Любовь к жизни

               


         С Терентием Жгут познакомился в Новосибирском учебном центре в 1982 году, куда  их  направили  от военкомата  обучаться прыжкам с парашютом. Готовили десантные  кадры в одну из южных стран. Олег Терентьев был рослым малым,  с большими  голубыми  глазами, худым  гибким  телом, и с неповторимым чувством юмора. В  нем  сидел внутри какой-то неугомонный живчик: ни минуты без дела,  ни  секунды  покоя  ни себе,  ни  окружающим. Сколько Андрей его помнил, все время, когда учились укладывать большие,  нейлоновые  купола парашютов  и километры  тугих  строп, он травил анекдоты, и  ни одного раза не повторился. После учебы в центре  пути их разошлись.
        Когда по причине ранения  Жгут лежал в госпитале, на обеде,  среди  однотонных  синих  форм больничных  пижам взгляд  зацепился  за   одного парня, лицо его показалось  Андрею до боли знакомым, но все остальное – словно наследство  древнего деда. Рваный шрам на голове, худое, сморщенное и сгорбленное тело, тонкие  руки  и кожа  на них,  словно пергамент,  до  того  тонкая,  что кажется  сейчас  лопнет  от сжатия  худенького  кулачка. Шаркающая походка,которая  вызывала  боль в  ногах, потому и трость. Глядя  со со спины ему можно было дать лет пятьдесят. Но глаза! Глаза были живые и не по возрасту озорные. Казалось, что в голубизне  его  глаз можно было  утонуть, не  доплыв  до  берегов.  Он  тоже  пристально  посмотрел  на Андрея  и  сам  подошел к нему, назвав его по имени и номер команды, когда  обучались   в центре  подготовки. И тут же в мозгу стукнуло: ё-моё, это же  Терентьев  Олег! Но откуда  столь дряблый   вид? Можно предположить, что его пропустили через мясорубку, а  потом хирург-практикант слепил его заново.
       Увидев столь недоуменный взгляд Жгута, Терентий залез своей  худой   рукой под майку,  которая  болталась на нем словно  пустой  мешок на  палке, и вытащил солдатский жетон, болтавшийся на худой шее. На  его бледной  ладошке  этот кусочек  алюминия выглядел как взрослая  игрушка в  руках  ребенка. Теперь все понятно – Афганистан.
       - Да. И я там был. И ты, судя по тому, что здесь торчишь, тоже – как-то странно, с присвистом, сказал Терентий. – До сих пор не могу отойти… Судьба…
       После центра, - начал рассказ Терентий, - меня послали в Гайжунай, учебка в Литве, через  полгода уже в Афган. Со мной были Неёл и Лопоухий. Помнишь их?   Такой  высокий, в джинсах, и  второй рядом с ним,  казались  Тарапунька  со  Штепселем. В составе ДШБ,  после  трех месяцев физических  подготовок они попали  в Сирию. Там они и остались.  Ничего  про них  неизвестно. Мне же  светил Джелалобад. Там я и встретил свою судьбу.
  Разведрота, где довелось мне долг свой интернациональный отдавать,  в  апреле,  спустя четыре  месяца  как я пересек  границу, попала в засаду под  Суруби.  Если  ты  там был,  то должен  помнить   то место,  где горная  дорога  делает извилистое  полукольцо, и выходит  к маленькому, аккуратному  плато.  В  последнее  время слишком уж часто стали наши  попадать в засады. Видно среди штабных офицеров крыса  продажная завелась.  Теперь  пришла  и  наша  очередь.
         Километров в сорока от города, в горах налетели на духов, численностью раз в пять больше нас. Следом за нами шли  основные  силы – рота человек в тридцать.  Это все, что осталось от недавней  операции. Потрепали нас тогда духи  изрядно,  многих ребят  вывели  из  строя,  многих  покалечили.
        Когда  начался  бой, помню только оглушительный  хлопок, перед глазами яркая вспышка из желто-красного цвета и пелена. Стрекот  автоматных  очередей,  уханье  взрывов. Боль  иголками  сжала  виски и заткнула  уши.  Чувствовал, как пули протыкают  мое тело, на вылете  выворачивая  куски  мяса.  Ноги сами подкосились,  и я рухнул  как  подкошенный.  Удар от моего падения смягчил Лешка Бессонов: он уже мертвый лежал – он  первый  принял пулеметную  очередь,  которая   прошла  через  всю  его  широкую грудь, и чуть  не зацепила  меня. Сознание продолжало работать, но  с каждой  секундой  удалялось  от меня, в руки как будто  вату  натолкали, а ног вообще не чувствовал. Кругом взрывы гранат, треск пулеметных очередей, вопли, крики,  матерки.
        Вот вижу переломился в  поясе и уткнулся головой в седые камни Николай, недалеко лежит Витек, пытаясь вставить в свой пулемет ленту, руки все в  крови, скользкие, он что-то кричит, а  на губах розовая пена.  И тут я осознал  своим  уходящим разумом,  что все это  вижу я  в последний  раз.  Что ребята, которые  так  отчаянно  пытаются  спасти  свою  жизнь,  напрасно так упираются. Никакого  страха  перед лицом  приближающейся  смерти,  поверь  мне,  не было.  Наступило  такое  состояние,  что  хотелось  плевать  на  этот  мир,  на  всех: живых  и мертвых, полумертвых.  Плевать  на  себя, с пулями в груди,  плевать  на  родных  и близких,  что  находятся  за  тыщу  верст.  Я летел!
             Сознание вернулось мгновенно, как удар хлыста, и я  на  удивление  самому  себе сразу  вспомнил  где я, и  что со мной. Нет, это в пустой тишине прогремел раскат  выстрела, и мусульманская речь, от которой сразу заледенела в венах оставшаяся кровь. Через щелочку залитых  кровью  глаз смотрю: идут, спокойно так, тюрбанами своими трясут, да бороды седые поглаживают. Убитых  солдат пинают, да  оружие  собирают. А то вдруг вскинут автомат, и очередь дадут –еще и  раненых добивают.
                Никогда не верил я в загробный мир, а тут второй  раз перед самым его входом подумал, что зря все же иконам фигушки в детстве показывал. Но надежда все же теплилась во мне: не подойдут, не станут добивать, на мне сухого места от крови нет. Да  и лежу  я  словно мертвый,  не  отличишь. Но видно не судьба была  мне  притвориться. Сгустки черной крови из пробитого легкого подошли к горлу, вызвав приступ кашля. Уже  прошедшие меня духи  недоуменно  оглянулись,  и  самый  молодой  из них направился  ко мне. Все произошло в считанные секунды.  Выстрела я не  услышал, а от боли в груди перед глазами поплыли круги вперемежку с предметами: духи, скалы, небо,  снова духи,  снова скалы,  небо. Состояние  такое,  когда много  выпьешь, упадешь  на диван – и закружится  все  вокруг веселым  хороводом.  Только  тошноты  не было, а во  рту  был четкий  вкус железа  и  пороха.  И вдруг, как будто упал занавес. Выключили  свет. Все. Темнота.
        Тело, мертвое более двух часов начинает коченеть, и потом становится словно деревяшка. По этому отличию меня вместе с трупами и  не определили.
           Оказывается, пролежал я там всю ночь. Бой с духами произошел   ближе к вечеру, а когда подошли  основные  силы, исход  стычки был очевиден. Кое-как ребята отбросили духов  за  скалы, но забрать убитых  и  раненых не успели. Как коршуны на падаль слетелись бойцы Аллаха, задавив превосходством сил, мощью огня. Ночь – время душманов, и разведка получила приказ о наступлении только когда  наступило  утро. И  на рассвете, когда  красный  горб  солнца  показался  из  расселины  гор, остатки роты  стали собирать своих товарищей, вернее то, что от них осталось.
         Легкораненых духи забрали в плен, тяжелых -  добили и совершили над  трупами свои устрашающие действия, путем отделения некоторых  частей тела русских солдат.  По счастливой  случайности в  гранитную скалу, под которой я спокойно  лежал,  попал  гранатометный  выстрел, и от взрыва  откололся здоровенный  камень,  который  и  придавил  меня своим весом.   Одни  ноги  торчали,  но  тело практически  не  расплющило, а  слегка  примяло в  мягкую землю. Духи не стали утруждать себя тем, чтобы вытащить меня, и  что-нибудь  отрезать на  сувенир,  но  сапоги  сняли,  и оставили  как  есть.  Но  могли бы  и  ногу  отрезать в  качестве  доказательства убийства.  Чем  ихний  черт  не  шутит.  Но,  пронесло. Может быть это и спасло меня.
          Но я с  тех самых пор не перестаю удивляться своему организму: с дыркой в голове, двумя в груди, с простреленными ногами, придавленный камнем я пролежал там порядка семи часов. Говорили,  что только чудом  остался жив. Потом госпиталь, Ташкент, Ленинград. Пять лет меня резали, лечили,  и изучали, а потом снова резали и удивлялись,  что я еще  жив…
           -  Как ты сейчас себя чувствуешь? - Жгут вгляделся в лицо Терентия, пытаясь уловить в глазах огонек негодования за загубленную молодость, за  те  страдания, что выпали  на  его долю,  которые  не  каждому  выпадают и  раз в сто  лет,  но ясные  и  голубые глаза излучали столько добра, нежности  и счастья, что вопрос   просто  повис в воздухе и  растворился в  тесноте  душных  коридоров  больницы.
          - А ты как думаешь? - Вопросом на вопрос ответил Терентий, честно  заглядывая   в глаза Андрея. И,  не дожидаясь  ответа, - голову всю вдоль и поперек исполосовали,  что-то  вырезали,  что-то  поставили,  удалили одно легкое, часть желудка, кишок,  ампутировали правую ногу, - он постучал тростью по ноге ниже колена,  послышался звук грубого металла, - а в остальном - полный порядок!  И  он  распахнул  свои  тонкие,  сухие  руки.
        Как всегда, неисповедимы пути Господни – кому суждено умереть от пули, тот не утонет. Именно этого правила придерживался Всевышний, когда сверху наблюдал за мучениями Терентия. Или, может быть, у него была очень большая любовь к жизни,  которая  дана  не  каждому,  и не  каждый  способен  оценить  полностью жаркое  тепло этой  любви. Которую он пронес через все испытания и муки, которая грела его в трудные минуты.
        Любовь, которой он верил.