Рассказы о дяде Феде

Дядя Федя  съел медведя
/детская дразнилка/


Заслуженный  артист РСФСР
Фёдор Алексеевич Изюмов
/1910-1991/. В Магнитогорском
драматическом театре им.
А.С.Пушкина с 1943 г. Лучшие
его работы в нашем театре:
Расплюев («Свадьба Кречинско-
го»),Робинзон(«Бесприданни-
ца»), Шмага («Без вины вино-
ватые»), Шадрин («Человек с
ружъём»), Глоба («Русские
люди»), и другие.

ОХ, И МЕРЗКАЯ РАБОТЁНКА –
 БЫТЬ НА СЦЕНЕ В ШКУРЕ ПОДОНКА!



К 40-летию Октябрьской Социалистический революции наш театр осуществил постановку пьесы К. Симонова «Русские люди», написанную в первые годы Великой Оте¬чественной войны. Спектакль поставил главный режиссер театра Народный артист УзССР В. Ладыгин. Премьера состоялась 21 сентября 1957 года и была горячо принята магнитогорскими зрителями. В спектакле были заняты ведущие артисты театра: Засл. артист РСФСР Л.Самарджиди, Ф.Миронова, Д.Козловский, В.Панаев, Ф.Изюмов. Мне, молодому артисту, была доверена роль предателя Семенова. Роль была крайне интересной, но, в плане актерского престижа, не выигрышной. Примером могут служить отрицательные роли талантлтвого киноактера А.Файта, который долго не мог получить зва¬ние «заслуженного» только из-за этого. Был случай, когда на одной из творческих встреч он был освистан. Случалось, что толпа набрасывалась,  на актеров, одетых во вражескую форму, как это было на съемках герасимовской «Молодой гвардии»: однажды разъяренные краснодонцы, пережившие недавно войну, избили «фашистов», направлявшихся на съемки.
Нечто подобное испытал и я на своей шкуре в спектакле «Русские люди». Расскажу, что происходило в финальной сцене спектакля.
Гестаповские застенки. На сцене Глоба (Ф.Изюмов), военфельдшер, вре¬менно выдававший себя за немецкого холуя, Валя (Ф.Миронова), военный шофер, Се¬менов (В.Титов), предатель, подсаженный в камеру, которого разоблачает Глоба.
Г л о б а (прислушиваясь). Уже десять... Что ж - время подходящее.
С е м е н о в. Для чего?..
Г л о б а. Для всего. Смотря что кому надо. Совсем забыли про нас хозя¬ева. Видать, не до того им, а?..
С е м е н о в  (угрюмо). Не знаю...
Г л о б а. Не знаешь? А я думал, как раз ты и знаешь (за стеной разда¬ются совсем близкие выстрелы и пулеметная трескотня).
Се м е н о в (испуганно). На улицах стреляют, а?.. Уже на улицах!
Г л о б а. А чего ты боишься? Это ваши. небось, стреляют. Небось, в го¬род входят! Это мне бояться надо. А тебе что?..
В а л я. Неужели пришли? (Семенову) Наши идут, а?..
Се м е н о в.  А ну тебя... (Прислушивается).
Г л о б а  (подходит к нему). Ты что же? Тебе что, не нравится, что ли?..
С е м е н о в. Отстань (Прислушивается).
Г л о б а. А ну, повернись-ка! (Семенов поворачивается). Дай-ка я на те¬бя посмотрю, какой ты был? Так... Ну, а теперь какой будешь? (Бьет его по уху). А это для симметрии  (Снова бьет и третьим ударом валит на пол). А теперь лежи, тебе ходить по земле не для чего. Привыкай лежать. Рас¬стреляют - лежать придется.
В а л я. Что вы делаете?
Г л о б а . А то и делаю, Валечка, что морду ему бью, сволочи. Наши в го¬род ворвались. Теперь кончена моя конспирация. Немцы тикают. И сейчас нас с тобой стрелять будут. Это уж точно, это у них такая привычка. И не хо¬чу я перед смертью, чтобы ты меня по ошибке за сволочь считала. Вот что значит.
В а л я (бросается к нему). Иван Иванович, милый! Иван Иванович!..
Завершался спектакль следующим образом: фашисты, убегая, расстреливают пленных, даже не пощадив своего холуя Семенова. В момент казни Глоба успевает закрыть собой Валю, спасая ей жизнь. С боем врываются в ко¬мендатуру наши. Звучит героическая музыка. Занавес.
На премьере спектакля в финале произошел досадный ляпсус, вызвавший в зале неожиданный смех. Когда тело погибшего Глобы вынесли на первый план и опустили  на землю, все отошли в стороны, замерев в почетном карау¬ле. И вдруг огромное пузо «покойника» стало колыхаться: сначала медлен¬но, затем подвижнее. Бедный Изюмов терпел сколько мог, сдерживая дыха¬ние, а потом, решив не умирать взаправду, дал волю легким. Все бы¬ли в шоке... Но благодарная публика, простив театру эту погрешность, восторженно приняла спектакль. На последующих спектаклях тело героя прикрывали знаменем.
 Федор Алексеевич, прекрасно исполнявший роль Глобы, порой настолько эмоционально входил в образ, что мне - Семенову - от этого становилось не по себе. Особенно когда он дубасил меня. Поначалу все делалось как на репетициях- обусловленно, технически четко: дядя Федя замахивался на меня и понарошке давал мне по уху затрещину, я при этом. резко от¬прянув от его кулака, летел кубарем в угол к тумбочке, где меня ждала   припрятанная баночка с разжиженным красным гримом. Незаметно для зрителей я моментально наносил гримом кровавый подтек у края рта, затем поднимался и получал очередную оплеуху. Получалось довольно эффектно... Но от спек¬такля к спектаклю дядя Федя, зверея, входил в такой раж, что мне становилось страшно. Он стал по-настоящему избивать меня, а однажды да¬же выбил зуб. Мой животный страх на сцене был настолько реальным, что меня все хвалили за удачную работу. А я возненавидел и Изюмова, и сам спектакль. Когда на одном из спектаклей он лишил меня зуба и изо рта полилась натуральная кровь, я, забыв про все на свете, на миг потеряв над собой контроль, разъяренный бросился на него и, протаранив башкой его брюхо, свалил  наземь. С трудом поднимаясь, кривясь от бо¬ли, он прошипел по-змеиному: «Ты что, охренел?» - «А вы?». В голову тогда закралась мысль: ‘’Уж не за шахматы мстит мне дядя Федор?..».










КАК ДЯДЯ ФЕДЯ ПРОДУЛ МНЕ В ШАХМАТЫ


Вообще-то дядя Федя был добрым мужиком (до поры до времени), и ко мне относился по-доброму (до поры до времени). На мой юбилей даже книж¬ку о художниках мне подарил: «В день 20-летия Виталию Титову, хорошему товарищу, человеку, будущему большому артисту-художнику от Ф.Изюмова». Вон она стоит на верхней полке стеллажа среди других книг-реликвий.
Нас с Федором Алексеевичем, кроме любви к живописи, роднила еще и страстная любовь к шахматам, с одной лишь разницей: он играл очень хо¬рошо, я же - очень плохо. Но однажды... Однажды, задолго до начала спе¬ктакля, я, проходя мимо гримерки Изюмова и Самарджиди, заглянул в нее. Там только что дядя Федя разгромил кого-то в шахматы. Увидев меня, «гроссмейстер» любезно пригласил войти и сра¬зиться с ним в шахматишки при народе-хороводе. Я не смел отказать мастеру и принял предло¬жение за великую честь, ни сколько не сомневаясь в своей погибели. Бог с ним, доставлю старику лишний раз радость тщеславия...
Я по-быстрому расставил фигуры на доске и с обреченностью того кро¬лика, приготовился к съедению. Шеф, базаря с коллегами, почти не глядел на доску. Как только я после мучительных раздумий выдавал ход, он тут же делал ответный, продолжая бурный спор с кем-то. Казалось, завяжи ему глаза, он также бы играл   легко и свободно. Дядя Федя так увлекся болтавней, нисколько не сомневаясь в выигрыше, что стал играть без особого внимания, автоматически передвигая фигуры. И я, воспользовавшись его несколькими промахами, «скушал» одну фигурку, другую... и, к явной не¬ожиданности партнера, робким шепотком заявил:
- Мат...
- Что-что?.. - повернувшись к доске с кислой улыбкой спросил он.
- Извините, пожалуйста, Федор Алексеевич, у меня нечаянно получил¬ся м-мат... В-вы проиграли... - противник оторопел и все еще не веря, хихикая изрек:
- Проиграл?.. Ишь чего захотел!.. А ху-х; не хо-х;? - потом, трезво оценив обстановку и убедившись в поражении, театрально загоготал. Лицо его при этом сильно побагровело:
- Ты смотри... действительно мат... твою мать!.. - выдавил он, все еще не веря в позорное фиаско. Затем резко взмахнул кулаком и со всей силой обрушил его на доску, В мгновение все разлетелось в разные сторо¬ны, а одна из крупных  фигур угодила мне прямо в лоб.
- Урод! – крикнул он и, под хохот коллег, выскочил вон.
- Вот так, Виталька, не садись больше с ним. А если все-таки решишь¬ся,- не вздумай выигрывать. Боже упаси. - убьет! - смеясь резюмировал Лев Георгиевич Самарджиди, присутствовавший при шахматной дуэли, и протя¬нул мне пятикопеечную монету.
Ладно, -  простонал я, прикладывая к намечавшейся шишке медный пятак, - ни за что на свете...



КАК ДЯДЯ ФЕДЯ РАЗЫГРАЛ ПАНАЕВА


Как-то Валерий Германович Панаев, мой учитель и наставник в разго¬воре с Федором Алексеевичем посетовал на то, что его зайчья лапка (ею актеры обычно пудрят загримированное лицо) сильно забита гримом и пудрой, и не мешало бы ее очистить. Но как?.. Комик Изюмов, злой насмешник, решив подхохмить над коллегой, предложил ему простейший рецепт: возь¬ми, мол, бензин, хорошо смочи им лапку, а потом подожги... Бензин вме¬сте с гримом выгорит, а мех лапки станет чистым, как первый снег... Давно известно, что артисты, несмотря на свою талантливось, - смурной и наивный народ, как дети, верят всему. Нe был исклю¬чением и В. Панаев. Поверив на слово хохмачу. он выпросил у театраль¬ных шоферов флакончик бензина, принес в гримерку  и сделал, как учил товарищ Изюмов...
Вот дурила из Нижнего Тагила? Юмора не понимает. Чуть театр не спалил!.. - ржал потом Дядя Федя.
К счастью, сам Панаев не пострадал, лишь слегка подпалил себе брови, а могло быть намного хуже. Спасла его логическая смекалка: попробовать сначала на гримировальной беличьей кисточке...
Еще дядя Федя слыл в труппе забиякой, драчуном и скандалистом. Но несмотря ни что он был классным артистом, комиком от Бога. Как я восхищался его Шадриным из спектакля «Человек с ружьем», как он заставлял умирать всех со смеху в спектаклях: «Мораль пани Дульской», «Чужой ребенок», «Свадьба Кречинского»... А ведь у него почти отсут¬ствовала память, и зритель об этом не догадывался. Выручали его ог¬ромные шпаргалки, которые он прикреплял с обратно  стороны декораций пе¬ред каждым спектаклем... Еще он недурно рисовал.