся, глаза застлало пеленой, а врач зафиксировал  кровяное давление 210 на 110 … Мог ли Корчной победить в матче, борьба в котором велась такими средствами ?
В написанной мной много позже поэме « О, шахматы, игра богов ! » я, получив разрешение от Штейна, вел рассказ о матче в Мерано от его имени. Вот фрагменты  этого рассказа :

                … Штейн о себе так говорит :
                « Вот до чего я дожил :
                Я – Штейн, увы, не Леонид,
                Эмануил – не Ласкер. Кто же ?
                Я – тот, кто их всю жизнь чтил,
                Я – просто Штейн Эмануил ! »

                Штейн – литератор, публицист,
                К тому же страстный шахматист,
                Знаток поэзии « изгнанья »,
                Отдал он весь талант и знанья
                На благо Виктора Корчного
                И сделал для него так много !
                . . . . . . . . .

                « Оглядываюсь я назад –
                Мурашки бегают по коже,
                Просто  не верится, о боже,
                Как вынесли мы этот ад ! »

                Предупреждал ведь нас Хохлов –
                Гебист, сбежавший из страны :
                « Нет, не соперников – врагов
                В вас видят, вы обречены !

                Убить, быть может, не убьют,
                Но искалечат – это точно,
                Их не унять – напрасный труд,
                Бегите из Мерано срочно ! »
                . . . . . . . . . . .
                А Карпов ? Может он « гордиться »,
                Что снова сохранил корону.
                Но как ? Благодаря … убийцам –
                Стыд и позор для чемпиона !

                Корчной же всем на удивленье
                Все также страстно рвется в бой,
                Вновь вызывая восхищенье
                Великолепною игрой !

                Боец с открытою душой,
                В игре и в жизни прям и чист,
                Таков всегда Виктор Корчной –
                Неповторимый шахматист ! 

ПЕРЕПИСКА,  КОТОРУЮ  ОБОРВАЛА … СМЕРТЬ
Неудивительно, что меня охватило страстное желание, пусть даже заочно, познакомиться с этим благородным человеком. И в начале июля 1998 года, с трудом раздобыв адрес  Эмануила Штейна, я написал ему письмо. В нем, кроме всего прочего, я рискнул предложить вниманию одного из самых авторитетных знатоков поэзии какое-то свое стихотворение (сегодня я даже не могу вспомнить, какое именно ).
Ответ Штейна был как … ушат холодной воды : мои « вирши » он подверг резкой критике ! Правда, вслед за этим он отметил кое-какие  положительные стороны моего « творения ». И, уже окончательно потеплев, дал несколько полезных советов и даже прислал с теплой дарственной надписью свою книгу  « Литературно – шахматные коллизии ( от Набокова и Таля до Солженицына и Фишера ). Книга написана блестяще ! Но меня очень огорчила критика Таля за его согласие, по выражению Штейна, « впрячь себя в тренерскую колесницу Карпова ». И далее : « Сальери – Карпов убил Моцарта – Таля, выжав его, как алкаш опоражнивает бутылку до последней капли. Агония Таля растянулась на 15 лет …»
Увы, это горькая правда. Тем не менее, в ответном письме я, горячо поблагодарив за честную критику, бесценные советы и дорогой для меня подарок, встал на защиту «кудесника из Риги».  « В свое время меня самого коробило от сотрудничества Таля с Карповым, - писал я Штейну, - но Миша – безвольный гений, для которого шахматы – вся жизнь. Отказ помогать Карпову грозил для Таля остаться за бортом шахматной жизни, что для него равносильно смерть …» В этом же письме я скромно посетовал, что был бы рад подарить Эмануилу свою книгу  « Волшебный дар Каиссы », но выразил опасение, что книга не понравится ему …
В ответ я получил упрек : « … впервые сталкиваюсь с человеком, который, получив в подарок книгу, жалеет  послать свою …» Больно было читать это – ведь я не жалел, а опасался лишь новой неудачи, хотя в СССР весь 50-тысячный тираж разошелся мгновенно. Книгу я, конечно, Штейну послал и с трепетом ждал его реакции. Ответ превзошел самые смелые мои ожидания : « С удовольствием читаю вашу книгу. Все до боли знакомо, но очень приятно вновь и вновь читать об этом. Спасибо ! ». И тут же прислал мне новый дар «Арсений Несмелов. Без России ».  В этой работе Штейн рассказывает о трудном жизненном пути самобытного русского поэта Арсения Несмелова, проведшего значительную часть своей жизни в Китае. Схваченный агентами СМЕРШа в Харбине, поэт умер во время одной из пересылок. Сам он с удивительной точностью предсказал свою судьбу :

                … И без жалоб, судорог, молений,
                Не взглянув на злые ваши лбы,
                Я умру, прошедший все ступени,
                Все обвалы ваших поражений,
                Но не убежавший от борьбы ! 

А как тонко Арсений Несмелов передал ощущения человека в последние мгновения перед казнью :
                Прикосновенье вечного – интимно,
                И, может быть, задумчивость моя
                В туманности светящейся и дымной –
                Летящее, оторванное я …

Постепенно у нас находилось все больше и больше точек общения... Эмануил рассказывал мне о своих планах, главное место в которых занимала «Антология русской поэзии зарубежья». 
Если в первом письме Штейн обращался ко мне официально : « Многоуважаемый Виктор ! », то теперь все его письма начинались с обращения : « Дорогой Виктор ! » Более того, он просил меня называть его не Эмануил, а Эдуард – именно так зовут его близкие и друзья. Почему Эдуард ?  Штейн объяснил это так : « Я – Штейн, но не Леонид, Эмануил, но не Ласкер. Но ведь был еще Эдуард Ласкер. Так вот, чтобы избавиться от « нездоровых ассоциаций », я взял себе псевдоним – Эдуард ».
А вскоре я с величайшей горечью узнал о тяжелой болезни Штейна. Но он не пал духом и мужественно боролся со страшным недугом.  « Главное, - писал он мне, - успеть завершить дело всей моей жизни ». Я, конечно, всячески поддерживал его и прислал ему, как мне казалось, очень удачное стихотворение « Сыны России ».

                СЫНЫ  РОССИИ
                Посвящается Эмануилу Штейну         

                Сколько их, разбросанных по свету
                И уже ушедших в мир иной –
                Скульпторов, художников, поэтов,
                Разлученных со своей страной.

                В чем же их таланта мудрость, сила ?
                Что родил их вдохновенный труд ?
                Может быть, ответят их могилы,
                Где последний обрели приют ?

                Но молчат пристанища немые –
                Вечный здесь покой и тишина …
                Кто ж вернет забывшей их России
                Давшие ей славу имена ? …

Ниже в письме я сделал короткую приписку : « Это сделали вы ! » Стихотворение очень растрогало Штейна, и он в очередном письме просил : « Не сочтете ли вы возможным посвятить это стихотворение мне ? Если вы не возражаете, то перепишите его, пожалуйста, с посвящением мне. Это скрасит мне немногие оставшиеся дни …» В этом же письме Штейн просил сообщить ему мои краткие биографические данные, давая понять, что « Сыны России » как бы объединяют и предваряют всю тему антологии поэзии русского зарубежья.
Надо ли говорить, что я с радостью вновь послал ему это стихотворение в том виде, в каком оно приведено выше, то есть с посвящением. Увы, каждое новое письмо от Штейна становилось все короче … И всякий раз, читая его оправдания, я испытывал щемящую боль : « Писать нет сил. Счет уже идет на часы, минуты, секунды … Простите ! »
Чтобы не затруднять его написанием писем, я решил звонить в Америку по телефону, но и говорить ему вскоре было уже тяжело … А в один из сентябрьских дней 1999 года, набрав номер, я услышал рыдания его супруги и без слов понял все. С трудом подбирая слова (
 горло сковал тяжелый ком ), я смог лишь выразить свои глубокие, искренние соболезнования. Вот так безвременно ( ему было лишь 65 ) ушел из жизни яркий литератор Эмануил Штейн.
Эти заметки об Эмануиле Штейне я опубликовал в приложении к газете « Новости недели » -
« Еврейский камертон ». И надо же, статья эта, минуя континенты, попала в США к вдове ( как больно писать это жуткое слово ! )  Эмануила Штейна. А вскоре я получил от нее волнительное письмо. Приведу лишь отрывки из этого послания : « Дорогой Виктор ! Спасибо Вам за теплоту, с какой Вы написали об Эдуарде ! … »  И в самом конце ее письма :  « … И что еще особенно взволновало меня – это последние письма Эдуарда. Вы так проникновенно написали об этом, что я горько плакала, читая эти строки …»
В ответном письме Ольге Штейн я, прежде всего, старался поддержать ее морально …
Часто вспоминая Эмануила Штейна и искренне сожалея о его безвременной кончине, я в то же время не могу не проникнуться гордостью, что такой выдающийся знаток поэзии высоко оценил некоторые мои стихи, а одно из них – « Сыны России » удостоил чести быть включенным в, увы, так и не завершенную им « Антологию русской поэзии зарубежья ».
Я смотрю на фотографию мамы. Ее взгляд красноречив :  « Трагедия не в том, что твои стихи так и не вошли в мировую антологию, а в том, что ушел из жизни талантливый литератор »
И она, как всегда, права …
Совсем иначе, чем с Эммануилом Штейном сложились, а точнее, совсем не сложились отношения с известным поэтом Андреем Дементьевым. Однажды в телешоу Андрея Малахова «Большая стирка» я увидел Андрея Дементьева, который с горечью поведал о трагическом событии в его жизни – самоубийстве сына из-за супружеской неверности жены. Я был настолько потрясен, что тут же выразил поэту свое сострадание:

                Я слушал ваш рассказ о сыне
                В волненье у телеэкрана
                И чувствовал, что эта рана
                В вас кровоточит и поныне.

                Не знаю – был ли он поэтом ?
                Но, озаренный дивным светом
                И чувством искренним, большим,
                Он, как поэт, был так раним …

                В плену предательства, обид
                С больной, израненной душой
                Он, не найдя надежный щит,
                На шаг решился роковой …

                И горю вашему внимая,
                Я, сострадая вам, желаю :
                В поэзии черпайте силы !
                Пусть будет каждый стих ваш новый,
                Как память, как листок лавровый
                В венке у дорогой могилы … 

Когда Дементьев в очередной раз приехал в Израиль, я, с большим трудом раздобыв номер его телефона, тут же позвонил. Представившись, я спросил : «Можете ли вы уделить мне несколько минут ?» Получив согласие, я, волнуясь, прочитал ему это стихотворение. Несколько секунд в трубке было слышно его тяжелое дыхание, а затем он произнес каким-то сдавленным голосом : « Большое вам спасибо ! Сейчас я уезжаю в Россию, но в начале мая будущего года вновь приеду в Израиль. Надеюсь, тогда мы встретимся, и вы подарите мне это стихотворение.» Я был окрылен : еще бы – известный поэт просит подарить ему мое стихотворение !
В мае, как мы договорились, я позвонил Дементьеву. «Извините, но я сегодня уезжаю выступать в Хайфу», - был его ответ. И тогда я подумал : «Зачем я гоняюсь за Дементьевым ? Ведь я не знаю, в какой день он свободен от выступлений, а сам он ничего не предлагает.  Видимо, он уже «остыл». На том все и закончилось …

Глава  31.   СПАСИБО,  МАМОЧКА ! 

Сколько раз в минуты переживаний и тягостных раздумий  я обращался за советами к моему главному наставнику в жизни -  дорогой мамочке ! Взирая на ее фотопортрет, вглядываясь в ее такое доброе и милое лицо, я как бы заряжался ее оптимизмом, объективностью, любовью и, мысленно общаясь с ней,  в этом «спиритическом сеансе »   получал очень мудрые и, что самое главное, добрые советы.
На этот раз, полагая, что, как всегда, задам волнующий меня вопрос и получу на него мудрый ответ, я никак не ожидал, что разговор окажется столь продолжительным.
- Ты опять  грустный … И что же печалит тебя на этот раз ? – спросила мама.
- Даже не знаю с чего начать, - проронил я.
- А ты начни с чего - нибудь, и мысли постепенно обретут последовательность и стройность.
-  Тогда я начну издалека. Понимаешь, люди разучились слушать друг друга. Все любят только говорить. Кстати, отчасти это, к сожалению, относится и ко мне. Не так давно, беседуя с одним из  знакомых ( не буду называть его имени ), я в порыве откровенности сообщил, что хочу написать воспоминания о моей маме.
- И я тоже хочу, о своей маме, - ответил он. - Я долго думал, о чем писать, перебрал в памяти множество событий, но пока воз и ныне там …
И он говорил, говорил, говорил … Я терпеливо его слушал. Наконец, иссякнув, он спросил :
- Ты, кажется, что-то хотел мне сообщить ?
- Нет, ничего – тебе показалось …
- Вот так, по сути, не начавшись, завершился этот разговор. Вообще, я заметил, что очень многих собеседников совершенно не интересует, что ты говоришь, делаешь, думаешь, пишешь –их волнуют только собственные мысли и дела. А всё вокруг – это суета сует …
- К сожалению, это так …
- Увы, к числу таких людей относится и мой старший брат.
- Ничего нового ты мне не сообщил …
- Я не собираюсь хвастать своими « блистательными успехами » в литературе. Я, отнюдь, не обольщаюсь на этот счет. Более того, я нередко иронизирую по этому поводу. Приведу хотя бы такое свое четверостишие :

                В чем разница меж Пушкиным и мной ?
                Пред ним я голову склоняю –
                Творил он поэтической душой,
                А  я … бог весть что вытворяю …

И все же скажу, что, издав несколько книг, напечатав с десяток своих стихов в литературных приложениях различных изданий, получив высокие оценки от безвременно ушедшего из жизни Эмануила Штейна и ныне - слава Богу!- здравствующего Андрея Дементьева, я немало удивлен тем, что из обширного круга родственников лишь мой родной брат не проявляет к моему, не побоюсь этого высокого слова, творчеству никакого интереса. Как ты думаешь, почему ?
- Все очень просто. Его равнодушие к твоим литературным успехам – это далеко не лучшая форма проявления и защиты собственного самолюбия.
- Да, но ты ведь помнишь, когда он в Ташкенте написал стихотворение « Ленинград », как я был горд за него, как хвастал всем ребятам во дворе, что это написал мой старший брат !
- Вот в этом-то все дело !  Ведь Борис убежден, что отец должен быть примером подражания для сына, старший брат – для младшего. Но никак не наоборот. Так когда-то было. Но он не хочет понять, что время не застыло на месте, что в литературе и искусстве появляются новые формы, новые кумиры, что младшие обгоняют старших. Ведь замечательная актриса Мария Владимировна Миронова не только не ревновала к потрясающей славе своего сына Андрея, а искренне гордилась его удивительным талантом.
- А если говорить о братьях, то приведу пример из наиболее близкой мне сферы – шахмат. Алексей Алехин был неплохим мастером, а его младший брат Александр стал не только четвертым чемпионом мира, но и одним из сильнейших гроссмейстеров  в истории шахмат ! То же самое и у женщин. Из трех сестер Полгар лишь младшая – Юдит сумела войти в десятку  лучших шахматистов мира среди мужчин и удостоилась права участвовать в мужском чемпионате мира.. И надо сказать, что Жужа и София очень горды успехами младшей сестры.
- Ну, уж если говорить о сестрах, то тебе ближе должен быть пример сестер Меир – Шейны и Голды. Обе они уже в юные годы стали убежденными сионистками. Причем тон в этом дуэте задавала старшая сестра – Шейна. Именно благодаря ей, Голду увлекла идея сионизма, идея создания независимого еврейского государства.  И оно, в немалой степени благодаря  самоотверженным усилиям готовых к любым испытаниям сестер Меир и таких, как они, было создано. И четвертым по счету премьер – министром государства Израиль стала именно младшая сестра – Голда Меир.
- Наверное, таких примеров можно привести великое множество …
- Так должно быть, но Боре этого не дано … Он живет застывшими установками вековой давности.
- В этой связи я вспомнил рассказ  Бори о приезде Дифы в Санкт - Петербург. « Я пригласил Дифу в Эрмитаж, где с удовольствием рассказывал ей о творчестве многих великих живописцев, представленных в музее. Когда мы вошли в зал художников – импрессионистов, я демонстративно отошел к окну, давая понять, что их мазня меня не интересует ».
- Увы, в этом весь Боря. Прежде всего, он, сам того не понимая, проявил неуважение к своей спутнице. Ведь Дифочка вполне могла это воспринять, как намек : мол, человеку с хорошим эстетическим вкусом « мазня » импрессионистов не интересна и, значит, ее вкус далек от эстетического.
- Ну и потом она, быть может, хотела бы поделиться с ним своими впечатлениями … А может быть, он просто опасался, что Дифа обнаружит его полную неосведомлённость о творчестве импрессионистов …
-  Витенька, то, что Боря не проявляет интереса к твоему творчеству, это не твоя, а его проблема. Ведь этим он обижает не тебя, а унижает себя … Мне очень нелегко говорить это –ведь я люблю вас обоих. Пусть Боря будет здоров и счастлив …
- Вот к этому пожеланию я  всецело присоединяюсь …
- … и пусть ему прибавится то, чего не хватает … А тебе я пожелаю здоровья и творческих успехов на этом прекрасном поприще ! А главное -  продолжай писать : ведь сам процесс творчества доставляет тебе радость, обогащает духовно и морально …
- Мамочка, то, что Борю не интересуют мои литературные дела - это еще полбеды, хуже другое : не раз и не два, когда я, читая свои стихи, вызывал дружные аплодисменты окружающих, мой брат сразу становился мрачным, опускал голову, как будто ничего не слышит и не желает слышать, а это уже очень и очень дурной признак.
- Этим ты меня очень огорчил ! Впрочем, я часто говорила Боре, что он – недобрый человек и неисправимый эгоист.
- Очень жаль. Описывая в этих воспоминаниях нашу жизнь, я с горьким сожалением обнаружил, что, за исключением моего дня рождения ( поздравляю … желаю ), я никогда не слышал от старшего брата теплого слова, искренней поддержки, а этого так часто не хватает в жизни … А ведь сколько я оказывал внимания и помощи Боре, когда он только – только приехал в Израиль ! Ну да Бог с ним …
- Это лишний раз говорит о его эгоизме. Увы, с этим ничего не поделаешь …
- Больно, очень больно писать об этом. Утешает лишь то, что добрыми словами в мой адрес я, отнюдь,  не обделен и главная заслуга в этом двух самых близких мне людей – конечно, твоя, мамуля, и Риточки. И еще заслуга - ты, наверное, удивишься – моего … троюродного брата Оси Сегаль. Он не только часто звонит мне и иногда, несмотря на всю свою  занятость, приезжает, всегда готов помочь  советом и делом. Если в доме что-то выходит из строя, скажем, телефонный аппарат, Ося  звонит и  предупреждает : « Только не покупай в магазине, у меня есть резервный аппарат, я привезу его …». Но самое главное – это то, что Ося дарит такой необходимый, особенно в пожилые годы, когда круг общения становится все уже и уже, заряд теплоты и  добра. В общем, Ося как бы заполнил ту нишу, которая в жизни была предназначена Боре.
- Витенька, все-таки у тебя очень ранимая душа ! Видимо, это неотъемлемое свойство поэтической натуры.
- Наверное, это так. Как хорошо, что свет не без добрых людей – я очень благодарен Осе !
- И я, конечно, тоже ! Что ж, Ося всегда был добрым и чутким человеком.
- И еще один вопрос : ведь эти воспоминания, мамочка, о тебе, а с определенного трагического для меня момента я пишу лишь о нашей жизни, о моих стихах. Хотя я всякий раз нахожу оправдания, но это, наверное, не очень хорошо ?
- Очень хорошо ! Ведь и Боря и особенно ты – мое продолжение. Теперь я живу в вас. Когда ты пишешь о себе, тем самым ты пишешь и обо мне. Так что продолжай писать, будь здоров и радуйся жизни !
- Спасибо, мамочка ! Каждое новое общение с тобой, как встреча верующего человека с Богом : очищает, облагораживает  и вдохновляет. Спасибо …

Глава  32.  МОЛОДОСТЬ  ПРОДОЛЖАЕТСЯ  !

Перевернута последняя страница этих воспоминаний … А что же дальше ?
Пытаясь ответить на этот вопрос, я вспомнил, как после армии начинал свою трудовую жизнь. Один из бывалых сотрудников конструкторского отдела Евгений Ананьевич Рафф, явно подтрунивая надо мной, восторженно воскликнул :  « Витя, ты хоть понимаешь, что тебе еще работать, как медному котелку ! Тебе же 37 лет до пенсии ! »
Эта цифра приводила его в восторг ! И каждый раз, проходя мимо меня, он, недоуменно пожимая плечами, восклицал :  « Потрясающе ! 37 лет до пенсии ! » и, от души смеясь, шел дальше … А ведь его восторг мог быть более бурным, если бы он знал, что свой трудовой путь я завершу в Израиле и, стало быть, до пенсии передо мной простирался  путь длиной не в 37 лет, а аж в 42 года. Этого жизнерадостного человека умиляла моя молодость, наивность, доброжелательность ко всем без исключения людям. Увы, молодость – это тот единственный "недостаток", который не нужно исправлять : он сам довольно быстро проходит …
Но в том-то и заключается парадокс жизни, что порой минуты кажутся нам неимоверно долгими, а вот 42 года, которые для молодого человека, естественно, означают бесконечность, спрессовавшись в мгновения, пролетают, как считанные минуты …
Найдут ли эти воспоминания читателя ? Скорей всего, не найдут – ведь читателям интересно только то, что так или иначе  связано с  людьми известными, достигшими славы. К тому же, в наше время читающих книги людей, к сожалению, становится все меньше и меньше. Но если эти воспоминания станут достоянием хотя бы нескольких человек, я буду счастлив тем, что они узнали и по достоинству оценили мою замечательную, невероятно скромную и добрую мамочку. Что же касается славы, то  она - не самое главное в жизни.  Сколько человеческих судеб загублено только из-за непомерного честолюбия, стремления во что бы то ни стало прославиться. Но слава так непостоянна :

                Едва вкусил лишь ее ласки,
                Она другому строит глазки …

И тысячу раз прав был Борис Пастернак, который утверждал :

                Быть знаменитым некрасиво –
                Не это поднимает ввысь.
                Не надо заводить архивов,
                Над рукописями трястись.

                Цель творчества – самоотдача,
                А не шумиха, не успех.
                Как низко : ничего не знача,
                Быть притчей на устах у всех …

Удивительная все-таки штука – память ! Как ощутимо поднимает она значимость, казалось бы, самых неприметных, обычных эпизодов прошлого ! Помню, как в очередной раз я спрятал палочку моей старенькой мамочки и, хотя она неоднократно убеждалась а том, что это – дело моих рук, тем не менее всякий раз простодушно спрашивала :
- Витенька, ты не видел мою палочку ?
С трудом сдерживая смех, я отрицательно качал головой.
- Какой жуткий склероз ! – с досадой восклицала мама. А спустя несколько минут, наткнувшись на припрятанную мной палочку, она радостно восклицала : - Ну, конечно, я оставила ее здесь !
И сегодня, вспоминая этот вроде бы пустячный эпизод, я с волнением ощущаю целую гамму самых противоречивых чувств : и трогательное умиление наивностью моей старенькой и очень доброй мамочки, и легкое раскаяние в том, что я доставил ей эту маленькую, сиюминутную неприятность, и глубокую скорбь от того, что я уже никогда не смогу обнять и расцеловать самого дорогого мне человека. Именно после смерти мамы у меня как-то « вырвались » эти строчки :

                Мне жизнь казалась бесконечной,
                Прекрасной, радостной, беспечной,
                Промчались годы скоротечно
                И понял я : ничто не вечно …

Что ж, большая и, наверняка, лучшая часть жизни, как это ни печально, позади. И все же, несмотря на то, что здоровье оставляет желать много лучшего, я очень люблю жизнь : во мне постоянно звучат какие-то мелодии, часто возникает желание общаться с людьми, петь, шутить и ( чего уж греха таить ! ) я все еще обращаю внимание на … красивых женщин.
А это ли не очевидные признаки душевной молодости ?! Ведь молодость – это не только возраст, это в гораздо большей степени состояние души. А раз так, то, значит, молодость продолжается !
                2006