За три дня до смерти

               

       Вместе с Александром Андрей Жгутов прошел всю учебку в Фергане, бок о  бок,  в прямом смысле этого слова.  Роста и телосложения они были почти одного, и в строю стояли рядом.  Рядом были и их кровати в  подразделении.  Они первые принимали на себя весь сержантский и командирский гнев, потому как считали себя старшими братьями в большой семье взвода, и позволяли младшим прятаться за их  широкие спины.  Это снискало уважение к  ним среди коллектива не только взвода, но и роты.
     Саша Палкин  призвался  в  ряды  вооруженных  сил   спустя  некоторое  время,  когда  незабвенный  генсек  покинул  этот  бренный  мир. Родом он был из Томской области, а по характеру спокойный, в меру  уравновешенный, но не всем понятный. Про таких солдат  обычно  говорили – мутный парень. Чаще всего уединялся где-нибудь и тихо сидел, смотря в одну точку. Видно было, что тоска  по  дому  съедала  парня  изнутри. Все  тосковали. Оторванные от родительского дома, в чужой и  незнакомой  обстановке, каждый мечтая, вспоминал семью, и втихомолку, в стороне  от остальных  глаз,  всхлипывал.  Но когда в первый же месяц службы  Сане пришло сразу восемь писем  -  все сразу  поняли объект   его печали и тоски. В тот момент его  лицо  сияло  как  начищенная  солдатская  бляха  перед  утренним  осмотром, и  был он на седьмом небе от пришедших ему весточек.
         По его немногочисленным и  обрывчатым рассказам Жгут узнал, что Саня когда-то успел  поучиться в университете, но ушел со второго курса. А  может  его  и отчислили, Андрей  в душу  не  лез. Иногда  Саня  говорил, что сознательно  пошел в Армию чтобы  питаться  по-нормальному:  три раза в день. Конечно, это была далеко не самая  главная  причина, но никто и никогда  не допытывался правды, ведь  в Армию  мог  загреметь любой,  без  особых  на  то причин.
         У него на  гражданке осталась девушка, с которой они вместе учились, загадывали планы на будущее и мечтали о том, когда наступит время вручения диплома. Вместе  решали  контрольные, прогуливали  иногда  лекции, и берегли  каждую  копейку  жалкой  студенческой  стипендии.  Все рухнуло в один миг:  Александра за «хвосты» отчислили из университета, тут же закончилась отсрочка, и он загремел в армию.  По высокому  росту,  телосложению и роду занятий его сразу определили -  годен  в ВДВ, а  оттуда  прямая  дорога в  ОКСВА.
      Довольно  еще долгое время ему приходили слезные письма, клятвы и обещания ждать.  Много  было обдумано  мрачных  мыслей, пролито горьких  и беззвучных слез в солдатскую подушку, но время берет свое.  Письма с дорогим  адресатом стали приходить все реже и реже. Саня почти перестал обращать внимание на  солдатскую  почту  -  впереди  будут долгие и  тяжелые месяцы службы.
      В Афганистан их отправили разными бортами.  Сначала Жгут увидел через иллюминатор горные  кряжи мятежной  страны, а затем Саня при приземлении в Кабуле прокатился на «унитазе» – выражение пилотов тяжелых самолетов, курсирующих рейсом  Ташкент  -  Кабул.   Все дело в том, что  Кабул находится на горном плато в 2000 метров над уровнем океана, оцепленный со всех сторон грядой высоких гор.  Чтобы самолету  приземлиться на Кабульский аэродром, для снижения ему надо сделать 2-3  круга над Кабулом.  Получается, как вода в  белом  фаянсовом друге:  даст два круга и уходит.
       Александр попал в  охрану товарища Бабрака уважаемого Кармаля.  Почти полгода Жгут не слышал о нем ничего,  охрана  резиденции главы государства – была  скрыта  и законспирирована от всех.  Потом  прошел слух, (солдатское радио работает лучше всех штабных радиостанций),  что он перевелся  в пятую роту  полка,  где  тянул  армейскую лямку Жгут.
       «Вот это сюрприз,  -  подумал Андрей, -  я же с этой ротой  частенько  хожу  на  войну».  И засобирался в гости.
      Спустя несколько  месяцев на счету пулеметчика  Александра Палкина  было несколько десятков  боев,  в том числе и вместе со Жгутом.  Андрей специально просился в пятую роту  на очередную войну.  Они на пару  обстреливали  караваны вьючных товаром  животных  и  носились за  басмачами  по горам.  Жгут страховал Саню в оцеплении  с гор,  когда он с группой  десантников прочесывал «зеленку»,  ставя на уши кишлак,  не жалея  патронов  для  своего друга-пулемета.  Вместе они делили нагретую  солнцем  воду из  фляжек, скудный сухой паек, бакшиши  и упреки  командиров. Они привязались друг к другу ближе  чем в учебке и даже жестами понимали то, на что не хватало слов, или, когда  речь была лишней.
       За постоянно повторяющее выражение   «сыграть в ящик»  Саню как-то  само  собой прозвали  «Ящиком».  Он не обижался, не  отнекивался,  только улыбался своими желтыми зубами.
       Ящик любил воевать, это видели все – от солдат до командиров и часто  упрекали его в слишком большом  рвении пострелять и похулиганить. Его пулемет был его ребенком, он нянчился с ним, лелеял,  смазывал  и чистил до блеска.  И как заправский папаша кормил свое дитя лентами патронов.  Это «дитя»  изрыгивало огонь на тысячи метров и умертвило не один десяток духов.
      Палкина частенько посылали в дозор. Если он там, при движении подразделения в горах или в «зеленке», то все знали, что Ящик,  оставшись  без  присмотра командиров выкинет  какой-нибудь  фокус.  В провинции Логар, к  югу  от Кабула, при одной из операций, Саня и два стрелка, как всегда шли в дозоре.  Жгут шел в составе роты  чуть позади. Внезапная стрельба за склоном холма, где  только что скрылся  дозор, заставила остальных  бойцов роты  рассредоточиться  у подножия  холма с  пышной  растительностью.
     -    «Пустыня».  Доложите обстановку.  -   Запросил дозор по рации командир роты.
     -  «Енисей»! У  меня  все в порядке.  -  Голос Ящика был абсолютно спокойным, и даже  каким-то  виноватым  -  Незначительное  сопротивление противника,  то бишь  противников.  Теперь все чисто, можно продолжать движение.
       Каково же было удивление роты, когда, зайдя за холм, они увидели целую отару расстрелянных  в хлам  овец.  Маленькие  холмики  грязной  шерсти и  мяса были  разбросаны  по всему  пастбищу.  Возле своих  напрасно погубленных животных, раскинув руки и черную бурку в неестественной  позе,  лежал пастух.  Разрывной пулей ему снесло половину  головы  вместе  с  частью серой  чалмы.
         -    Ящик, ты охренел что ли? – Прямым текстом заорал в рацию командир роты. Со  стороны  Жгуту  показалось,  что ротный  сейчас сожрет  микрофон рации.
       - «Енисей», я пресек большую поставку продовольствия душманам. – Спокойствию и  умной  речи Ящика можно было позавидовать. – Три часа на солнце, и никому,  кроме  падальщиков  они  не будут  нужны!
    -  А пастуха-то зачем пришил? – не унимался ротный.
  - Он со своим  посохом перешел в наступление, когда  разглядел как  бараны  на  его  глазах  превращаются  в шашлык.  Начал размахивать им  как  настоящий  спортсмен-фехтовальщик.  Ну  а я  что, с ним  рубиться  должен?  Я же не  саблист, я  пулеметчик...
    Даже спустя месяц при упоминании   саблиста вся рота гоготала над этим происшествием. Палкину сделали выговор и в очередной раз отложили  наградной лист.
      При боевых действиях в Чарикарской долине  Ящик  совершенно случайно обнаружил схрон  боевиков.   Там было разнообразное снаряжение, оружие, и полтора миллиона  афгани -  импровизированный банк  одной из банд формирований Гульбеддина  Хекматиара.  Не долго думая, и пока этот  схрон  не  обнаружили  другие, Саня завалил сарай сеном, дровами, какие  нашел в этом бедном  селении и поджог.  Когда пламя   начало  прорываться  сквозь  глиняную  крышу, и  взвиваться  ввысь с черными  клубами дыма, стали рваться боеприпасы.  Тогда  все  поняли, что горит тот  самый  склад  боевиков,  который  так  усердно  искала  рота в течении недели.  Палкину  снова сделали выговор, а банда Гульбеддина приговорила Ящика к расстрелу.  Заочно. Таковы были сведения из штаба,  опять же  благодаря  солдатскому  радио.
       Жгут  вспомнил  случай в  провинции Логар,  что  лежит к  югу  Кабула.  Проделав длиннющий  марш  по  горам  они  остановились  на  привал в  какой-то  зачуханской  деревушке.  Когда дали  команду  «тормоза»,  они  тут-же  упали  на  свои  РД  под  громадным  разлапистым  деревом.  Лежа  на  мокрой  от  пота  спине,  смотрели  сквозь  чешую  зелени  на  сизо-голубое  небо и  палящее  солнце.  Усталость  и лень  навалились  на  солдат  тяжелым  камнем  на  все  тело,  включая  руки,  веки и язык.
  -  Что  это  за божественное  дерево,  листья  которого  дали  нам  блаженство  тени в  этом  пекле?  -  Еле  ворочая  языком  спросил  Жгут.
  -  Это,  вроде  бы,  каштан.  Только я  плодов  что-то  не  наблюдаю. -  подал  голос  кто-то  из  валявшихся  рядом  солдат.
  -  Дурачье! Это  граб.  -  Решительно  отрезал  Ящик.  По  его  голосу  можно  было  подумать,  что он не  отмахал  вместе  с десантниками  километров  двадцать  под  прожигающими  лучами  солнца, а  лежал  здесь,  дожидаясь  колонну.
  -  Граб? Из  него  делают  грабли? -  Все  так  же лениво  растягивая  слова пробормотал  Андрей.
  -  Нет! - Решительно заявил  со  злостью  Ящик. - На  его  толстых ветвях  вешают  грабителей.  А  так  как  мы в  этой  стране  причислены к  этой  категории,  то  меж  этих  листьев  с  успехом,  можем  болтаться  и  мы с  вами!
  -  Нет  уж. - Заключил  чуть  быстрее  Жгут. - Это  дерево  не  для  сержантского  состава.  Нам  бы  предпочтительнее  ствол  потоньше, и  веточки  пожиже,  чтоб  до самой  земли...
  -  Для  костра  пожарче,  чтобы  лучше  поджарить! -  Закончил  фразу  Саня.
  -  А  ну, заткни  свою  пасть! -  Из бледно-зеленой  травы  поднял  голову  взводный.  Среди  солдат  он  носил  прозвище  «Чесун», и  был  до  невозможности  уставником.  К  тому же  он до  судорог в  подмышках верил  в приметы и  не  допускал  всякого  рода  разговоры  на  эту  тему.  Через  два  месяца, в  одной  из  операций, он  сгорел в  БМП.  Тяжелая  машина  пехоты  наткнулась  на  фугас в  густой  зеленке, под  разлапистым  деревом -  грабом...
      Местную милицию  - «царондой», Александр просто ненавидел.  Да и никто из  солдат  и офицеров  ее не уважал.  Только путались под ногами во время боевых действий, да  выдавала место  нахождение свои гамом.  Чуть назревает  ситуация  боя, хреновы союзнички  из первых рядов по одному, по двое, а то  и целой  толпой  стараются перейти  во фланг или, вообще дезертировать. На  четвереньках,  ползком и  всякими  перебежками с  перепрыжками они с криком «душман, душман»  стараются  покинуть поле  боя.  Тут их и поджидает Ящик и  его  крепкие  кулаки.  С разбитыми носами, свернутыми  на бок  челюстями и заплывающими глазами они вприпрыжку пытаются  бежать впереди отряда, а Саня матерясь, ускоряет  их  несуразные телодвижения  прикладом  пулемета. При этом «зеленые» уже вопят не «душман, душман», а «ящик, ящик».  Палкину  в который раз сделали выговор за пренебрежительные  действия  в  отношение союзных  войск, и порвали  наградной лист. Хотя  все  абсолютно  правильно  понимали,  что Ящик поступает  так,  как  поступил бы  каждый  из  них.  Но  не хватает смелости, боясь показаться белой  вороной, а  еще  больше  боязнь  остаться  без  награды.
        Если бы все наградные листы, заполненные на Александра Палкина, остались бы целыми, у Ящика вся грудь была бы в орденах.  После каждой операции на Саню писали  наградной лист, а после  следующей операции его рвали и делали выговор.  В роте  даже начали спорить: дойдет наградной лист Ящика до штаба, или он так и поедет домой с  голым  кителем?  Одному Александру это было безразлично. Он относился к действиям командиров без каких-либо эмоций, полагая все само собой разумеющееся.   Ему нравился  процесс войны, сами боевые действия приводили его в состояние возбуждения.  Он жаждал крови и мстил. За друзей, за ушедшую  любовь,  за страну, за брошенный институт.
       За сутки до начала очередной операции Ящик пришел к Жгуту в медсанбат. При  подрыве  мины Андрей получил легкую контузию, и   предстоящая  операция ему  не  светила. 
- Куда на это раз?  - спросил Жгут.
- На Бамиан,  - как-то с грустью сказал Саня.
- Ты знаешь,  говорят в Бамиане холодно  и духов море. Я там  ни  разу не бывал,  но  пацаны  говорили, что в
прошлый раз там хорошо  им вломили. Четвертую роту изрядно потрепали.  Говорят, наемников видели, «Черные  аисты» вроде  так они  себя  называют.
- Слышал об этом. - Казалось, Ящик  думал совершенно
о другом.  И  какие-то  наемные птицы  его  абсолютно  не  трогали.
- Скоро уже домой.  – Жгут решил  ободрить товарища.
Каких-то полгода и все закончится.
   -  Вот это  и  волнует  меня  больше  всего, -  тяжело вздохнул Саня, - я никогда не смогу после того, что видел и пережил, оставаться таким, каким был до этого.  Ведь с каждым убитым мною духом я все больше отдаляюсь от дома, и мне иногда кажется, что вернуться к  гражданской  жизни  - это только мечта. Несбыточная  мечта!
       Жгут несколько удивился таким словам, но не придал  им особого значения, ведь каждому сносит крышу по индивидуальному  заказу. На  крыльцо  медицинского  батальона  стали выходить  раненые солдаты: была  команда  на  ужин,  и Саня  заторопился  в роту.  Андрей пожелал ему удачи.
      Вечером  следующего дня Андрей кое-как,  с  помощью  попутно  идущих  солдат, доковылял до модуля пятой роты. Острый осколок в ноге сильно беспокоил при ходьбе, а  вытаскивать его почему-то  не  стали. В опустевшем расположении был один дежурный  Вихрев (его звали майор Вихрь)  и трое дневальных из молодых еще  бойцов.  Вихрь лежал  на  койке в  сапогах и  артистично  стонал – болел  зуб.  Увидев  Жгута  он  преобразился  в лице,  обрадовался  свежему  человеку.
    - Ты знаешь, что Ящик учудил, - состроил  загадочное  лицо Вихрь,  блестя  глазами  – У него сапоги  совсем развалились, ну ты же знаешь  как он  по  горам  скачет?  Сайгак  не  угонится!  На войну идти в  таких,  что  совсем босиком. Он к нашему  старшине  -  выдай сапоги! Старшина у нас жмот, вылитый  хохол,  ничего  не  выпросишь,  скорее  повесится в  своей  каптерке,  чем  что-то даст без  распоряжения  командира  роты.  Он – не  положено, раз в год и  все!  Чуть до драки не дошло. Не дал сапог, как  не  просил.  Нашел он какие-то, разного размера, да и то  резиновые. Так и ушел в разных сапогах.  На левой ноге  кирзовый, на  правой - резиновый.
      Спустя два дня после начала войны солдатское радио  передало, что личный  состав полка, ушедшего на  войну, несет большие потери в районе Бамиана.   А  поздно вечером  с тусклым  светом  автомобильных  фар к крыльцу медсанбата подрулил грузовой УАЗик с аэродрома.  Из запыленного кузова начали вытаскивать  окоченевшие трупы солдат, завернутые в плащ-палатки.  Лиц и тел видно не было, только  торчали сапоги обвязанные бечевкой с картонной биркой.  В свете пыльного фонаря над входом, аккуратным  рядком  зловеще лежали погибшие бойцы.  В  полной  тишине  было  слышно  сопение солдат  сгружающих тяжелую   ношу, да  скрип не смазанных дверных  петель в  модуль.
        Внезапным порывом ветра раскачало фонарь, висевший над входной дверью санитарного  батальона, и тени завернутых тел как будто начали раскачиваться, стараясь уплыть из этой проклятой страны.  И тут, краем глаза, Жгут заметил у одного из завернутых тел, лежащим самым последним, одну незначительную особенность.  Кровь   кувалдой ударила  ему в голову  и  сердце его  зашлось в скоростном  ритме: на трупе, аккуратно завернутом в темно-серый саван, были разные сапоги.
        Один кирзовый, второй резиновый.