Насечки на прикладе

               

          Колонна  десантников  извилистой  серпантинной  лентой  уходила  в горы.  Испепеляющее  солнце висело в  зените и  жгло  тело невидимой паяльной  лампой, иссушая  соленый  пот на  спинах и лицах солдат.  Едкая  пыль  вечных  гор поднималась  под  тяжелыми  солдатскими  сапогами,  и  оранжевой  сажей оседала  на  потных  лицах,   комбинезонах, автоматах, РД.
       Более  восьми  долгих и изнурительных  часов десантники  были  в пути. После   короткого  отдыха возле  брони,  рядом с  горной  речушкой  с   прозрачно-ледяной  водой, жидкого  супа  из  консервированных  килек  в томатном  соусе,  в четыре   часа  утра  сводные  роты десантного  полка выдвинулись к Кунарскому  ущелью,  дорога,   которая  пролегала через  горный  кряж.   Предстояло снова провести  несколько  изнурительных  часов в  пути.
        Эти  несколько   часов  растянулись не  одним  десятком   километров заминированных горных  троп.  Пройденный  путь  отмеряли   шагами в  приблизительном  соотношении  километража и шага  уставшего  солдата.    Часов  ни  кто не имел,  и  ориентировались  во  времени только приблизительно по  солнцу,  да  по чувству  нарастающего  голода. За  весь утомительный путь  привалы  делали  пару  раз, да и то  минут на десять: кто-то  успел  сухарь  в рот  засунуть,  кто-то глотнуть  теплой  воды  из  фляжки,  кто-то  умудрился  даже  вздремнуть.  Остальное  все  в движении,  и  от  извилистой тропинки  ни на  шаг  - вокруг  понатыканы минные  ловушки.
          Жгут  и сам,  ступая  в след впереди  идущего  отпечатанного в пыли  сапога,    уставшими глазами шарил  по  обочине «козьей»  тропы.   На  выжженной  солнцем  земле,  вперемешку  с камнями буро-зеленого  цвета,  кое-где  росли  хилые кустарники,  на  вид колючие  и мертвые.  Но  на    деле   мощная  корневая  система этих  мертвых  колючек уходит глубоко  под  каменистую землю, заплетая  паутиной  большие  участки, и является  накопителем  жизненного  сока.   Андрей  помнил, что в экстренном случае этот  корень может  своим  горьким  соком ненадолго,  но все же  утолить  жажду. Но  только  на  пустой  желудок,  иначе  сок  вступит  в реакцию  с едой,  и вызовет  сильный  понос.   На  прошлой   войне  Жгут  видел, как   солдат  из  третьей  роты буквально  высох  на  глазах за  двое   суток,  что они  сидели  в засаде.   В конце  он  даже  штаны перестал  одевать,  так  и сидел  между  двух  камней  -  лилось  как  из  крана.   Пришлось  бедолагу  с наступлением  темноты спускать на себе  к колонне бронетехники.
          Среди  красной  пыли,  светло-коричневых  пластов камней и  грубой зелени  колючек,  частенько  попадались  буро-зеленые  «лепестки»,  отличающиеся  ярким   цветом в это  время  года. Такая вот  чудо-мина  советских инженеров-оружейников.  Разбрасывается   сотнями  с вертолетов в местах  наиболее  почитаемых  душманами, да  заодно и местными  жителями.  Внутри  пластика  темно-зеленого   цвета взрывоопасная  жидкость,  детонирующая от  малейшего  движения.   Мина-ловушка живет  недолго, и  рассчитана  на  2-3  дня, после   чего самоликвидируется.  Забавно,  что  больше  всего  подрывов происходило  именно  на  «лепестках» -  сами  сеем, сами  подрываемся. Ногу  не  оторвет,  а  раскурочит  так, что  ни  один  хирург  её  больше   не  соберет.
          Пару   часов  назад  вторая  и третья  роты, отделившись от  основной  колонны,  ушли  живой   цепочкой  ко  входу  в ущелье обозначенный  на карте как Хайберский  проход.  Он  соединяет две  страны:  Пакистан с  Афганистаном узким,  местами до  трех  метров,  ущельем.  Протяженность этого  прохода,  используемого  исключительно духами,  около  пятидесяти трех  километров.  Пятая же  рота должна  обогнуть выступ   громадной  скалы с правой  стороны и  выйти на   своеобразное  горное  плато,  возле  старинной  сторожевой  башни,  возведенной,  еще  наверно, при Македонском.
         Большинство   солдат  уже   выдохлось: все  чаще слышал  Жгут  тяжелое  дыхание,  и десантники  в изнеможении садились  тут же  на  тропу,  в кирпичного  цвета  пыль.
         Пот лился  большими  тяжелыми  каплями, бороздя  лоб и  щеки, разъедая  глаза, стекал  соленой  влагой на  потрескавшиеся губы. Казалось, что с каждой  каплей соленого пота  выходит  из тебя  жизненная сила, и нет  больше сил  продолжать этот  путь.  Во  рту  как будто     выросли  камни -  шершавый   язык царапал  сухое нёбо и,  задевая зубы, вероятно,  выбивал  искры. Горячая, почти   что кипяток,   вода из  фляжек от палящего  солнца  не  спасала:  через  минуту во  рту  становилось  еще  хуже,  а пот  лился  еще  сильнее.
           Наконец,  из-за  выступа,  нависавшей  над   тропинкой  скалы, показалась  довольно  ровная местность:  только  два  громадных  валуна показывали   свои серые горбатые   спины. 
         Вдруг за  спиной   радиста ожила  рация. Через  шипение  и треск  в эфире к  изможденной  роте мчались  сообщения.  Ротный, взяв у связиста наушник,  поднес  микрофон  с тангентой ко рту.  Вместо  слов  из  его легких, царапая   горло,  вырвался  хрип. Через   мгновение вода  из  фляжки,  протянутая  заботливой  рукой, горячей  струей плеснула  в лицо  и вернула  ему  голос.
       Спустя   пару  минут  почти  вся  рота,  у  кого  остались  еще  силы, бежала, если это  можно было назвать бегом,  к тем  самым  валунам. Чувство  приближающегося   боя щекотало  нервы, будоражило  сознание, бодрило и  пьянило лучше  любого  алкоголя, вкус  которого  многие  давно  уже забыли. Радость  развязки  моментально сняла   усталость  от  длительного  перехода.  Через  шум и  треск эфира голос  из  рации  сообщил,  что плоскогорье,  к которому  вышла  пятая  рота,  глубокой  рваной трещиной  пересекает узкий  каньон.  По  дну  этого каньона,  вдоль  неглубокого  ручья, движется  банда,  уходя  от  преследования  второй  роты, с  которой  они  расстались несколько  часов  назад. Возле  каньона на  карте были   обозначены два  больших  валуна.
           Еще  издалека Жгут  заметил,  что  ущелье совсем  не  широкое,   противоположный  его  край  возвышался обточенными ветром  камнями  метрах в тридцати  - местная   курица  с  пол пинка  перелетит.
         Почти  ровные  края трещины отвесно  уходили  вниз, и чтобы  рассмотреть,  что  творилось  на  дне,  приходилось  встать  на  самый  край  пропасти. Вытянув, словно  гусь,  шею,  можно  было  заметить  внизу вереницу  людей. Андрей  на  глаз  определил   глубину  пропасти  по  бегущим  внизу  духам  -  метров  семьдесят, а то и  более.
        Справа  и слева  от Жгута  подбегали  десантники,  вслух ужасаясь  глубине  трещины, тяжело  дыша приспосабливались  к стрельбе.  Цуцик,  уперев свой  пулемет  сошками в  плоский  камень,  поставил  его  почти  вертикально.   Треск и хлопки работающего  оружия с особой  злостью разорвали печальную  тишину глубокого  провала.  Он  поливал  духов отрывистым свинцовым  дождем,  матерясь в  перерывах между  очередями, рискуя  каждую  секунду сорваться  вниз.
            Многие  бойцы  стреляли  из  автоматов с  вытянутых  рук,  почти  себе   под  ноги,  не   целясь.  В  таком  положении Жгут стрелять  не  рискнул.  Встав  на  край  пропасти,   ловя  в прицел  духов почти  у себя  под  ногами,  можно  ненароком  потерять  точку  опоры и  свалиться  в ущелье.
         Душманы  внизу, заметив  опасность, стали  огрызаться автоматным  огнем, и  пару раз  из  пропасти, с шипением,  чертой  белого дыма в синее  небо,  взлетал  гранатометный  выстрел.
         Один смелый  десантник, встав  на  край  ужасного  обрыва,   приготовился  стрелять.  Другой, взяв  его  за  поясной  ремень,  уперся  ногами  в камень,  удерживая  его  таким  образом.  Наклонившись  над  пропастью,  как  стрелка циферблата  на 2  часа,  удерживаясь  за  счет  своего  друга,  тем  самым,  доверил  ему  свою  жизнь.  Смельчак одной  длинной  очередью   опустошил  магазин автомата. 
                Подбежавший к провалу  взводный переведя дух  предложил вместо  пуль использовать гранаты.  И  вмиг захлопали  десятки  запалов брошенных в  провал ручных гранат.  Гулко заухало по   ущелью эхо   взрывов, мелкие  осколки разорвавшихся  чугунных   корпусов  прошипели  в горячем  воздухе.
         Жгут  лег грудью  на плоский   горячий  камень на  самом  краю  обрыва.  Высунув  осторожно  голову,  он   увидел  бегущих  по  дну  ущелья  духов и груженых  ослов,  которых  они пинками  погоняли  впереди  себя.  Пара  ишаков,  видно   подбитых  Цуциком,  лежали в ручье махая  прощально  хвостами,   а басмачи  спешно разбирали  поклажу с убитых  животных. Изредка  они  постреливали в сторону десантников,  но  не  прицельно -  торопились  скорее уйти. 
           - Гранаты  до  них  не  долетают, в  воздухе  разрываются!  - Жгут  поднялся с камня. – У кого  есть  РГО -  бросайте.  Только  прицельно,  - сказал  он, и  сам полез в  свой самодельный  лифчик.   
       РГО  -  граната   с хитрым  механизмом,  если  у  простой  Ф-1 запал замедления  рассчитан  на  четыре  секунды, то у  гранат  нового образца РГО, РГН  -  срабатывание происходит  не  по времени, а только от удара.  В  данном  случае граната  разорвется только  достигнув дна   провала, а не  сработает на  полпути по  истечении четырех  секунд, как эфки. Подобного  вида  гранаты неизвестного  производства,  частенько   встречались  в душманских   схронах с оружием и  имели  забавный  вид  образца Отечественной  войны, со связками которых  красноармейцы бросались  под фашистские   танки.
         Духи  удрали,  оставив  на  дне  провала двух  мертвых  ослов и часть  поклажи.  Возле  ручья, блестя  вороненой  сталью, лежало брошенное  оружие: несколько  автоматов  «калашникова» и РПГ.  Кое-как  примостив в расщелине  между  камнями свою  винтовку, Жгут  в прицел  хорошо  видел, как бьется  в  предсмертной  агонии один  из  ослов,  вокруг раскиданы  ящики  очень  похожие на  цинки с патронами, и гранатомет почти  вдвое  меньше нашего РПГ  -  видно китайского  производства.  Несколько  маленьких   воронок на  довольно  крупной  гальке  -  признак  того, что гранаты  долетели  до  самого дна. И  куски светлой  одежды,  измазанной бурыми  пятнами  крови  - все-таки кого-то удалось зацепить.
            По  приказу  ротного десантники расположились здесь же,  на  краю  вертикального  обрыва,  на  ночлег.   После  трудного  перехода,  нужен был более-менее  сносный   отдых.   Ободренные удачной стычкой  с духами солдаты были в  возбуждении, не  смотря  на то, что совсем  недавно буквально  валились  с ног  от  усталости.  Особенно выделялся  среди  прочих  визгливый  голос  Цуцика: «А я по нему  очередь!   Он хвостом  вильнул -  дескать,  вот я и  притворился. Ну, тогда  я  ему  по копытам, он  их  сразу  и откинул!»
           - Эй,  Цуцкевич! – вялый голос  ротного  оборвал  гогот  солдат. – Завтра  ты  первый  полезешь   в провал,  искать   свой  пулемет,  понял?
         - Понял  товарищ  капитан,  как  не  понять.  – Цуцик  нисколько не  расстроился.  -  Наплевать  на  этот  кусок  железа,  мы  с ним   почти  что    ровесники.    С ним в обнимку  не  одно  поколение солдат  выросло,  а он  все еще  стреляет. После   третьей   ленты он уже  не   поливает как  положено пулеметам,  а  плюется:  пули  веером  разлетаются, хрен  куда  попадешь!
          То,  что  стрелковое  оружие  надо  давно  списать  знали  все,  но  не хватало  самого  главного -  приказа высокого  начальства. И  теперь  приходилось  воевать с  тем,  что есть:  в автоматных стволах  нарезов  почти  не  осталось,  пулю  в  ствол опускаешь - она,  не  задерживаясь, об затвор шлепается.  При  таком  оружии  ни  о какой  прицельной  стрельбе  речи  быть  не может.
         «Не  найду завтра свой  пулемет, так  трофейный  «калаш»   возьму, -  оправдывался  Цуцик, - они  хоть  и  китайские, скорее  всего, но  зато поновее моего  ПКМ будут.
          Когда  он   стрелял в ущелье по  ослам,  так  увлекся боем  что,  потеряв  точку  опоры на  краю  пропасти,  чуть было сам  не  свалился  туда. Чтобы удержать  центр  тяжести   самому,  пришлось  выпустить  из  рук  пулемет.  Тяжелое оружие  ухнуло  в  провал с  концами,  только  лентой  махнуло  на  прощание.
         Утром,  как  только  первые  лучи  светила показались  из-за  высоких   сопок,  покрытых  густым  туманом, группа  десантников, в  числе  которых  был и Жгут, по  пологой  стене в  полу километре от места  ночевки,  спустилась в  провал.
        Жуткое  место поразило  и  Андрея  и  его  спутников. Отвесные  каменные  стены уходящие высоко вверх,  отшлифованные ветром  и временем, давили  на  психику, и  невольно  вызывали чувство  тревоги и  небольшое  стадо  мурашек  по  грязной  коже. Неглубокий  ручей  с кристально чистой   водой, весело  мурлыча,  пробегал  по  дну  вчерашнего   места боя. В  противоположной  стене провала  находились небольшие  природные  гроты-пещерки,  где  при обстреле, видимо,  прятались духи. На дне провала,  по обе  стороны  ручья, был   мягкий,  но  довольно  крупный песок, и при ходьбе ноги довольно легко, по щиколотку,   уходили в него. А шуршание мелких  камешков, непривычно  для  слуха отражались от стен, усиливалось, и  волнами  уходило  ввысь.
        Перед  спуском  в  провал Андрей  взял  у сапера щуп,  чтобы  на  всякий  случай можно  было  проверить  местность  на  наличие  мин,  которые, обычно,  при  отходе ставят  духи. Тыкая  заточенным   жалом саперного  орудия, Андрей   прошел  берег  ручья,  возле  которого  были  разбросаны цинки,  с патронами  неизвестного  калибра.  Потыкал   возле  мертвых  ослов, заодно  и самих  ослов,  и  заметил  на  песке  след: как будто  что-то  волокли. Тоненькие извилистые полоски   бурой  краски явно  предполагали засохшую  кровь.  След  тянулся  к одному из  многочисленных  гротов.
          Осторожно  ступая и  оглядываясь  по  сторонам -  можно  и на засаду  нарваться, Жгут  подошел  к  овальной  пещерке из ярко-желтого  камня.  Внутри  нее,  на  спине,   с накрытым грязной тряпкой лицом,  лежал  мертвый  душман. Черные  ступни  его голых  ног с  потрескавшимися  пятками,  на  вид  показались грубее подошвы солдатских  сапог Жгута.  Темно-коричневые  штаны с широченной к низу  рубахой были  залиты  кровью, которая  засохла  ржавыми  пятнами. Окоченевшими  руками  с бледно-синими  ногтями он  сжимал видавшую  виды винтовку английских  колонизаторов прошлого  века «бур»,  а тряпка, лежащая  на  лице, была  его, бурым  от  крови,  пиджаком. В  провале, пока  не заглянуло  солнце  было  прохладно, но все равно, полчища  мух облепили  застывшее  тело духа, топтали  его  своими  многочисленными  лапами  и еще  больше  тучей  кружили над  ним. Андрей  скользнул  взглядом  по видавшему  виды  оружию: затертое  до  вмятин ложе винтовки, до  блеска  отполированный ладонями  сотен рук автоматический  затвор,  и зашарпанный до белизны деревянных  волокон приклад с одной  значительной  деталью.
           На  нижнем  конусе  приклада,  от  самой  ручки шел  стройный  ряд   не  очень  крупных  зарубок. Оставленные разными  руками разных  людей эти   вырезы на  старом прикладе были  разной  длины и  углублений. Из этого старого  английского  ружья вылетел  не  один  десяток   смертей, запечатленных насечками  на  красном дереве.  Андрей  тут же  вспомнил рассказы Федосеева о  старом эвенке Улукиткане,  который  на  прикладе   своей  видавшей  виды  берданке  отмечал   количество  убитых  им  оленей, изюбрей, лосей...
      Переборов  отвращение Жгут  почти  вплотную приблизился к  мертвецу.  Казалось,  время  для  него  остановилось в тот  момент,  когда  десятки  осколков брошенных  сверху  гранат,  вонзились  в его огрубевшее  тело. Собратья  по  оружию оттащили  его  от  тропы и  оставили для  встречи с  Аллахом. Они поступили  как  велит  Коран  и совесть,  с таким  ранением  долго  не  протянуть, и  оставили его  умирать с оружием  в одной руке, и маленькой  книжечкой  Корана  в другой: все  по  обычаю.
            Перед  Андреем  лежал  душман-снайпер:  насечки  на  прикладе  символизировали количество  убитых  им советских  солдат и офицеров, за  которых  он, согласно заключенному  контракту,   получал  деньги. Жгут  в отличие  от  него  был  на  окладе, и  количество  им  умерщвленных басмачей, никак  не  отражалась  на  его ежемесячной  зарплате  в  двенадцать  чеков.
         Он  зацепил щупом грязный пиджак,  скрывающий  лицо,    половину  груди, и  отбросил  в сторону. И  отшатнулся, увидев  стеклянный  взгляд  молодого  еще борца  за  независимость.  Жидкая поросль едва  покрывала  его  лицо и  сплелась  внизу  козлиной  бородкой,  а  волосы скатавшиеся в грязные пакли,  были   черными  как  гудрон  на  стройке. Из  перекошенного от  ужаса наступающей  смерти рта торчали   полусгнившие  зубы, а на  груди… Боже…   Через  разорванную  на  груди  рубаху Жгут  увидел страшную  рану: в центре  груди рваная дыра запеклась  густыми  ошметками крови.  По  краям  смертельной  раны  белели изломанные   осколки  ребер, а в глубине,  там, где  были  куски  бурого  мяса, билось еще  живое,  сердце.  Жгут  отчетливо  видел,  как  эта  плоть  ритмично  вздрагивает.
          Невероятно,  но  басмач был  еще  жив.  Его могучее  сердце сопротивлялось  приходу  смерти,  оно   цеплялось  за  жизнь,  оно  хотело  жить.
         Андрей  скривил  в усмешке  губы,   внезапная  ярость  охватила  его:  перед  глазами,  мелькая безусыми  лицами, пронеслась  шеренга его  погибших  друзей, и  изувеченные  духами  тела,  которые  он  видел  один раз, но  запомнил  на  всю  жизнь.  «Собаке – собачья  смерть», -  пробормотал  он и  его  рука  сжимавшая щуп, как  копье над  поверженным  всадником, медленно  поднялась  над  духом.
         Смертельно  раненый  душок,  которого  никогда  бы  не  спасли от  страшного  ранения и все  мировые  светила  медицины,  был  одной   ногой  в  своем  мусульманском  раю, и  только  здоровое   сердце никак  не  пускало  его в  тот мир,  где  его  ждали  все  блага,  которых  так  не  хватало  при жизни.    Скорее  всего,  он был благодарен Жгуту, которого он  никогда не  узнает, чья  рука  с острой   иглой  саперного  щупа проткнула сердце   мусульманина -  борца  за  освобождение  своего народа от  советской  оккупации.