***

Исповедь для печати               

                Исповедь о счастье

                Глава I

                ДОЧЬ
               


                Когда ты ее не будишь, и тихонечко приходит время ей самой открывать глазки,
            а ты уже стоишь на коленях перед ее постелью и с замираньем сердца ждешь, вот
            тогда и начинают любимые губки потихоньку растягиваться в хитренькую улыбоч-
            ку. А глазки так еще и не открываются, зато уже ручка осторожненько начинает
            подбираться к тебе, чтобы неожиданно поймать тебя.… Поймала!
               И воздух вдруг взрывается счастливым смехом, а ты, просто опьяненный запахом
 дочки, невменяемый от любви к маленькому комочку, в котором весь смысл жизни,  обнимаешь ее, целуешь, щекочешь и, упиваясь от восторга вместе с ней, зовешь нашу мамочку. И уже весь дом, кажется, сотрясается от визга, хохота, крика и… счастья!  Вот и наступило воскресное утро…
                А потом сплошные мамины команды: умываться,  завтракать,  чистить
             зубы…Мама делами только начнет заниматься, а Катюшка своими коготочками
папу за уши схватит и шепчет, обжигая горячими губками: « Умой меня!». И тихо –
            нечко  папа  балует эту доченьку, пока мамочка не видит.
                Наступает время завтрака. Про это время лучше не рассказывать, потому что это
             просто страшная сказка: там много непонятного, там  даже бывают слезки, такие
             соленые, что когда целуешь любимые щечки, успокаивая эту маленькую шпану и
             обещая, что она больше никогда не будет есть кашу, так захочется пить, что (с ут-
             ра!) потянется вдруг рука за холодной баночкой пива и, с каким – то удовольстви-
             ем, ловишь на себе укоризненный взгляд жены.
                Смотришь в окно и с тихим восторгом благодаришь бога за то, что у тебя есть
             дача и  что сейчас полуголые выйдем с дочкой на улицу и будем наслаждаться
             свежим воздухом, только-только еще разогретым летним утренним солнцем,
пением птиц, до боли родным оголтелым  криком деревенских петухов и пряным
             дурманящим запахом кориандра с соседней грядки.
                И вдруг: « Папочка возьми меня на ручки!». Руки протянешь и через миг –
просто буря родного запаха, ручки любимые шею обвили… И вдруг: эти губочки тебя целуют и шепчут что-то… А ты среди этого «что-то» все чаще слышишь слово
             «речка» и растворяешься в любви к этой хитрюшке…
                А речка уже покрыта туманным маревом и, хоть еще далеко  до зноя, ждет нас.
                Ноженьки топчутся нетерпеливо, переминаются, глазки любимые ждут только
               одного:  купаться!
                « Дочка! Ведь не юг!»
                « Папочка! Мы быстро!»
                И сам  не понимаешь, почему вдруг кидаешься в машину и, не обращая   внима-
 ния на кур, брызгами рассыпающимися под колесами, летишь, понимая                только одно: это маленькое счастье должно запомнить, что когда-то папа был рядом в этом  зное…
  И все время живешь только одной мыслью: доченька, запомни, как нам было хо-
рошо,  люби маму, люби наш дом и меня,  дочка, люби и помни…
   Чуть ли не целый батон у мамы из под носа воруем и восторженный звенящий
голосочек уговаривает соседских кур: « Ручки не клюйте! Ай! Ручки! Папа! Ай!».
    Смотришь на это чудо, и только когда весь батон вмиг исчезнет, фотоаппарат
покрутишь в руках, вздохнешь и опять задохнешься от счастья: жить хочется!
 А дочка уже на велике педальки  крутит, и бежишь за ней и боишься, что упадет и,
 падает, и, опять слезки родные, до жути любимые, губами со щечек  бархатных пьешь, и, уговариваешь, и, смеешься, и, мамочке рукой машешь: не беги, дай мне счастье это - самому доченьку успокоить, рассмешить и буквально через минуту услышать смех - такой счастливый, ну просто взахлеб!    
    А потом, в зное и жажде, начинаешь носить в баню дрова, а доченька, спотыкаясь и  припевая, какая она помощница, несет рядышком полешко и всем: кузнечикам,  птицам, бабочкам, щебечет что-то свое, а я, даже не вдумываясь, что она говорит, млею от восторга - щебетунья ты моя  любимая!
В бане же, в прохладе этой, напоенной, ну просто осязаемым, плотным ароматом пьянящего восторга, эта хулигашка вдруг становится хозяйкой: рассказывает, как  нужно печку затопить, из шланга воду наливает  и ведь знает куда лить, шпана  этакая…
                Потом, когда банька топится и папа, млея от восторга, специально ни капли во –
             ды до этого не выпив, берет в руки тараньку и, царапая шершавым языком небо,
             начинает ее чистить, вот тогда дочка, почти с восторгом, рассматривая облитый
             туманом стакан, просит: «Ну, пей, ну скорей!». Откуда это дите знает, что через
             минуту, измученный жаждой и соленой рыбой, ты испытаешь просто дикое
             наслаждение, вливая ледяное пиво в раскаленное горло…
                «Мама! Мама!»- увидела в раскрытую дверь предбанника мамулю и, как ветром,
             сдувает щебетунью. Смотришь, как, в шагах в двадцати, мамочку учит в грядках
             копаться и тихонько садишься на скамеечку, лицо закроешь руками, и, обессилен-
             ный от счастья, молча слизываешь с губ соленую воду…
       И уже мамочка через полчасика зовет на речку, пешечком, без машины, а дочка,  будто и не было этой гонки час назад: «Папочка, пошли ножками!». Идем ножками.
 Всем жарко.
«Папочка, а че мы не поехали на машинке?».-
- «Так…мама…».
                «Ну, тогда я на твоей шейке поеду!». И бежишь от нее с хохотом и криками, бе-
             жишь, потому что бежать легче, чем это чудушко любимое на себе тащить…
                Вот и река! Тут и рассказывать нечего. Как у всех… И домой, как все, идешь,
             а потом, когда до дома совсем ничего, вдруг понимаешь, что обратный путь унич-
             тожил всю  прелесть и прохладу реки. Жена, в легком платьице, идет как ни в чем
             ни бывало, думает о чем-то, и, кажется, что она, как легкий кораблик, летит к до-
             му…  Оглядываешься и видишь, что дочка застыла на одном месте и стоит как
             столбик  вкопанный и, уже обливаясь потом, бредешь назад, берешь на руки этот
             комочек счастья, сразу оживший и щебечущий тебе что-то на ухо, и идешь из пос-
             ледних сил в баню. В бане подкинешь дров и, не раздеваясь, ведро ледяной воды
             себе на голову! Мир оживает! А дочка с визгом восторга кричит: «И меня! И меня,
             папочка!» И ладонью черпаешь холодной воды из ведра и плещешь  ей в личико.
             Счастья – то сколько! Визга: «Еще! Еще!». И ожили оба, а мама, будто   и не было
             пути назад: «Руки мыть и за стол». И с дочкой столбенеем: ведь она в  дом ушла, а
             в бане днем балуемся только мы. И оба с хохотом начинаем плескать на нее
             холодную воду. Море возмущения, строгий голос, а потом не выдержит и тоже с
             хохотом плехнет в нас холодной водичкой… Мокрые, довольные идем обедать…
                А у меня пивко в холодильничке!!!
                И не только пивко холодное,- это ведь перед обедом, а когда уж за стол усядем –
             ся в этой прохладе бревенчатого дома, мама поставит на стол бутылочку, усыпан –
             ную росой, ну просто ледяную, окинешь взглядом стол, слюну сглотнешь и дуре –
             ешь от восторга – не день, а праздник!
                Ну, отобедали… Мама гремит посудой на кухне - моет, а мы, лентяйчики, ноги к
             верху - на тахте.
                Открываешь глаза: дома тихо, в ухо тебе доверчиво сопит умаявшаяся хулигаш-
             ка, ротик приоткрыт и по щечке - тоненькая  слюнка и, вдруг, слезы, просто лави-
             ной, подкатывают - вспомнил, я же маленький (помню!) просыпался  и слюнки со
             щечки вытирал! Боже! Молю тебя! Дай счастья этому ребеночку!
             Кувырком с тахты, у рокомойника плеснешь в лицо водой и скорей на улицу и,
             уже выходя, делаешь беспечное лицо, стараясь не выдать жене то, что творилось с
             тобой секунду назад…Поднимет лицо от грядки, разогнется и вдруг: «Что с то –
             бой?!»- «Ничего…». Бросит все, подойдет, руки в земле испачканные - назад,
             голову - мне на плечо: «Папочка, что случилось?»,- «Ничего». «Папочка, я люблю
             тебя!».
             И даже челюсти сводит и дыханья нет и все дрожит в тебе – в ответ, а ты, занемев-
           шими вдруг руками обнимешь ее, гладишь волосы ее и молчишь, понимая, что сло-
           во только скажешь, и брызнут слезы счастья и ты, мужик, будешь потом долго сты-
           диться этого…               
                А через несколько минут - сплошная идилия: мама в грядки уткнулась, изредка
           на папу поглядывая, папа – присел на скамеечке и, жмурясь от солнышка, тихохонь-
           ко потягивает пивко, дочка - дома сопит в две дырочки. Все при деле, особенно ма-
           ма!      
               Вдруг! Бах! Дверь нараспашку и стоит руки в боки героиня: « Ну, вы у меня тут
            все пожалеете!». Кто научил, с кого слизала - не вопрос, от хохота падаем!.. А глу-
            боко в душе: « У взрослого бы было грубо. С кого слизала?!».
               Солнце катится к закату и сегодня, редкий случай, из-за каких-то там своих дел,
           крестная нашей доченьки с мужем не придут к нам в баню…
               А поэтому, чисто по-русски, идем в баньку: папа, мама и дочка. А уж в баньке,
           помахивая  своим маленьким веничком, уж такая деловая, уж такая знающая, нас
           с мамой научит и париться и мыться и отдыхать…
                А ты, разомлевший, всем и все готовый простить, без сил и злобы человеческой
            накопленной за неделю, смотришь на дочку и радуешься: растет человечек, кото –
            рый  баньку нашу не бросит, не разлюбит и друзей своих  приведет в наш дом и
            научит любить наш дом и баню русскую нашу и поле, что за окном, и речку нашу и
            Родину  нашу, дай Бог!
                Намоешься, напаришься, дочку в одеяло закутаешь и несешь на руках в дом и,
            уж который раз за день, сердце твое замирает от этого нескончаемого щебетанья,
            доносящегося из под одеяла. Дома,  доченьку переодевая в  сухое, млеешь от вос-
            торга, вдыхая  запах чистенького тела с ароматом баньки…
                И, наконец, мамочка приходит домой, тоже ароматная, румяная и удивительно
            добрая. И понимаешь: это дом, это твой дом…
               А потом наступает вечер и приходит какое-то странное успокоение…В мире вок-
            руг гремят грозы, бушуют тайфуны, происходит что-то невероятное, а твой остро –
            вок тих и спокоен и бушует в нем только ласка и доброта, и живет этот островок
            своей жизнью - как гранит, защищая тебя от  зла, ненависти и горя. И с этим ощу-
            щением спокойно закрываешь глаза, отдаваясь теплому и мягкому сну. Ночью  из-
            редка откроешь глаза, услышишь тихое мерное дыхание жены, прислушаешься как
            посапывает дочурка и с замиранием сердца не в силах сдержать глупую от счастья
            улыбку опять проваливаешься в сон…
               Спишь и не понимаешь, кто же это такой ласковый и теплый касается твоего ли –
           ца, мягко, но настойчиво будит и будит… И, как заснул с улыбкой, так и просыпае-
           шься, улыбаясь оттого, что догадался - солнышко!   
                Тихо лежишь, понимая, что еще долго-долго твои любимые будут,тихо посапы –
           вая, бездумно просыпать восход солнца, тихий и ласковый… Осторожно встаешь с
           постели и выходишь на улицу…Что сказать? Восторг! И кричать хочеться и звать
           своих любимых - смотрите! Спят! 
               Сядешь на улице на скамеечку, еще в прохладе и легком ознобе, и детство свое
          просто кожей ощущаешь…Мама с папой уйдут на работу, ключ от квартиры тебе и
          брату на шею на веревочках повесят, и сидишь ты на бетонных ступеньках подъ-
          езда, смотришь, как куда-то взрослые спешат и попкой своей детской нагреваешь
          камень, ожидая, когда такие же как ты, беспризорники, выйдут на улицу, и соберем-
          ся мы в ватагу не грозную, но и не очень – то спокойную. А пока, грея этот холод –
          ный  камень, каждой клеточкой впитываешь в себя тепло утреннего солнца и
          не ведаешь, не знаешь, что когда-то, уже взрослый, вдруг вспомнишь этот душев –
          ный покой и тишину и горючие, страшные слезы вдруг набухнут в глазах, и, сжав
          кулаки, до судорог, до дрожи, до крика, застывшего  в  горле, бросишься в дом, и,
          уже на цыпочках, подойдя  к доченьке и мамочке нашей,   упадешь перед ними на
          колени и спасения ищешь и любви ,и ласки, и покоя, а сердце жжет и жжет памятью
          о том мальчишке, которому кулечек янтарной морошки  осушал слезы, и жизнь ка –
          залась…  Да не казалась! Она просто была…      
             И, вдыхая запах любимых, корчась от  безысходности возраста своего,  дурея от
          уюта и свежести нашего бревенчатого дома, вдруг слышишь тихо-тихо, еще со
          сна бессильными губками: « Папочка, доброе утро…». И рванешся к ней, и на ру-
          ки, и целуешь и, шепчешь ей и шепчешь, и целуешь, а в ответ, еще не окончатель-
          но проснувшееся это чудушко, слабыми еще ручками обнимает тебя и еле слышно:
          «Я люблю тебя, папочка!»
              А впереди - праздник! Сейчас умоемся, позавтракаем и поедем на рынок! Машину
          поставишь, любимых своих, чуть ли не под мышку возьмешь и жадными глазами,
          не торопясь, не спеша, как рыбочка, чуть шевеля плавничками, поплывешь вдоль
          зелени разложенной у тебя под ногами, где все- овощи, травушка, фрукты - тебя
          ждут…
                А ты же умный, ты знаешь, ты все ведаешь!.. И по пути рыбку свежую посмот-
          ришь и примеришь, как ее коптить, и слюнку, уже нетерпеливую, сглотнешь и
          идешь уже по рынку с гордым чувством  -   рыбка - то уже есть! А впереди, ты же
          знаешь, ждет тебя мясной прилавок и тут- то!.. Тут и маленькая затихает и стар-
          шенькая молчит: папа мясо выбирает! И баранинка и свининка, и телятинка, а с
           давней еще охоты в холодильничке  – кабанятинка, лосятинка… Ох и котлетки
          будут!               
             И уже не важно, что гаишник подошел и смотрит с опаской и надеждой, и гово-
          рит: «Стоянка здесь запрещена…» И хотел бы восклицательный знак поставить-
          «Стоянка здесь запрещена!», но гаишник-то - райцентровский - взял бы, да боя –
          зно! А может парень-то порядочный, а я уж привык и сам себе сейчас противен.
              После рынка едем в магазин. « САМ  БЕРИ». Это «самбери» в давние времена
          меня чуть с ума не свело.  Что-то нужно купить - «Поехали в самбери!»
               Теперь – привык! Да и как точней сказать? 
               Недалеко от «самбери» церковь, да нет- собор, огромный, красивый,- на въезде в
          райцентр. Сколько раз мимо проезжаю, столько и прошу: «Господи Иисусе, сыне
          божий, помилуй мою доченьку, грешную!»  И понимаю сердцем и душой - какая
          же она грешная!? Канон соблюдаю.… И каждый раз удержаться не могу и молю,
          и молю, и молю: «Господи, всю боль и муки, которые детям моим готовишь,
          дай мне, все стерплю, визжать, орать буду, но все на себя возьму! Господи, дай
          мне счастье это- горе детей на себя принять!»
               В церкви этой- красавице, я дочку свою, Катеньку, крестил, и все в этой округе
          стало мне родным и близким: деревенька наша, домик, речка, лес и здесь, не где-то,
          я, по настоящему вдруг в свои пятьдесят с лишним лет  стал понимать: не мо-
          ря и океаны, не джунгли и далекие страны -  Родина есть у меня!


                ( Продолжение  следует)
               


                ИСПОВЕДЬ  О  СЧАСТЬЕ               

                Глава II

                Родина.
 
              Речка наша - удивительная, широкая, с ямами, плесами, рыба- то ли нет ее, то ли
          хитрей нас – рыбачков: ловим, ловим – не поймать! И вдруг.., и пошел гомон по
          всей деревне, жерех огромный либо щука, а то плотвичек много… Много – это …
          много!
  Мучает меня одна мысль и, кажется, самая верная - по весне местные мужички так
          браконьерскими сетями речку перегородят, что забыли рыбоньки с озера Ильмень
          не только плодиться, а даже путь в родные нерестовые места…
               А я путь к этой реченьке не забыл. Пять, ну десять минут – и прохлада, особенно
          в зной, тихонько обнимет и шепчет и будит в тебе мальчишку-ныряй! Краем  глаза
          видишь жену и доченьку и, гоголем – в воду! И самое главное – веришь, что смотрят
          на тебя с восхищением и только когда усталый, никакой,  выходишь на берег, пони-
          маешь - не гоголь… Но видишь – все равно любят! И сам любишь и жизнь от этого–
          сказка!
               А недалеко от нас…
               Есть такая деревенька -  Михалкино! Ах, какое ласковое имячко, доброе… Лес
          там только редкими деревенскими хожен, на опушке вышка стоит, я то знаю - каба-
          нов скрадывают. И чешутся руки, а больше - душа моя азартная и ругаешь себя, что
          не берешь с собой любимый «Тигр» или, хотя бы «ТОЗ» и плетешься за грибами, а
          рядом- жена, ее отец…Они то просто горят- грибы… Шутишь, смеешься, грибной
          азарт подогреваешь, а сам видишь то  тут, то там следы свежие - и не сеголеток, а
          серьезных секачей и невольно холодок в сердце-жена рядом.
              И только в лесу забываешь обо всем - запах грибной, паутинка в глаза и вот: стоит
          красавец и кричишь в восторге и зовешь всех полюбоваться, помня, что нельзя ни
          орать, ни звать, присядешь на корточки и видишь просто красоту … И, с какой – то
          грустью, вспоминаешь, как, еще лет двадцать назад, восторг был только от количес-
          тва  грибов, а красота – мимолетна и созерцание ее сопровождалось лишь обильным
          слюноотделением. И, уже в свои 51 годочек, присядешь на пенек, вспомнишь дале-
          кие свои грибные успехи, посмотришь на чудо, которое крепенько стоит шагах в
          пяти и замрет твое сердце от восторга, и начнешь ты опять орать и звать полюбова-
          ться на это чудо и не боишься сглазить и плевать- то тебе на количество- красота:
          вот оно,- главное!
             Чувствуешь, как на щеке прилипла паутинка, глаза вниз - видишь: паучок по нито-
           чке торопится… И в этот зной, сушь, вдруг вспомнишь зимнюю тайгу, как стоишь
           на номере, ноги закоченели, из фляжки хлебнешь глоток, оживешь – и увидишь –
           по снегу спокойно, не спеша, шагает паучок! Проклянешь все школьные уроки зоо-
           логии, задумаешься… И опять, вдруг, просто дуреешь от увиденного: по снегу ля-
           гушка прыгает. Ногой  в снегу ямку сделаешь, наловишь штуки три и в восторге
           ждешь окончания загона, чтобы всех удивить..., и, вдруг, мгновенно пот на спине-
           лось мимо, а ты уже стрелять не успеваешь… Лягушками тут не отделаешся…
               Очнешься от наваждения увидев, что жена подошла, хвастаешься грибочком,
           слушаешь похвалу, а сам как раздвоился - осень перед глазами, а ноздри, спину
           щекочет зимний холодок и снег хрустит под ногами - не ветки…    
               Кто сможет заглянуть в душу твою, кто сможет понять… Жена срезает гриб,
           радуется, а у меня в памяти опять охота и вижу я, как срезали мы жизнь молодой
           лосихи и вижу я как мелкой судорогой сводит ее шею, а глаза, глаза уже не живые,
           а егерь, бахвалясь, предлагает желающим ее добить… Чувствую, как голос, такой
           тяжелый, будто свинец, горло мне сжал, когда выдавил из себя: «Стреляй, что ж
            ты делаешь!» Вижу, как он буквально отшатнулся от меня и, вмиг, двумя пулями-
             в шею,- добил. Как в тумане посмотрел вокруг: добрые, даже ласковые лица охот-
             ников и мне - первому, хоть и не я зверя взял – рюмку полную: на кровях, называ –
            ется…
                Рыбакам, оно полегче, хотя, как вспомню, когда рыба «взаглот» берет, - тоже не
            подарок крючок из горла доставать…А рыбалки наши озерские, ильменские, хоро-
            ши…Когда сети – то по уму поставлены - спокоен: на уху будет, жареха будет, ба-
            булям деревенским все остальное (за поклон и слезы старушечьи на глазах) све –
            зем.
                Вот тогда и начинается тихая спокойная радость: с удочкой в руках. Спининг
            не нужен: созерцать не дает. Иногда очнешься от тихой дремы, раздумий, светлых
                добрых  воспоминаний и чуть не кувыркнешься с лодки. Секунды две-три  очухаешься, посмотришь на поплавок и ничего не понимаешь и, вдруг, как током - давно уж  клюет, рванешь с перепугу удилище, и летит по воздуху немаленькая серебристая  рыбешка… и, срывается… И обидно, и смешно, и не жалко…Зажмуришься, взглянув на солнышко, удилище - в сторонку и, не раздеваясь, кувырком через борт и понимаешь, что пример подал: кто с лодок, кто от берега – друзья вслед за тобой…
                И ведь не дети: окунулись, не резвиться же, и  все, кто голый, кто в одежде, плы-
            вут тихонько, фыркая как моржи, к сетям… У сетей вода по грудь, а где и по пояс,
            бредем с двух сторон навстречу двумя группами, выбираем рыбу. Какой тут только
            нет рыбы: судаки-красавцы, уснувшие уже, лещи огромные, все в бородавках, в
            сетях запутавшиеся только жабрами и в любой момент готовые уйти, оставив на
            сетях лишь пятно слизи… А какие окуни! Уха с ними: будто акварели кто-то плес –
            нул в котелок… Плотвички тоже - как разукрашенные и уже видишь как через пол-
            часика зашкворчат они на сковородке и будут поджарены до хруста, до той нео-
            быкновенной ломкости, при которой исчезают они со стола, будто семечки и
            пьется под них водочка в немалых количествах. Торопишься, потому и огромный
            окунь, улучшив момент, успевает, изогнувшись тугим телом своим, вонзить острые
            концы жабер в твою руку и добавить иголками спинного плавника так, что сразу
            помянешь всех святых…Не зевай! Долго потом болят руки, ну да ничего, дело
            привычное…
                В деревеньке нашей с рыбкой так не порезвишься. Там иное: идешь вечером с
            речки домой, свежий после купания, а воздух еще дневной, напоенный теплом
            и ароматом (просто диким ароматом!) трав касается тебя нежной вуалью…
                Вдруг- «Спать-Пора! Спать- Пора!» и улыбаешься тихой спокойной улыбкой:
             «Ладно,ладно… Чего беспокоитесь, иду уж…». Подходишь к деревне, а вслед
             куропатки все не могут успокоится, спать зовут.
                Перед сном распахнешь окно и, закрыв глаза, слушаешь неугомонных куропаток, ночной  стрекот кузнечиков, переклики каких-то ночных птиц, шуршанье, кряхтенье, уханье и вместе со всеми этими звуками просто всем телом ощущаешь как в дом медленно вползает обволакивая тебя, просто удушая, дурманящий запах жасмина из полисадника. Смотришь в окно, а там – неба краешек и звезды на нем... И вдруг начинаешь себя ощущать маленькой крошкой и дом наш ,вместе с тобой, становится песчинкой в этом огромном мире, который окружает тебя, живет в тебе и защищает тебя. И мир этот – Родина! 

   

                (ПРОДОЛЖЕНИЕ  СЛЕДУЕТ)








                ИСПОВЕДЬ  О  СЧАСТЬЕ


                Глава III
               
                Жизнь               
               

                Вот и сидишь на скамеечке, пригретый солнышком, жмурясь как кот, и плывут
            эти картины перед глазами то ли как сон, то ли как просто память дремотная, тягу-
            чая…И вдруг: как дуновенье ветерка легкое, чувствуешь на щеке нежные губки до-
            чери! Кто научил тебя, кто надоумил, какое чувство в тебе, маленькой, родилось и
            и за ручку ко мне подвело? Знаешь ли ты, понимаешь ли ты уже, что поцелуй этот
            я и на том свете помнить буду, ласку твою нечаянную, детскую, в грудь спрячу и
            нести буду бережно и нежно до конца жизни…
                Откроешь глаза, а навстречу близко-близко хитрющие глазоньки дочки. И меч-
            ты сразу: чтобы и на охоту и на рыбалку доченька рядом была, обнимешь ее, приж-
            мешь к себе и смотришься в глаза ее как в зеркало, а она, понимает ведь все, щури-
            тся  на тебя молча и ждет… А ты молчишь, взрослый и старый, упиваясь этой мол-
            чаливой близостью и сгорая в нежности и любви!
                Всего себя хочу отдать… В моей жизни, помню, только один раз, с папой в лес,
            в настоящую тайгу за грибами ходили. Сослуживцев папиных было много, грибов
            тоже было много… Помню как с огромным уважением папины сослуживцы к не-
            му и маме относились, помню скатерть огромную, белую, на поляне расстеленную
            и еды вкусной (на свежем – то воздухе) горы! Было мне не больше шести лет, но и
            сейчас, просто наяву вижу сосны эти огромные, запах их ощущаю и папу вижу и
            помню, как взял он меня на руки, присев на огромный пень, и молча прижался
            щекой к моей щеке. Редкая нежность папы, сурового вообще-то человека, по паль-
            цам мною сосчитанная, так и живет во мне, даже в 51 год, выдавливая слезы из
            глаз, и, не дай бог, если вдруг ночью это вспомнишь, бессонница до утра, как вер-
            ная подружка, измучит до изнеможения. Ни бабушек, ни дедушек  не было, отцов-
            ские редкие ласки, бесконечные его командировки по нескольку месяцев, мама,
            измученная мною и братом (хулиганы ведь были), вот и все детство.., до жути
            дорогое! Потому и рвет мою душу любовь к дочке, потому и живу мыслью одной-
            доченька, помни меня!
                Леса эти, где с папой грибы собирали, разведаны были…Чтобы туда попасть
            нужно было на окраину города добраться, на пароме через Шексну перебраться и
            потом, километров пять, по лесным тропинкам, к дружку нашему в деревню уста-
            лыми ножками притопать… Бабушка его, молоком с краюшкой хлеба, нас накор-
            мит, даст Витьке, дружку, в дорогу узелок, чуть-чуть отдохнем и – назад.
                Знали бы мама с папой как я, шестилетний, брат мой – девять лет, гуляли, и,
            сужу по себе, сошли бы с ума.
                Не знали они и не ведали как мы с братом, обнявшись, похолодев от страха,
            смотрели на лохматую матерую рысь, которая потихоньку подбираясь к нам
            нервно, как в судорогах, когтями царапала ветку дерева… Почему вдруг
            рванула она в сторону, кто остановил ее?.. Что бы почувствовал мой папа или
            мама, когда я рассказал бы им, что стоял, помертвев от страха перед огромным
            лосем в диком лесу, а он фыркал и хрипел и рыл землю передними огромными
            копытами… Что бы вообще взрослые сказали, когда услышали мой детский го-
            лосок, твердый и непреклонный: «Уходи! Уходи домой!» Что бы вообще ска-
            зали взрослые, когда я бы им объяснил, что понимал - нельзя кричать, нельзя
            бояться и голос должен быть твердым и спокойным. Бог хранил… Хранил всег-
            да… Когда на зимней рыбалке, мальчишкой, под лед с головой - не испугался,
            смотрю  вверх, понимая, что полынья светлее должна быть и не вижу различий,
            головой пару раз в лед ткнулся и замер, раздумывая, что делать – ни крика, захле-
            бываясь, ни рывков бесполезных - думаю… И когда дружок длиннорукий упал
            на лед, рукой длинной за шиворот ухватил и рванул наверх, с улыбочкой, на гла-
            зах у всех, струйку воды изо рта выпустил и увидел вдруг, один из всех, путь к
            берегу среди огромного множества полыней. И вывел десяток пацанов за собой,
            испуганных, замерзших, со слезами на глазах… И опять – таки ни страха и даже
            думки не было, что плохо все будет. Всю жизнь, другой бы уже давно погиб, Бог
            хранит меня… А я злорадствую, знаю, зачем хранит - чтобы в муках потом я по-
            нял: не так все просто в этой жизни!
                Когда студентом, испугавшись, достоинство свое мужское унизить, на нож по-
            шел в  вестибюле общежития не пуская чужаков, когда полоснули ножом прямо
            под левый сосок, чуть-чуть - на пол сантиметра достав, - верил: Бог хранит! Долго
            потом шрамик напротив сердца жил, а потом исчез - так видно нужно было.
                Когда опером был и на глазах у толпы пошел на стволы, которые стреляли и
            стреляли, а я шел, невредим, и взяли мы все-таки врага - верил: Бог хранит меня!
                Когда опером был и от бессилия и стыда, что те, кто должен был, испугались,
            полез на нож и победил и стоял, потом на дрожащих ногах и слушал людей что-
            - то мне говорящих, верил - Бог хранит! И свято верю в одно: храня меня, Бог хра-
            нил и хранит моих детей и будет у моих детей славное будущее и будут благодар-
            ны им люди за их дела! Иначе, зачем жить!?   
                И много, много еще было в жизни такого, что и не было бы уже жизни этой, а
            все ж тянутся бесконечно день за днем, и терпишь боль бесконечную, а иногда и
            муку и не понимаешь - зачем?! И только любимые мои дают силу и веру, что все
            не зря…Не зря…
                Все эти воспоминанья, мысли, и грустные, и светлые - разные, легко, без натуги
            проплывают в голове, когда ведешь машину в какой-нибудь дальней поездке, про-
            носятся мимо леса, поля наши русские, а потому, даже летом, полные грусти и под
            монотонный шум мотора  думается хорошо, и детство вдруг вернется, в мягкие
            лапы сердце твое возьмет и нежно держит…Глянешь в зеркало заднего вида, а там
            дочурка наша мирно сопит в две дырочки и мама, чуть нахмурив брови, смотрит
            на мелькающие мимо деревеньки и так мирно и спокойно станет на душе, ехал бы
            и ехал не останавливаясь: впереди путь- дороженька, а за спиной - просто море
            любви и ласки.
               

                (ПРОДОЛЖЕНИЕ  СЛЕДУЕТ)
               









                ИСПОВЕДЬ  О  СЧАСТЬЕ
               
                Глава IV
 
                Открытие 




        Открытие осенней охоты на уток - не просто открытие. Праздник! И ждешь его с мая
    до августа как солнышка в холодный ненастный день. Уже и место лагеря определено,
    вещи собраны, до открытия охоты два дня и нужно хотя бы двум охотничкам ехать на
    место- лагерь обустраивать, а проще - место столбить.
        Ехать- то надо, а ехать пораньше могу лишь я один. И поехал! Привезли меня на бе-
    рег озера…Ветрюга! «Может не пойдешь в море?»,-«Пойду!». Катер сгрузили с прице-
    па, вещи – в катер, собаку - в катер, меня- туда же. Катер, раздевшись догола, с криками
    и матом сквозь волны и ветер в озеро столкнули, подождали когда завел я мотор, еле ус-
    пев чтобы не снесло назад, и уехали…
        Не случайно озеро наше все поозеры морем называют. 40 на 60 км (размерчик!),  да
    мелкое еще: в бурю волна тяжелая с песочком даст в борт- бога вспомнишь! 
        Иду к заветной косе, волны, барашки белые как кисеей море укутали и вверх- вниз:
     качели!
         Только Жора, огромный черный Чау-Чау, внимательно, слишком даже внимательно
     и преданно смотрит, не отрываясь, мне в глаза. Даже когда саданет волна стеной в  ка-
     тер, обдаст нас с головы до ног - глаза его, как магнит, к моим привязаны. Начинаю
     понимать, в свои сорок лет, что мальчишка еще- ломанулся в начинающуюся бурю
     один…Глаза вижу черные и улыбаюсь - не один, и спасибо тебе, Жорка, за веру в хозя-
     ина своего!
        С грехом пополам доползаем до заветной, теперь ее только обогнуть и не страшно,
     что там волны больше- пойдем вдоль косы и, хоть волны в борт, если перевернет, так
     все равно прибъет к берегу. Вдруг ухо улавливает в этом шуме и свисте изменившийся
     шум движка и катер сразу сбавляет ход. Краем глаза вижу как Жорка (умница!) из
     лежачего положения быстренько присел, коротко рявкнув. Резко разворачиваюсь и рву
    на себя движок: так и есть- сеть на винте! Глушу двигатель, нож из ножен и, проклиная
    свою глупость, режу и режу, посматривая куда меня сносит. Срезал! Катер приподнима-
    ется на крутой волне и со всего маху врезается в песчаный берег косы. Жора готов пры-
    гнуть на берег. «Сидеть!!!»- злоба на всех и на все в этом крике. Глянул-то как он!
    Обидел я Жорку в человечьей свой злобе.…Вспоминаю это часто и со стыдом и иногда
    со слезами сожаления: Жоры-то уже нет…
      Быстро раздеваюсь догола, прыгаю в воду. «Сидеть!!!» Разворачиваю катер и начинаю
    толкать в море, волны то поднимают катер так, что повисаешь на нем, то бросают вниз,
    где вода по щиколотку. Вспотел! Голый, в воде, в шторм - вспотел! Катер бьется в бере-
    гУ, я, высунув, как собака, язык, сижу голый на песке, Жора на носу катера, чудом не
    падая, продолжает гипнотизировать меня. А кто поможет?! Разворачиваю катер бортом
    к берегу и рыча от напряжения, начинаю толкать его вдоль берега. Километра два так
    ползти. Неужели это возможно? В памяти: песчаное дно, переплетеное корнями при –
    брежных кустов, израненные ноги, борт катера, то закрывающий небо, то открывающий
    бушующий простор перед глазами, тепло Жоркиного языка, ласкающее мои руки, вце –
    пившиеся в борт.
         Я прошел. Завернул за  косу и уткнулся лбом в борт, отдыхая, обессиленный. Здесь
    только слабый ветерок и легкая рябь воды метров пятьдесят шириной вдоль берега.
    Якорь бросил в берег, вышел из воды- увы! На суше, хоть и перепад высоты всего на-
    верное с метр- ветрюга, еще сильней чем на воде.               
          Кое-как оделся, весь скарб вытащил на берег, взялся за палатку. Палатку эту раньше
    никогда не ставил и пока, чертыхаясь, разбирался, что к чему, ветер усилился. Только
    зарычал от злости, когда почти поставленная палатка вдруг взвилась вверх и метров
    пятьдесят в игривом свободном полете пролетела…Побежал, догнал, вернулся. И все-
    таки поставил ее, треклятую! Так: еда есть, запасная одежда, хоть и полусухая, есть.
    Нужно только подогреть еду, чай попить и спать - скоро стемнеет. Черные тучи несутся
    мимо низко-низко, руку вверх протяни и дотронешся до них. Ветра свист. Ревет прибой.
    Был бы рядом человек,- по стопке выпили бы, по второй и можно полюбоваться этой
    свистопляской. Жора подошел, руку лизнул и тихо поскулил. Да, дружок, ты тоже чело-
    век … Беру баллон с газом- двадцать минут и ужин для нас двоих готов будет.
        Поворачиваю вентиль, чиркаю зажигалкой и падаю назад. Как успел голову откло –
    нить?! Стоит баллон и из него яростно фырча метра три вверх пламя. Сразу на глаза
    попадается ведро, хватаю, прыгаю к  воде. Мысль такая: полным ведром воды резко
    плеснув сбить пламя. Шиш!!! Второе ведро! Шиш! Схватить баллон и кинуть в воду?
    Рванет? Резко лает Жора. Оглядываюсь и вижу: лежит метрах в тридцати, положил
    голову на передние лапы и лает! Я никогда не видел чтобы собака в такой позе лаяла.
    Намек понял, хрен с ним, с баллоном, стремглав мчусь к Жоре и падаю рядом. И стыдно
    и смешно, и Жоре благодарен за заботу, а все-таки думаю : рванет или не рванет ( я ведь
    не специалист по газу, может и бояться нечего). Красиво. Ветер, рвущий облака, сумер-
    ки и  факел огня, даже не факел – столб. Лежу на мокрой земле, сверху  дождик летит..,
    все хорошо. «A la guerre comme a la guerre». Несколько минут и огонь , как по волшебс-
    тву : все меньше, меньше  и исчез… Поели называется и чайку от души… Все мокрое,
    смены нет. Кусок колбасы Жоре, кусок себе, стакан водки только себе. Все проглотили
    быстренько и в палатку спать – на всем мокром и в мокром. Так не пойдет. Половину
    одежды (пусть мокрой) под себя, половину - на себя. Так тоже не пойдет. Стакан водки,
    Жоре кусок колбасы, себе - кусочек. Так тоже не пойдет. Жору из основной палатки вон
    в предбанник,- мокрая шерсть псиной пахнет, - просто караул! Вот так пойдет.
         Глаза открыл. Светло. Мысленно себя ощупываю: болит может где, может простыл?
    Нормально вроде. Жорка нахал, я ведь только глаза открыл, не пошевелился даже, а он
    уже заскулил, ко мне просится. Ну уж нет. Пока выползаю из палатки Жорка успевает
    всего облизать. Вот ведь псина настырная!
         Матерь божья! Летят по небу, уже белые, низкие облака, а меж ними синь невероят-
    ная и тепло уже! Пока все вытаскивал из палатки на просушку, пока из катера воду вы-
    черпывал, очистилось вдруг небо, синью своей просто оглушило, а солнышко наше лю-
    бимое так вдруг приласкало, что подумалось - юг!!!
        Я ведь ехал как? Водичку озерскую, думал, в чайнике вскипячу. Чаек попью. А выш-
    ло? После вчерашней дозы пить хочется, а нечего…Была когда-то минералка в катере,
    нету! Воду из моря пить, как двадцать лет назад, уже боязно. Что делать? Уж десять
    часов утра.
        Вся наша компания часов в шестнадцать появится.
     Клин клином вышибают. Пол стакана себе. Жоре кусок, себе тоже. Медленно, не торо-
     пясь, голенький, заходишь в море, сантиметр за сантиметром ощущая как прохладная
     вода охватывает тебя и оживляет. Мама моя родная! Что случилось?! Штиль! Жара!
     Небо чистое! И только Жора абсолютно спокоен: лежит наполовину в воде и воняет
     своей псиной на всю округу.               
           Вдруг: урчит моторка! Это их, вчера, далекий костерок на другой косе я видел. Два
     мужичка: « Друг, а че ты тут вчера чудил, фейерверк что ли?»- «Да было дело. У вас
     воды кипяченой нет?»- « Воды нет. Водки хошь?»- «Водки не хошь. Может вы хошь?»-
     «У самих  девать некуда. Ладно, не балуй.».  Уехали.
          Во - дела! Спички, зажигалка - есть! Кустарник - есть! А костер шиш запалишь, все
     водой пропитано. Мы даже, если костерка хочется, в это место дрова с собой привозим.
            Приезжали и другие. На озере разные случайности бывают. Даже писать об этом не
      хочется. Одно могу сказать, Жора по природе своей охранник и один из незваных  гос-
      тей уж точно потом к врачам попал со своей прокушенной ногой. У Жоры клыки- будь
      здоров! И жалко весло еще: сломал я его нечаянно, помогая гостям в лодку садиться…
          Когда уж сильно пить хочется, могу посоветовать: выпейте водки, закусите и мед-
      ленно в море (где неглубоко),- помогает!.. (на десять минут).
           Праздник был, когда хлопцы приехали. Я даже про жажду забыл, а когда все просто
      ржали над моим рассказом о том ,что я тут начудил, потребовался мне ножичек небо-
      льшой и нашел я его в катере, а рядом лежала целая двухлитровая бутылка минераль –
      ной воды! Спасибо тебе, Господи, что учишь нас…
          Бедный мокрый вонючий Жора!.. Сам понял, что чуть-чуть в сторонке надо быть
      чтобы люди себя нормально чувствовали. Гипнотизирует и гипнотизирует. Иногда
      подойду, поесть кусочек, погладить - ни один человек не испытает такого восторга,
      как  Жора, от общения со мной, да и не надо мне от людей восторга, чего проще –
      чтобы просто не замечали. 
           Ну вот, повеселей…Четыре палатки, смех, застолье. Шалашки уже поставлены,
       чучела утиные готовы, все готово! Завтра - охота! Выпили, конечно, немало, но охота-
       святое: проснулись почти все. Только Петр Петрович (наш друг и партнер по работе)
       решил выспаться. Кто ж помешает человеку отдохнуть, как положено?! Стоим в  ша-
       лашках, вроде и утка летит, и стреляем и попадаем, и счастье, вот оно- охота удачная.
       Но не дает покоя, тревожит и тревожит, лай Жоры, не просто лай – злобный! Там
       лагерь. Там и оружия- то много без присмотра…
         Один Жора.
            По рации ребята: «Васильич! Топай, там что-то не так!» Вот и вся охота! Пару уток
        я все-таки взял! Подхожу, Жора просто остервенел. Короче: дядя Петя проспался и
        ему    приспичило, а Жору просить не надо охранять: сам все знает! Бедный Петя чуть
        палатку уже не …Не пускал его Жорка из палатки, не положено потому что болтаться
        по лагерю, когда там никого нет.
           Петя, Петя… И тебя уже нет рядом с нами… Как быстротечно…все. 
                И стояла потом эта чудная погода весь оставшийся август и половину сентября!
           И наохотились и рыбы наловились и пообщались в тесной мужской компании и за-
           помнилось это счастье на всю оставшуюся жизнь! 
                За всю жизнь много было охот утиных и на каждой были то ли рассветы дивные,
           то ли закаты, то сама охота удивительная, а осталось только впечатление и лишь
           несколько врезались в память не обязательно кайфом каким-то, а вот врезались… 

                (ПРОДОЛЖЕНИЕ  СЛЕДУЕТ)



            
                ИСПОВЕДЬ О  СЧАСТЬЕ   


                Глава V

                Кампари               

                Есть и другие дороги… Хоть и взрослый человек, хоть и уверен в себе, а
когда к морю, в Турцию, летим, вот тогда и ноет в сердце тревога…Мало лететь,
                до самолета добраться и то: вечер да ночь, утро да полдень. И только с опытом пришло: чемоданы на себе не таскать и такси дешевое (в Москве!) заказывать, и поезда, уже родного, когда домой возвращаешься, ждать на вокзале не где-то, а в уюте, чистоте и покое. Помню и ужас тот и панику, когда в Турции, после самолета, мои любимые в туалет пошли, а я паспортный контроль прошел и жду их у автобуса, а их нет и нет…И рванулся я тогда назад, бросив чемодан и сумки и рванулись мне навстречу турки пограничники (а может таможня?) и повисли на мне…Вот ведь, благодаря Америке, как напуганы все. Английский, немецкий, даже турецкий чуть-чуть, языки, украинский язык и русский мат, отборный, до рыка в голосе, когда сбрасываешь с себя повисших на тебе турок, помогают вообще-то общению между народами! Когда вывернул из кармана паспорта, когда обливаясь потом и слезами орал: «Киндер! Киндер!»,- опять буквально обшарили и пустили в аэропорт, а там уже мои родные, любимые, ничего не зная, меня чуть-чуть побранили из-за того, что перепугались за меня – пропал! И повел я их гордо мимо тех, с кем, еще две минуты назад бился, и улыбались они в ответ, а один, дочку по голове погладил и мне показал большой палец! Да я и сам знаю,- биться за них стоит…И не рассказал им про свой ужас и бой свой смешной, и не знают они до сих пор, как потерял я их в чужой стране и  нашел…
                Чужая страна…Здесь, дома, эти слова не вызовут ничего - ни напряжения, ни
            чувства настороженности какой-то, ни беспокойства…А там, даже когда кайф ка-
            кой-то ловишь, в подсознании, в тайниках каких-то мозга - знаешь, не твое это,
            классно, красиво, тепло, но ты - в гостях и даже мат родной, в случае чего, не по –
            может…Мне тяжело, даже когда дуреешь от восторга, а дочке Турция- каждый раз
            как дом родной! Море, солнце! И лишь одно ее тревожит, не дает покоя, да и нам
            тоже: как там  наш Александр Малинин?!- «Папа, а у него есть жена? Тогда под-
            ругой буду…» Любовь ее беззаветная.., Малинин... И наша тоже…
                Когда Он в наш город приехал с концертами, я отправил их, моих любимых, к
            нему. И розы были чудесные, и концерт был долгожданный, Катенька, наконец,
            дождалась - розы Сашеньке, и, усталый,- впервые в жизни на таком концерте, вос-
            торг перед ним…Многие месяцы затем моя доченька любит, ждет и ждет своего
            Малинина и больно мне и не знаю, что сказать ей в ответ: «Папа, он меня подо-
            ждет?» Дочурка моя, не ждет нас никто и ни что, в жизни все просто: летит она,
            как угорелая, не зная и не ведая, что она оглянуться хотя бы должна, когда мы
            о ней подумаем…А когда, вдруг, поймет, что оглянуться надо: улетела уже
            безвозвратно…Пишу эти строчки: боль и грусть в душе и тоска, и хочется назад-
            в детство, не понимаю и, наверное, никогда не пойму, почему сбежать хочу в де-
            тство, устал может быть?.. Улетело все…безвозвратно.
                Малинин…Все не так просто. Много-много лет назад, еще не с мамочкой, а
           просто с Ленкой, Леной - уже любимой, ехали мы на Финский залив, и рвал наши
           души Малинин и не знали мы еще счастья этого, которое скоро придет к нам, а Ма-
           линин пел и пел, лаская сердца наши и смотрел я на бегущую перед глазами доро-
           гу, почти физически ощущая тепло души..,уже любимой, уже ненаглядной, уже
           родной Ленки моей…Доченька наша нам еще и не снилась, а он пел и пел нам…
           Может быть оттуда, издалека, может из прошлого доченька наша и полюбила его,
           еще не родясь, но, уже зная - рожусь и никуда ты не денешься, Саша Малинин,
           любить буду и ждать ты будешь меня, как в сказке – пока я маленькая!      
               Пишу о том, что было, о чем не стыдно рассказать… 
               Коснутся ли когда-либо эти строчки души чьей-то – не знаю, теперь, когда уж
           книжка есть, хочется, конечно…Лена говорит, что печатать это нельзя,- якобы серд-
           цем пишу, а такое не всем можно доверить. Я ж, наоборот, одно знаю - когда серд –
           цем пишешь: не бойся- все правильно, другой вопрос, не все поймут…Но думаю я,
           кто поймет, тот навсегда – мой!               
               Детям моим старшим трудно понять будет и судить их не за что, уж судить – так
           меня, не исчезнет же у них любовь к своей маме. А папа… Бог ему судья (я думаю,-
           не они). И лишь когда годы пройдут, и разум сердце откроет, у взрослых уже, моих
           детей, тогда, уже убеленные сединой, поймут меня и простят и в тяжелой ночной
          бессоннице прощения попросят за то, что осудили, не поняли, что право  человек
          имеет на счастье, любовь и детей… И поймут, что их маме я все отдал и не воскрес-
          ну уже и, какой бы я не был, все-таки отец я их и, кстати, неплохой. Что ж, судите…
               Я очень мало плакал в жизни, даже мальчишкой. Зачем  всю жизнь копил в себе
            слезы и боль? Теперь, когда решил, хоть чуть-чуть, вспомнить о том, что было, ког-
            да, все что было, - годы, вспоминаются и прессуются в минуты - капают и капают
            слезы, слезы и горькие и сладкие одновременно и не стыдно мне их.
                И сколько бы ни было в жизни плохого ли, хорошего ли - больше вспоминается
            то, чем либо гордиться можно, либо, хотя бы, не стыдиться, но часто и стыд охва-
            тывает- было и то, что покоя не дает всю жизнь.               
             И годы, и здоровье, все - не дает покоя и мучает только одним: дети. Старшие мои-
          как они? Уже и помочь ничем не могу.., но это не спасает, ночью, когда крутит
          бессонница тяжелая, думаешь ведь не о себе - о них, и не хочу я, чтобы читали они эти  строчки, не хочу чтобы, в который раз, не поняли они меня…И хочется  иногда закричать, но нельзя - не в пустыне…
              Хотя бы на денек в пустыню - повыть, как волк, от души…
              И только доченька моя младшенькая и Аленушка, любимая моя, в который раз,
          уже в который раз, дают мне силы жить…И когда на руки беру доченьку-Катень –
          ку, вдыхаю запах ее, смотрю в глаза любимые, такие голубые - как небо, понимаю:
          у этого ребеночка должен быть отец. Тот отец, который всегда, каждую минуту - ря-
          дом! И оживаю я рядом с ними, и забываю боль, которая живет во мне, и жить хочу,
          так хочу! И что там впереди? Сколько еще? 
              Видно с возрастом что-то происходит в душе человека. Еще несколько лет назад я
          в церковь заходил, любопытствуя, а сейчас, все чаще и чаще, специально – душу
         свою приносишь наизнанку выворачивать. Молитв, не зная, Святых не ведая, стоишь 
         в сторонке от людей и чувствуешь, как буквально наполняешься каким-то светлым
         раскаянием…И не каешься ты ни в чем конкретном и не молишь, и не просишь, а ду-
         ша почему-то становится чище и светлее. И, как в детстве, когда заплачешь от оби-
         ды, обида эта уходит куда-то вместе со слезами, а сейчас из церкви выходишь какой-
         то просветленный и веришь уже, что будет то, что впереди - счастливым… 
             И почему-то всю свою жизнь прикидываешь на детей, со страхом думаешь, что по-
         вторят они тебя (когда вспомнишь тяжелое) и с надеждой смотришь вперед (когда в
         памяти возникает что-то светлое). Вот так прикидывая, примеривая, на своих детей,
         оцениваешь уже свою жизнь…Не всегда. Обычно - ночью, распахнешь глаза часа в
         три ночи и тяжело, почти до боли физической, лопатишь и лопатишь жизнь свою
         прошедшую и не схитрить ведь перед собой, не соврать и понимаешь, что мог про –
         жить и ярче и лучше и честнее, но.., увы, что есть- то есть! Если спросить, многие
         скажут, что не хотели бы менять свою жизнь, какая б ни была - она ведь их жизнь и,
         как прожили - так и прожили. А я нет! Дал бы Бог- многое бы поменял и не делал бы
         ошибок тяжелых и глупых и людей близких и родных не обижал и много бы пользы
         людям принес, зная, как поступить. Увы… Увы…И каждый, наверное, человек, это
         ощущает, только не каждый честен перед собой то ли от страха, то ли еще от чего-то,
         а может и от нежелания казнь над собой вершить, душу свою вывернуть наизнанку и
         полоскать добела!
             Душу свою раскроешь, на бумаге слезы прольешь и – въявь становится легче и
         мир светлеет, и сердце оттает , и честнее людям в глаза смотришь…А потом грузит-
         ся и грузится в тебя тяжелая, унылая наша повседневность, тяжелей и тяжелей стано-
         вится твой взгляд, все невыносимей бывает сдерживать себя в общении с людьми…
             И,  вдруг, опять потянет к бумаге (теперь, увы, к компьютеру) и раскроется все,
          что живет в тебе - доброе и нежное, прольется чистыми слезами, которые, как ни
          пытаешься остановить, до боли в горле,- льются и льются, и с каждой секундой ты
          начинаешь оживать, любить, просто жить…И стремительным горным потоком уно-
          сит из тебя грязное, недоброе, и жить ты начинаешь во имя любимых и родных и
          сам от этого становишься счастливым и добрым.   
              И в конечном  итоге понимаешь, что все доброе и нежное, бесконечное и родное
          рождено только одним – дочкой. И все, что ты творишь в своей повседневности, за-
          вязано только на одно - доченька моя любимая, помни меня!
              Дети…Дети… Куда ж деться от себя, не любил бы вас, не страдал бы от вашего
          максимализма, - кувыркался бы в покое и неге, но, что ж делать,- люблю, и это не
          зависит от вашего «люблю», может, даже если ненависть к отцу родному проснет-
          ся в вас, все равно - дети вы мои и люблю  я вас и в последний миг, даст Бог, успею,
          не для вас,- для себя, пусть даже губы занемеют,- крикнуть (а может прошептать)-
          «Родные мои! Родные мои.., родные…»
               И доченька моя старшенькая, которая не простила мне ничего и не прощает и
            в своей правде стоит твердо и непреклонно, вызывает во мне любовь и нежность,
            и смятение, и неуверенность, когда пытаюсь заглянуть в ее глаза и ловлю я себя
            на тех же чувствах, что, когда-то, мальчишкой, уловив что-то в отношениях роди-
            телей, заплакал, и не принял папину ласку…Теперь, когда годы прошли, понимаю,
            но не хочу и не буду и не могу разделить их в своей памяти и  дороги они мне оба
            безраздельно … И забыл я уже запах волос доченьки моей, Машеньки, когда обни-
            мешь ее и целуешь, стесняясь, а потому все второпях..., все, как чужие…
                Ведь было… Было! Когда любила Машенька меня…
                И раздваиваешься от желания прижать к себе Машеньку, чувствовать тепло ее,
            слышать стук сердца и хочется, чтобы все, кого люблю, были рядом со мной и жи-
            вет во мне только одно - любовь! Что же еще нужно, доченька, чтобы нам, взрос –
            лым, понять друг друга?..
                Сейчас, когда уже ночь, засыпая, что бы там ни было, все равно же ты, дочень-
            ка, будешь стоять перед глазами, а рядом, на моем плече, мирно посапывая, будет
            спать твоя сестра, Катенька… И как мне примирить тебя с этим?.. И как мне, в
            свои годы, встать на колени перед тобой и ждать, в муке этой, что коснется твоя
            рука моей головы и покой, и любовь, и нежность и вера друг в друга вернутся к
            нам?
                Хочу сказать, что жизнь я прожил необыкновенную, наверное, потому и умру
            скоро, что жил, как в театре, играя много ролей и роли эти были настоящие.Уж
            если…Хотел сейчас написать: «Уж если любил…». Что уж страсти-то рассказы-
            вать?
                Единственное, что стоит рассказать – дети мои. О больших что говорить,- вырос-
            ли уже…Если, вдруг, когда-то, они будут читать это, понять должны – родились
            они по  закону жизни и любил я их и люблю, и там, в другой жизни, помнить буду,
            из кожи тамошней вылезать буду, и явлюсь к ним на помощь, коль нужда будет!..
                Но вот маленькая...Молю Бога только об одном, как бы не сложилась жизнь,
            Катенька, ты же маленькая еще, но помни ты папу своего, столько ласки и любви
      во мне не рождалось за все годы моей жизни до тебя и живу я только одним - счастьем
     твоим будущим!    
     И хочеться кричать: «Люди! Я умру счастливым! Хоть и хочу жить: до крика в своем
     жутком  одиночестве, до судорог во всем теле. Люди! Я счастлив, умирая!»
     Проклятая   болезнь… 
     И сейчас, именно в этот миг, сидит у меня на шее дочурка моя любимая и просит и
     шепчет  громким теплым шепотом: «Папочка! Не  уноси меня ночью к мамочке, я  буду
     спать с тобой!.» -  « Доченька, мне ж неудобно печатать про тебя рассказик!»-
     « Папочка! Я буду спать с тобой!». Ах, это «Папочка!»!  В одном слове может быть
     столько…Всего! И спит мама спокойненько в спаленке и дочка не  идет в свою ком-
     нату, а сидит с папой у компьютера, прижалась щечкой к руке и молча смотрит как
     выскакивают буковки на мониторе…
     Когда ты вырастешь, доченька моя, а это, увы, произойдет очень быстро, ты, дай Бог,
прочтешь все, что написал я и, если памятью не вспомнишь, сердце твое вспомнит меня
и легче мне станет в той далекой стране, куда,наверное, скоро улечу я и, верь, улыбнусь
тебе из этого далекого мира…            
   Если бы люди знали, как трудно жить подобно всем, когда ты чувствуешь ПРИБЛИЖЕ-
НИЕ.…Когда каждый нерв звенит как струна до звона натянутая, даже если ее не касае –
шься…
   Когда боль постоянная, ежесекундная, становится, до странности, привычной и в страхе
думаешь: в уме ли ты? И только безысходная тоска, никуда не уходящая, просто поселив-
шаяся в твоей душе, двойником в плоть твою вошедшая позволяет, как ни странно, по  -
нять: ты еще не сошел с ума… И странно уже жить по законам людей (!!!). Постоянно,
просто гложет, одна мысль : зачем нам вот это все? Почему нервы рвем на работе, почему
любимых ругаем, почему нам нужно все больше и больше всего и всего?
    Стоишь перед пропастью и страх всего тебя обволакивает, страх не перед пропастью,
а от того, что даже в этом состоянии ты не в силах изменить свою жизнь: живешь во имя
плоти… Боже! Силы дай!  Достойно дожить. А как? Отверженным, уже сейчас, чувству-
ешь себя… И то, что другим важным кажется, тебя уже не волнует, волнует лишь свет в
тоннеле и …что там?  И только дочка да любимая тащат меня изо всех сил вперед, вперед,
вперед… Давно бы уже.., если бы не они... А с другой стороны - тащат-то меня в будущее,
- в свое, в то,- которого у меня уж, наверное, нет. Просто скулы сводит от бессилия.
   Всю жизнь бился и знал, что все смогу - если биться буду. А сейчас…и силы есть еще, а
изменить ничего не могу. Дочка опять рядышком присела, щечкой к руке прижалась и по-
нимаю, как всегда,- до последней минуты биться буду за эту жизнь только ради одного:
как можно дольше пробыть рядом с дочкой - чтобы помнила.
    Жизнь как кампари - пил бы и пил эту горчинку, увы – кончается бутылочка! И ведь
не страшно, одиноко уж больно только… И хочется до слез, до волчьего воя одинокого
во тьме, чтобы дети тебя помнили! Дети, дети…Как им сказать? Лишь пожелать - любви
этой бешеной, дикой к их будущим детям. Чтобы они тоже познали эту невыносимую
сладостную боль от любви к своим детям. И жаждали и мечтали о ласке и нежности сво-
их детей и не получали ее и бились в муках любви и счастливы были от этого!      
     Как хорошо, как легко выплескивать в эти строчки боль свою! Забываешь, что настоя-
щая боль живет в тебе.., тупо давит в грудь, не давая дышать и лишь волшебный бальзам-
нежный голосочек доченьки за спиной позволяет совсем забыться и на миг (пусть на миг!)
просто жить…
     Как объяснить, что это просто счастье - жить и строить планы на будущее. Человеку,
который просто живет, у которого впереди десятилетия, меня не понять. Когда уперся
головой в стенку…  И совестно становится, если тот, кто прочтет, поймет меня - боль
ведь немалую на себя примет и виноват в этом буду я - еще не раздавленный, но уже
взывающий о помощи.   
    До 6 апреля 2007г. осталось 2 часа 30 минут… И будет мне 52 года. Смятение в душе и
нет радости, как в детстве, от дня рождения и уж не ждешь, не радуют подарки и только
растерянность какая-то: жил-жил, ничего уж особенного не нажил, но живут во мне поче-
му-то мирно уживаясь слезы горькие и счастье…
    А вот уже и 8 апреля…И ничего не случилось и президент не выступил по телику, и
звонили только любимые и дорогие люди, и бог спас меня от ненужных, натянутых и
торжественных слов и ожила, уж в который раз, любовь наша, и живу я в каком-то мире
удивительном и сказочном и молюсь только на два моих Божества - тебя, Леночка, и Ка-
теньку нашу, и, пока есть вы у меня, жив я буду и счастлив…
   И греет душу какое-то необыкновенное чувство покоя, нежности, любви и все это мож-
но назвать двумя словами - дом родной!
   И живу я на земле (будь прокляты все болезни!) со святой верой, что еще много –много
месяцев будет греть душу мою любовь и нежность моей маленькой доченьки, будет опо –
рой плечо моей любимой и все это, помноженное на огромное желание не жить, нет!- ви-
деть, знать, что счастливы мои родные, что нужен я им, что счастливы они от того, что
жив я ! Вот такая круговерть получается…
   И почему-то все чаще и чаще детство мое всплывает в памяти…
   И живу я надеждой, что когда после меня останутся только эти строчки, будут помнить
   обо мне люди, которые мне дороги… А дети мои, старшие- повзрослеют, Катенька- не
   забудет…А я ,уже никак не повзрослевший, лежа под гранитом, улыбаться буду, от того
   что детство мое, такое счастливое, в моих стихах , живет и плачет и плачет, и плачет… 
        Мои пятьдесят два года… Какими дремучими стариками еще недавно казались мне
   мужики этого возраста. И детство и юность, молодость так близки… И жалко, что про-
   житая жизнь вспоминается только отрывками…


                (ПРОДОЛЖЕНИЕ  СЛЕДУЕТ)




               













                ИСПОВЕДЬ  О  СЧАСТЬЕ

                Глава VI

                Мультик
                Декабрь 2008г.

               
                Жизнь удивительна! Катит и катит по кругу и чаще всего, когда вдруг захочешь
            остановиться, глянешь вперед, а там – детство, оторопеешь, оглянешься, там- тоже
            детство!.. Опять посмотришь вперед, а перед тобой уже- Катенька, и путаешь, и ве-
            ришь и не веришь, что детство твое там- в ней, и обидеть боишься, и не потому, что
            ты в ней – маленький, а от любви и счастья и от непониманья :можно ли эту неж –
             ность , рукой тронуть, словом коснуться…Мечешься и мечешься в любви и неж –
             ности к своим любимым, душу рвешь, а потом приходит понимание: это жизнь
             твоя, это то, что стоит стеной перед Смертью и не дает ей приблизиться ни на шаг!
                И сжимается сердце от счастья  и невозможности что-то изменить когда перед
              отъездом летним воскресным вечером  из деревни, доченька вдруг обнимет за
              шею своими  прутиками, всем телом своим прижмется и горячим тихим шепотом:
              «Папочка, не уезжай!», -замрешь от счастья, а в ушах еще тише, тихо- тихо: «Я
              люблю тебя, папочка!»
             Доченька!!! Доченька!!! Доченька!!!
             И если бы не дикое желание слышать это все вновь и вновь, я бы с чистой совес –
             тью сказал людям: «Я прожил жизнь!». И если бы, даже там, мог видеть святые
             глаза моей Аленушки, тогда бы, уже окончательно, улыбнулся спокойно и, может
             быть, сбежал бы от этой нескончаемой страшной боли…
                Пишу эти строчки и мелькает перед глазами какой-то мультик, а в нем – вся
             жизнь. Вижу себя то мальчишкой, то парнем уже взрослым, а то просто сейчас на
             себя со стороны смотрю. И думаю, что Бог милосерден, мудр (а как же иначе?).
             Намного чаще вспоминается не радость, нет, вспоминаются поступки, за которые
             стыдно даже через многие годы. И это справедливо. И счастлив я уже тем, что
             душа моя болит за ту глупость и иногда злость, что были у меня в жизни. И
             счастлив я, что так случилось – могу  помнить и испытывать боль и стыд…
                Никогда, даже представить себе не мог, что настанет момент, когда буквально
             каждую минуту  бьешься за себя, за каждый вздох, когда каждое движение- это
             движение воли твоей, это невероятная борьба со своим неверием и страхом и
             дикое, просто звериное, желание дожить до того времени, когда доченька моя,
             Катенька, сможет, даже через многие года, вспомнить меня, не забыть…Когда
             время …и никто! не заставит ее назвать кого-то другого папой. Когда моя любовь
             к ней, ласка  и нежность всю ее жизнь будут рядом с ней, спасать ее будут и
             помогать…И эта дикая, страшная боль не сломает меня, и ничто и никто не
            сможет меня сломать пока ты, Катенька, нуждаешься во мне, пока слышу я этот
             невероятный восторг в твоем детском радостном крике: «Папочка! Папочка
             приехал!». И подкашиваются колени и слезы накатывают и горло судорогой
             сжато, когда ты, доченька, с разбега  бросаешься мне на шею и губки твои нежные
             шепчут тихо-тихо (может маму боясь обидеть?): «Папочка, я люблю тебя!» И
            только мы вдвоем знаем, что много раз за день, а то и за час, мы с тобой, доченька,
            в любви объясняемся и в эти мгновения просто тонем в счастье и нежности!.. Эти
            расставания и встречи с доченькой моей…Эта боль, счастье и радость…
                А скоро лето кончается. И грустно, и тоскливо при этой мысли, но, вдруг,
            озарит твою душу что-то нежное, ласковое,- как солнышко и понимаешь: Катенька
            то уже до следующего лета все время будет с тобой!  И улыбаешься тихо и
            спокойно, хотя перед глазами- осень.
                Но ведь с Катенькой!
                И пришла осень- разная. Багряная, как подарок, красавица… Тоскливая, когда
            на улицу не выйти и тоска  беспросветная душить начинает, а родные тихонько
            спят разморенные  теплом русской печки и, хочешь не хочешь, нальешь рюмочку,
            другую и пишешь исповедь и мучаешься от безысходности и памяти своей…Были
            и дни грибные, просто удивительные, когда нет надежды, когда уже сказано, что
            пора домой, тогда и начинается чудо: за пятнадцать минут у троих корзины пол –
            ные, да притом отборными подосиновиками (это у жены и ее отца), а у меня – одни
            белые! Много всего было…Колодец наш двенадцатиметровый- высох! Диких ле-
            бедей, в последние выходные ноября, в Шелони нашей, булочкой кормили.
            Гордые… И только один из стаи: шипит, но булку ест!

            (ПРОДОЛЖЕНИЕ  СЛЕДУЕТ)      
               
               
               
                ИСПОВЕДЬ О СЧАСТЬЕ 

                ГЛАВА VII

                МАШЕНЬКА



       Охота была удачной. И засиделись мы допоздна - то ли празднуя удачу, то ли
хотелось просто побыть в теплой проверенной мужской компании…
       Заимка наша, если только можно так назвать этот сказочный терем, стоящий
на берегу лесного озера, долго светилась огнями во всех окнах, и весело было,
и песни под гитару, и замирало сердце, когда выйдешь со всеми покурить, а вок-
руг тишина, до звона в ушах и только сосны иногда под легким ветерком шепчут
о чем-то своем…
       Утром, в воскресение, бегом умываться, чтобы из нашей тайги в город выбрать-
ся нужно часа четыре, а меня Катюшка с Аленкой ждут, притом еще и не в городе,
а на даче, в деревеньке нашей. И до деревеньки пилить…
       Домой влетел как ошпаренный, вещи грязные - в лоджию, потом разберусь, оружие-
на место , переодеться, еще раз умыться и – к Катюшке с мамочкой. Соскучился!
       Звонит телефон. Кому неймется ?! На бегу хватаю трубку: «Да!!!»- «Здравствуй,
папа ». Ноги мои, ноги…На стенку - спиной! Челюсти-то как сжало, не разжать, сло-
ва не сказать! Сквозь зубы, уже слезы глотая, спокойненько: «Здравствуй, дочка!»
       И продолжаю медленно по стенке сползать , дополз- до полика! «Как дела, папа?»-
«Нормально, дочка. Как ты поживаешь?» -«Тоже нормально, я к маме приезжала пого-
стить.» - «Когда уезжаешь?»-«Часа через два.»- «Доченька, у меня все на даче, приез-
жай…»-«Папа, времени мало…»-«Машенька! Бери такси, я заплачу! Боже, что я гово-
рю! Дочка… приезжай…» - «Папа, я приеду…».
       Это же не стенка такая холодная, я- в холодном поту! Господи! Господи! Господи!
Неужели…Неужели ты вернешь мне дочь?!
       И метнулся по квартире, и в холодильник –чем угостить? И убрать свой бардак
охотничий, и… Упал в кресло и как приговора: сижу, жду, молчу…
       Вот и звонок в дверь. И поймал себя на том, что лицо мокрое от слез, и рванулся
в ванную умыться, и кричал: «Сейчас открою! Сейчас!».
       Красавица-то какая стала! И опять, еще стесняясь, опять мимолетом, губами
доченьки коснулся и замерло все внутри - запах родной, который никакая парфюме-
рия не уберет, как много лет назад,- вернулся!
       «Здравствуй.»-«Здравствуй, проходи. Извини, я недавно приехал, ты пока посмо-
три как я живу, а я под душ- быстро.» И сбежал под душ! Кипяток, потом холодная,
кипяток-холодная, кипяток- холодная! Выхожу, а навстречу : глаза Машеньки, такие
добрые, просто летят мне навстречу… И улыбка, та улыбка, когда было у нас все
хорошо… Когда верила Машенька в папочку своего так, что Вера эта многое могла…
       Когда у доченьки моей, маленькой еще, бородавка на на руке выскочила, сколько
не бились- все бестолку! И вспомнил я, когда совсем еще маленькая, доченька моя,
в жару, в тяжелую болезнь мучилась, а я молил ,уговаривал : «Все будет хорошо, доченька,посмотри, твоя температурка уже у папы! Завтра будет все хорошо и
улыбаться ты будешь …И проснулась моя дочь улыбаясь , здоровенькая, а я – ночь неспавший, вдруг свалился с температурой…И в тяжелой больной бессоннице благодарил я Бога за то, что дал мне счастье на себя болезнь ребеночка принять!
       Вот и приехали мы на дачу к родственнику и подговорил я мужичка деревенского
кивать головой, когда я дочке сказку рассказывать буду….
       «Подними, доченька, яблочко, давай папа его разрежет пополам, натри яблочком этим бородавочку, и закопай яблочку в землю, бородавочка и исчезнет…».
       Исчезла!!! Всего-то - неделя! И на колени перед дочкой- за веру в меня…
       А потом, через многие годы, услышал я: «Папа! Я тебе всегда так верила!
Как ты мог!?» - Это когда объясняться пришлось, почему у меня вдруг другая семья
появилась…
       И как объяснить взрослому уже ребенку, когда ни схитрить, ни сбежать от
ответа, что родился ты вновь и живешь, как в сказке, просто новой жизнью…
И та жизнь, что была, она совсем не плохая, там было много счастья, но она –
прошла! И не вернется уже никогда…
       Простила меня Машенька… И пообещала, что в следующий раз придет поз-накомиться со своей сестрой, Катенькой…А Катенька ее просто обожает- заочно!
       Все стенки в Катиной комнате увешаны рисунками, а в рисунках этих детских
одни девчонки и надписи везде одни и те же: Маша. И по телефону мои дочки
уже стрекочут, будто много лет друг друга знают и каждый день я слышу от Катень-
ки один вопрос: «А когда Маша придет к нам?»-«Доченька…Придет…Обязатель-
но придет…»-«Папа…А меня Маша не любит?»-«С чего ты взяла?». И занимаюсь
своими делами. И вдруг, дрожащий, просто набухший слезами, голосочек, тихо-
тихо: «Где моя Машенька?..» И рванулся к ней , и целую, и шепчу, сквозь слезы:
«Да мы все тебя любим и Машенька тоже и скоро она придет к тебе….».
       Не могу же я торопить то, что должно произойти естественно - это же так страшно,
все испортить! А маленькая все ждет и ждет… А сердце мое ,в этом страшном
молчании и ожидании, болит и болит, иногда просто страшной болью…
       И, наконец, пришла Машенька! Катюшка уж совсем меня замучила, особенно ког-
да встанет напротив двери и тихо ждет…Звонок в дверь, наконец, иду открывать,
целую и пропускаю вперед. И из-за спины Маши вижу просто круглые глаза Катень-
ки! Машенька смеется, тормошит ее, а Катя, как заколдованная, молчит и смотрит
на Машу во все глаза! И молчит ! И молчит! Конечно, ждала сестренку, такую же
как она сама, а пришла тетя, да еще такая красавица!
       А потом, когда уж время прошло, не слезала Катюшка с колен своей любимой
Машеньки и чуть не силой сгонял и просил: «Дай спокойно посидеть Машеньке!»
       И прошло несколько дней после этой встречи, и, постоянно: «А когда Машенька
к нам придет?» И вдруг, в глаза, как взрослый человек, прямо и настойчиво: «Па-
па! А вы обещали, что у нас Василек родится…Когда!!!???» И понимаю, что не кук-
лу просит ребенок, а некому ей, маленькой, каждый день отдавать ласку и нежность,
что рождаются в ней! Ах, родная, рождается в тебе Мама, в такой еще маленькой,
а Мама- уже настоящая!
       И уже не разрывны вы, доченьки, об одной подумаю, другая- перед глазами!
       Вот осталось только чтобы у Антошки, братика вашего, братик появился- Василек,
деда вашего, а моего папу, звали так…
       Пишу о Машеньке, а получается: о себе, да и как разделить , это ведь только на
бумаге можно назвать : глава первая, глава вторая… Если бы жизнь свою, вот так,
с листа, писать, вот чудно было бы! Главное- переписать можно! Пишу эти строки, а передо мной глаза Машеньки- бездонные! Как счастлив я, дочь, что есть ты у меня,
даже когда обижалась ты на меня, я с улыбкой вспоминал тебя: люблю больше
жизни тебя, доченька!

(ПРОДОЛЖЕНИЕ  СЛЕДУЕТ)



                ИСПОВЕДЬ  О  СЧАСТЬЕ
                ГЛАВА  VIII
                ДЕТСТВО 

                В переписке я услышал интересное мнение, что дети ничего не боятся и   поду –
            мал: боятся – темноты, сказок страшных, когда большая собака залает…
                И не боятся! Они совсем не боятся наших взрослых страхов! Они просто о них
            ничего не знают. Не зная- как бояться?  И все же есть один страх, который настоя-
            щий, который – знаешь, не знаешь, -душит! Он общий и для взрослых и для детей.
            А избавится от этого страха может только взрослый, но познавший непознаваемое…
               Открыв ночью глаза (сколько ж мне было лет?) я в ужасе позвал маму, меня дави-
            ло, просто уничтожало огромное, страшное, непонятное: «Мамочка, я не умру? Ма-
            мочка, как же это меня не будет?»- «Сыночек, успокойся, ты не умрешь, успокойся
            и спи…»- «Правда?»- «Конечно!».
               Страшное, невероятно огромное, дикое чудовище под названием «Как же это меня
            не будет?» все- таки периодически еще приходило ко мне. «Мама, а я не буду закры-
           вать глазки и никогда не умру!»- «Конечно, сыночек, уж лучше глазки не закрывать…»
               Как умудряется память хранить долгие годы все, что было с тобой в детстве? Лет
           пять мне тогда было…
               И все же я постиг! Я уже не боюсь. И сейчас я пришел к пониманию того, что если
           и боялся чего-то в жизни, так это за своих любимых и близких. А если что-то меня
           касалось, так это мелкие страхи, минутные слабости…
               Судя по событиям, которые происходили в нашей семье, я помню многое, лет с
           четырех. А родился я в апреле 1955г.. Очень плохо помню Иркутск, только из-за ов-
           чарки Розки  отдельными отрывками вспоминается, как папины водолазы придут к
           нам в гости и все в шерстяных подшлемниках, посидят за столом, а потом соберутся
           погулять. А подшлемники-то все одинаковые, только инициалы на них вышиты
           и папа: «Розка! Шапку!». И Розка прыгает к вешалке, а вторым прыжком безошибоч-
           но выбирает папин подшлемник. Всегда!
               Самое большое место в памяти о детстве занимает г.Череповец. Там я родился, по-
           том несколько лет мы помотались по стране из- за папиной работы и, наконец, верну-
           лись в мой город, а дальше папа уже без нас по командировкам мотался. Как сейчас
           понимаю, пошли они с мамой на эту жертву- зачастую жить порознь, из-за нас с бра-
           том. Подросли ведь… Помню, когда папа вернулся из долгой командировки в Игарку,
           а мы уже приехали и жили в необустроенной еще квартире в Череповце, мама застав-
           ляла каждый день столовыми ложками есть черную икру, а мы ревели- противно!
               Папа всю жизнь строил какие-то подводные объекты, сейчас мне понятно, что там
           строительство было связано с военными. И в Игарке очень долго проработал, а дома
           бывал только короткими наездами, потому и квартира, наверное, была необустроена.
              Да и времена были другие, другие ценности. В Игарке папа познакомился и за ко –
           роткое время, буквально несколько суток, сдружился с великим Вольфом Мессингом.
              И хоть они никогда больше не виделись, папа несколько раз признавался, что они
           как-то разговаривают...
               Когда папа приезжал из командировок, а это почему-то происходило всегда ночью,
           утром, просыпаясь, я вдруг понимал: папа приехал! И звал его, ликуя! А он всегда
           удивлялся: «Ты не спал, сынок?»-«Спал». И он больше ничего не спрашивал, просто
           обнимал и молча гладил меня  по головке.
              Прошло немного времени после возвращения папы из Игарки. И однажды ночью я
           проснулся от непонятного шума, открыл глаза и увидел самодельный абажур из газеты,
           который висел у меня над головой, плавающим в каком-то тумане. По моей комнате
          ходили и искали что-то мужчины в черных кожаных пальто (ну почему-то все- в коже!),
          Все курили. Я не испугался, встал и пошел искать маму. На кухне, очень бледный, на
          табуретке сидел папа и тоже курил. В углу стояла мама, она молчала и только слезы
          катились и катились по ее щекам. Я тоже встал в уголочек… Ни мама, ни папа не по-
          дошли ко мне и только безотрывно смотрели на меня, а я, не понимая  (И НЕ БОЯСЬ!)
          разглядывал все происходящее. И только когда меня (думаю нечаянно) задел, чуть не
          повалив на пол очередной кожаный плащ, я увидел, как резко рванулся папа ко мне, а
          на нем сразу повисли два человека…
              Прошло  месяца два, может больше, и однажды я, проснувшись и ничего не почувст-
          вовав, пошел умываться, а на кухне сидел совсем незнакомый папа, он был наголо под-
          стрижен, очень худой, синие круги под глазами…
               Там, под Игаркой, произошла какая-то авария, за то время, что папы не было дома,
          наконец прояснилось, что на дне моря сместились какие-то пласты, а папа, оказывает-
          ся не враг. Я однажды слышал, как папа маме сказал, что ему приснился Вольф и тот
          ему сказал: «Терпи, все будет хорошо». Папа признался маме, что если бы не Вольф,
          у него не хватило бы сил все выдержать.               
               У нас очень хорошие соседи были и друзья в Череповце. Сейчас такое мало увидишь,
          а тогда : гости пока вдоволь не  насмеются, не наопладируются- со стула меня не отпус-
          тят. И читал я детские стишки самозабвенно и ,читая, верил, что я и есть тот бычок ,что
          «идет шатается, вздыхает на ходу». Много хорошего было … А вот страха- никогда!
               Помню яблоки кислые, ворованные из окрестных садов, помню запах меда когда в
          банку наловишь пчел, а потом надышаться не можешь этим невероятным запахом…
          И всю жизнь я потом мечтал наесться медом от души… Сейчас- могу, но уже нельзя
          так баловаться- ложечку и все.
              Когда на второй этаж, на свой балкон, по водосточной трубе забирался, и сестра
          старшая (это уж другой рассказ, у мамы первый муж в войну погиб) увидела и в ужа-
          се закричала, от неожиданности отпустил руки и повис зацепившись тыльной сторо-
          ной бедра за стяжку на трубе, висел как рыба на крючке и слышал как рвется, потрес-
          кивая мое мясо на ноге. Хорошо, что не так высоко было, сестра, подбежав, толкнула
          мои плечи вверх (висел-то вниз головой), я и сорвался с крючка- прямо в руки сест-
          ренке! Плачет, а я, маленький : «Не плачь, завяжи ножку !» Ну не было страха!
              Вот  и сравни, сестра приезжала к нам, к мамочке рожать- взрослая, а я, маленький,
          учил ее. До сих пор помню такси- «Победу» с шашечками по бокам и свой восторг от
          того, что мои родные приехали из роддома на этом чуде и все вокруг это видят!
             Дома праздник, все за столом, а я крадусь в другую комнату к своей племяшке-
          Наташеньке и только хотел пальчиком потрогать ее щечку, как услышал тревожный
          голос сестры: «Игорек, не трогай пока, порвешь кожицу и сестренке будет плохо!»
             И пришел страх, наверное первый такой в жизни, с этого , наверное , и началось-
          бояться не за себя. И как бы мне потом не хотелось поиграть с этим маленьким чудом,
          долго меня не могли уговорить даже прикоснуться к Наташке.            
             У многих ребятишек были резиновые сапожки. И как много могли всяких делишек
          наших детских делать, ползая по лужам. И какое счастье было когда, наконец, по вес-
          не мне купили, впервые в жизни, резиновые сапоги. Сколько радости было в бесконеч-
          ном беге по лужам! А потом был пруд, а дно у этого пруда, зимой насквозь промерзше-
          го, ото льда еще не освободилось и когда я на чуть-чуть зашел туда, меня медленно , но
          неуклонно потянуло к центру пруда- вглубь! Маленький, до сих пор помню, я понимал,
          только дернусь и сразу забултыхаюсь в ледяной воде, стоял столбиком на деревянных
          ногах и не дышал. Скольжение остановилось. По берегу детишки бегают, резвятся, но
          знаю, что стоит крикнуть и поеду дальше! По берегу проходил мужчина, а я смотрел и
          смотрел на него и (молча!) заставил его посмотреть на меня. Он сразу все понял, корот-
          кий прут быстро выломал из куста и осторожно мне протянул, так и спас меня, от чего-
          не знаю! Все могло быть. Спасибо тебе добрый человек! А страха не было, но было,
          уже тогда, четкое и ясное понимание как себя вести. И так всю жизнь, вляпаешься в ис-
          торию и только тогда мозг начинает работать как машина безошибочно, с ледяной рас-
         судочностью все расставляя по местам. И так всегда было с самого детства. Вообще в
         минуты опасности я , не потому, что какой-то особенный, видно природа такая, станов-
         люсь абсолютно спокойным и ни разу не было принято неправильного решения, пусть
         даже времени было- доли секунды!
              Ледоход на Шексне, май, праздник! И где ж мне с моим дружком, Сашкой  Даниловым быть? -Конечно на реке! Мы уж считай во второй класс перешли- большие, а поэтому на запрет родителей на речку не ходить молча поплевываем. У берега две баржи , к
         первой - сходни от берега, а от нее ,посередине, другие сходни- ко второй. Уже разведав
         все на первой барже, решили перебраться на вторую,но зачем к центру, к сходням,идти,
         когда баржи стоят не параллельно друг другу и можно с одной кормы на другую переп-
         рыгнуть, я и прыгнул… Бог видно учил. На второй барже в этом месте поручень был.
         Как я его не увидел!?  Я ударился прямо лбом и, видно, на секунду потерял сознание,
         очнулся в ледяной воде , попробовал ногтями уцепиться за шершавое ржавое днище
         и сразу почувствовал как мои ноги потянуло под баржу,оттолкнулся, барахтаясь,посмот-
         рел вверх, увидел зеленое лицо Сашки , вспомнил, что на берегу что-то мастерила ком-
         пания мужчин и крикнул: «Позови рабочих!» . В ответ вижу остекленевшие глаза. И тут
         вспомнил, что я не умею плавать и забултыхался еще сильней, но вдруг поплыл, по со-
         бачьи, но поплыл! Обогнул баржу и – к берегу, молча, загомонили вдруг на берегу и
         один мужчина, прямо в одежде рванул ко мне, а я уж рядом был. Он меня схватил на
         руки там, где ему вода была по грудь, только льдины уж больно плотно были прибиты
         к берегу. Спасибо ему. Но я бы уже и сам доплыл, уже молча прикидывал головенкой
         своей как лед расталкивать…
             И опять не было страха и голова восьмилетнего мальчишки в минуты опасности  ра-
         ботала как у зрелого мужика. И это в ледяной воде, когда плавать не умеешь! Лучше
         бы конечно эта головка начинала раньше работать, но что поделаешь, ребенком тоже
         когда-то нужно быть!
             Прибежал домой, одежда вся темная, не видно, что мокрая. Дома гости. Одну ошиб-
         ку только сделал- одежду мокрую на батарею развесил и забрался под одеяло. Мама
         зашла в комнату и ахнула! Все- родные, гости пытались от меня правды добиться!
         Упрямо твердил, что был в парке, там фонтан заработал, а я случайно туда упал…
          Вот с этого первого раза я и стал (всю жизнь) упрямым и непробиваемым, как стена,
         уж  если что сказал- потом стоял насмерть, хоть режь, буду стоять на своем…
            И только через многие годы, однажды, признался маме, все рассказал…А у нее ка-
         тились слезы по щекам когда она рассказывала, что добралась даже до администрации
         парка и ей рассказали, что фонтан не работал. И много лет ее мучил один вопрос: где
         ж был ты, сыночек, по какой кромочке прошел и жив остался… Не знала мама, что та-
         ких кромочек будет у меня в жизни по самое горлышко…
            Когда началась война в Афгане и меня ,без разговоров: «Поедешь. Приказ!». А мне
        и приказывать не нужно было, даже секундный страх показать- конец всей жизни!
        Послали на медкомиссию в Ленинград, мучили  там три дня, да и не анализами каки-
        ми-то, а тестами различными, проводки какие-то лепили к телу, вопросы глупые, иног-
        да страшные, иногда непонятные задавали …Всего хватало! Готовили, вероятно, не вое-
        вать. Черненький, а если бородку отрастить , уж точно- с гор спустился.
           А потом главврач сказала про меня, что впервые в жизни сталкивается с такой высоко
        организованной психикой. Я страшно загордился , не понимая, что мне вынесен приго –
        вор- Афган! И опять страха не было... Так случилось, что министр запретил нас посылать
        туда…И поехал бы, если б пустили- страха- то не было! Вернее страх был- за детей, слу-
        чись чего – как они? О себе – не думалось…
            Вот так оглянешься на свою жизнь и понимаешь, что просто цепочка случайностей тя-
        нется и тянется и живешь ты, вопреки всему, только потому, что вот так уж получается!
               
            
         (ПРОДОЛЖЕНИЕ   СЛЕДУЕТ)

      
             
                ИСПОВЕДЬ  О  СЧАСТЬЕ 
               
                ГЛАВА  IX

                ЗНАХАРЬ   

               
   Уже несколько лет подряд в июне  я приезжаю с дочкой в деревню. Всегда только вдвоем. Деревенские, наверное, уже устали косточки мыть мне и жене… Не объяс- 
нять же каждому, что нам так удобно- доченька  на свежем воздухе так дольше бу-
дет. Я, затем жена, затем бабка с дедкой. Вот так и лето все девочка наша в деревне проживет…
   Весь год ждешь этого чуда- с дочкой вместе (неразрывно!) две недели жить. И начинается счастье и мука одновременно. Счастье- днем, когда просто купаешься в звонком смехе дочки, спорах с ней, поцелуях, обидах и слезах и опять в смехе…
Жизнь!
   Когда спать укладываешь, когда ручки любимые за шею обнимут, когда малень-
кий человечек всем телом к тебе прижмется спасаясь от всяких своих детских страхов - тоже счастье!
   И мука, когда доченьку спать уложишь, когда нацелуешься, когда наласкаешь эти  щечки нежные, когда бесконечные наши признания в любви потихоньку иссякнут от того, что  сон сморит дитя мое ненаглядное, вот тогда  и наступает это время мучений, не всегда тягостных, бывает и сладких ,просто мазохистских…
   И начинаются раздумья, воспоминания… И каждый день это длится c позднего вечера до раннего утра. Если стихи- пишу быстро и никогда не исправляю. Когда исповедь- мучаюсь, ищу слова…Пишу и переписываю. И все из-за одного:  вижу я как  Исповеди читают мои дети и боюсь соврать, соврать не душой,-словами.
   И начинается ночь. И вдруг, нежный, уже расслабленный голосочек: «Папочка! Спокойной ночи…».И понимаю, что провалилась она сразу в никуда после этих нескольких слов…И сколь-
ко нужно было этому ребеночку любви и ласки, и нежности, чтобы засыпая заставить себя сказать эти слова. И молча раздумывая в полумраке компьютера, вдруг вздрагиваешь от ясного и четкого голоса дочки: «Папочка, я люблю тебя!». И как летучая мышь: быстро и бесшумно вспорхнешь к ней – поцеловать, успокоить, усыпить…И вдруг понимаешь: она ж во сне все тебе сказала… Присядешь рядышком и не понимаешь откуда силы берутся в течении
двух недель спать всего по  нескольку часов, да еще, как автомат, каждые полчаса вставать
и поправлять одеяло на дочке, она ж все время его сбрасывает… И думаешь, за что мне, очень жесткому по жизни человеку, Бог дал это счастье быть ласковым и добрым, любящим , за что он послал любовь близких мне людей? Не нахожу ответа… Значит- все впереди, хоть и болею тяжко, но – впереди жизнь! А иначе – почему нет ответа?
   И где-то в два ночи наступает ступор…Сижу, вспоминаю любимых своих людей: Высоцкого, Довлатова Сережу, Таривердиева и, боюсь упоминать, тех, кто еще жив… И примериваю себя и понимаю: что уж тут мерить?! Ну а как мне быть- они ж мои, они- в душе моей…И в конце концов- я честен перед ними!
   А вот сейчас подумал: для кого пишу? Кому интересно то, что мучает одного (из милионов и  милионов людей)? Да никому это неинтересно… Это может и нужно только тем людям, которые, на грани шизофрении, живут только одним вопросом: ЗАЧЕМ? Зачем я живу?!
   И начну перечислять(не удержался!): Сережа Есенин, Булат Окуджава, Александр Абдулов…Наш ненаглядный (дай Бог ему долгих лет жизни!)- Саша Малинин …
   Александр Малинин – отдельное, попробуй я только поехать в машине чтобы там не пел Малинин, дочь сразу меня на место поставит- как можно без Саши ехать?!
   Иногда, просто шальная мысль- вот бы Малинин прочитал и понял, главное- понял, как дорог он этой маленькой девочке…У меня просто судорогой челюсти сводит от того, что вижу растерянные глазки моей дочки когда ее любимый Сашенька, хоть как-то, ей скажет :"Катенька, я тоже люблю тебя!». Увы, не сказка, эта наша жизнь, а чудеса только там- в сказках!
   В сказках, детстве и  юности…
   Многие годы я смотрел как ведут своих детей мамы и папы в школу, дедушки и бабушки светятся своими святыми лицами и видел я как у седовласых мужиков слезы стоят в глазах и дрожат цветы в огромных букетах выдавая счастливую дрожь в руках мам, пап, дедушек и бабушек…
   Был далекий  1962 год.  1 сентября!  И иду я счастливый в свой первый класс и много-много вокруг детворы нарядной и красивой , с папами и мамами, идут в школу. И я иду – чистенький, красивый,(ну, правда, красивый!) – в школу!  Папа, как всегда, в командировке, мама, увы, ушла на работу, но я – не унываю. В свои семь годочков мне ли было привыкать свои дела решать самостоятельно…
   Вот и школа. Нас всех выстроили в каре, детишки уже отдельно от родителей. Наши первые учительницы бегают с бумажками в руках и всех по фамилии выкрикивают и на местах расставляют , меня вот только не кричат и пацаны вокруг уже начинают толкаться,- неужели , думают, меня с первого ряда можно вытолкнуть!?
   Подходит ко мне учительница, это уж я давно понял: « А ты почему здесь стоишь?»-
" Учиться пришел…»- «Зовут –то тебя как?  « - « Игорь Лада!» . Долго смотрит в свои бумажки, идет к другим тетям, ко мне: «Тебя в списках нет, тебе, наверное , еще рано»-" Мне 7 лет, я с мамой сюда приходил и она сказала, что я пойду в школу»-« Но тебя нет в списках и где твоя мама?!!»
   Ну, вероятно, никто не понимал с кем столкнулись… У меня за спиной ранец был, в то время они у многих были и только потом исчезли на многие годы. Снял я этот ранец, взял его в одну руку  и , волоча  по асфальту, пошел в центр  каре… Там дяди, тети, в недоуменьи расступились, я же, бросив ранец в ноги, набрал в легкие побольше воздуха и выдал такой хрипло- упоенный детский бас, что все вдруг затихло…
   Я не стал дожидаться когда все опомнятся и , опять, набрав побольше воздуха, так занегодовал, что все учительницы вдруг ринулись к одной тетеньке  с просьбой разобраться со мной…
   А я орал! Орал во всю свою детскую глотку, орал виртуозно , с переливами и причитаниями и знал и верил только в одно: я буду учиться! 
   Эта тетенька, тяжело переваливаясь на своих , видно больных, ногах, подошла ко мне и стала  молча смотреть на мой концерт…Я вдруг понял: хватит орать! Но слезы, почему-то, катились и катились  по щекам и  плакал я уже молча… «Тебе правда 7 лет?»- «Да!»- «Так сильно учиться хочешь?». Я только шмыгаю носом и молчу… «Что ж, завтра приходи с мамой."
И сам не понимая, что делаю, я вдруг схватил ее руку и молча посмотрел ей в глаза, а слезы просто брызнули из глаз. И все- молча!  Вдруг нагнулась, обняла меня: "Вот так всегда, сынок, если чего-то хочешь, оно и сбудется!» .И много раз наша директор школы, еле заметно для других, мне улыбалась при встрече…
   Разобрались…Потом часто думал: «Чего я, дурачек, добился-то?»      
   В первых классах было неинтересно… Читать я уже умел и притом довольно бойко, считать…я просто не понимал, как это можно  не уметь… Я ж не ведал, что моя маленькая жизнь была просто раем по сравнению с другими мальчишками…  Мамочка моя, как давно уже тебя нет рядом с нами, а забота и ласка твоя греет душу и хранит меня до сих пор…В пять лет , зная все буквы, я не мог понять, как сложить их в слова… И вдруг!  М…а….м….а. Мама!!!
   В этот же день  мама была просто вынуждена три раза (уже не понимая с какой скоростью я вдруг стал читать) сходить со мной в детскую библиотеку…А я плакал, меня не устраивало даже то, что в третий раз мама несла из библиотеки целую авоську книг…И читал я потом полжизни запоем и  , мальчишкой, с фонариком под одеялом перечитал огромные тома книг… 
   Одно из самых ярких воспоминаний первых классов, это дежурство по накрыванию  столов для обеда… (Что ни говори, а вот тогда была забота о детях). На всю жизнь я запомнил огромные длинные столы, вкуснейшее пюре и огромно- вздутые сардельки, готовые просто взорваться от неумелого прикосновения вилкой и до сих пор  моя жена, вижу!, не понимает почему я сардельки люблю и ем их только с кожурой! А ведь жил я так только до середины 4-го класса, увезли меня папа с мамой от (тогда!) любимого города  и любимой (Танечка Коль-
цова, где ты?) девочки…  Как плакал я уезжая из своего  Череповца! Какое счастье, что я стал жить в Новгороде, теперь уже в Великом Новгороде! И какое несчастье, что из-за этого переезда я потерял всех своих старых детских друзей…               
   Сейчас , когда пишу эти строки , в эти промозглые сырые годы и этот, декабрьский 2008г., вспоминаю, что мы приехали в Новгород зимой и были огромные сугробы и морозец легкий и солнце, легкое и ненавязчивое…Много лет так было... И только в последние годы: сырость, мрак, безысходность…
   Всего-то несколько дней прошло и вновь пишу… И только в этот январь 2009г. вдруг вернулось солнце в снежные , хрустящие легким морозцем и снегом, просто сверкающие светом и счастьем деньки…
   Я жил в Новгороде, я учился дружить, учился любить чисто  и нежно, медленно и длинно тянулись дни  и тихо- тихо пришла юность… Как долог был тогда каждый день, как много улыбок, как  много разных чувств- нежности, ласки, гнева и обиды…Как долог был день…( А сейчас -  мгновение!).
   Иногда кажется, что каждое мгновение юности помню, каждое слово, взгляд, движение повторить могу…И думаю- дурачек, что ты маешься, столько лет прошло. И вдруг, просто мурашки по коже, страшно и необъяснимо : понимаю , что действительно помню все! И понять не могу, ну почему так держат  меня детские годы и юность, молодость моя!? И сейчас же моя жизнь полна счастьем, полна добром и желанием жить! И кажется мне, что не было бы сейчас и маленькой толики счастья, если бы не было в моей жизни детских слез , того
детского понимания счастья и справедливости и святой веры, что все будет хорошо, любви к маме, яростной, до слез, любви ко всему, что тебя окружает!
   Какое-то невероятное чувство грусти и счастья…
   Вот и кончилась эта ночь, ночь выпускного вечера, ночь  прощания со школой.
   Пришел домой, а там непонимание,  там- вопросы : «Где ты был?»- «Мама!!! Ты же знала,
что на выпускной вечер все гуляют до утра!!!» Непонимание… Вот так всю жизнь потом и были  рядышком  грусть и счастье, обида и разочарование… И был яростный протест против непонимания между людьми, он   и сейчас есть и поделать ничего  не могу. И почему-то мне всегда стыдно сказать людям прямо в глаза, что они  делают что-то неправильно, некрасиво…И думаю, что , наверное, они сами все знают, но почему-то смеют   так поступать…
   А я вот не буду! Я в свои 53 года- не буду! И пусть смешон я , как мальчишка, но, как мальчишка-  не буду!!!   
   И уже через пару дней один вопрос: в какой институт поступать? Желаний так много! Мечты…Как сладостны они. Но юношеское (может глупое?) страстное желание самостоятельности
решает все: «Я поеду в Москву учиться на геолога!» .  Если по современному представить коротко ответ папы : «Да щас!!!».  А ведь мечтал быть врачом и мог бы поехать в Ленин -
град, но кто-то мне сказал, что на вступительных будет иностранный язык, вот тут-то я и
сломался, не верил, что моих знаний достаточно… Но ведь было еще одно желание- просто уехать! И не потому, что дома было плохо, молодой был и казалось, что так интересней… 
  И выучился просто на обычного инженера… Это уж потом, когда понял, что на  других полях чего-то нужно добиваться, я , действительно, чего-то добился и, не стыжусь сказать:
верой и правдой служа отечеству!
   А так хотел стать врачом… В тайне от друзей читал в старших классах такие медицинские труды, что , наверное и студентам не снились… И было интересно все и, со временем, все больше и больше стал понимать и не в тягость мне было вместо проклятого английского в тиши кремлевской (Новгородской) библиотеки читать то ли труды мне малопонятные, то ли про врачей древних или уже наших, рядом живущих….
   С улыбкой сейчас вспоминаю как препарировал лягушек у нас дома в ванной, как мама, стирая, вдруг начинала визжать на всю квартиру ( моя лягушоночка ей на ногу прыгнула). У меня в ванной этих малышек много водилось. На всю жизнь я запомнил как легким уколом обычной иголки заставил биться остановившееся сердце лягушки, я зашил ее, как умел, спасибо серьезным книгам, и она у меня потом жила….
   Всю жизнь я без всяких усилий, просто на лету, впитываю все, что касается человеческой боли , просто болезни…Наверное, по памяти, классе в восьмом, я вычитал, что раньше, земские врачи, (чеховские времена!)при жалобе  на боли в животе ( а это ж столько вариантов!)  иногда предлагали лечь на правый бок, подогнуть под себя правую ногу… «Болит меньше?» И человек радостно: «Да!». А вариант один – резать, аппендицит!
   Молодые, женатые, ветер в голове … Встречаем Старый «Новый год»! У друзей… Моя тогдашняя жена,Таня, прилегла в другой гостиной- болит живот. Ну, ничего, пройдет…Чего съела? Выпиваем, веселимся…Вдруг, весь ее вид, ее состояние, просто  отрезвляют … Срываюсь от стола, спокойно вхожу в комнату,где она лежит: «Как ты?»- «Да ничего…».
Касаюсь губами лба- жар!  «Повернись, Танечка , на правый бок, вот так, ногу подогни… Боль  меньше?»- «Ой, совсем хорошо!»- « Ну, полежи.». Спокойно выхожу и стремглав
бросаюсь к свояку : «Мишка , заводи машину (какое счастье, что в те годы у него была машина)! «Таню срочно в больницу!».  Что-то пытались мне друзья сказать на счет того, чтобы не дурил…А в голове одно-алергия!   Просто зарычал в ответ!  Мишка ,долго не думал, завел, поехали, приехали, сдали, через час уже прошла операция- гнойный аппендицит! Хирург сказал, что стоило только аппендикс вырезать, он у него в руках лопнул…
   А я и в приемном покое и  все время потом твердил всем и твердил – аллергия у нее на антибиотики! Мы с Мишкой к машине вышли, а я стою и , как болван , плачу, слезы молча текут и текут не переставая и долго и нудно было бы объяснять ему, что такое аллергия на антибиотики  и, что, попей мы праздничную водочку еще немного – только на Бога надежда была бы… Лопнул бы у нее аппендикс внутри… и что? Знающие люди меня поймут...
   И многие друзья, знакомые, Мишка мой, уж старые стали, а спрашивают меня , если что-то не так –что?! А я говорю : «Может вот это… Иди к врачу!» И, почти всегда, прав…И думаю я, что если бы не был в молодости таким дурачком,  рвался бы, не смотря ни на что, к мечте своей, вышел бы из меня неплохой терапевт, а самое главное- диагност неплохой! Беда в другом- как лечиться, очень редко говорю, понимаю-  не врач, не фельдшер, даже не знахарь и не шаман-  дурак вот только, который в молодости не выбрал свой  путь…
   И пусть профессионалы сейчас улыбнутся…А я скажу: «Ну просто чувствую что происходит с человеком!».  Другое дело, что Бог дал понимание того, чтобы со своими «чувствами» даже не  думал  к жизням и здоровью человеческому прикасаться !  Неуч- так не смей!
Исповедь о счастье IX
   


                ИСПОВЕДЬ  О  СЧАСТЬЕ
                ГЛАВА  Х
               
               
                ОХОТА


   Когда же это было? Наверное 1977 год… И взбрело нам, троим дружкам, смотря на старших своих родственников, стать охотниками…Тогда это было несложно, хотя сейчас, понять не могу,еще легче.
   Сложно было одно : ружье купить и по качеству неплохое и по деньгам приемлемое. Помню круглые глаза жены когда она узнала сколько стоит мое ружье…А я,не обращая внимания уже на онемевшую жену, нежно гладил матовые стволы вертикалки…Тогда вертикально расположен - ные стволы были просто последним писком. А пахло- то как оружие- нежный мягкий запах оружейного масла будил воображение и мечты…Мальчишки мы были, думаю я сейчас,22 года…Это ж только, когда Родина позовет,- взрослый, а так – дети! И вот мы, три дружка, у всех новенькие ТОЗ-34, приехали к бабуле в деревню, а деревенька  эта- на острове, а остров- на озере Ильмень и жизнь там была для нас просто сказочная. Мы же и не думали –лось там или кабан, мы ж на уточек мечтали! Это сейчас медведь, лось,кабан- дело обычное, а тогда…Уточка- просто мечта! А гордость-то какая! Не ружье при тебе,а ты при нем и не тянет плечо ремень и можешь ты по колено в воде, выдергивая ноги из вязкой, как глина, травы, часами бродить по берегу озера  или по болотцам и ждать, когда взлетит вдруг уточка и шарахнуть по ней из двух стволов и промазать и слышать издалека с двух сторон: «Даже не думай о рюмке!». А когда, с моим-то характером, идем втроем, прочесывая болото совсем рядышком,  вдруг взлетает и, кажется, садится на ствол бабочка (Нервы как струна! Вот и  палишь, даже в сторону друзей (вот был дурак) ), резко вскидываешь ружье, а мои дружки (что делать?) падают  в болото  ничком и ждут…Увы, почему-то в момент высочайшего азарта и напряжения я никогда бездумно не нажимал на курок, но резок до момента нажатия бывал часто...
И сейчас вспоминаю как музыку, с улыбкой и каким-то трепетом, мат-перемат моих друзей , грязных и мокрых, встающих из болота… И один вопрос: «Попал?» - «Неа!». И опять- «мат- перемат». А остров наш был хорош: охота- утрянка и вечерка, а в остальное время – рыбалка…И не просто рыбалочка, а настоящая – с сетями (ставными и бродильными), браконьерская, когда медленно лодочка скользит весной вдоль берега и, не удочка или спиннинг, а ружье- стреляет и несешь ты огромную щуку, ухватив за жабры,на плече, а хвост ее по земле чер-
тит… А рядом с ней всегда всплывет штук пять щук поменьше…Бабуля наша икру щучью с чесночком и солью перемешает и- в холод, а завтра уже, под водочку- сказка! Поначалу в хорошую погодку, налегке забавлялись, а затем, по серьезному, в ветер, холод, бурю, грозу, что угодно- глаза часов в пять утра (а то и в четыре) протрешь, для начала на локти обопрешься, задницу к небу выставив, постонешь и,сжав зубы, начинаешь одеваться,  поглядывая  как твои друзья, сквозь зубы чертыхаясь, проклиная эту охоту, натягивают на себя теплое бельишко…
  И знаешь, что все эти муки забудутся когда, уже вечером, ты будешь возвращаться усталый и довольный, нагруженный добычей, мокрыми сетями (тяжело!) и вспомнится тебе вдруг утро, вот тогда и скажешь себе, что все готов стерпеть ради этой счастливой усталости…На ватных ногах зайдешь в сени, сбросишь все в кучу- оружие, сети, добычу, упадешь на ступеньки либо просто на пол …замрешь…
  Мокрые, холодные -по рюмке, а потом прозрачное, гранатово- красное малиновое варенье бабуля нам в сени вынесет, горячий чаек к нему подаст и – просто счастье! А пили мы чаек из поллитровых банок! А как счастливы были!
   Вот что умела бабушка Лиза, царство ей небесное, так  невероятно вкусное малиновое варенье готовить… Что уж тут скрывать, до поздней ночи пили мы потом водочку закусывая, просто невероятным количеством явств, часа в три ночи засыпали, а потом вновь, стеная и вздыхая, вставали и, как наркоманы, шли в это невероятное чудо – охоту! И рыбалку! И просто- в природу! И орали , и визжали, как дети, когда, хоть чуть-чуть, что-то удава-
лось…А рассветы и закаты?! А просто легкий и нежный ветерок напоенный запахом трав?!
   А когда зуб на зуб не попадает , когда все уже проклял и готов из шалашки вон – и на берег, вот тогда  и налетают вдруг утки…И сердце вдруг начинает  выскакивать из груди, и дыхание перехватывает, и выцелишь уточку из стайки, самую жирную, и летят они тяжело против ветра, почти стоят над тобой… И нажимаешь на курок… Нет выстрела! Не жмется курочек! Предохранитедь! А уточки уж все поняли, развернулись и по ветру так дунули… И слышишь по рации ( была тогда возможность милицейские использовать) : « Мать- перемать!».
   Это ж редкие были неудачи…А как любили мы , чуть-чуть отойдя от деревеньки, на берегу озера сварить целое ведро юшки, а там- утки, картошка и белые грибы…На троих – ведро, ну, бабушка, чуть съест, остальное- полчасика и ведерко чистое…И спать час- полтора, а потом вновь- сказка! Так получилось, что часто я стал бывать в этой деревеньке, так получилось, что научился в любую погоду и ветер ( главное- ветер!) знать и понимать, как сети поставить и никогда меня уже не страшило то, что можем остаться без ухи и жарехи…И смешило меня, когда я ставил сети на глубине всего-то сантиметров тридцать, а люди, нео-
пытные, крутили иногда пальцем у виска… А я, поутру, когда в сетях просто чудеса были, молчал,тихо радуясь- не ошибся ! Приходилось и вглубь ставить, но ведь все от ветра и погоды зависит. От ветра – в основном. Забыть не могу как начинал…
  Бабушка Лиза, прабабушка моего Антошки и Машеньки, набожная была и назвала своего второго сына – Нектарий.( Царство ему небесное!)  Вот Нектарий и пристрастил к охоте и рыбалке, хоть и в городе он уже жил, но каждые выходные  был на озере. А коль я был первый зятек у его брата, Михаила, он меня и на охоту и на рыбалку, иногда просто за уши вытаскивал. А природу он  не просто знал, он ее  нутром чуял… Подойдут мужички: «Повар, дай погоду! Где сети ставить?». Выйдет Нектарий на берег, послюнит палец, подымет вверх,
покрутит и молвит…А молвил он так, что никто без рыбы не оставался…И только , наверное , пару раз я слышал, что он говорил- в море не ходить! И была один из этих разочков такая буря, что я, вообще-то не трус, сдрейфил…
  Несколько рыбачков тогда утонули…А Нектария так и звали все- Повар, он погоду как ва-
рил… и не ошибался никогда…Он и научил меня всему, что на море нашем ,Ильмене, нужно… А мы, молодые, слава Богу, не все перенимали, охотнички наши старшие так водочку , бывало, хлестали, что непонятно нам было, молодым: «А счастье-то где?». Но, зато, в те давние времена, видел я, как деревенские мужички, с дикого похмелья,бродили по берегу, собирали мусор после себя и аккуратно складывали его в соймы…
  Сойма- лодка такая, рыбацкая лодка,, большая- в самый раз для Ильмень-озера. Когда Нектарий, впервые, меня в двойку взял, не было предела восторгу! Двойка-  две соймы под парусом, а между ними -огромная сеть и вот это чудо мчится под ветром в ночь ! Всегда в ночь! Почему- не знаю…
   Знаю одно- таких лещей, как мы ловили, видели только в нашей деревушке (Войцы– деревушка называется).Лещи- на огромную сковородку не поместятся и всякая другая рыба- огромная, ловилась только ночью.. 
  Ах, как много было хорошего, помню, как еще с бабушкой Лизой и женой первой, Таней, на лодке ломанемся в дальние берега, насобираем ежевики огромной, будто на выставке, полные корзинки, а потом зимой, на душе тепло- варенье из ежевики- опять сказка!
   В нашей (если уж честно- не моя деревня, Татьяны) деревне, даже древние старушки легко управлялись с любой лодкой, хоть под мотором хоть под парусом, лучше – под парусом!
  И пришло, наконец, время, когда деревенские стали меня называть Игорь Васильевич, но, вдруг, все поменялось и все реже и реже стал я приезжать в это счастье, поменяв его на  настоящую тайгу, на серьезную охоту, а сердце, почему-то, просто болит, когда вспоминаешь молодость, тот азарт и ту, просто детскую, влюбленность в мир, который тебя окружает…
   И помню я все дубравы, что  на  материке вокруг острова и могу , даже сейчас, через годы, повести за собой друзей, чуть ли не пальцем показывая- белый, подосиновик, а здесь обойди заросли, здесь просто не нужно искать…И нет уже бабушки Лизы, и нет уже Нектария… И до сих пор не выполнил никто из нас его просьбу: «Будете мимо проходить, пальните в память обо мне…» Могилки их на берегу, всего-то через пролив- на материке, не раз приезжал к ним, а вот , как просил Нектарий, так и не стрельнул…Много уже лет прошло, а  чувство вины какой-то не проходит… И хочется иногда, взять не ружьишко, а карабин, рва-
нуть к Нектарию на могилку и рассадить весь магазин в память о нем и услышать как вздохнет вдруг земля рядом и успокоится, наконец…
  Много, ах, как много воспоминаний, нежности и тоски , стоит только всплыть в памяти нашей молодости,деревенька наша, и лихая, безоглядная жизнь наша…
  На открытие охоты поставили мы три шалашки чтобы завтра, поутру, душу там отвести…Время было засушливое, вода низкая и можно было через пролив на другой осторовок пешком перебраться… Вечер…А тихий –то какой! Сидим у соседской баньки на скамеечке, впитываем эту благодать и пивко потихоньку пьем… А даль так прекрасна! Вдруг, вижу! Далеко-далеко, это ж почти метров 800 было по воде, местами по пояс, бежать, какие-то люди наши шалашки снимают и  куда-то  уносят… Так и ломанулись мы с дикими криками- туда! Эх, молодость!
  Я бы сейчас Богу душу отдал через минуту этого бега…Не думалось…Гнала вперед просто дикая жажда справедливости! Когда противоположный берег приблизился, увидели несколько палаток на берегу, это уж потом разобрались, что это был охотколлектив из соседнего поселка…Я уж и не помню рядом были друзья или отстали в этом бешеном беге по колено, а то и по пояс в воде…Только когда выскочил на сушь и ринулся к ближней палатке, увидел,
что ждут уже… А я летел вперед и дикий крик противника и стволы его наставленные мне прямо в живот, это уже мелочь была! Я успел правой рукой схватить стволы, направить их резко в сторону, ощутить их рывок в руке и закатил с левой в диком восторге под глаз так, что мужик  закувыркался в траве и лег без движения. Несколько секунд рыка бешеного, мата, стонов и вот…Мы собрали в кучу все ружья у этих горе-охотничков и,уже не торопясь,
пошли назад…На следующее утро, после охоты утряной, пришла к дому бабушки Лизы целая
делегация, в том числе даже наши, местные. И просили слезно ружья отдать и не жаловаться никуда. Это понятно, если бы эта история стала известна в охотуправлении- лишился бы весь коллектив права охоты на долгое время и это все из-за нескольких дураков …Простили мы, а водка у нас всегда своя была и чужой нам не надо…
  Вот и стали меня в деревне звать не просто- Игорь, а – Игорь Васильевич или так- Васильич…
  Соберет нам бабуля кузовок и, еще днем, в лодочке  уйдем мы  (как в кино) на дальний кордон, а там... Пристроемся у стожка, закусочку разложим, балуемся и ждем вечорки…Иногда даже и сумерек не дождавшись- домой, довольные…И предвкушаем завтрашнюю юшку, и каждый из нас (счастливый!) думает, что на завтра утка есть и не нужно рано вставать и рвать свое любимое тельце в болотах. И проснемся , и улыбнемся, и сядем в лодку и пой-
дем в дальний берег, а там- грибы! И много и знаем где брать и просыпается восторг в тебе от того , что чувствуешь ты себя настоящим мужиком, который везде выживет и знает все и уверен в себе и уважения ты ждешь и заслуживаешь…А что нужно– то еще– мальчишке!?
  Быстро  время летело, уж всему научились, много поняли в этом деревенском, озерском мире и потихоньку, незаметно, как моргнули, мы с Мишкой, другом моим,  очутились уже в одной лодке с сыновьями своими– взрослыми уже! У меня – Антошка, у Миши- Стасик. Все – родные, Мишка-то свояк мой был. И идем мы, как всегда уже многие годы, на легкой казан-
ке в море-  перед открытием охоты нужно посмотреть где шалашки ставить, прикинуть как охотиться будем…
   Когда из речки лесной в озеро вышли- волна, брызги летят на сиденья, сидеть мокро, неприятно, хлопчики наши молча то так, то сяк развернутся , но молчат. Прохладно- конец августа на северо-западе не всегда ласков.
   А Миша газ на полную, мотор поет и весело на душе! Недолго до мест наших добираться, а там волна поменьше,  да и забудешь обо всем , уже предвкушая…
   Определились. Идем к берегу, на островок. Перекусить, да и бутылочка у нас с Мишей припасена в лодке. И взбрело нам со Стасом местами поменяться, до берега-то всего метров сорок оставалось. Стоя в лодке обхватили друг друга руками и осторожно переместились…   
   Выныриваю, воду изо рта струйкой и вдруг перед струйкой выныривает Стас и я ему прямо в лицо! Возмущенно : «Дядя Игорь!».  Рядом две головы – бульк! И никто не понимает что
ж это такое было…Не такое бывало, главное- вода по горлышко, нырнули, лодку под водой пе-
ревернули, приподняли- и к берегу! Мишка- ну, мастер! Свечи зажигания вывернул, движок перевернули,воду вылили, дернули и движок завелся. Чудеса! Одно обидно- мокрые, водочкой хотя бы погреться, сажусь на борт лодки, а в лодке, в открытом бардачке лежит, как лежала –заветная ! Мы с Мишкой, конечно, это дело прибрали, хорошо сынки не выпивают. Назад шли без страха, от брызг и волн не прятались и только смеялись от души. И счастлив я (думаю и Миша) был тем, что сыны наши ничуть не смутились и держались достойно, даже хихикали, поглядывая на нас.
   Когда началась перестройка  и через некоторое время хлынули к нам рекой товары заграничные, Мишка купил  небольшой генератор ( работал на бензине). Как всегда праздник – открытие весенней охоты! Вдвойне- когда у нас ( в конце-то апреля!) теплынь невероятноя, солнце и «синь сосет глаза». Мы лагерь обосновали на берегу лесной речки, у самого устья, впереди – Ильмень. Вокруг лес весенний, почти голый, пение птиц- просто ошалелое! Генератор отнесли в лес метров на сорок , вбили в землю колья, навесили плащи и получилась стенка,которая тихий звук генератора в нашу сторону совсем погасила. Протянули провода, повесили на деревья лампочки, которые просто чудно осветили нашу поляну, подключили телевизор и в восторге, под Киркорова, присели ужинать…Почти совсем стемнело, а у нас такой уют! Сказка! Мимо , на тихом ходу, дальше в лес (ближе к деревне) местные мужички на лодочке… Как мы валялись по земле захлебываясь от хохота, повизгивая от восторга,
вспоминая выражение лиц мужичков…Один даже зажмурился и потряс головой! Конечно, когда стоит на берегу телик, а там Киркоров надрывается- обомлеешь!.  А лампочки!   Это в те –то времена! У нас компания была человек восемь и хорошо было ,дружно,  так бы всегда –народу много , а все заодно. Утром, пораньше, с Мишей встали и на веслах- из сетей рыбу выбирать (для зеленых- разрешение было). Я лежу на носу лодки, выбираю рыбу,Миша- на веслах, через плечо кидаю назад рыбу, а он ее в большой полиэтиленовый пакет складывает - «Миша,хватит! Пакет порвется! Возьми другой»- «Не бойся, все нормально».-«Миша!»- «Все нормально!». Вдалеке у берега наш товарищ , Олег, заводит мотор, вероятно к нам хочет подплыть…Оглядываюсь на Мишку, он приподнял огромный пакет и прямо над бортом рассматривает рыбу- очень много рыбы…Еле слышный треск и все, что было в пакете плехается в воду! Вода прозрачнейшая! И видно, что рыба, чуть уже уснувшая, спокойно лежит на дне, чуть шевеля жабрами. Дно – просто усеяно рыбой!  Резко разворачиваюсь и сверепея смотрю на Мишулю, он, молча, разделся и – плюх в воду, по пояс. Наклоняется с головой в воду и собирает рыбу. Резко рявкнул мотор, замолкл и Олег по инерции подплыл к нам. Он в этих делах охотничьих и рыбных был тогда неопытный и во все глаза смотрел, как Мишка, ползая по дну, рыбу собирал, бросал в лодку, а в лодке она начинала бить хвостом, подпрыгивая. Вижу- невдомек Олегу. «Весна!»- говорю – «Так всегда, спит еще рыба…Может поможешь Мише,народу-то много, нужно всех кормить, отъедь метров на двадцать, пособирай рыбку. Олег было собрался, да мы уж не выдержали и, как жеребцы, заржали… Уж не помню, чтобы в последние годы я так смеялся, ну чтобы просто нутро выворачивало… Как молоды мы были…   

         
                ИСПОВЕДЬ  О  СЧАСТЬЕ   

                ГЛАВА  ХI

                АПРЕЛЬСКИЕ  ТЕЗИСЫ
               
               



      Как же тебе рассказать, что, когда ты обернулась, что-то сказала мне, сердце мое замерло, волосы твои, подсвеченные бра, стали воздушными и нежными, лицо твое, наоборот - на контрасте, еще загадочней стало, глаза блеснули и спрятались в своей полутьме…
      Как писать о тебе, как суметь донести до тебя мою любовь, как объяснить, что уже многие годы только ты, только запах твой,  дыхание нежное твое, прикоснове-
ние рук -  это все дает мне силы жить! Даже когда на миг пролетит между нами тень, даже тогда - ты прекрасна, даже тогда - любуюсь тобой. …И, касаясь губами рук твоих, целуя нежность кожи твоей, склонив перед тобой голову, я всегда знаю, что ты так же нежна и любишь меня и ждешь всегда встречи со мной и даже, когда просыпаешься в глубокой ночной тьме, всегда ищешь меня рукой и, нежно коснув- шись, ощутив, что я рядом - уснешь спокойно…
     И в бешеном водовороте нынешних дней вдруг тронет мое сердце что-то ласковое и родное, и остановишься вдруг, как конь уздой на всем скаку остановленный, не понимая, что же произошло… И тепло вдруг в душе…и понимаешь - ТЫ вспомнила  обо мне, я вспомнил о тебе…И, чуть не бросив руль, судорожно звоню тебе, жду и жду, когда же, наконец, услышу: «Как дела у тебя, родной?». И как же ты узнаешь, всегда, что звоню я тебе, ведь звоню-то я на стационарный телефон…А когда ждем мы тебя с дочкой в машине, когда ты, наконец, просто летишь нам навстречу, тогда,  наверное все видят, как прекрасна ты…когда  любишь!
      Вот так сижу за своим рабочим столом, что-то говорю, что-то подписываю, а вот эта картинка- перед глазами…Жена моя, жизнь моя, как я счастлив!
 
   
    Скоро опять 6 апреля… Как бы это упрямое время вспять повернуть?  Хоть и не боюсь уже ничего, а, все ж, желание жить все больше и больше… Страха нет, просто вернулось детское -  «как же это не будет меня?». Тогда это было страшное чувство, а сейчас просто обидно - как же без меня?  И живут во мне обрывки воспоминаний, то вчера, то сегодня лица друзей всплывают в памяти. А многих уже нет…  И не избавиться мне от чувства долга какого-то перед ними и вины, особенно перед теми, кого уж нет рядом на этой земле…
    Задумаешься… Совсем недавно жизнь, всем нам, казалась бесконечной, а сейчас уже немало друзей уже там, в далекой и бесконечно близкой вечности…    Шестое апреля - как в песне «вот и стали мы на год взрослее». И не вспомнить уже, когда день рождения перестал быть праздником…
   

 
       Март…Уже и синички звонко затинькали, а солнце будто торопится всем доказатьвозвращаюсь! Снег потемнел, появились прогалины под соснами…
Сосулек уж нет, стаяло все на крышах. В даль больно смотреть – уж слишком ярок этот бело-голубой снег. Вышел из избы, к стенке прислонился - теплая!  Лицо солнышку подставил, млею  от счастья…
Мало – то как надо, лишь ощущение грядущего тепла, лишь запах весны, только – только повеявший…А! И ты, ворона, так звонко каркаешь, пролетая, и вспыхнула вдруг в груди неожиданная радость, еще не осознанная, неявная, но трепетно нежная, как весна! Рядом, на речке, слышно как вода подо льдом журчит, и лед потрескивает. И хоть умом понимаю, что еще и снег будет, и мгла пасмурная, а сердце уже ждет, просит весеннего настоящего тепла и торопит время. И осознавая, что торопить время нельзя, не вернешь же его никогда, убежит навсегда, сердцем все равно - торопишь!

   

  Я не люблю 8 марта – я принужденья – не люблю! Мне так приятно усталым, просто никаким, возвращаясь с работы, вдруг вспомнить о тебе и купить цветы…А в лифте на вопрос: «У Вас праздник?»- «Нет!». И недоумение на лице – цветы-то как ? А вот так!
   Я не люблю 23 февраля-  как мало мужчин ,  как мало в наше время  настоящих воинов. Примеряю на себя  Подвиг, а в мыслях, совсем не так как в юности- смогу ли?... А в юности сомнений не было… Так кто же  я ?
    Я перестал любить Новый Год!  Может лучше гулять от души с раннего утра?  Может все-таки лучше спать поздней ночью? Может не нужно вычеркивать из жизни минимум полтора суток? Был бы молодой – нахамил бы такому вопроша-
телю…Но я ведь уже  почти жизнь прожил… Так может не вычеркивать из жизни много-  много часов?  Может от всей души жить, когда силы есть?!
     Я перестал любить праздники… Особенно длинные.  Так отдохнуть хочется от ничего неделанья… Когда  хочется не работы,- рабочих дней, а вот тогда заболеть и отдохнуть…
     Я устал и не хочу жить по принужденью…Я так устал в нашей стране всегда, даже в лучшие времена, жить по указке, я так устал от того, что рано или поздно, нашей страной правят люди в погонах! Хоть и бывшие… Бедный Ельцин! Как только его не полоскали СМИ !!! Пальцем никого не тронул! Бедные мы! Когда вдруг страх только стал исчезать, опять пугливо оглядываться стали- честные, а сволочи опять все заполонили и правят!!! А как же людям рассказать ? В  юности я был патриотом…Теперь.. Будь проклята эта страна, будь проклята эта мучительная боль от понимания, что ты ничего не можешь исправить… Как страшен мой возраст, как страшно понимать, что ты уже ничего не сможешь сделать…И почему же моя Родина стала так омерзительна? И кажется мне, что Родина, как и многие века назад, осталась Родиной !  И только люди, которые имеют силу и власть, меняются, но, бедная Родина !, как мало их, которых можно чтить, уважать
и любить…Я устал жить, когда мне, маленькому , по меркам Государства, выкручивают руки, когда все вокруг твердят одно: «Не надо лучше, не было бы хуже!». 
 

   Ну почему вся моя жизнь должна быть прожита с оглядкой!  Ну почему Россия превратилась в единую? Она ж всегда была Разной и жива была этим! Почему опять я задумываюсь, решив это напечатать, не о себе, о детях своих…
     Совсем недавно я обиделся на своих старших детей…И обидел их, может незаслуженно…А теперь вот не звонят они мне и не слышу их: «Как дела, папа?». И что ж я вырастил вас такими- бескомпромиcсными, ну зачем все от себя передал?  И, по опыту своему , знаю, что, если я не сделаю к вам шаг навстречу, то от вас дождусь вашего шага только через годы…Только дождусь ли?.. Все это уже пройдено и не скажешь уже ни маме, ни папе, что нет важнее ничего нашей любви, и стоишь перед их могилами, скрипя зубами от бессилия и кляня себя за глупость и упрямство свое прошлое…
   

Конец марта…Впервые в этом году, поворачивая с трассы, въезжаем не на ослепительно белую деревенскую грунтовку, а  грязно-желтое полотно дороги- весна! 
     Приехали вечером, скоро вроде и спать (а можно и рюмочку!), что-то сердце щемит, может и правда рюмочкой залить? Весна весной, а ветер вдруг задул холодом.  Рюмочку с женой все-таки выпили, вкуснятиной разной закусили, еще выпили… Вот и печка стопилась, дочка сегодня рискнула закашлять, а завтра, уверен- даже намека на простуду не будет… Ночью проснулся от того , что телик, поставленный на то, чтобы отключиться через два часа, все сделал как положено, но там, в телике- кричали,  вдруг- тишина… Я и проснулся…Сердце щемит…
   Утро…А я ведь почти и не спал.  Дочка с женой мирно посапывают, раскинувшись в этом невероятном тепле бревенчатого дома, печка- чудо! Теплая еще.  И забылись боли в сердце, заботы прошлые, о чем говорить - баню топить нужно! Сначала  все-таки печь в доме затопил- день впереди, жене на ушко: «С добрым утром! Печечку не проворонь.». Молча со сна горячими руками обняла, прижала к себе, не отпуская, и : «Не волнуйся…». Ну и ладно.  Распахнул дверь на улицу и обмер… Зима ! Снега –то сколько! Радость дочке…
Вот почему сердце-то щемило. Не молодой, погодка резко изменилась, а мне вот уже и нехорошо…Да ладно! Рюмочка все поправила.  Пока с баней возился, разъяснило вдруг, откуда что взялось- затинькало, защебетало, даже закаркало! Ах, ты солнышко, родное, на минутку выглянешь, а счастья- море!
      Вышел из бани, стою, в дом – ни шагу…Красота-то какая!  И побежали струйки талой воды с крыши, ну уж нет! Эта вода не пропадет, где только можно ведра подставил и верю-  после этой водички волосы будут нежные и мягкие…
 
   
С чего вдруг в голову пришла шальная мысль о том, что все могло быть по-другому?
Мне давно уже ясно, что жизнь- сплошные случайности и именно они, эти случайности, сделали мою жизнь такой, какая она есть…Моя воля, мои желания- миф, все течет независимо от тебя…Когда готовился поступать в Горьковский политехнический институт, жил на даче в деревне с тетушкой и сестренками двоюродными. Завидно мне было- лето, сестры отдыхают на полную катушку (обе студентки), а я на веранде под пологом от комаров повторяю все то, что учил многие годы…На каждый экзамен –неделя, это еще только подготовка, а когда в институт буду поступать,- там еще по неделе. Иногда пытаюсь взбрыкнуть, но сестры, умницы, мягко, но настойчиво- потом отдохнешь, вся жизнь впереди…
Лариска моя любимая и Ниночка, как я вам благодарен, это ж вы (гарантировано!)
меня, просто сами, зачислили в институт! А все могла изменить только одна случайность...
     Дни были жаркие и тетушка, заглянув ко мне, сжалившись, глядя на мои мучения, сказала, что скоро обед и неплохо было бы в речке искупаться. Ах, какой это был бег- ветер свистел в ушах, не вру. Не верится, глядя на себя сейчас в зеркало. На речке мостки- там женщины деревенские белье стирали, чуть  вдаль от них – глубина, я, молодой и глупый, в миг мостки проскочив, взлетел над речкой и нырнул вертикально вниз. Пронзила меня боль до самых пяточек, стою вертикально головой вниз, голова просто вонзилась в дно, чувствую, что ноги в воздухе, то бишь воды-то по пояс там оказалось…Под тяжестью ног стало меня
заваливать, а я не могу ничем шевельнуть и, чувствуя, что голову мою под тя-
жестью тела просто выворачивает из песка и ила, сделал все, что мог- только кисти рук шевелились и, как рыба плавниками, стал помогать себе выплыть…Мне повезло, меня перевернуло медленно и, на миг, лицо мое оказалось над водой. Вздохнул! И так еще раз было. Это на глубине небольшой- по пояс. Чудом меня на колени поставило (четко помню, что ноги не мог согнуть в первые секунды) и, пересилив боль и какое-то странное онемение в теле, я приподнял голову над водой. Первое- воздух! Второе- сестренки на берегу, улыбаясь, смотрят на меня! Они думали, что балуюсь, дорвавшись до водички.  Все-таки, чуть-чуть, я им рассказал (потом). Не все. И, думаю, что это был впервые по- настоящему мужской поступок! Еще ужас в душе сотрясал меня, еще боль и онемение во всем теле не позволяли членораздельно что –то сказать, я, как мог, улыбнулся и, как мог,  буркнув, что кушать пора- пошел. Я так ходил лишь несколько раз в жизни…на одной лишь воле и никто никогда не видел, что шел не я- одна лишь воля и стыд показаться слабым.   
     Вот одна из случайностей. Думаю, был я на грани- жизнь могла пойти совсем по другому руслу, а могла и вовсе не пойти…
   

  Другая случайность. Стадо деревенских коров мимо проходило, а я, перед сестренками, Яшку, быка, за рога схватил и к земле пригнул. Бедный Яшка  не понял поначалу, а через миг дикий яростный рев Яшки меня просто потряс, и не успел Яшка взметнуть рога вверх, я, чуть опершись на плетень (в мой рост) одной рукой и не сломав его, хлипкого, вдруг оказался по другую сторону! Просто невероятный был полет!      Мог Яшка забодать? Мог!  А случайность эта смешная и глупая ! Вот таких бы побольше! 
     А из соседского огорода донесся до меня счастливый, просто взахлеб, смех моих сестер!   Как верили они в меня, как верили, что все глупости, что я делал, делал я осознанно, с сознанием того, что я могу…Жаль, что не заметил в какой миг их сдуло к соседям- когда я Яшку за рога схватил или когда Яшка возмутился…


    Какой удивительный день! Я поступил! Я поступил в Горьковский политехнический институт! Пришел домой, на улице жара, на балконе покурил и к телику, 1972 год- олимпиада, мой любимый баскетбол, наши очко проигрывают, и счастья как ни бывало, всего три секунды до окончания матча, все…мы проиграли.
Диктор просит не выключать телевизор- выиграли! Вот это сюрприз! У американ –
цев! Выиграли! Вот тогда я и поверил, что этот день всю мою жизнь будет мне напоминать – удача рядом!
Вот только биться нужно до конца…И помню я всю жизнь и жару этого дня, и счастье мое, и даже запах ароматизированных сигарет Аида . И помню радость сестер и тетушки…И, самое главное, помню невероятное ощущение того, что впереди вся жизнь и что будет она счастливой и помню, уже вечером, пришла какая-то грусть и опустошенность…И на многие годы я пронес веру в то, что впереди вся жизнь и окутано это было всегда в легкую грусть, а теперь вот , когда прожито немало, пришла вновь та опустошенность…Много пришлось пережить, много перегорело в душе и исчезло ощущение того, что впереди – вся жизнь! Что же там- впереди?.. Что же там…
   

  Когда ушел в общагу студенческую, многое вдруг открылось в другом свете…
И ушел-то опять из желания что-то новое познать, ну вот просто так интересней казалось. Стипендия, мамочка моя бедная, отрывая от себя помогала немножко, не взирая на мои протесты, да и чуть что можно было  к сестренкам наведаться. Но все-таки узнал я, как на десять- пятнадцать копеек можно прожить несколько дней…На занятия в институт к восьми утра, забежишь в буфет общежитский
 ( здорово-то как работал тот буфет - с семи утра!) и, не раздумывая, стакан чая без сахара- одна копейка, два куска хлеба- две копейки! Итого- три. Вот так  обычно перед «степкой» бывало…На занятиях, в переменку, стреляешь у ребят покурить  заглушая просто дикое желания пожевать чего-нибудь. Так денька два-три помаешься на одних «завтраках» и, сжав зубы, только бы голова не кружилась, в порту таскаешь на себе мешочки, а мешочки те бывали и под 90 кг, зато сразу деньги на руки. Почему-то мы всегда покупали несколько батонов, шпиг венгерский, красный и белое сухое вино…Пару дней нас в институте никто
не видел - отъедались, шутка ли, ночь да день и пару «степок» на руки. И хоть это были шальные деньги для нас, никто даже не подумал институт бросить, хоть и знали, какие «шальные» деньги инженеры получают…Удивительное время. Только вот стыдно мне теперь, что, получив в порту такие деньги, ни разу я не вернул маме ее жалкие, оторванные от сердца, крохи… И не просто стыдно, боль на сердце…иногда страшная…   
      И вот только там- в общаге студенческой, я по-настоящему ощутил себя в студенческом братстве, только там я получил первые навыки взаимопомощи, только там, на всю
жизнь, я научился,  посмеиваясь, смотреть на свои трудности и всем сердцем воспринимать чужую боль…А коль сердцем- так и боль уже не чужая!
      Только там, в общаге, я научился тихо и спокойно, не моля о помощи никого, решать свои проблемы, только она, эта общага, научила меня отвечать за свои поступки и ,самое главное, в любых ситуациях, когда страх может тебя просто сломать, не ломаться! Много было лихих студентов  вокруг, но, зная меня, никто не посмел решать какие-то вопросы со мной силой. А кто не знал, того ребята просто тормозили- много добрых друзей у меня было. Но какая бы ни была эта жизнь жестокой, а иногда и бессердечной, осталась в моей душе с детства и до сих пор живет любовь к людям, а кого полюбить не могу, к тем- жалость!
   

  Случалось, после  порта, мешков этих тяжеленных, поймешь вдруг, что  до сессии
еще далеко, схитришь, понимая, что тебе все простят- все сессии на 4 и 5, вот тогда и рванешь на поезде к другу своему, Вовке Семыкину- в Ленинград, вот тогда и понимаешь, что такое- дружба! Когда Вовку моего хоронили (сердце), совсем еще молодого, у меня хватило только сил на то, чтобы приехать на кладбище, стоял метрах в сорока от от могилы и не было сил подойти, увидеть Вовку- неживого…И не было никому дела до меня, понятно, и только его сестра издалека несколько раз на меня посмотрела и, видимо, осудила…Ну как  же мне было ей сказать, что ноги не идут и все тело мое будто сковано какой-то страшной силой! Уж много лет прошло, а я помню взгляд Володиной сестры, осуждающий …За что? Был бы Вовка не так дорог мне, подошел бы…А он так и остался в моей памяти с улыбкой своей до ушей, широкоплечим, живым, короче- Семой!
      И вот, когда Вовка меня встретит, без конца разговоры и разговоры и всегда- Эрмитаж, просто невозможно было пропустить эти бесконечные выставки да и сам Зимний просто грел душу…А сейчас мне греют душу воспоминания о Володе, Боже, как мало ты даешь жить …


    Когда, мальчишкой, попыхивая сигаретой, целился из поджиги, заряженной рублеными гвоздями, в проплывающую мимо ондатру (много их раньше было на речушке Гзень в Новгороде),  просто оглох на левое ухо, а во рту, вдруг, остался только фильтр от сигареты, а рядом ржал от удовольствия парнишка, решивший из поджиги выбить у меня изо рта сигаретку. Получилось… Повезло, не удосужился я ондатрой стать. Очень трудно было ребят уговорить не бить этого парнишку, а он даже прощения не попросил… Не стрелял я больше из поджиги по ондатрам и только через годы , став охотником, понял, что любой ствол – не баловство!  Случайность ? Конечно. Или уродом бы стал или вслед за ондатрами…Даже не юность еще- детство! Вот сейчас и подумалось, чем же все-таки детство отличалось от меня, нынешнего? В смысле вот этих случайностей…Маленький,
я творил кучу разных глупостей, на грани жзизни и все сходило с рук ! И не думал я, что жить хочу и что поосторожней бы нужно…А ведь жил! Такой лихой бесшабашной жизнью! А сейчас, взбрыкнул бы, по-молодому, а разум шепчет: «Стоп!». И вот это губит, направляя , иногда даже бешеную разудалую энергию в тихое спокойное русло…
    

          
                БАТЯ         


   Ружье просто оттягивает плечо…Жара… Вот это охота на нашем северо-западе,
юга сплошные! Вот и опушка. Наконец-то  - хуторок на опушке, такой уютный, ак-
куратный домик , несколько стожков, плетень не наш, скорее украинский, даже гор
шок глиняный на плетне висит. Так уютно и тихо вокруг…Просто физически уже
почувствовал молоко холодное, деревенское- пью и пью, утоляя измучившую жаж-
ду. К дому подошел, опять тихо, собака лежит у конуры, глаза чуть приоткрыла и
видно, решив, что я интереса никакого не представляю, глубоко вздохнув, уснула.
Куры, лениво что-то поклевывая, тоже на меня никакого внимания не обращают, те
ленок, лежа у стожка, молчит и только, еле слышно, мерно жует свою жвачку…
«Хозяева!»- тоже негромко позвал. «Хозяева!»- уже громче. Ну, что ж! По крылеч-
ку и – в дом. Какая чистота…и уют…А запах!  Тут смесь и борща и мяска жарено-
го, а еще сильней- пирожков только испеченых…Что же делать? «Хозяева!!!».
Вот попал- сказка «Аленький цветочек»! Осталось только чтобы скатерть-самобранка вдруг  передо мной явства разложила и Голос сказал: «Здравствуй!».
Легкая, еле слышная дробь шагов по крыльцу, дверь резко хлопнула, я даже морг-
нуть не успел,- «Папа!!!». Я резко обернулся и девушка (ах, какая милая!) испуганно отшатнулась. Я понял – тюрбан из полотенца, разгоряченное лицо и дивный запах деревенской бани, вот почему в доме никого не было. Уже без особого страха: «Вы кто?»- «Прохожий, попить зашел, а в доме никого…». Плечо совсем устало, осторожно снял ружье : «Не пугайтесь, мне б попить, да пойду дальше.» Улыбнулась: «Да я уж и не боюсь. Вы присядьте, вижу- устали. Я скоро вернусь, в баньке только порядок наведу. Сейчас папа придет, так что Вы его , как меня, не пугайтесь»- хихикнула и убежала. Что делать? Сижу, жду, отдыхаю, слюну глотаю…   
      Руки затекли, открываю глаза…Ничего не понимаю! Одно знаю- спал! Уронил
голову на стол и уснул. Глаза чуть в сторону скосил- сидит красавица молча и улы-
бается такой нежной и милой улыбкой, что сон вмиг слетел: «Вы уж простите-устал, пожалуй пойду.»- «Куда уж, смеркается…Идите-ка Вы в баньку, здесь заночуете, а поутру- дальше пойдете.». И улыбка ее открытая, светлая- вмиг остудила, - я ж тебе только помощь предлагаю…
      В баньке я попарился от души, аромата такого трав свежих и веников я больше
никогда в жизни не испытывал. В дом захожу и столбенею! Пес-то огромный, что
во дворе днем меня просто «не увидел», глухо зарычав, вздернув верхнюю губу и
показывая великолепные клыки пошел на меня. « Шарик! Назад!»- улыбается-«Вы
не бойтесь, он всегда в доме, когда папы нет». Намек понял. Вобщем-то намек  не-
нужный, но , с точки зрения хозяйки, наверное небесполезный. «Я как Ваш домик
увидел, молока деревенского, холодного до жути захотелось…»- « Сейчас!»- через
полминуты, как в сказке, в глиняном горшочке холодное молоко. Выпил залпом,
не отрываясь. А потом – просто объелся необыкновенно вкусной едой, чего только
не было, а особенно получились пирожки с заячьями потрохами! И говорили, говорили…
Оказывается ее отец должен был сегодня вернуться из больницы- живот прихватило, терпел, а заезжие охотники решили его отвезти в город- в больницу ( вдруг аппендицит). Так и вышло- аппендицит! Ждала его, всего наготовила и баньку сварганила, а отец, видно, завтра будет, а встреча- для меня вышла. Отец Аленушки здесь егерем служит, матери у них давно нет, Аленка отцу по дому помогает да заочно учится , мама моя(!), в МГУ (!!!) на литературном… Вот такие открытия в лесной чащобе бывают…
     И как бы весело не  было, как не дружелюбны мы были, строгий и неотрывный
взгляд огромного Шарика меня очень смущал, а Аленку- я видел, забавлял и смеялась она от души…
     Какие-то  странные образы – мужчина бородатый, все смотрит и смотрит на меня, Аленка, все просит и просит чтобы я пил, а мне жарко и душно и белье все липнет ко мне, а я ненавижу мокрое, потное белье и прошу и прошу, и прошу Аленку: «Пить!». Боже, на груди- будто камень, дышать-то как тяжело и , будто из тумана, бородач: «Аленушка, очнулся!»- «Ой! Наконец-то!». А ж в ладоши прихлопнула! Сквозь занавески вижу, что день на улице, прямо напротив меня на стенке висит мое ружье, голову поворачиваю- бородач! И улыбается: «Что, сынок, полегчало, а мы уж хотели тебя в город, к врачам» . Вдруг- Аленушка : «Это папка мой! Ну, что , выздоравливать будем?»- «Да…»- и сам не узнаю своего хриплого чужого голоса. А отец ее: «Ну ладно она- девчушка, а ты – не юнец уже, а после бани- молоко холодное. Думал ли?»  И весело мне стало , из последних сил улыбнулся и опять провалился в свой мир полутеней и непонятных образов.
     Глаза мне больно открывать, сквозь ресницы вижу, что бородач, сидя рядом со мной в кресле, засыпая, клюет носом. Чувствую, что рука моя в его огромных ладонях мягко сжата, а у меня от этого так тепло на сердце… Сквозь ресницы вижу как Аленка его уговорила и спать увела. И сразу плохо и одиноко. А вот она снова появилась и, как ее отец, взяла мою руку в свои ладони…Я глаза боюсь открывать, дышу еле-еле. Думаю, что именно в этот миг я стал выздоравливать, когда, именно в этот миг, я очень не хотел , чтобы выздоровел. Аленушка вдруг поднесла мою руку к своим губам и тихо-тихо стала ее целовать, чуть касаясь губами, а потом, когда сердце мое готово было выскочить из груди, улыбнулась хитренькой своей улыбкой и сказала, глядя в мои ресницы: «Ты, притвора, ничего не думай, а только я теперь поверила, что нежностью и лаской можно человека за несколько минут на ноги поднять- так древние учили!». Я уж хотел что-то ответить, но она ладошкой своей рот мне прикрыла: «Спи, охотничек…». Я глаза совсем и закрыл…
А через миг короткий горячий поцелуй в губы ударил как током, глаза открыл- никого нет, в бреду что ли опять?
       Думаю уж полдень. Зашел батя, я, как заговорил, так  стал звать его. Меня на край постели сдвинул,  рядом несколько одеял постелил, опять меня на руки взял и, закутав в одеяла, на руках вынес на улицу, приговаривая, что больно хилые мужички пошли нынче.  На дворе, посередине, телега, коня только не хватает, сена на ней- гора! Батя меня  туда сгрузил, одеяла чуть распеленал: «Грейся на солнышке!»  - ушел.  Счастье- то какое!
Небо такое голубое, редкие облака! Солнце! А воздух!  От восторга касаюсь рукой ли ца и, вдруг, мгновенно пот по спине- борода!  Немного отпустило, что вспомнил- я в отпуске, искать меня некому в это время…Сколько ж я здесь валяюсь? И опять- просто пот полил : а в туалет – то я как ? «Батя!!!  Батя!!!  Батя!!!»  Он чуть не кувыркнулся пока бежал ко мне: «Чего ты с ума вдруг сошел?!»-«Меня нужно в больницу!»-« Сдурел?»-«Нет! Как я тут…здесь…в общем… в туалет …». Смеяться он умел… Запомни: « Она ничего не видела, не стирала, ничего не чуяла – раз! Два- ты мужик, точно так же меня бы обслужил,
не правда?»- «Правда»- « Так и не переживай».
     Вечером: «Батя, я женат, ты не думай, просто стыдно бы было…Аленка твоя очень нравится, но , как бы тебе сказать (вдруг вижу его хитрые, как у Аленки, смеющиеся глаза)- Шарик ее очень уж сильно стережет! И вдруг, впервые, в полный голос смеемся оба от всей души!  Похлопал по плечу: «Я тебе верю, себе верю, Аленушке верю, а более всего- Господу Богу! Ладно, о чем говорить. Выздоравливай!».
     Недели две я провалялся, наконец настало время, когда я вновь встал на ноги твердо и уверенно, стою посередине дома, рюкзак за плечами, стволы за спиной…Не хотел прощаться- тяжело. Батя, как дух на пороге: « Что, подгадал? А, подумал, что родной стал или мы тебе как?»- «Так я потому и…»- «Дурак!»- и пошел. «Батя! Я ж как лучше хотел!»-
«У тебя, сынок, отпуску, как я понимаю, еще недельки полторы, вот и прощайся потихоньку, мы ж тебя за родного приняли… Ленку, смотри, напоследок  не влюби, да и сам…».
-«Батя!»- «Да ладно, завтра, с утречка, в тайгу сходим – сам же просил показать, вот и покажу охоту…». «А Шарик-то»-он захохотал –«Никогда не кусается!».
     Эх, Батя, ты мне тоже нравишься, но не нам с тобой решать…Да и я, хоть и чудо- твоя Аленка, но у меня уже есть свое чудо…. 
      Только в детстве я так спал-  как в омут проваливаясь ! Уже понял, что батя будит, но сон такой сладкий …И вдруг полилась холодная водичка по груди ! «Батя! Ну ты враг!».
А он только  ухмыляется, довольный. « В лес не пойдем. Зорька сейчас такая, что навсегда запомнишь, как рыбку здесь ловил!».. До хруста в суставах потянулся, пожаловался неведому кому на Батьку вредного, - поднялся… Смеется : «Давай, давай  быстро! Да вставай же, наконец!».  Долго я потом вспоминал эту зорьку… И уху… И рыбку жареную…
      И много уже лет с батей созваниваемся, все встретиться хотим, а об Аленке, оба- ни  слова ! И боюсь я сказать: «Батя! Еду!». Боюсь увидеть эту всепрощающую улыбку Аленки, боюсь признаться самому себе, что кроме меня ей никто не нужен…Аленушка!!!  Но  я же люблю другую!   
      Прошли уже годы. И немалые… Верю, что помнят меня два, очень дорогих для меня, человека. До слез горьких, до бессонницы бесконечной, помню я вас- тебя, Батя, и тебя, Аленушка, но всегда боялся и сейчас боюсь твою жизнь, Аленушка, исковеркать и живу только одной мечтой, что нашла ты счастье свое и забыла меня навсегда… Навсегда!!!
     Только вот мне позволь – помнить… Аленушка моя…