Лайка

(КАК СЕРГЕЙ ПАВЛОВИЧ ОБМАНУЛ НИКИТУ СЕРГЕЕВИЧА)

В стратосфере, всеми забыта, сучка
Лает, глядя в иллюминатор,
«Шарик! Шарик! Приём, я – Жучка»
Шарик внизу, и на нём экватор.
Иосиф Бродский.

Часть первая.

Никита Сергеевич очень любил животных. Особенно на охоте. Но не все животные любили его – не стал он лучшим другом советских, да не советских, животных. Будем до конца откровенны: животные не любили Ники-ту Сергеевича.
Особенно лютой ненавистью невзлюбила Никиту Сергеевича бродя-чая кремлёвская собака-пустобрёх. Недаром злющей сучкой была, да и звали её подходяще – Лайка. Как только Никита Сергеевич выйдет перед сном по-гулять, - как врачи ему (наследники ещё тех картавых вредителей) прописали: ежевечерний променад вокруг Царь-пушки – так она и выскочит то из-за Кремлёвской башни, то из чёрной дыры Царь-колокола. И хвать Никиту Сергеевича за палец, да за самый главный – указующий…. Хватала-хватала, да так напрочь и скусила, один пенёк от пальца-то и остался.
Сильно осерчал тогда Никита Сергеевич и начал, пригорюнившись – о своём безвременно почившем пальце, - думку думать: как казнить ту вредную собачонку. А палец с каждым днём всё жальче и жальче: ни перед носа-ми незадачливых соратников нечем стало, разгорячившись помахать, ни кукиш злобно не загнуть империалистической гидра…. Да об чём разговор – даже житейских мелочей лишился: в носу там, отдыхая, поковыряться, или же промеж зубов какая-нибудь зараза застрянет….
Это потом уже ему ещё пришлось, да без пальца-то, ехать на доклад в ООНы, с трибуны, под прицелом всей мировой и немировой общественности выступать. Хорошо, что хоть хохлом был, а они дюже сметливый народ: как только зазывают его на трибуну, Никита Сергеевич туфлю с ноги и на руку. Вроде, как и нету у него никакого огрызка не правой руке, а лидерам некоторых далеко немировых стран ли, держав, делалось от этого ох как страшно…. Да и как не страшиться, если через каждое слово Никита Сергеевич судьбой кузькиной матери пугает? Страшно….
Но это всё потом, а сейчас и себя жалко и палец надо достойно похоронить. Пускай хоть не «у», не «в», так хоть «за» Кремлёвской стеной. Вы-звал он смышлёного помощничка, а были и такие, и задание, с грифом «Правительственное», ему – найди-ка, золотце, какого-нибудь скульптора-художника неизвестного. (А известный самому, придёт время, пригодится – так про себя сразу и решил, крепкий задний умом Никита Сергеевич). И пусть он памятник-то пальцу и слепит. А в награду, - хохотнул юморной мужик Никита Сергеевич, - Сталинскую премию ему: лет десять, без права переписки.
Расторопным оказался помощничек – мигом нашли и неизвестного и ком глины ему побольше, для модели, да пудика два цветного лома, уже на сам памятник. Нашли-то нашли, да он такого изваял, что даже стыдно сказать….
-Дурак ты, братец, - обиделся Никита Сергеевич – да мне ж эта сучка палец сгрызла, а не другой какой член…. И выгнал скульптора неизвестного к чёртовой матери, в Америку, что бы там подрывал нравственные и экономические устои. А тот там в гору пошёл, столько бабок забашлял…. Но ни доллара, в знак благодарности, на родину не выслал. Тоже обиделся, значит._
Так просто под голубой елью и закопали палец, без всяких там церемоний и воинских салютов. Вот только когда почётный караул, на свой самый почётный пост на Красной площади проходил, равнение держал. На ёлку.
А Никита Сергеевич сидит, от дум тяжких дуреет, - ведь не Берия всё же, или там Ягода, - что же это такое особенное для Лайки придумать…. Лаврентий? - тот бы развернулся – выдумщик и затейник был, ещё тот, - на полстраны, да что там – на пол-Европы бы развернулся. Да нету – шлёпнули, по недомыслию и неосторожности: такого в клетке надо было бы, для устрашения всех мирных стран, как василиска, держать – похлещи водородной бомбы.
А Лайка в это время в Матроской тишине пока, до приговора – врачей-вредителей стерегла, да ручонки им потихоньку-то и обкусывала, что бы не запускали куда не следует, да рецепты писали повнятней, без всех этих слов заковыристых: променад….
И как раз в это время, сидя на распутье этой тяжкой думы, - а, надо сказать, что сидел Никита Сергеевич на Кремлёвской стене, так как гулять по ночному Кремлю он с тех памятных пор остерегался (ох и осторожный хохол был!) – поскольку нарезал круги вкруг башен, стен, храмов и дворцов, Кузька, Лайкин сын. А своим «незлобливым» норовом этот кобелёк в мамашу-то и удался, поскольку о папаше и слышать не слыхивал, ни ведать не ведовал…. Так вот, сидит однажды поздним вечером на ершистом гребне Кремлёвской стены Никита Сергеевич, и вдруг слышит: бип-бип-бип-…, да откуда-то с неба, из самого сердца советской части Вселенной - и так до бесконечности. Утомительно даже стало, но любопытно: что это за новое природное явление нарушает покой кремлёвских ёлочек-сосенок и когорты постаревших патриархов власти советской?

Закатил Никита Сергеевич глазки в гору, похлопал подслеповато набрякшими от ежедневных и еженощных бдений веками – и что же он видит?! Видит, а глазам своим не верит и поверить не может, не в состоянии – полное несоответствие всем стандартам диалектического материализма и железобетонной логики отрицания отрицанием: летит по небу – по Кремлёвскому небу! -  звезда, как шарик масляный катится по тарелочке с синей окоёмочкой, и – бип-бип-бип-…, и так до бесконечности: не сосчитать – пальцей на руках не хватит: ни у Никиты Сергеевича, ни у роты почётного караула, ни у всего московского гарнизона, спешно поднятого по боевой тревоге…
Крикнул, громким и строгим голосом, Никита Сергеевич начальника караула. Сдул с его маршальского погона одинокую пушинку-снежинку – с намёком шибко внятным и страшным, - и попросил бинокль, фирмы ЛОМО, двенадцать крат. Поиграл-поиграл с резкостью – и что же видит? – летит по- над самым Кремлём, по-над самой Красной площадью с её гранитным сарко-фагом, который берегут поболе зеницы ока, рогатый шар и: бип-бип-бип-…, и так до бесконечности.
-Это что такое? – встрепенулся Никита Сергеевич, - где Ильич? А ответственный за подобные небесные штучки Леонид Ильич уже под стеной кремлёвской стоит, в луже – осень знать, и докладывает:
-А это Королёв ядро Царь-пушки в небо закатил, до самого космоса. Решили мы с ним эдаким образом американцев попугать.
-Попугать – это правильно, это понятно…. А вот бип-бип-бип-…, от-куда? – переспросил заинтересованный Никита Сергеевич.
-Да это он рогами, за звёзды, - бойко и радостно открывает, одну да за другой, совершенно секретные тайны Леонид Ильич.
-Да кто ж это Царь-колоколу с Царь-пушкою рога наставил, - обрадовано заржал юморной мужик Никита Сергеевич, - Иван Великий? Но тут же сурово и строго насупился – Что за Королёв? Почему не знаю?
-Да тот, что всё по тюрьмам, каторгам, да шарашкам, ума разуму набирался – научно-технического, - торопливо затороторил Леонид Ильич, - Мы ему, ещё в земную бытность Лаврентия Палыча, доверили ракетно-ядерный щит державы ковать…
-Беда с этими учёными, - назидательно помахивая огрызком указующего пальца, забурчал Никита Сергеевич, надвинув на чело показную озабоченность и недовольство (скрывал, скрывал внутреннее ликование, что натянули, кое-что, и очень приличное, на нос штатам), - всё в лагерях им не сидится. И какого рожна им ещё надо, а там все условия: никаких бытовых ни забот, ни хлопот: сиди, да  ковыряй потихоньку атомы, да железки, скрещивай их во благо народа и мирного неба. Опять же: под круглосуточным присмотром…. Мы ему приказали бомбу прицельно бросать, за бугор, через плетень, а он – шары по небу катает. Покатает, покатает – и в землю, да не в ту, что чрез заросшую от нас межу, а сверху, с накатом, да по нашему соцлагерю? А, может, и по самому Кремлю?
И уставился, страшно и не хорошо, не мигая, вглубь кустистых бровей Леонида Ильича, словно помечая яблочко мишени…
-Не упадёт, Никита Сергеевич, - успокоил больше себя, чем его, Леонид Ильич и добавил окрепшим, хотя и хрипловатым и подсевшим голосом, откуда всё же уже изгнал предательскую дрожь и близкую слезу покаяния, - Не упадёт, дорогой ты наш Никита Сергеевич. Будет летать вечно…, ну, поч-ти вечно: пока не сгорит. В верхних и нижних слоях атмосферы.
-Как это сгорит, железо-то? Ври, да не заговаривайся, - никак не мог поверить в строгий научный факт Никита Сергеевич, - никак тебе все мозги уже степными ветрами повыдуло, на твоих космодромах…. Ох, и не любил Никита Сергеевич, когда ему эдак откровенно врали. Ох, и не любил.
-А видишь, шарик-то летит и светится, - проникновенно зафамильярничал Леонид Ильич, благо, что не дотянуться было и с его гренадерским ростом до зубцов кремлёвской башни, а то бы точно руку, запанибратски, генсеку на левое плечо, - А раз светится, значит горит! Потихоньку, но горит, не тлеет! – совсем уже разгорячился Леонид Ильич, - Так весь и тю-тю: сгорит до основания, как в нашем гимне…
-Вечно! Мать твою! А потом сгорит…. Дотла, по последнего граммма? Гад ты, Леонид Ильич. Ведь это  ж надо – всё знал  и молчал…. Всё знал – и молчал…. Гад и есть! Забыл, забыл моё задание о казни вечной? Да ведь ты ведь уже ногой-то одной в могиле, Ильич…. Забыл. А ведь в этот шар и запихать, эту подлую сучку…. Дырку побольше высверлить, засунуть туда и – пускай себе бип-бип-бип-…, пока не сгорит. В этих, как ты там упоминал, слоях, атмосферы. Так вот, мой дорогой, Леонид Ильич, одна твоя но-га уже в могиле, а второй давай-ка, но шустро-шустро, на Байконур, за этим твоим Королёвым….
Каким чудом спасся Леонид Ильич из вышедшей из берегов лужи, так и осталось неизвестно. Но очень скоро очутился в промерзшей степи, продуваемой и насквозь и наизнанку. Да так, до поры, до времени, и остался в земле казахской, главным аксакалом.


Часть вторая

Года не прошло, как пришёл Сергей Павлович, правда чуть хромая и в подшитых валенках, в Кремль. Помёрз, конечно на площади Красной, пока ВОХра всю его подноготную из под ногтей – и его, и дюжих осведомителей, но о нём, - доставала…. Зима была страшенная в тот лютый год и то чудо, что не замёрз он, превратившись а надолб, как раз напротив башни Спасской, наискосок от места Лобного, так это спасло его пальто Леонида Ильича, с ка-ракулевым воротником. Как оно к нему попало? – молчат и анналы покорения космического пространства, и хронологическая стенограмма деяний на Байконуре, неутомимо составляемая сотней бойцов невидимого внутреннего фронта, и даже Большая энциклопедия архива ЦРУ. Самая достоверная вер-сия – выиграл Сергей Павлович у Леонида Ильича это пальтишко в карты, любовно и саморучно вырезанные  и склеенные картофельным клейстером из газеты «Правда», с отчётом о ХХ съезде.
Но факт остался фактом – не замёрз Сергей Павлович. А Леонид Ильич, с тех пор, в его кургузой телогреечке, с номером нестёртым и замызганным ракетным топливом, так и мыкался по бескрайным степным просто-рам. Сначала без дела конечно, как всегда у нас, спустя рукава – ракету-то запустил, бомбу на степь, ядерную обрушил…. Пока дело новое не надыбал: не только для себя, но и для всей комсомольской оравы: целину! Попутно и материальчик, к своей бессмертной прозе, подсобрал.
Но речь-то не о том: пришёл, значит Сергей Павлович в Кремль – тут ему Никита Сергеевич задачку-то и поставил. Где словами не мог объяснить термины научные и околонаучные: так смачным матом и выразительными жестами, даже на мову малороссийскую не раз и не два срывался. А напле-вал-то ему на лацканы! – ну прямо ордена и бляшки круглые лауреата.
На силу, конечно, но уразумел Сергей Павлович и важность, и цель, и, главное, объём и сроки. Тем более, что из рук в руки передал ему – под расписку, с грифом особо важной секретности и гербовой печатью, по про-нумерованной описи, - сам Никита Сергеевич: а) собачку; б) сверло большое, чтоб шарик высверливать (он, Никита Сергеевич, как-то в Метрополитене его подобрал – бесхозным валялось, ржавело, портилось – пока окончательно на рже не перепрело и совсем не затупилось); в) орден, в коробочке – за шарик рогатый; г) обещание – в стену Кремлёвскую замуровать: с почестями, если задачу поставленную выполнит, или без почестей, ежели нет, даже не умерщвляя и не кремируя.
И что Сергей Павлович, вы спросите? А Сергей Павлович собачек, скажем так, не совсем очень любил: на Колыме всё попадались злые, жилистые, жёсткие и дурно пахнущие…. Но так, не в смысле голода и харчей, жаль стало собачку, тем паче был он прожжённый технарь. А не там физиологобиолог, с вечным зудом залезть во что-нибудь живое, располосовав его беспощадно скальпелем или условно-безусловными рефлексами. Королёв, а не Павлов.
Осмотрел он собачку – дрянь собачонка: беспородная, прикус хреновый, хвост крендельком, да облезлый; да и взгляд добром не дарит, скорее наоборот – сварливый и паскудный взгляд. Но: не соглашается Сергей Павлович, да и в степи особо обратно не тянет: холодно, одиноко, света нет. Горячится стал, доказывать: Я, мол, лучше гагарина какого-нибудь, с доброй улыбкой и осмысленным лицом, в шарик побольше засуну, в обнимку с парашютом – что бы значит вернулся. Хо-о-о-роший фитиль получится, американцам значит, в место заднее, для ускорения научно-технической колесницы.
-Какого такого Гагарина? – перешёл сразу на личности непонятливый в подобных вопросах (когда поперёк батьки неразумно, как бульдозер, прут), Никита Сергеевич. И грозно брови свёл. (Замечу, что подобной мимикой уж очень выразительно играл и пользовался, благо было чем, Леонид Ильич.)
Ну, Сергей Павлович сразу руку в карман…. Конечно, какие там со-мнения, даже разговоров нет – руки ему завернули дюжие хлопцы, почти без стрижек, в смысле волос; а карман вывернули, выдрав целиком, вместе с подкладом…: хороший оказался материалец, атласный, на толстом и тёплом наркомовском ватине. И был там карманного размера словарь живого и великорусского Даля – заранее видать Леонид Ильич к славе литературной готовился. Рассыпали его на странички, перетряхнули, но кроме хлебных крошек, жирных пятен и снова крошек табака  ничего-то и не нашли: замусоленный странички с убогим мелким шрифтом – как стая странных мух бумагу обсидела.
Да и Сергей Павлович не промах парень был – запустил руки в этот безобразный ворох страничек, как в колоду краплёных им же карт – и выудил на свет кремлёвских апартаментов заветную статейку. И, как по писанному, да по крупному, лозунгу, начал шпарить: «Гагарин – (редуцированное: гоготать) через чур уж смешливый человек, впадающий в безудержное веселье по всякому пустяку, пускай даже от показа указательного пальца; гогокать, гогойкать, гогонить, гойкать, орать, кричать гого; гоготать, то же: шумно хохотать, звонко, бешено смеяться; заливаться криком гого; кудахтать как курица, снесши яйцо….». Отбарабанил, даже духу не перевёл – он, пока из Казахстана пешкодралил, так все русские слова-то и повторил, не любил время попросту терять – и сразу в комментарий (привычка гения – всё подвергать со-мнению): про яйца это как-то через чур, а вот всё остальное правильно.
Упёрся Никита Сергеевич – хохол всё же – и сразу не сдавался: ни-каких, мол, парашютов и гагаринов: а штаты? – вот тут-то и призадумался. Мысль-то завлекательная и дюже привлекательная: резонансу-то по всем-то континентам будет: зашибись! Вот только упоминание о пальце больно ранило его в уязвлённое большое сердце: грубый и бесцеремонный этот Королёв – ни такта, ни партийного этикета, ни боязни, ни субординации…. Нет, зря у нас всё же не сажают, - думалось Никите Сергеевичу.
-Чтоб завтра, с утра: бип-бип-бип, над всем миром и Кремлём в частности, с собачьей мордой на борту, вот этой, - железобетонно подытожил дискуссию Никита Сергеевич и пнул обидчицу ногой поддых.
- А кто из разговорчивых, да не согласных – так план по золотишку, пятилетний и много тонный, страна Советов ещё и не закрыла…, - и прищурился, по-доброму, как дедушка Ленин, с картины о детях. И так же добро улыбнулся.


Часть третья


-А, тоже результат – по-своему резюмировал встречу Сергей Павлович, отправляясь по месту временной регистрации на Лубянку. Да и заглянул, по пути, в Детский Мир. Где выбрал самого крупного, по тем, почти уже былинным временам, плюшевого медведя, выгодного в его делах окраса. Ночь, почти что, посидел на жёстких нарах с суконным одеялом – пожалуйте, люди добрые: вылитая Лайка, лишь не лает и не пьёт. А то, что без хвоста, так из дырки в шарике дна башка и видна будет – и прямиком, с рассветом, на позицию ракетную, на Байконур. Сам Никита Сергеевич краснознамённый самолёт ему одолжил (заодно и испытал правительственный свинтопрульный пассажирский аппарат, на нитку, на живую состряпанный ещё одним умельцем и бывшим сидельцем Туполевым из межконтинентального бомбёра – пе-ред историческим визитом-то, в Америку).
Был бы Байконур, а дело там найдётся. Взял Сергей Павлович самую большую дрель, зажал, при помощи самого большого молотка, самого большого зубила и самого большого взвода солдат, сверло, подаренного по описи самим Никитой Сергеевичем. С ещё большим трудом пристроился на пока-той верхушке самого большого из шариков, хранящихся в секретно-ядерном арсенале; и, с визгом и скрежетом, с криками и стонами, приправленных не-злобливым и всем доступным сленгом, почему-то обойдённым толковым Далем, дырку-то и высверлил.
Впихнули, засунули, в берлогу ту железную, собаку из медведя плюшевого; рога, побольше и позвонче на шарик присобачили, опробовали: бип-бип-бип, - нормально, как и заказано. Что дальше? – да как и задумано: бомбу атомно-ядерную с ракеты боевой скрутили, сняв её, болезную, с топ-ливного довольствия и караульной службы по охране мира во всём мире; за-катили, чертыхаясь и в клочья разрывая галифе и гимнастёрка оттопыренными рожками, на свободную вакансию на самой верхотуре, той ракеты, шарик, с первым «космонавтом»; бегом, по сходням деревянным, с ракеты, в заглублённый в землю бетонированный бункер – один лишь перископ на стылой степью, словно перст живьём здесь погребённого пророка.
И, «Ключ, на старт!». «Поехали!»
Дождались: вся страна и все прогрессивное, хотя и не всегда и во всём, человечество, а больше всех дождался Никита Сергеевич. Сидит он в тайной комнатке, по случаю такому срочно обустроенной  в звезде рубиновой над Спасской башней (даже из курантов, под предлогом ремонта капитального, шестерёнку главную достали, которая, на всю страну и мир: тик-так, тик-так… - что бы, значится, не мешала слухать) и биноклем, цейсовским, артиллерийским, по небу напряжённо шарит: туда-сюда, туда-сюда….
Дождался – как бальзамом ли, симфония та: бип-бип-бип….
Глядь-поглядь, двенадцатикратной линзой, и точно, как на картине, как его там - Маршал, подскажи! – да-да, Репина: не ждали ли, приплыли ли…: шарик рогатый по небу чистому катится, с бока на бок переваливается, покачивается, а в шарике там дырка круглая, с аккуратно снятой фаской – что бы животное, до часа его последнего и смертного, заусеницей спиральной не нарушить, шкурку не повредить, - а из дырки той морда собачья, с миной скулящей и жалостливой…. Даже слезу та картина – скупую, конечно, муж-скую и мужескую, - выжала из глаз Никиты Сергеевича. А что то были за слёзы – не внёс он комментарий в своих пространных мемуарах (не им и пи-санных): может быть радости, может быть жалости, а, может быть, и старости – а ну-ка потруди, истерзанное государственным служением недрёмное ни днём, ни ночью око, в окуляр оптический. Узнал он её: точно, Лайка.
Ну и успокоился, отмщением. Отошёл, душой размяк, подобрел, звякнул Сергей Павловичу – разрешил, в виде эксперимента конечно, на свой страх и риск (но, ежели что – отмотаешь по полной катушке), Гагарина за-пустить.
Что же касается самой героини, Лайки, так она ещё лет пятнадцать-двадцать на Байконуре службу несла: сверло, что бы дырки в шариках космических сверлить, в засекреченном сарае охраняла, на цепь и продовольственное довольствие посаженная. И не знала, что была представлена, по-смертно, к героическому званию, да Никита Сергеевич так и не подписал: прецедента, сказал, нету, хотя подвиг был. Но сигареты и безделушки всякие, с её портретом, разрешил: так и подписал указ – увековечить.
А, так как Сергей Павлович потерял где-то во всей этой истории пальто Леонида Ильича, с каракулевым воротником, его ничем не отметили и не наградили. Так, до его смерти, никто и не знал, кто это шары по ночному небу всё катает, а они: бип-бип-бип…

13.02.98 – 11.12.03