Пять кругов ада

                Пять кругов  ада.

       Броня с чувством глубокого облегчения освободилась от пехоты, которая, как безбилетники на крыше трамвая, ехала на ней вот уже более десяти часов.   Долина Паймунар  встретила  десантников изнуряюще палящим солнцем, светившим прямо в глаза, и завораживающей тишиной зеленого месива, между двух склонов невысоких гор. Зеленка так и манила  своей  загадочностью  и неизвестностью,  от  которых  по  коже  бежали  крупные  мурашки и  становились дыбом  волосы на  руках.  Как манит ребенка долгожданно-обещанный подарок, лежащий в красивой коробке под  мохнатой  елью: хочется немедленно сорвать обертку,  раскрыть  крышку, и  затаив  дыхание  заглянуть внутрь. 
       БМДешки, покрытые слоем пыли толщиной в палец, ощетинились стволами в сторону мертвых гор и замерли. Приказ – кто в оцеплении, из брони ни ногой, вести наблюдение не  выходя  из  боевой  техники.  Жгут не без  удовольствия  представил,  каково скоро будет механикам и стрелкам тяжелой  бронетехники.   Утром  не так  уж и жарко, но стоит огненному  светилу  подняться чуточку повыше, и в броне начнет печь так, что сидя в ней  думаешь – еще  немного и  точно поджаришься.   А бедные механы и стрелки как патиссоны в консервной банке будут  тушиться   в них  до  самого  вечера..
       Десантники разбились на группы,  взвода  и ступили на «тропу войны», так в шутку называли и прочесывание зеленки, и и  восхождение в  горы,  да и  вообще  все боевые  действия.  Далеко, на сколько хватало глаз, лежало живое зеленое море из виноградников, абрикосовых деревьев и полей с баклажанами.  Кое-где  бледными островками виднелись плоские крыши домов, аллахом  забытого селения  Митерлам.
        …Выстрелы  порвали утренний воздух где-то впереди, совсем рядом, там, где должны были  идти  стрелки  второй роты. Сначала  лупили  одиночными, а спустя  мгновение, как по нарастающей амплитуде хлопки сплелись в звучные удары сотен барабанов. Растерянное лицо взводного возникло перед Андреем из-за крупных  листьев винограда внезапно, как выпрыгивает черт из табакерки.  «Назад в дувал, - заорал он, и, пригнувшись, полез сквозь шершавые лианы. Жгут не заставил себя ждать, и частенько его голова иногда сталкивалась с задницей взводного, когда заросли были уж совсем непролазные, и  взводный  застревал  на  некоторое  время. Рядом, пробивая шершавую зелень винограда, и  высоко  над  ней циркали пули.  Старлей только ёкал, да матерился в адрес духов, а Андрей весь напрягся, каждую секунду ожидая, как в его тело вопьется раскаленный кусочек металла.
         Глиняная стена огораживающая древнее  строение  возникла перед взором Жгута из зелени виноградника совершенно  неожиданно,  не дувал, настоящая крепость с большими деревянными воротами. Внутри обширный двор с глубоким  колодцем. Все эти  конкретные домовладения имели  почти идеальное  сходство друг с другом в этой дыре, даже  расположение комнат было почти одинаковым.  Позднее Жгут  узнал,  что в каждом  доме  существует  женская и мужская  половина.  И  что  ни за  что в жизни женщина  не  войдет  на  мужскую  территорию.  Наоборот  мужчины  могли  входить к женщинам, но  только в предназначенные  для этого дни,  выходные,  то  есть по  пятницам.  Любой  другой  день  недели  считался  рабочим,  и заходить к  ним, а  тем более думать о  них – Хорам!   Интересно, а  кто убирался  тогда в мужской  половине,  неужто  они сами?
          Полчаса назад этот дом осмотрел  второй взвод, теперь же здесь  собралось добрая  половина  роты. «Занять оборону  на крыше и запереть  ворота. Тщательнее  проверить  дом!» -  давал распоряжения взводный, на правах старшего в этом сборище бойцов.
          По нарастающей силе и  плотности огня было ясно, что бой идет нешуточный. Если засада – то участь второй роты предрешена, им же соваться в эти джунгли нет особого смысла, да  и команды  не  поступало. Духи в своих огородах каждый камешек в арыке знают, каждую  грядка им  в помощь  будет, а их  просто на минах-растяжках как зайцев переловят.
           Стрельба закончилась также резко, как и началась. Внезапно  наступившая тишина  завораживала своей внезапностью и  тут же действовала на нервы. Жгуту казалось, что он слышит как шершавые виноградные листья трутся о корявый стебель, словно грубая солдатская  щетка  при  стирке  хэбэ. Взводный что-то кричит в рацию, поднеся микрофон к самому рту, и вдруг, мотнув головой в  стороны, перешел на хриплый шепот. Андрей понял, что духи где-то  затаились, здесь,  совсем рядом, и им еще долго придется сидеть в этой импровизированной крепости.
         Спустя  несколько напряженных часов,  когда страх  от  солдатской души помаленьку отступил, руки перестали  выбивать  мелкую  дробь, и можно было даже слегка подшучивать друг над другом, взводный собрал всех, кроме  часовых, дежуривших  на  крыше, кого волею судьбы занесло в этот просторный двор гостеприимного хозяйского особняка.  «Так, - начал он, -   одна задница в виде  стрелка Бродина ушла за виноградом  полчаса назад, и до сих пор этой морды среди нас я не наблюдаю.  Кто его послал?  -  внезапно заорал он, -  кто, я спрашиваю, его послал за этим долбаным изюмом? Вы что б… по пути сюда его не нажрались? Так, группа,  -  он стал называть фамилии, - старший  Минеев, на розыск Бродина ползком марш.  Остальные сверху  прикрывать.  Времени вам пятнадцать минут. Все.» – он с силой рубанул рукой воздух, выпуская гнев.
           Неожиданно быстро, минут через десять, группа вернулась. В завернутом  спальнике она принесла  с собой то, что недавно носило  фамилию Бродин.  Его совершенно голое тело напоминало свисающую снизу  бахрому красного бабушкиного дивана.  Нарезанная на узкие полосы кожа его болталась кровавыми сосульками по всему телу, а надрезанную  вокруг живота кожу натянули на голову, как шутя,  порой натягивают майку.
         Большинство бойцов, в основном  молодые, необстрелянные «слоны», которые  только  недавно  вкусили  все  прелести  войны смотрели на это месиво, которое только что было рядом с тобой в нормальной вариации, с открытым ртом и выпученными глазами, пока кто-то не прикрыл то, что недавно было человеком.
      - Ну что, б…, увидели  порождение дикой  фантазии  местного населения?»  - голос взводного вывел десантников из оцепенения.  - Вы что, б…, сюда на прогулку за тыщу километров приехали?  Это вам б.., что, в соседний огород за огурцами слазить?  Вам б…, сколько можно в башку вдалбливать, что это война?  Здесь б…, смертей не меряно, здесь каждого местного жителя на дереве вешать надо, включая  все  семейство, иначе вот так, как этот м…к поедете домой»  -  он  кивком головы указал на кровавое месиво  под зеленой  полой  спальника, по которой уже  роились полчища  мух.   
           -  Нех…    подарок  для матери,  -  не унимался старлей,  -  из родного сына алую розу  забацали, а мы ее должны  потом в жестяном футляре  домой   доставить.   Убрать этого ублюдка.   Распределить  время между  собой  и в караул, на крышу, смотреть в оба,  остаемся здесь  до утра.  Приказ. Огонь  открывать без предупреждения  во все что движется  или шевелится.  Все.  -  старлей  с размаху  закрыл  лицо  широкой  ладонью,  будто  шлепнул себя  по щеке и отвернулся. 
       Жгут  давно  знал этого взводного, не один раз приходилось  с ним  лежать под пулями духов,  и ходить вот в такие  прочески.  Не  смотря  на  все  ужасы  местной  самодеятельности за  все  время, проведенное здесь, в душе  он оставался  человеком  впечатлительным  и легко ранимым:  после  каждой смерти  своего  солдата  взводный уединялся и тихонько  плакал, стиснув в зубах засаленный ремень автомата.  Ему стоило невероятных усилий, орать на солдат  при виде  трупа бойца. Нецензурная  брань помогала  ему в этом, становясь  как бы  связкой  между  словами,  когда  последние плавно   переходили  в эмоции.   Но было видно, что  с каждым  потерянным  солдатом, с каждой  новой  смертью, старлей  становится  жестче на слова и черствее на эмоции.  Война  брала  свое.
         Коротать  половину летней ночи  на плоской крыше  Жгуту  выпало  с молодым  стрелком  по кличке  Мальвина.   Этот боец  действительно  оправдывал  свое прозвище и был невероятно  похож на персонаж  из  сказки детства. Если бы  еще  парик.  Даже  солдатский  комбинезон, в которых  десантники  наряжались  на  время  боевых  действий висевший  на  нем мешком,  не портила  его миловидного лица с каймой  густых черных  ресниц.   Оказывается Сергей, таким было  настоящее имя Мальвины, был довольно  образованным и начитанным  бойцом.  Просто эта грубая военно-полевая жизнь не давала выходу тому  интеллигенту, что скрывала на  время форма песочного цвета.
       - Знаете, товарищ сержант…  -  начал было Сергей, но Жгут перекосившись лицом, перебил его: «Давай  без  званий,  - предложил он -  меня  зовут  Жгут».   
       -  Давай,  - согласился  Мальвина,  -  отбросим  лишние  формальности  и  пообщаемся  на  давно  забытом  языке  гражданского населения. -  Жгут удивился  немного  странному и  забытому  языку. Он давно   отвык  от простого разговора:  кругом  одни  приказы, поручения,  указания,  требования, ц.у.   
        - Так  вот,  -  продолжал   Сергей,  - я до  армии мне  нравилось изучать   психологию  людей  и  постепенно готовился  к тому,  где  изволю  находится  в настоящий  момент. Вывод  довольно  прост – из  нашего  военкомата  уже  за  год можно было узнать  кто куда пойдет  служить.  И мнение  родителей,  или же,  как  ни  странно их  связи,  нашего  военкома  не касались. Я  прочитал  уйму  книг  о войне   и приведу сейчас   маленькую  статистику,  но это   старые  цифры., я их  запомнил  более  года  назад.  Так  вот,  наибольший  страх  солдат  испытывает  непосредственно  перед  боем.  Это  около  35%.    30% бойцов  испытывает  страх  в бою,  и лишь  16% -  после него.  Из  этого можно  сделать  вывод, что   совершать  смелые  поступки  солдат  заставляет  страх  перед  проявлением трусости.   Эдакое  мужество, проявленное  в припадке  безумия.  Кстати, очень  большой  процент схождения с ума в момент  наивысшего  пика страховых  фантазий.
           Жгут  сидел прислонившись к кромке отвода  слива  дождевой  воды  раскрыв  рот.  Таких  насыщенных  речей он не слышал  с тех  пор, как  влез  в сапоги.   Даже  отцы-командиры не отличались  красноречием, а разбавляли  свою  речь  матерщиной и  всякой  тык-мык-пык-дык, когда  не могли  найти  подходящего слова.  И  со временем  этот  набор  мычаний   казались  Жгуту, да и не только ему,  нормальной человеческой  речью, другая  осталась  где-то там, в другой  жизни.
         -   Но  с другой  стороны, -  продолжал  умничать Сергей, -  лично я  попадаю  под  другую  статистику. -  Он  смущенно  улыбнулся  мальвиновской улыбкой.  - Мне  страшно   всегда:  и  до боя, и во  время,  и после  него. Да и  вообще  в этом  противостоянии  огромной,   развитой  страны  против   плохо  обученного, полуграмотного, босоногого  населения  нельзя  назвать,  когда  начнется бой, и тем  более,  когда  он  закончится.  Эта   война,   по сути,  партизанское  движение  против  захватчиков,  как вьетнамцы  против  американцев, или того хуже  -  немцы  в брянских  лесах».
        - Слушай, - обратился  Жгут к Сергею, когда  переварил  сказанный им  трактат.  -    Ты  сколько на войне?
        - Ты  имеешь  в виду  боевой  выход?
        - Ну да, его паразита!
        - Этот  уже  пятый.
        - И  многое ты  увидел  в этих  пяти  войнах?
       - Ты знаешь,  на гражданке я даже  похороны  издалека наблюдал, чтобы  только  не  видеть  покойников. А сейчас, за это  время я столько увидел,  что даже  невероятно,  привык. Сначала  тошнило, и сны  ужасные  снились, а сейчас вроде  акклиматизация  прошла  успешно.
- Пятая  твоя  война  выходит?
-   Да, пятая.
-  Значит, ты прошел  пять кругов  ада. Уезжая  на  вой-
ну  из  ставшей уже  родной казармы,  пойдя  через кровь,
трупы  и ужасы  этой  нелепой  бойни, ты  вновь  возвращаешься туда, откуда  ушел  в неизвестность.
- Видимо так.  А ты  сколько  кругов  прошел?
        -  Достаточно.  Некоторые уже  по второму  разу. В этом   
 месте я уже  был.  В прошлом году.  Четверо  наших  так и остались  здесь  навсегда.  А вообще за год с небольшим,  столько кругов нарезал по этой  стране, что на двоих  хватит.  Но никак  не  могу  вспомнить лица  погибших  друзей,  тех,  которые  были  дороги мне, и  которых  уже  никогда  не  вернуть.
         - А  ты вспомни  их в  контексте.
         - Это  ка? -  удивился Жгут.
      - Вспомни  не  их  лица, а дела, которые они успели сделать, или  пытались  сделать.  И образ  сам всплывет  перед  глазами.
          - А ты часто  так  делаешь?
          - Когда  тоска  напирает и сдавливает  грудь.
       - Тогда  часто. Чуть  больше  полгода  как  из  дома. Тоска душит не  по детски,  и рыдать хочется  в голос. Особенно  вспоминаешь  тех,  кто остался  на гражданке  и сейчас тащится  от  легкой  жизни, вкушая  ее плоды  за  обе щеки. Эх!
       Тощий  серп  бледной  луны светил с черного и чужого неба.  Зеленка отражалась в серебристом свете и выглядела  пугающе   черной.  Мутные  звезды  мерцали  сквозь  пелену  тощих  облаков и  не  казались  столь  яркими. Горели  только звезды  большой  медведицы,  ковш  которой  был  непривычно  перевернут  дырой  вниз.
     -   Я не  представляю, как так можно живого человека порезать в лоскуты,   -  нарушил  мертвую тишину  Мальвина.
          -  Ты знаешь, это  в каждом из нас  сидит.  Главное: не   
поддаться порыву жалости, задавить в себе  чувство  сострадания, иначе охватит  она тебя  целиком, завладеет  твоим  разумом и все.  Ничего ты не сможешь с собой  сделать.  А так,  сидит, где-то  в уголке  твоей души махонький  кусочек  сожаления, и пока не коснешься  тонких  струн  этого хрупкого механизма  -  бей, режь, курочь  человеческое  тело,  секи  его пулями, кроши  на мелкие  кусочки.
- Наверно,  в каждом  из нас  сидит  маньяк?
- Это  точно…
     Еще  одна   тяжелая  ночь  подходила к концу. Видно  было, как    вершины  белых  гор   начинают  светлеть:  солнечный  свет,  отражаясь  в снежных  шапках  высоких  пиков начинал играть   розовым  светом.
        Утром  остатки роты, изрядно  потрепанной,  перекинули  на  броне  в горы.  Ночь  прошла  без  происшествий, а в то роковое  утро вторая  рота точно  попала в засаду и  потеряла почти  треть  своего  состава ранеными  и убитыми.  Еще  троих:  двоих  солдат  и одного прапорщика найти не удалось. Видно  живыми  попались в душманские  руки, и уволокли мерзавцы их  грешные  души с собой  на растерзание.
        Следующей  ночью сидя  в оцеплении, Жгут услышал  внизу, в ущелье, переходящее в долину,  беспорядочную  стрельбу.  Как раз в том  месте разведка  нашла большой  склад  боевиков, и  пара  взводов  третьей  роты осталась там,  возле огромной  скалы свисавшей над  зеленью высоких деревьев.  На  близлежащих  сопках выставили  дозоры, а Жгута  и еще  двух  снайперов поставили еще выше, откуда  простреливалась  почти вся  зеленка.
        Пальба  внизу  была  настолько  беспорядочной,  трассера  летели веером  во все   стороны,  что Жгут   прилег  на  дно импровизированного окопа - не хватало чтобы еще шальная  пуля  зацепила.  «Вот  придурки,  -  думал он,  -  палят куда  попало, дятлы, да  еще и трассерами.  Запросто можно  вычислить, откуда  идет  огонь».
        Спустя  несколько  минут стрельба  улеглась,  и остаток  ночи  прошел  тихо.
        На утро, снясь  из оцепления, Жгут вместе  с другими снайперами пришел  на место ночной  перестрелки.  «Что у вас  ночью  было?» – он задал  вопрос  первому  солдату,  которого  встретил в лагере. Рыжий  сержант, сидя  на ящиках  с патронами, махнул  рукой:  «Да  вот, молодой пошел  ночью до  ветру.  Нет  чтобы  за ящики зарулить, так  он  прошел  мимо меня, я в карауле  стоял, и дальше  к камням.  Я даже  и не заметил, как он  проскочил».   Рыжий  олух спокойно  чистил  свой  автомат, полностью  разобрав  его.   За большими зелеными  ящиками  лежал труп,  как обычно  завернутый в плащ-палатку.  Черт  возьми, как будто эти  плащ-палатки только для того и  предназначены.
         «Так вот   -  продолжал  рыжая  морда,  -  идет  он  обратно, слышу:  звякнуло  что-то. Я и кричу  – стой!  А он  -  молчит.  Ну, я и пальнул в  воздух.  Тут и другие  часовые  орут  -  духи, духи!  Ну и давай  палить почем зря на  право и налево.  А  когда   чухнулись  -  какие  там  духи  -  своего  же завалили.  Так  и не  поняли,  кто его. Сам  виноват.  Я все  по уставу  сделал».
          Жгут  подошел к убитому  солдату.  Тело  среднего  роста  аккуратно  завернуто  в  «прощальную»   палатку,   только пыльные  сапоги уныло торчали из  серой  ткани..   Да  картонная бирка тугой  веревкой    перетянула голенище.  Кто-то корявым  почерком  вывел реквизит  трупа:  «Семенов  Сергей. Третья  рота».
          А чуть ниже, уже  другим, более аккуратным  почерком  выведено   -  «Мальвина».