ШКАТУЛКА С СЕКРЕТОМ.
ЧАСТЬ 1.
Г л а в а 1.
Разговор с младшими сёстрами поразил Калерию. Большие уже девочки, а ведут себя как трёхлетние. Привыкли, что старшая сестра жила прежде лишь их интересами, забывая о себе. Но Реля уже год как покинула дом, и сестрёнки же её провожали, выражая недоумение, что мать не думала о будущем сестры, «выкидывает», как сами говорили, без денег, без всякой другой поддержки. И вот всё перезабыли, полагали, что сестра за год тяжкой работы так окрепла и встала на ноги, что может их катать по всей Украине. К тому же не одна из них не подумала, что сестра едет к чужим людям, её и одну неизвестно как примут, хотя и прислали приглашение. Но Реля одна может произвести хорошее впечатление – она так себя воспитала, что в тягость никому не станет навязываться. В крайнем случае, снимет угол или койку в Одессе. А троим им надо в три раза больше денег. Как они этого не понимают? Реля, в их возрасте, сама поняла бы всё. И уж ни в коем случае не заикалась бы, чтобы её куда-нибудь взяли. Возможно, это родительница изволила так настроить младших дочек? Хочет показать, что любит их, заботится о их развитии, хотя при рождении каждой из послевоенных дочерей не хотела, чтоб они жили на этом свете.
- Ну что, никак не можешь отойти от наглости девчонок? - заглянула к Реле в комнату мать.
- «Легки на помине», - как говорит простой народ, в Ивановской области, где вы родились. И есть в кого быть сёстрам наглыми – от вас же с Верой. Впрочем, меня предупреждали, что Атаманши, привыкнув к тому, что слово «дай» в отношении меня, всегда исполнялось и сейчас были уверены, что я возьму их с собой в Одессу.
- В отношении их прихотей и я тебя, мысленно, ругала прежде, но не говорила.
- Разумеется, вам приятно было, что, и Валя с Ларисой на мне ездят.
- Что касается нас с Верой, то ты не очень исполняла наши прихоти. Ну, конечно, ты сейчас вспомнишь, что мы тебя угнетали и потому ты так упиралась, гордячка такая. Но я не об этом хочу тебя спросить. Кто это тебя мог предупреждать о коварном нраве тобою же выращенных девчонок? Если забитые работой селянки, то не могут простые женщины заглядывать так далеко. А не простых женщин ты не встречала в жизни.
- Уж будто бы! А Вера Игнатьевна – прекрасная учительница, которая меня любила как дочь.
- Так это она заглянула в твоё будущее? И так хорошо рассмотрела там Валю с Ларисой?
- Нет, не она. Она мне открывала совершенно другое будущее – нашей страны и всей планеты, если можно так сказать – но это вам не интересно, полагаю?
- Будущее страны? Во всех газетах пишут, что оно будет замечательное при Коммунизме.
- При Коммунизме сейчас уже живут некоторые коммунисты. Начнём с вас – вы со своими гулянками, сидите на шеях крестьян, можно сказать. – Калерия видела, что матери неприятны её слова, но продолжала: - А есть баре в больших городах, которые, разумеется, скрывают свой образ жизни, но живут именно так. И гребут с рабочего люда на свой жирный кусок ещё больше.
- Вот тут я с тобой соглашусь. Как живут некоторые в больших городах, и я знаю, завидую даже.
- Вот эти самые баре никак не согласны, чтоб все так жили. Ведь если все будут жить прекрасно, кто же станет работать? Кто их красивую жизнь наполнять будет? Вот и получается, что кто-то горбатится, а кто-то есть ложками икру – красную и чёрную. А у всех не получится так жить как рабочий люд, к которому и я отношусь, как не старайся. Коммунизма для всех не будет!
- Так это всё тебе Вера Игнатьевна говорила?
- Нет! Мы о более интересных событиях говорили, что предстоит произойти в Союзе, говорили. Но с вами я не хочу о том толковать, уж простите. Вот если бы вы приехали и посидели возле постели покалеченной дочери в Симферополе, тогда, возможно, мы бы пооткровенничали.
- Я жалею, что не поехала. Правду подруга твоя писала, что ты «Шкатулка с загадками» и кто с тобой близко соприкоснётся, тот будет счастлив всю жизнь, будто со сказками твоего любимого Пушкина повстречался, - сказала поспешно Юлия Петровна, чтоб как-то увести разговор в сторону. - Но я тебя разочарую. Сказок деда твоего, как ты Пушкина в детстве называла, я и до сих пор не прочла. И уж не думаю, что время найдётся.
- А зря. Пушкин был, да и сейчас остаётся для меня первым из Дедов и Поэтов, но вам этого не понять. Произведения Пушкина - глубокий колодец, из которого ни в жизнь не вычерпаешь воду.
- Смотри, не зачерпни грязной воды. Бывает, и колодцы мутнеют – тебе ли не знать?
- Бывает и так. Но их можно прочистить и дальше пользоваться прозрачной водой. Хотите, прочту вам стихи, которые я, ещё в детстве, сочинила о Пушкине.
- А что можно сочинить о покойнике, который уже более сотни лет в гробу лежит? – С насмешкой отозвалась Юлия Петровна. – Или он тебе живым является в сновидения?
- Пушкин не лежит в гробу. Он живой и живёт в Космосе. Хотите, докажу. Сталин, не помню в каком году – а Дед мне говорил – вздумал откопать прах Пушкина и посмотреть на кости его.
- Что же? Откопали твоего деда? Мне говорили, что он похоронен чуть ли не в Калининской области, где ты родилась.
- Неправильно вас информировали – Пушкин был похоронен в Псковской области. И вот его могилу раскопали, открыли гроб, а там два черепа и одна берцовая кость от ноги.
- Это кто-то до раскопок там побывал и так поиздевался над твоим Пушкиным.
- Подтверждаю. Там побывали инопланетяне, сразу после его смерти, взяли тело, оживили, а для любопытных оставили то, о чём я говорила.
- Если оживили, где теперь твой Великий Дед? – Насмешливо улыбнулась Юлия Петровна.
- Сколько вам говорить, что в Космосе он живёт. И ко мне во сны прилетает живым, до него очень приятно дотрагиваться. – Реля была рада, что мать забыла о стихах её. Нельзя такой коммунистке читать стихи о Деде.
- Вот рассказала бы ты своим маленьким сестрёнкам о живом Пушкине. Или мне им поведать?
- Зачем? Я вам запрещаю кому-то рассказывать, о чём мы говорим. Вот вы таите об отце Веры? Не хотите даже его дочери открывать, что он – тёмный человек. А мой Пушкин светлейшим стал в Космосе. Но это тоже тайна! А если вам хочется о чём-то рассказывать Вале с Ларисой, советую поведать о том, как вы с Герой, будущей Верой хотели их на тот свет отправить. Не желали, чтоб дочери ваши жили, дышали воздухом. Вот поэтому, как я полагаю, они такие заторможенные в жизни, ничем не интересуются, кроме одежды и развлечений. Учатся не важно. Да и вычеркаю я всё, что сказала из вашей памяти, как это не раз делала с Герой, потом Верой.
- Какая же ты жестокая, Калерия! Это ты мстишь матери, за то, что я прервала какие-то твои важные для тебя мысли? О чём ты думала, когда я заглянула в твою комнату?
- Сейчас вспомню. Как не странно, я думала о вас с Верой.
- Почему именно о нас?
- Ну, не совсем лишь о вас - много проплыло в памяти обид.
- Кто старое помянет, тому глаз вон. Пойдём обедать. Девчонки уже умчались к своим «кавалерам», а Вера, немного поев, прилегла отдохнуть, перед танцами. Она так расстроена, что не смогла у тебя отнять деньги, то я думаю, не пойти ли и тебе на танцы, чтоб она немного успокоилась? Может быть, хоть раз в жизни, поговорите по душам? Как мы с тобой в Херсоне.
- Увольте, мама! Я, возможно, никогда в жизни не стану ходить с Верой вместе на такие мероприятия, чтоб она не жаловалась, что я, её поклонников отбиваю.
- Откуда ты знаешь, что она мне раньше на это жаловалась? Я никому про то не говорила. Неужели и это тебе сны навеяли?
- Я слышала, мама, - один раз в Маяке, второй раз в Качкаровке, но никого у сестрицы-«красавицы» не отбивала! Просто спасала хороших парней от нашей кривляки. Ей не разу не приходило в мысли, что её манеры отпугивали от неё, думающих головами парней, какими были два моих первых возлюбленных – Павел и Слава. Впрочем, я ведь и раньше предупреждала вас. Слова вы можете не вспомнить, а вот стихи мои вы читали. Вам их подкинули в Находке, в ваш карман, когда я в больнице лежала.
- Так это были твои стихи? – едва выговорила, от изумления, Юлия Петровна. – Как же они попали в мой карман? Наверное, подружка твоя переписала, обрисовала и сунула мне?
- Не беспокойтесь, это не подружка моя, и даже не мама её – человек этот не мог проговориться.
- Получается, Пушкин твой?
- Угадали. Он-то точно никому не скажет. Разве тем, кто в космосе с ним летает, но это вам не грозит разоблачением на земле.
- Правду нам Женя твоя писала в письме, что ты – «Шкатулка с секретами». Спасибо и на том, что на земле меня не обличают, а в космосе пусть издеваются. Но прочти маме твои пронзительные стихи, - Юлию Петровну поразило то, что сама она час назад вспомнила, как Реля их с Верой позорила. Но в стихах звучит забавно, ничуть не оскорбительно.
- А вы не рассердитесь, Ваше Величество? Ведь я и вас изобличаю.
- На стихи не обижаюсь. Даже интересно в какую-нибудь поэму попасть, пусть злодеем.
- «Лет с 10 до 13 жила Реля в Находке, и на том краю страны был голод. С трудом доставала в булочных хлеб. И как прежде испытывала холод. Мать и Вера – вот два мучителя – только в обноски её одевали. За что Релю жалели учителя, чем у негодниц смех вызывали. Насмехались над Релей, голодной, поедая её завтраки и обеды. И частенько зимой холодной в центр города гнали за хлебом. Там очереди, а Вера «больна», и занятия пропускать не может. А Реля учителями любима – всегда выкрутиться сможет. Реля ёрничала: - «Вера болеет? А кто с парнями крутится до ночи? Идти же за хлебом девушка млеет. Только головы и может морочить».
- Интересно о себе пишешь, труженица ты неугомонная. А где же, что ты Вере пророчишь?
- Действительно. Но это было как бы вступление. Чтоб вы вспомнили о нашей жизни на Востоке. Где я ногу покалечила, что недели три, если не больше, отлежала в больнице.
- Ты покалечила, так сама же и виновата. Единственное, в чём я сама могу себя обвинить, что не подмела пол, после того, как папочка твой перебил в доме посуду, по пьяни.
- А другой вины не чувствуете, мама? Из-за чего отец так разбушевался?
- Ну, застал меня ваш батька, с другим мужчиной. Ты думаешь, ты не будешь изменять? И, кстати, отец ваш тоже мне рога наставлял.
- Насчёт отца знаю лишь с ваших слов. Я его не заставала, как заставала вас. За что вы мне мстили жестоко.
- Ты не словами, а стихами напомни мне, как я тебе мстила. Я читала их в Находке.
- Если вы себя чувствуете героиней, потому что о вас пишут в стихах, пожалуйста. Но начну с себя, как я вас застала с мужчиной: «Дочь играла с друзьями в прятки, спрятаться решила, где мать забылась. Получилось как прежде очень гадко, мерзавка вскрикнула и скрылась. И что это дерзкую дочь заносит туда, где траву приминает мать? Слова обидные в лицо бросит, и сразу убегает, не поймать».
- Можешь пропустить, где явился твой отец и устроил драку. Эти стихи я хорошо помню. И те, где «Олег перебил всю посуду. Молодёжь взяла его под конвой, свела в милицию для остуды». Видишь, помню. А обо мне читай. Я всё вытерплю.
- «Юлия спать уложила малышек, сама улеглась, проклиная толки. Где старшая дочь? Ещё гуляет? Не покалечилась бы об осколки. Вера явилась – свежа и мила и тоже ленивица пол не подмела. Легла и в предчувствии застыла: - «Вот бы Релька порезала жилы».
- Откуда ты могла знать, что Вера думает?
- Зная вас и Веру, могу издалека знать, что вы думаете. Продолжать или хватит?
- Жду, пока ты за предисловиями не расскажешь мне, что ты пророчила Вере.
«Вернувшись Реля, о стёклах не знала. Разулась у порога, опасаясь брани. И тут же от боли закричала: - «Предупредить было сложно, барыни?» Босой ногой ступила на осколки и разрубила стопу пополам. Кричала в гневе: - «Звери! Волки! Вот бы так покалечиться вам!»
- А я тебе ответила, что «Нечего было подсматривать за мной!»
- Точно. Вера вторила вам: - «Она и за мной шпионит, мама» - «На тебе бинт, калека, не вой! Бинтуй ногу молча, сама».
- До сих пор не могу себе простить, что тогда так жестоко поступила с тобой. Ведь поликлиника была в нашем доме. И зайти в неё можно было с нашего крыла. Почему ты не поскакала на одной ноге туда?
- Если вы помните, из стопы моей кровь хлестала, её надо было сначала остановить.
- И ты остановила?
- Да. «Приказала крови, чтоб не лилась – та покорно остановилась».
- Остановив кровь, ты начала, насколько я помню, жучить мать и старшую сестру.
- «Зря злость солите, - засмеялась. – Я вам говорила это много раз. А чтоб вы не очень возгордились, стану вам пророчить сейчас. Ваша «молодость» - это разврат. Разрушает он и сестрицу Веру. Хороший парень ей уж не рад. Взгляните, кто у неё в кавалерах. (Тут память Рели, как не странно, напомнила о солдате Степане. Тот точно к Вере не подлаживался. Не восхищался ею и не ухаживал).
- Это ты храброго Степана заметила, когда мы ехали ещё в Находку?
- Да. Степан в оба конца с нами ехал.
- Потрясающе. И он не ухаживал за Верой? Тебя-то он тогда видеть не мог, потому, что ты находилась больше всего на третьей полке.
- Хотя вы везли меня по детскому билету, из-за чего мне пришлось часто бывать на третьей полке, но Степан меня и тогда заметил.
- Чудеса в решете! Но читай дальше. Кажется, мы дошли до твоего пророчества.
- «Когда-то Вера вздумает любить, не как сейчас, а попросту влюбиться. Разврат ей свой захочется прикрыть, он как печать на облике сестрицы».
- Что ж ты так жестоко с Верой? И сколько тебе было, когда ты ногу покалечила? Подожди, я сама посчитаю. Где-то и двенадцати не было. И ты это всё чувствовала?
- Да. И последние четыре строки. «Желанный не полюбит, может быть. Если же взор его ко мне оборотится. Его я стану от разврата отводить. Такое вот Дикарке вашей снится». Мои сны были верные, мама. Всё это случилось с Павлом – погибшим учителем. И со Славой – следующим моим возлюбленным. И если бы вы с Верой, ещё в Находке, прислушались к моим словам, может, не было бы у вашей красавицы таких разочарований. Но видно – горбатого могила исправит – Вера продолжает жить по тем же меркам, что и жила.
- И главное, что она не страдает от своих разочарований. Но неужели ты любила тогда, Реля? Ведь тебе было тринадцать, если я не ошибаюсь, в Маяке, а в Качкаровке, выходит... четырнадцать, пятнадцатый шёл. Удивляюсь на будущего учителя, который выделил тебя среди множества девушек, которые в него были влюблены: ведь грамотный парень, говорили, что он прекрасно владеет английским языком, французским - прямо как бывшая аристократия, при царском режиме.
- «Он и был аристократом!» - хотелось сказать Реле, но она прекрасно помнила, как Юлия Петровна с Верой терзали её в отношении её первой любви, поэтому девушка затаила в себе это желание: - «Кому-то, возможно, и могу признаться в этом, только не маме. Заклюёт при случае».
- Да и русскую литературу он хорошо знал - мне об этом сама Вера говорила - уроки вёл довольно занимательно, прямо как маг какой!
- Это вам красавица ваша говорила, наверное, лишь до того момента, пока не уразумела, что парень, на которого Вера, как и многие, положила недобрый глаз, вдруг принялся ухаживать за маленькой девочкой?
- Да, ты же тогда не большого роста была - как Лариска сейчас.
- Ошибаетесь, мама, я, после осенней уборки винограда, как одноклассники потом мне сказали, сильно выросла. Но Павел меня, в самом деле, встретил летом ещё не высокого роста. И та малышка несла на коромысле два больших ведра, обливаясь водой немилосердно. И это в то время как ваша красавица - старшая – рослая девушка, надо заметить - прохлаждалась на Днепре. Или просто бездельничала с кучей местных не желающих работать парней, которые тогда за Верой сворами ходили, как за приезжими кокетками ходят во всех сёлах и таращатся как бараны.
- Ты уж не ревновала ли ты сестру?
- Да Бога ради! Я не люблю баранов - от них проку мало. Из этих парней вырастают пустые люди, про которых потом шутят, что они умеют лишь быкам хвосты крутить. Другое дело Павел. Студент застыл передо мной, как перед индусской танцовщицей: босой, худенькой девочкой, увёртывающейся от капель воды, которые летели на меня из обоих вёдер. Позже он мне рассказывал, что это так привлекло его взор, что потом, как только его голова касалась подушки, эта картина вставала у него перед глазами - девочка с коромыслом и вёдрами, пляшущая под брызгами воды. И он был счастлив, засыпая с таким видением.
- Наверное, он увидел тебя в радужном кольце? Так бывает, если солнце позолотило картинку, создав как бы радугу над тобой. Да, парни, в таких случаях, сильно влюбляются - ты поразила Павла, как чаровница из сказки. Помнится, он и сам мне сказал об этом. – Мать опять вспомнила стихи Калерии о первой встрече с Павлом, но просить читать не стала – вдруг Вера, неожиданно, придёт. Старшая дочь, хоть и показывает вид, что ей безразличны поклонники Калерии, а каждого, кого знает, отобрала бы у сестры.
- Я думаю, что да. Потому что для этой «девочки» он подыскивал, всё время до Октябрьских праздников что-нибудь из одежды. Не хотел, наверное, чтоб я, в рваных одеждах, выплясывала под осенними дождями.
- И купил? - поразилась Юлия Петровна.
- Да. Великолепный костюмчик - тёпленький такой. В нём-то я и явилась на концерт вместе с Павлом, Верой Игнатьевной и её мужем.
- Так та красивая девушка, которая сидела возле семьи директора школы и была ты? Обманываешь, Реля? Я тоже, войдя в зал, посмотрела, куда сельские сплетницы головы вертят, и видела ту девушку в прекрасной одежде, с великолепной причёской...
- Это Вера Игнатьевна так выложила высоко мои волосы, причём не очень мучилась с ними - мои вечно растрёпанные кудри легко подчинились её рукам, как волшебнице в сказке «Золушка».
- Так ты и играла Золушку в тот вечер, никем не узнанная? А потом скрывала от нас с Верой костюмчик у Веры Игнатьевны? А пришлось его надевать тебе ещё? Нет! Так и оставила его твоей директрисе, когда мы уезжали из Маяка?
- Да, мама. Хотя моя любимая директриса хотела, чтобы я его забрала, когда мы уезжали из полюбившегося мне места, но я отказалась. А потом, как мне кажется, продав его, Вера Игнатьевна смогла похоронить Павла, когда он погиб от рук каких-то уголовников.
- Это ж надо! Такого парня убили! А ты, Реля, надеялась, наверное, замуж за него выйти?
- Откуда вы это взяли? Уж не Вера ли насплетничала?
- Да все в Маяке говорили, что он ждёт, не дождётся, когда ты вырастешь. И учить, вроде бы, тебя собирался в институте, какой ты себе выберешь. Разговоры эти травмировали Веру - потому мы и уехали в Качкаровку - это уж мама ваша постаралась.
- Я догадывалась об этом и немного была благодарна вам за переезд, потому что предчувствовала смерть Павла, и было бы плохо, если бы мне пришлось присутствовать на его похоронах.
- Но, как я знаю, Вера Игнатьевна похоронила сына совсем в другом селе, довольно далеко от Маяка и вроде бы не в Херсонских краях, а где-то под Полтавой. Туда и жить переехали они с мужем, дабы ухаживать за могилкой. Ты знаешь об этом?
- Могу только догадываться, так как письмо от Веры Игнатьевны с приглашением приехать, порвали в Качкаровке ваша любимая дочь, и моя любимая учительница - Галина Ефимовна.
- А как ты узнала, что тебя приглашали приехать?
- Письмо это прочла ещё любопытная почтальон, которая потом и рассказала мне всё, ещё и предположения высказала, кто письмо уничтожил.
- Но почтальонка откуда знала? - возмутилась Юлия Петровна.
- Она принесла письмо в школу и отдала Галине Ефимовне, а та, в её присутствии, вызвала тут же Веру, а дальше уж, видимо, Раиса эта подсматривала, потому что все сельские почтальоны - сплетники.
- А разве это красиво - подсматривать?
- Ну, это ещё можно извинить, мама, потому что, иногда, невольно становишься свидетелем чего-то, может, сама того не желая. Так у нас с вами иногда получалось – я не специально подсматривала за пирушками вашими, а натыкалась, как говорят, на них, к своему стыду. Но рвать чужие письма, или читать их - что одно и тоже - большой грех. И я предсказала почтальонше - хотя она меньше всего виновата в истреблении того скорбного письма, что она тоже поплатится, только за то, что читала чужую корреспонденцию. - С гневом отозвалась Реля, смотря в упор на мать - признается или нет её родительница, что сама она в большей мере провинилась перед нелюбимой дочерью в подобных же проступках?
- Догадываюсь, почему ты так на меня глядишь. Наверное, тебе расписали в картинках Атаманши, что и я твои письма рвала? Но думаю, ты простила матери небольшой грешок, - хохотнула Юлия Петровна. – Я думаю, что за эту тысячу, что отдала тебе Вера, нам с ней можно всё простить - ведь мы могли и не говорить о деньгах, оставленных для тебя Артёмом.
- Нет, мама, вы весной поняли, после своего жуткого сна, что ни одна гадость, в отношении меня, вам не сойдёт с рук, и потому не позволили Вере утаить эту тысячу. Но это никак не покрывает всех грехов ваших за прошедшие годы, начиная чуть ли не с моего рождения.
- Что? И рожать я тебя не должна была?
- Да, если не готовились стать хорошей матерью. Меня бы родила, и воспитала в любви другая женщина – например, Вера Игнатьевна.
- Что же твоя Вера Игнатьевна родила только одного сына и затаилась? Больше не рожала детей.
- Ошибаетесь, Павел вовсе не сын ей, а племянник. Потому, наверное, она и не рожала своих детей, чтобы его вырастить не ущербным.
- Ну вот! Твоя любимая Вера Игнатьевна не захотела тебя рожать, а я родила и виноватая стала? - деланно засмеялась Юлия Петровна, но видно было, что слова дочери не прошли даром - было в глазах матери немного раскаяния. - Но что если только я могла тебя родить - как ты вот собралась рожать своего сына - и никакая другая женщина родить его не сможет.
- Да, пожалуй, мама, - Реля поникла и отвела глаза. - Я не права, что так сказала. Судьбою мне предначертаны были именно вы и, видимо, испытанием было семнадцать лет жизни с вами.
- И должна сказать, что это испытание ты выдержала с честью – ни разу не склонила головы перед мамкой, когда я бывала не права, - осторожно сказала Юлия Петровна, пытаясь этим польстить дочери.
- Суровой вы были каждый день, так что можете представить в какой каторге я жила.
- Ну вот! Опять ты про обиды. А я думала, что мы посидим рядком, да поговорим ладком.
- Нет, мама. Такого разговора, как у нас был в Херсоне, не получится. Всколыхнули вы с Верой опять мою бунтующую душу, и я мечтаю сейчас уехать - хорошо, что Артём денег мне привёз, но я и без них убежала бы из дома, куда так внезапно приехала Вера.
- Что? Один разговор с сестрой тебя так вывел из себя?
- Вы же знаете вашу манерную любимицу - она, кого не любит, заставит бежать от себя. Догадываюсь, что если бы не её кривляния, Артём дождался бы меня.
- Нет, Реля, он спешил на свой корабль: в Одессе, кажется, внезапно скончался его капитан, и Артёму прислали телеграмму, чтобы он, как приемник капитана, срочно ехал принимать корабль.
- Да что вы! Как же я это не почувствовала? - смутилась Калерия и покраснела. Ведь все эти дни непрерывно думала об Артёме.
- Ну, наверное, и ты не всё предчувствуешь? - засмеялась мать и погрустнела: - Но, неужели, правда, что Вера будет болеть этой зимой?
- Она уже болеет, только чувствует пока слабо. И всё это следствие ваших махинаций, когда вы, прошлой летом, или осенью? сделали любимице вашей липовую справку о болезни, по которой она не могла картошку ехать убирать. Но в основном, я думаю, мои горечи подпихнули её болезнь, которая как змея дожидалась удобного момента.
- Но ты-то, откуда знаешь про справку? Атаманши написали?
- Зачем? Я, узнав, что она не на уборке урожая, а в Кисловодске морочит головы чужим людям, сразу вспомнила, как вы, вместе, смастерили ей справку о болезни в Маяке. Тоже здоровую коровку отстраняли от работы. И сразу мне приснился сон, где Вера ваша лежит на кровати, и врачи сильно пытаются её поднять, но полежать ей, всё же, придётся - болеть она будет долго.
- Грустные вещи говоришь. Но не будем эту тему углублять, может и не произойдёт ничего?
- Может быть, и я желала бы этого, чтобы не быть вестницей несчастья. Пусть лучше все меня лгуньей считают.
- Да не лгунья ты! Вера уже призналась мне, что была у врача по поводу болей у неё за грудиной - как раз там, куда ты пальцами указала. Врач обследовал её и предлагает операцию сделать, осенью или зимой, потому что большие операции лучше делать в холодную пору.
- Наверное, - Релю удивило то, что это известие её не взволновало: просто подтвердилась её версия, но не грусти, ни радости она не испытывала.
Лежать в больницах, как она знала по себе, не очень весело. Но Вера, при её неправедно нажитых деньгах и её бесконечном лицемерии, сумеет создать атмосферу «обожания» вокруг себя всех: няней, врачей, даже больных, разумеется, мужчин. Больница и болезни дадут ей возможность показать актёрские способности, те что - Реля была уверена - старшая сестра не могла проявить в институте. В этих заведениях проходят обучение девушки и красивей, и талантливей Веры, но главное богаче - вот кого родительские деньги выводят на сцену.
- О чём ты думаешь? Наверное, пожалела, что не отдала деньги Артёма Вере? Ведь, всё-таки, она ему кузина, а не ты. Кроме того, ты не влюбилась в моряка, а зря! Видишь, он капитаном станет!
- Я пожалела, что не отдала тысячу Вере? Что вы, мама? У сестры этих денег много, и вы сами убедитесь, когда поедете к ней осенью.
- Я поеду к Вере осенью? Так таки она ляжет в больницу?
- Можете не сомневаться: болезнь, которая её подтачивает, не может терпеть. Второй причиной болезни, которую я вам не назвала, является, как раз, неуёмная страсть Веры к деньгам и желание прибрать их к рукам любым путём - путём обмана, проституции...
- Что ты ругаешься, Реля? - Испуганно прервала дочь Юлия Петровна. - Какое слово нехорошее!
- Мама, это литературное слово - его в книгах пишут. Вот в случае если Вера приедет к вам жить после операции на полгода или год, тогда вы услышите от людей другие ругательства - простые, народные, которые ей больше подходят, потому что более ёмкие и более чёткие.
- Что ты меня пугаешь, Реля? Зачем Вера приедет в семью? А учиться, кто будет в институте? Не ты же поедешь и займёшь её место?
- Это не моё место! Но и не Верино! Она заняла его не по праву! Потому и болезни - это третья причина.
- Какая ты жестокая! - Юлия Петровна заплакала.- Так говоришь о Вериной болезни, как будто разбираешь посевную или уборку урожая, - она вскочила и стала ходить по маленькой комнате, как тигр, в клетке, которого Реля видела однажды в кино.
- Правильно заметили! Сначала люди сеют, потом жатва приходит. И Вера будет пожинать плоды своей неправедной жизни, которую она прожила, до сего времени.
- Но почему так быстро? Я, вон, прожила полсотни лет и не знала где у меня сердце - этой весной только почувствовала.
- У нашего поколения всё убыстряется, мама. Война ли подтолкнула, или прогресс, который движется семимильными шагами.
- Где ты видишь прогресс? - Юлия Петровна даже плакать перестала. - У нас вон техника разваливается на ходу в деревне.
- Да, я это заметила, когда работала летом, на току, и в поле. Но, чтобы поправить дела, начальству вашему надо пить меньше. – «А вы, - подумала Реля с презрением, - ещё привезли сюда обычай «встречать» гостей из Района и области, пирушками». – Но последнюю мысль говорить не стала, продолжала совсем о другом: - И в городах, мама, тоже «на козе пашут», если разобрать детально наше строительство: почти всё на энтузиазме приехавшей из сёл молодёжи. Однако строим телевизионный завод в Симферополе. А это значит, что каких-то года два-три спустя, везде, даже в деревнях, появятся такие ящички, по которым вы фильмы будете смотреть прямо дома. Слышали, о телевизорах? Я, едучи в поезде, видела, уже в небольших городах телевизионные вышки строят. Это как раз для того, чтобы принимать передачи.
- Чепуху какую-то говоришь, Реля, в то время, когда у меня сердце не на месте из-за Вериной болезни.
- Утешаю, как могу!
- Разве это утешение? Какой-то ящик, который, наверное, нам не купить, при наших капиталах. К тому же, я и в клубе фильмы не смотрю, тем более мне дома некогда будет этим развлекаться, особенно если Вера приедет больная.
- Ошибаетесь, мама! Как раз дома вы фильмы и будете смотреть. И Вера, если вернётся к вам, будет рада телевизору.
- Это так ящик называется? Но если ты предрекаешь, что создадут их не раньше, чем через три года - в чём я сомневаюсь – то, что Вера будет делать дома, если к тому времени она окончит учёбу в институте, и распределится работать куда-нибудь в большой город?
- Мама, говорите «гоп», когда перепрыгнете. Первое, на что хочу обратить ваше внимание, это учёба Веры, которая должна оттянуться в связи с болезнью. Но что институт ваша любимица закончит - в этом я не сомневаюсь...
- Спасибо хоть на этом. Я думала, что и тут будешь сестре палки в колёса ставить.
Калерия с удивлением посмотрела на мать: - Палки в колёса ставить? Вы, полагаете, Вера разболелась из-за меня? Нет, мама! Это ваш образ жизни на неё так повлиял - возможно, что она будет искупать свои грехи и ваши, а их очень много!
- А ты не будешь мои грехи искупать? - съязвила Юлия Петровна.
- В том-то и дело, мама, что буду. Как сказала мне одна умная и набожная женщина на стройке, что если когда-то, кто-то на вас вызывал проклятия, а я уверена в этом, ведь вы мужей от жён уводили, как сами признавались - то отвечать за это будут потомки до пятого, или седьмого колена. Да и вы меня проклинали впрямую - вот где груз!
- Когда это я тебя проклинала? И проклинает ли мать всерьёз? И думаю, что не через три поколения несут бремя проклятий? Зачем же так сурово? Отыгрываться уже на моих дочерях? – не то смеялась над ней, не то горевала родительница.
- Я же говорила вам, что сейчас всё убыстряется, в связи с прогрессом. На Веру все грехи ваши и её падут в молодости, а у меня не знаю когда. Возможно, мне зачтётся, что я спасала от смертей Валю, Ларису? Где-то возрождала сады, где-то сажала – людей кормила фруктами, тогда как вы водили колхозников голодными. И, как мне сказали, за каждое посаженное дерево, в Аду высвобождается и летит в Космос не очень грешная душа.
- Кто это тебе сказал? Уж не твой ли дедушка тебе, во снах твоих вещих?
- Вы боитесь назвать деда Пушкиным, которого я вызволила из Ада одним своим появлением на свет? – Улыбнулась внезапно Калерия, сразив мать своим заявлением.
- Ох, ну и врушка ты! Вызволила деда своего из Ада? А он что делал, чтобы спасти тебя?
- А он, мама, спасал меня от вас, чтоб вы с Герой меня не убили, особенно во время войны. И, как видите, я осталась жить, чтобы спасать других, сажать сады, строить дома. За счёт этих дел, я успею родить и вырастить своего сына, поставить его на ноги, тогда, возможно, меня прищучат ваши грехи.
- А своих грехов у тебя не предвидится?
- Ну что вы, мама? Кто сейчас без греха? Но лично мои грехи будут не такими тяжкими, как у вас. Могли бы об этом догадаться.
- Да-да! Ладно! Такого ты мне наговорила, что голова раскалывается от болей. Может и хорошо, что ты уедешь в Одессу. Артём обожает тебя, поводит по городу. Но ты хоть привези что-нибудь Атаманшам, раз мы с Верой подарков от тебя не заслужили.
- Я, возможно, не вернусь домой - потому и девчонкам отказала в их просьбе взять билеты им в Одессу. Но если я куплю для них вещички, то вышлю посылку - это сейчас не проблема.
- А почему ты не вернёшься? Неужели весь отпуск будешь надоедать чужим людям - ведь тётя Артёма не железная. А он, говорил мне, в море на днях уйдёт.
- Вообще-то чужим людям я больше доставляю радости, чем родным. Но в одном вы правы - нельзя нагло навязываться в семью, потому что у тёти Артёма и её мужа, если он есть, своя жизнь. Я пробуду в Одессе, если мне ничто не помешает, неделю. Думаю, что за это время, успею осмотреть город, и в море покупаться. А если надоем тёте Артёма, сниму койку. Мне говорили, что это в курортных городах делается запросто, тем более, что я даже паспорт захватила.
- С документом всегда надо ездить, дабы не попасть в какое приключение. А то заберут в милицию, и продержат там до выяснения личности, как бывало с твоим папочкой.
- Видите, мама, какую свинью вы чуть не подстроили мне, спрятав, в прошлом году, моё свидетельство о рождении: это я осталась бы без паспорта и жила бы, как крепостная - без прав, как я и жила у вас.
- Ты теперь всю жизнь будешь помнить об этой метрике? Может, я пошутила? – усмехнулась мать.
- Хорошие «шутки», из-за них у меня Аттестат испорчен, в институт не могу поступить. Нельзя так людям вредить, особенно родным, впрочем, и чужим тоже. Вера и за этот ваш «грех» должна теперь переболеть, потому что я чувствую, она вас на этот грех толкнула.
- Но если я тебе признаюсь ещё в одном грехе, ты его на Веру не повесишь? - испугалась Юлия Петровна: - «С неё станется, с этой дикой особы, проследить сейчас все мои «грехи» и передать их Вере».
- Мама, сколько раз вам говорить, что я не при чём? Это судьба поймала Веру в свои тенёта. А ей нечего было подставляться, живя на глазах людей, нагло и бессовестно. Вот я жила скромнее вашей любимицы, и то уже начала отрабатывать ваши грехи, покалечив ногу. Но в основном я здорова и дай Бог, чтобы подольше здоровой была, мне надо ещё сына вырастить и обязательно здоровым – он ваши грехи отрабатывать не станет, а мои ему будут не в тягость, постараюсь так не грешить как вы и Вера. Вот Верино дитё, пусть и не родное, как я чувствую, станет её грехи «отрабатывать», так болеть будет сильно. Я очень сочувствую тому ребёнку, которое будет у этой большой грешницы, снимающей с вас узоры с детства и, кстати, станет такой же плохой матерью своему единственному ребёнку, - печально сказала Реля, и перекрестилась, чего никогда не делала при матери.
- Ой, Реля! Ну не все такие святые, как ты. Я только теперь поняла, что должна была тебя беречь, не дышать на тебя гневом и уж не выставлять - как я сделала в прошлом году - святую свою из дома. Но прошлого не воротишь. Близок локоток, да не укусишь!
- Что эта вы пословицами заговорили? Признайтесь лучше, чем это вы ещё мне напакостничали, кроме писем от отца, которые вы уничтожали? Это я знаю, и не надо на этом задерживаться - я тоже спать хочу. – «Интересно, признается ли мама про деньги?»
- Он же ещё тебе и телеграмму прислал с адресом, и деньги на дорогу, дабы ты к нему ехала. Но я, кажется, это говорила уже тебе? Что ты мать пытаешь много раз?
- Говорили, в Херсоне, но тогда мы с вами вином угостились, когда обедали, и я с дороги была, так забыла. Но о деньгах вы утаили. Деньги вы, разумеется, Вере переслали, что ещё отяготило её заболевание, которое возникало постепенно, за все её и ваши безобразия.
- Каюсь! Ещё каюсь, что отвратила от тебя лейтенанта, в прошлом июне, не то мае месяце.
- Я догадывалась. А это зачем вы сделали? Чем вам помешал бедный Саша?
- Не хотела, чтобы ты замуж за него пошла. И вообще, чтобы вышла замуж раньше старшей, это мне и Вера твердила - повинилась мать.
- Это не в вашей власти, мама. Как нам на роду написано звёздами, так всё и произойдёт. И не вините себя за лейтенанта. Значит, не хотел он на мне жениться, если после разговора с вами легко уехал.
- Хотел, Реля, хотел! Это мне его сестра говорила недавно.
- А если хотел, надо было взрослому парню быть настойчивей. Я так поняла его, что невест у него много - Саша сомневался, кого выбрать – дочь его начальства или дикую, нищую девчонку. Он женится, как я видела во сне, на полковничьей дочери – так что выгодно продаст свою свободу.
- Тебе видней. Ты же у нас прозорливица. А у меня - гора с плеч свалилась. Я рада, что хоть за лейтенанта ты на меня не сердишься.
- Ладно, мама, я сейчас лягу отдыхать, а завтра поеду в Херсон, за билетом вместе со своим чемоданом. Может, повезёт, и куплю на тот же день. В таком случае я надеюсь попасть в Одессу через двенадцать часов, а это значит, что увижу Артёма. Надо снять с него тяжесть смерти его тёмной матери, которая не должна сопровождать моряка в дороге.
- Ты можешь это делать? - поразилась Юлия Петровна. – Хотя, что я удивляюсь? Ты же помогла мне отбиться от Вериного отца, когда он хотел меня в Ад утащить. Во сне явилась помогать.
- Да, мама. Наверное, от бабушки Домны мне это перешло, если вы помните о ней. Артём мне, как брат - я должна о нём позаботиться.
- А тебе не хочется «позаботиться» о Вере? Она так больна! Я бы на твоём месте и не уезжала от больной сестры.
- Она мне не сестра, мама. Увольте! Вера не разу, за свои двадцать с лишним лет, не подумала обо мне с добром, так почему я должна думать о ней? Достаточно того, что я вас обоих «предупредила» о её болезни. Теперь вы будете знать, что за всё приходится расплачиваться - иногда довольно дорогой ценой.
- А ты, оказывается, тоже бываешь зловредной?
- Это как понимать! Я никому не вредничаю, мама, чёрных дел не совершаю. Наоборот, как заметили три моих самых лучших парня: Павел, затем Слава, а теперь вот и Артём, от меня ещё свет идёт людям. Но, наверное, и он не вечный, когда-то кончится, - улыбнулась не весело Реля и стала расстилать постель, больше не глядя на мать.
Г л а в а 2.
На следующий день Реля – отдохнувшая, а не отмучившаяся ночь, как Юлия Петровна - мать всю ночь не спала в мыслях, что старшие не выносят друг друга - всё же уехала в Херсон со всем скарбом. Провела мать её на первый автобус, всё ещё не веря, что Дикая уезжает, почти не погостив дома. Теперь отбоя не будет от расспросов доярок, которые видели их, спеша на первую дойку, знавших, что зоотехник отпросилась несколько дней назад с работы, чтобы побаловать Релю – это знало всё село - Юлия Петровна сама так всем говорила.
Но не сплетни волновали: от них умная женщина, какой считала себя мать, всегда отговорится. А вот как оградить свою семью от ненависти, которую испытывают две её старшие дочери, едва съехавшись в доме матери – лёд и пламень встретись, а искры летят.
- Ну, открой мне, красавица моя, что же ты, так хорошо поговорив со мной в Херсоне, вдруг убегаешь из дома?
- Мама, никогда - слышите никогда! не называйте меня так. Для вас я не была красавицей почти восемнадцать лет, пока жила дома: вы выбирали для меня самые унизительные прозвища; «Чернавка», «Замараха», и прочие, поэтому не называйте меня нежными словами сейчас.
- А как же «Солнышко» или «Солнечный Лучик», которыми ласково и с любовью называл тебя отец в детстве?
- Он на этих именах не удержался, потому я забыла их, потому не поехала бы к отцу, даже получив от него деньги на дорогу.
- Ну вот! А я мечтала, что ты о них и не вспомнишь, после подарка, который получила от Артёма, что ты простишь эту небольшую уловку матери. Утаивая от тебя деньги отца, я желала, дабы ты осталась дома.
- Хорошее желание, особенно если вспомнить что я носила последние годы лишь ваши с Верой обноски. Вам жалко было выбросить их, что они пропадут? И потому вы желали оставить меня: не побрезговали даже Свидетельство о рождении запрятать на чердак? Поэтому и Аттестат мой испорчен: в данных, по рождению, я просила учителей написать Великие Луки, как вы мне толковали, а не городок Торопец, где я родилась.
- Постой, постой, ты разве не знала, что ты родилась в Торопце? Мы даже заезжали туда, после войны, когда в Литву ехали.
- Правильно. Заезжали. Но кто мне сказал, маленькой девчушке, - хотя я, кажется, научилась за время нашей поездки, из эвакуации, читать - что Торопец - мой родной город? Никто.
- Неправда это! Тебе обязательно могли сказать Рита и её бабушка, которые встречали нас - няньки твои довоенные, обожающие тебя!
- Это те самые, которые спасли меня от смерти, когда вы, наоборот, хотели расправиться со мной? Убить, чтобы я не мешала процветать Вере?
- Кто это тебе сказал? - поразилась Юлия Петровна.- Неужели Рита? А какие письма мне писала в Литву - всё жалела, что ты ей ответить не можешь.
- А я могла бы, наверное, только печатными буквами, потому что в то время уже читала, но лишь по печатному. Жалко, что вы мне не читали Ритиных писем, я, возможно, ответила бы ей детскими каракулями, а отец адрес бы на конверте написал и отнёс на почту, потому что мы, в то время жили на хуторе, насколько я помню.
- Да было тебе время, когда писать? Валя родилась, потом Лариса, которые, если бы ты не выходила малявок, умерли бы обе.
- Вот видите! Всё у вас кто-то ваших дочерей выхаживает. Но почему не вы сами? Ведь когда вы родили меня - сидели уже долгое время дома, с любимой «Герочкой». И вдруг я, появилась нежеланная, перед самой войной, и если не Рита с бабушкой, а потом эвакуация, меня бы и на свете не было?
- Что ты говоришь? Во время эвакуации масса детей умирала, но я вас с Герой хранила, хотя и ходить не могла от болей в ноге.
- А мне часто снятся сны, что вы с Герой меня пытаетесь вытолкнуть из окна быстро мчащегося поезда, совсем малюткой, но кто-то всё время спасает меня, и закидывает обратно.
- Признаюсь, был такой момент - от тебя ведь не скроешь! – что мы решились с Герой на такое тёмное дело. Действительно решили тебя ночью выкинуть в открытое окошко - уж сильно ты от голода плакала и есть просила, что невозможно было слушать.
- А мою бы пищу съедали, да? Но как бы объяснили моё отсутствие? Ведь мы в санитарном поезде ехали, благодаря вашей больной ноге.
- Во-первых, тогда он был уже не санитарным - в нём солдат-то и не было - всех их по дороге по госпиталям расселили, а кто и умер от ран. А добирались уже на нём почти одни эвакуированные, да и пассажиры частенько менялись - кто бы стал спрашивать?
- Потому вы и решили от меня избавиться - выпала, мол, в окно?
- Да, мы тебя почти всегда возле окна и держали, а ты уже могла полезть в окно, да и выпасть, - призналась Юлия Петровна, заплакав, нарочито вытирая слёзы.
- Но так как я не могла уже ползать от слабости, то вы решили с Герой - злой ведьмой - подтолкнуть меня?
- Какая же она злая ведьма была? Всего двух годов от роду?
- Вашей любимице было не два года, а три с половиной или больше. От трёх-то лет Гера запомнила, как вы меня, в Торопце, где я теперь твёрдо знаю, родилась, держали головой вниз, и спрашивали любимую доченьку: - «А не уронить Рельку на пол, чтобы она умерла или идиоткой, дурочкой осталась»?
- Ну, про идиотку-то я ничего не говорила - да и что Гера могла понимать в этом? - возмутилась мать, не понимая ещё, что этими словами как бы признаётся в своём диком желании избавиться от нежеланной дочери. – Юлия Петровна забыла, что говорит она это взрослой Реле.
- Правильно и вам бы с идиоткой пришлось возиться. Уж если бросать ребёнка головкой вниз, то насмерть?! Или дурочкой-дочерью вам бы легче было управлять? Она бы не замечала, в чём вы её водите, и в школу ей бы ходить не надо было, зато идеальная рабочая скотина? Да?
- Вот ты как можешь издеваться над родительницей? Носишь в душе такие тёмные воспоминания, - Юлия Петровна как бы смахнула несуществующую слезу. – Нет бы, что-нибудь светлое вспомнить!
- Но нет «светлых воспоминаний», мама, - Калерия переложила чемодан из одной руки в другую. - Получается, что Гера ваша не мучила меня издевательствами о том, что вы ещё «желали» меня и из поезда «выкинуть», потому что «забыла», или кто-то помог ей забыть об этом?! Не этот ли негодяй вам потом всю мою жизнь в вашем доме, мама, приказал меня водить в лохмотьях? Чтоб я не выглядела лучше его родной дочери?
- Ты про кого говоришь? Не про Вериного ли отца?! Но сама едешь в Одессу по приглашению и на деньги его племянника?
Калерия невесело улыбнулась, качая головой:
- Артём был у вас, мама. И вы могли сравнить - дядя и племянник, как небо и земля, как лёд и пламень, как мы с Верой. Вы видите, какой Артём человеческий. Он как Прометей - несёт свет людям. А Верин отец всегда хотел у людей забрать свет и тепло, сделать им неуютно, как мне.
- Значит, Артём тебя отогревает после плохого своего дядюшки?
- И после ледяной матери, лёдяной сестры. Да ладно, вы бы ледяные были, а то и зловредные. Даже если я моряка не застану в Одессе, что вполне может случиться, меня отогреет светлая женщина, к которой Артём меня направил и которая, по моему, снится мне давно, в сновидениях.
- Смотри, только не используй её гостеприимство ей же во зло.
- И это вы мне об этом толкуете, мама? Вы, которая часто досаждала людям, из-за своего эгоизма? Вы подозреваете, что я перехватила самое худшее от вас?
- Да, теперь я понимаю, что если бы ровно воспитывала своих детей: труд делила между вами и одевала я тебя, как Веру, - созналась мать, - то не было бы сейчас такой горькой разлуки. Вон ты как скоро из дома наладилась, увидев для себя какой-то «свет» в Одессе. Но я-то надеялась, что поговорю с тобой ещё не раз, как мы с тобой беседовали в Херсоне, и горечь твоя пройдёт.
- Такого разговора как тогда, мама, больше не будет. Это случилось после знакомства с Артёмом, который мне показался человеком не от мира сего. Наверное, и я ему такой казалась - вот мы и разговорились. А уж наша с вами беседа была как отблеск большой зарницы.
- Не за этой ли зарницей ты теперь мчишься в Одессу?
- Признаюсь, что мечтаю увидеть моряка - хотя бы издали, на его корабле. А уж поговорить с ним - это будет счастьем.
- Да честно ли ты поступаешь, дочь моя? Сама замуж за Артёма не хочешь, хотя вполне могла бы выйти - ведь у вас нет препятствий как у Веры, которой моряк вдруг оказался двоюродным братом. Вера бы денежного моряка не упустила, если бы он был ей чужим человеком, и так влюбился, как Артём влюбился в тебя.
- Кто мешает Вере, которая живёт в Одессе, влюбить в себя любого моряка? Но те, поплавав по морям, очистив душу в одиночестве, не подпускают таких девушек к себе, как моя сестрица, на пушечный выстрел. И хотя мне Вера когда-то, ещё в Находке, толковала, что моряки - народ ушлый, развращённый - я этому не верю, узнав за короткий срок её кузена. Артём - человек, на котором можно порядочность морских людей проверять: души их, возможно, просолены, но чистые.
- Ах ты, наивная девочка! Смотри, дабы этот просоленный морской волк, не женившийся до тридцати трёх лет, худо тебе не сделал!
- Поздно вы, мама, решили меня остерегать. Я могла уже, до сего времени, десять раз оступиться. Но, по счастью, в детстве, а затем «на заре туманной юности», как говорил поэт, мне попадались хорошие люди, которые наставили меня на путь истинный.
- Знаю-знаю, и нет им числа, - пошутила Юлия Петровна, чтобы разрядить напряжение, возникшее по её вине, как она понимала.
- «Нет им числа»? - повторила Реля и иронично усмехнулась. – Но я бы могла их пересчитать. Мне, кажется, что на ваши подлости с Герой против меня, Бог посылал «Чернавке» хороших людей. Например, такую семью, как Вера Игнатьевна со своим мужем и Павлом...
- Да! Эта семья тебя не один раз «спасала», я думаю, от наших с Верой «козней»?
- Множество раз они давали моей душе успокоение, и веру, что не все такие гадкие семьи, какая была у нас.
- Вот как ты заговорила! - возмутилась Юлия Петровна. - Но, вон идёт автобус. Сейчас ты сядешь в него и уедешь от «плохой» семейки.
- Зачем же так, мама? В вашей семье остались ещё Атаманши, пока милые моему сердцу. И к ним я когда-нибудь приеду надолго. Но пусть они напишут мне, когда это будет возможно, чтобы Вера не появилась в доме внезапно, как она сделала на этот раз.
- Значит, ты бежишь от Веры? Я так и предполагала. Но ты нагадала сама сестре болезнь - так где, ты думаешь, она будет болеть, если не дома? Придётся тебе, когда приедешь, терпеть.
- Нет, мама, когда я попадаю между вами и Верой - это сущий ад! Я больше в такую, тяжкую для себя, обстановку постараюсь не ехать.
- Куда же ты поедешь? - жалобно спросила Юлия Петровна.
- О, мама, у меня добрые люди, готовые принять меня уже в Евпатории есть. Вот посмотрю Одессу, и поеду прямиком к ним, может быть даже морем. И хотя мои друзья живут в курортной зоне и, наверное, пускают жильцов на лето, место у них для меня всегда найдётся.
- Да, Реля, ты всегда сходишься с нужными людьми. Но, прошу тебя, как только приедешь в Одессу, черкни хоть пару строчек в письме или на открытке, как ты доехала. Будешь переезжать в Евпаторию – не пожалей для матери несколько минут - напиши и оттуда, а то я волнуюсь, когда от вас нет никаких вестей. Ну, вот и автобус подруливает. Я поцелую тебя, если ты разрешишь, - Юлия Петровна поцеловала склонённую, кудрявую голову дочери, готовую уже войти в автобус.
К её удивлению Реля тоже поцеловала мать в щёку:
- Не грустите тут. Я вам напишу из Одессы, а если поеду дальше, то и оттуда. Вы же, если вам срочно потребуется мне что-то сообщить, пишите в Одессу, по адресу, который я оставила девчонкам. Кстати, и адрес в Евпатории тоже у них есть. Ну, до свидания! - Калерия зашла в автобус, который тут же тронулся.
Г л а в а 3.
У матери защемило сердце - легко уезжает Реля из дома, будто её здесь ничего не держит: - «А ведь и не держит, - рассуждала Юлия Петровна, бредя к конюшне, где конюхи сейчас запрягут в лёгкую двуколку её лошадку и поедут они с ней по фермам. - Как плохо я сделала в прошлом году, что испугала офицера Александра, и он уехал из Чернянки, не дождавшись Рели, а то, может, и увёз бы её с собой? Приезжали бы теперь в отпуск вместе, и быть может, Дикарка уже не бежала бы так из дома? Никто и ничто её здесь не держит - даже Атаманши - но наглые сестрицы кого хочешь, могут отпугнуть своим вечными «дай» да «отдай». А Реле уже, кажется, надоело всё отдавать, а самой ходить в лохмотьях».
Как бы там не было, Дикарка опять сбежала, а Юлия Петровна до полудня проверяла работу ферм, налаживала там дела, которые без неё немного разладились. На подленькие вопросы своих доярок, конюхов да скотников, которые интересовались ехидно, почему её смуглая дочь уехала так быстро из дома, отвечала коротко:
- К жениху поехала, в Одессу, который не сегодня-завтра уплывёт на своём корабле в заграничное плавание.
- А що вона будэ робыть, колы вин одплывэ?
- Погуляет по городу, покупается в море, поживёт у его тёти.
- От ваша дочка жэниха соби одколола - не то що наш Саша - всё-навсёго лейтенант, а военни пагано живуть, бо по команди вставай, и по команди ложись - ниякой личной жизни, и жыты у гарнизони, - немного сердито сказала сестра бывшего поклонника Калерии.
- Не грусти, - засмеялась Юлия Петровна, помня, как доченька нагадала лейтенанту жениться на дочери начальства; - Реля ещё и капитану-красавцу откажет - в этом я могу поручиться.
- Так що? Вона и за капитана нэ пидэ замуж? - удивилась одна из женщин. - Якого же тоди ий прынца трэба? Ну и донэчка у вас, Пэтровна, капризна, хотя, дивлячись на неё, цёго нэ подумаешь.
- Капризная - это точно. Так что скажите тем «женихам», кому она и в Чернянке отказала, чтобы они не грустили, и женились на других.
- Так уже и пожэнились некотри. Электрик узяв соби учительку, ту що вашу Релю нэ жаловала, як я чула, бо оцинки ий заныжувала.
- Вот и хорошо! Нечего грусть разводить! А кого найдёт себе моя капризница - посмотрим, - прервала все сплетни Юлия Петровна и взялась за документы, которые надо было подготовить к концу месяца.
Однако от разговора с Верой матери не так быстро было «отвертеться». Студентка накинулась на неё с упрёками, едва усталая родительница переступила порог дома.
- Уж не могли вы, мама, приказать Рельке не ехать в Одессу?
- Как я могла ей приказать, если выставила её из дома в прошлом году, без копейки денег? Уж как она уехала и живой осталась, до сих пор не пойму. Но, сумев вырваться из-под моего «гнёта», как она сама выражается, она приобрела свободу, на которую я не могу посягать.
- Правда, что ли? Чернавка наша стала такая свободная, что вы и слова ей не можете сказать?
- Она уже получила паспорт и живёт самостоятельно! - строго заметила Юлия Петровна, поморщившись на наигранную «наивность» Веры. - И, должна тебе заметить, что Реля никогда не слушала меня, она жила в своём мире, куда никого, кроме друзей, не пускала.
- За счёт чего и выжила! – высунулась из-за занавески Лариса, которая, как оказалось, сидя на подоконнике, читала книгу.
- А кто тебе разрешил подслушивать? - возмутилась Вера. - А ну, марш отсюда! Тебя давно друзья твои мальчишки разыскивали, чтобы ты шла «судить» их игру в футбол.
- Ничего! Обойдутся и без меня эти игруны! А вот как вы с мамой будете обсуждать Релю, мне очень хотелось услышать. Какие барыни! Им бы всё командовать! Но Дикая наша никогда не поддавалась вашим приказам, хотя и терпела от вас многое. Но, наконец, кончилось её терпение, теперь, как признала мама, Реля - птица вольная. Взмахнула она крылышками и улетела от вас, од вашей тирании, од ваших давлений, - закончила дерзко.
- Говори по-русски, котёнок этакий! - рассердилась Вера и, пройдя несколько шагов, вытащила сестрёнку из-за занавески. - И не лучше ли тебе вспомнить как Релька, не взирая на ваши слёзные просьбы, отказалась взять вас с собой в Одессу, а умчалась туда одна?
- Правильно сделала. Ей тоже надо повидать город, и встретиться со своим моряком, а не возиться с нами, как дурень с торбою!
- Вот как ты заговорила! Хороша сестрица! Я-то думала, что хоть вы уцепитесь за Дикарку и не пустите её в столь опасную дорогу.
- Опасную? Вот сказала! Плохо было в прошлом году, когда Реля, в самом деле, ехала в неизвестность. А теперь она хоть к какой-то женщине поехала, адрес которой у нас есть - куда мы с Валей уже отправили письмо, по которому она сообщит нам, приезжала к ней Реля, или нет?
- Ах вы, шпионки! Всё-таки поставили свою бывшую няню под контроль? - засмеялась мать. - И правильно! Надо за нашей Дикаркой следить. Оно конечно хорошо, что она так широко крылышки расправила, и летает вольно, но как бы не залетела куда, откуда её только мы спасти можем. Семья.
- Только не я буду Рельке ладошки подставлять! - воскликнула Вера. - Меня сразу исключайте из «спасательной» команды. Мне сестричка ничего хорошего не сделала, только болезнь нагадала, которая уже сидит во мне. Видимо уже этой осенью или зимой придётся и на операционный стол ложиться, - жалобно давила она на мать и сестру.
- Но не из-за Рели же ты разболелась! - возмутилась Лариса. – Не говорила ли она тебе, что все твои болезни возникают из-за твоей же жадности? Вот и вчера ты хотела её тысячу зажилить и спасибо скажи, что она этого тебе не позволила - иначе болела бы ты тяжелей.
- Значит, опять подслушивали? - совсем рассердилась Вера. - Но кто вам позволял это делать? И почему вы ни капельки не жалеете меня? Ведь я тоже ваша сестра, как и Чернавка!
- Вот ты обзываешь Релю Чернавкой за то, что она всю жизнь трудилась на вас, но теперь она вышла из-под гнёта и свободная, это не даёт тебе покоя? И представь, что она не Чернавка, а Солнечная, как справедливо называл её, когда-то, батяня.
- Да-да! Солнечная! Только ни лучика не послала в мою сторону!
- Ты же не хотела этого света, Вера, - вмешалась в спор дочерей мать. - А дружи ты с Релей, да живи по совести, возможно, и не было у тебя никаких заболеваний, была бы здорова, как маленькие сестрёнки, к которым Реля как раз относится по доброму, а её доброта...
- Ну вот, мама, и вы меня предаёте! - перебила мать Вера. - Неужели вас не волнуют боли, которые мне предстоит перенести?
- Всё меня волнует, Вера, всё! И твоя будущая боль и боль Рели, которую она уже перенесла, и быть может те боли, которыми ещё будут страдать мои родные дочери - у матери за всех душа болит, так что не говори лишнего. Теперь мы знаем уже, благодаря Релиным предсказаниям, что ничего на земле не проходит бесследно - все наши плохие дела висят у нас за спиной. «Как аукнется, так и откликнется», ведь не зря люди сложили эту пословицу.
- Ой, мама, - рассердилась старшая дочь, - только не душите меня пословицами! Мне этого уже столько наслушаться пришлось.
- И неужели это тебя ничему не учит? - язвительно поинтересовалась Лариса. - Реля вон учится жизни на этих пословицах, а ты брезгуешь ими? Откидываешь людскую мудрость, как ненужный хлам?
- Мама, прогоните эту кликушу, а то я сейчас взорвусь от гнева! Это ж надо - яйца курицу учат! - Вера хлопнула дверью и ушла в свою комнату, которую Реля освободила для неё.
- Да, Лариска, что это вы с Валей нападаете на Веру, даже зная, что ей предстоит тяжёлая болезнь? Пожалуйста, больше чтоб я этого у себя в доме не слышала! Умерьте свой пыл, а то плакать станете, если с Верой что-то случится.
- Но Реля сказала, что она вылечится, если не будет везде и ото всех «рвать» деньги, не ей принадлежащие.
- Ладно! Будем на это надеяться, что Вера вылечится и от неправедных денег научится отказываться. Как говорится - жизнь «в наших руках». А сейчас пойдём с тобой сготовим что-нибудь вкусненькое, дабы покушав, все подобрели, - усмехнулась ласково Юлия Петровна.
- Да мы с Валей уже приготовили украинский борщ, потому что Вера не подходила к плите. Ей плохо становится от горячего воздуха. Она, больна, но не должна вести себя в отношении Рели, как до сих пор себя вела – по-барски, царственно - будто Дикарка у вас всё ещё рабыня. Всё! Стала ваша «рабыня» свободной птичкой и улетела - в клетку её, как раньше, не посадите.
- Ты намекаешь, что и вас с Валей нельзя привлекать к труду?
- «Привлекать к труду», - усмехнулась Лариса, - надо, по-умному. Чтоб человеку то не стало как кость в горле. Неумное распределение труда, когда один работает, в другой за него всё получает, приводит к революциям. А это, как сказал один писатель, «бунт бездумный и всё разрушающий».
- Кто это тебе сказал? Уж не Реля ли? Она у нас мечтает писать.
- Нет! Это я в книге прочитала и, кажется, поняла, к чему приводит эксплуатация человека человеком. Калерия ещё культурно показала вам, к чему это ведёт. Она раскрепостилась и убежала от вашей тирании.
- Убежала и оставила вас с Валей - бедных и несчастных - с тиранкой-матерью и такой же старшей сестрой? - засмеялась родительница.
- Ну, мы выстоим: этому нас Реля заранее научила своим постоянным сопротивлением вам. Она огрызалась, потому вы её и не загнали в могилу, как хотели - она вам, живая, глаза мозолит.
- Хорошенького же ты мнения о маме и старшей сестре, - заметила из-за открытой двери Вера. – Ну, спасибо, поскрёбышка наша любимая! А я мечтала, что ты меня больше любишь, чем Релю.
- Подслушивать нельзя - сама же говорила!
- Ладно, дочки, пошли кушать – может, за столом помиримся, как в порядочных семьях это делают. А где Валя пропадает?
- Побежала к своей подружке, хвастаться, что они ездили в Каховку, - ответила Вера. - Уж разговоров у них и дома хватило, когда кушать готовили - теперь на сторону пошла поговорить. При этом Атаманши ничуть не осуждают сестру, не взявшую их в Одессу.
- Чего это нам Релю ругать, если она поехала к чужому человеку? Ты три года живёшь уже в Одессе, и ни разу не подумала показать город нам. Только о себе думаешь, дорогая сестричка, только о своём благополучии - так что, молчи лучше!
- Вот, мама, Релькино воспитание - революционерки, всё разрушающие, растут. Это Лариска правильно ввернула про бунт.
- Ну, Реля-то не разрушала, а вроде сажала и растила, как деревья свои, так и нас с Валей. Думаешь, я не знаю, что если бы не она, нас бы и на свете не было - мамочка нас с Валей хотела голодом уморить, в послевоенные годы - сама рассказывала подругам своим.
- Видите, мама, как вредно обо всём болтать - направо и налево. Эти две шпионки всё подслушивают и трактуют так, как им выгодно.
- Выгодно? Об этом даже подумать страшно, что родная мать морила нас с Валюхой голодом, а Реля спасла, голодая сама. Теперь понятно, почему Реля так долго не росла, а я, быть может, останусь гномиком на всю жизнь, - Лариса шмыгнула носом от жалости к себе.
Вера с матерью весело рассмеялись на эту тираду.
- Дорогой гномик! Теперь я буду тебя кормить сытнее, дабы и ты росла, - сказала мать, обняв маленькую бунтарку. - Ну, пошли кушать и забудем общие печали. Тем более, что твоя дорогая Реля едет, наверное, уже в Одессу, или, по крайней мере, билет она взяла.
- Эта возьмёт - ей какие-то силы помогают, - прохрипела от гнева Вера, идя на кухню за матерью и сестрой. - Мне бы, точно, судьба ножку подставила, а Рельке этот билетик принесут на блюдечке, с золотой каёмкой, как в сказках, по которым она живёт.
- По каким это сказкам живёт Реля? - удивилась младшая Атаманша, стараясь первой подойти к умывальнику. - Разве только, как Золушка, горбатилась на вас, да донашивала ваши одёжки?
- Хорошо, что ты вспомнила о Золушке! - оживилась родительница, ставя разогреваться борщ на электрическую плитку. - Реля в Херсоне открыла мне одну тайну, что в Маяке, на Октябрьские, если я не ошибаюсь, праздники, Павел-студент, который так раздражал тебя Вера, что не ухаживал за тобой, привёз Релии красивый, элегантный костюмчик, в котором она и блистала на концерте, как будто его «невеста».
- Так это она была? - поразилась старшая. – А я потом долго голову ломала, что эту девицу я где-то видела. А тогда Релька, чтоб быть повыше, взбила свои кудри невероятно - такие парики надевали когда-то дворянки, собираясь на бал. И получается, что девчонка, на четырнадцатом году жизни, обманула всех, глаза всем запылила своей причёской, да модным костюмом, который Рельке привёз её будущий муж. Ведь Павел этот несчастный всех уверил в Маяке, что женится на Чернавке нашей, когда та подрастёт, а до этого выучит её в институте.
- Вот это да! - изумилась Лариса, вытирая руки. - Мы тоже с Валюхой видели тогда, в Маяке, эту красуню, но нияк же нэ моглы взяты у голову, що то наша Реля так преобразилась. Выходит, она смогла побыть Золушкой хоть один вечер? Но потом же Павел этот умер где-то, когда мы из Маяка в Качкаровку переехали и не смог на своей красуне жениться - тем более её учить! Он погиб, и всё у Рели прервалось прекрасное в житти, що могло бы буты!
- Вот именно! - воскликнула Вера. - Красивые тряпки, со смертью Павла, к Рельке больше не шли. И пришлось Дикарке выкарабкиваться из дома, в дранье, что ей больше подходит, чем тот костюм, которого, я уверена, она больше в глаза не видела. Ну, хватит руки тереть, дай мне умыться! - Старшая сестра оттолкнула Ларису от рукомойника.
- И чему ты радуешься, Вера? - удивилась младшая Атаманша, присаживаясь за стол. - Реля, действительно, в рванье, ушла из дома, но уже за год своей работы сумела купить несколько платьев, красивый плащ. На нас, в Каховке, люди оборачивались, когда Реля надела его, при дожде.
- «При дожде»? Сказала бы лучше, когда дождь пошёл! - насмешливо заметила старшая, умывая лицо. - Что это, мама, вода у вас щелочная, что ли? Никак не могу умыться хорошенько!
Юлия Петровна не расслышала старшую дочь. Её поразило, что даже плащ свой красивый Реля купила не просто, а на сотни, подкинутые ей как бы с небес - неужели Павел и оттуда помогает своей любви? А не Верин отец подбросил ей деньги, как врал. Да и прекрасное пальто средняя приобрела в Симферополе не как иные, ей «вынесли» из подсобного помещения эту красоту, потому что в магазин пришла проверка. Кто её наслал, эту комиссию, уже тогда, когда Реля отчаялась найти одежду на зиму? Не иначе как Павел ей и по сей день помогает.
А встреча с Артёмом? Это же подарок судьбы! И не жадный как его дядя оказался моряк. Готов всё отдать за одну только встречу с понравившейся ему девушкой. Причём знает, что Калерия не пойдёт за него замуж, но видно и увидеть её, подержать за руку, быть может, моряку достаточно. Чем их Дикарка так покоряет мужчин? Причём покоряет, как видно, с первого взгляда. И почему красавице Вере это не удаётся?
- Ну, наконец-то, умылась! - Не дождавшись ответа, Вера поглядела на мать удивлённо: - О чём вы задумались? Я ведь спросила вас о воде вашей. Почему ею так непросто умываться?
- Не знаю, Вера. Я сама, по утрам, плещусь под умывальником, как утка, пока освежу лицо.
- Значит плохая в Чернянке вода и надо уезжать отсюда, пока все не заболели от неё. К тому же, вам не страшно, что малявки ходят на канал купаться - ведь могут инфекцию подхватить от той воды. То-то, Чернавка наша бежала от этой заразы к морю и даже не захотела малявок прихватить, чтобы они хоть промылись морской водой.
- Мы в Днепре купались, в Каховке, - заметила Лариса,- так что и помылись там под душем потом у Релиной подруги, которая нам горячую воду сделала. Ну, мама, наливайте бо вжэ борщу, бо исты хочу!
- Наливаю. Вот тебе твою любимую тарелочку. Ешь! А ты, Вера, мне идею подала насчёт переезда. Где-то к Новому году председатель грозил мне, что возьмёт в Чернянку нескольких молодых зоотехников, потому, что хочет расширять хозяйство, а я, чтобы их обучала. Но кажется мне, что я их «выучу» и он меня, старуху, выпрет из хозяйства.
- Да, мама, «голова» у вас молодой и, как я подозреваю, мечтает набрать в хозяйство молодых, красивых бабёнок, особенно руководителей, чтобы ещё и подгуливать было с кем - ну это вы, я думаю, и сами знаете, по своей молодости. Вы же теперь заболели, стали молодым мужчинам не то что неинтересной, но и в тягость, потому они мечтают вас заменить звонкой, задорной красотой. Поэтому я вам, от души, подсказываю, пока вы летом чувствуете себя прилично, съездить в район, или в Херсон, где полно ваших старых поклонников. Замуж они, мама, вас не возьмут - как не взял прошлой весной какой-то Иванушка-дурачок, про которого, вы мне писали...
- Что ж ты, Вера, мои тайны рассказываешь при Ляльке? – сделала замечание мать старшей дочери, и даже наливать борщ перестала от гнева.
- Фу ты! Ну ты! «Тайны»! - отозвалась младшая Атаманша. - Да мы з Валюхой знаем чого вин одказався од вас - Ивану этому не понравилось как вы, по разному, одеваете старших дочерей и он вызвался помогать Реле учиться, тогда бы мы все переехали в Херсон и там жили.
- Вот видите, - отозвалась Вера, садясь за стол и разводя руками. - В нашей семейке ничего не скроешь. Но хорош ваш «жених», он тоже, по-видимому, влюбился в Рельку и обиделся за неё?
- Вера, перестань так говорить о матери, её поклоннике и сестре в присутствии самой маленькой в нашей семье!
- Маленькая да удаленькая! - отозвалась Лариса. - Я ещё в прошлом году догадалась, чего этот Иван отказался од вас. Он боялся, що вы, как и Релю, выгоните его из квартиры, вселившись туда. А то и отравите, или голодом заморите, если он заболеет.
- Вот паршивка! А ну марш из-за стола и чтобы гуляла до вечера.
- Так я и уйду, думаете, у меня подружек нет? У них и поем если мне захочется, и арбузом меня обещали угостить, - малышка буквально вскочила из-за стола, сходила в свою комнату и, взяв там что-то, прошла по кухне мимо старшей и матери, не сказав больше ни слова.
- Вот так и живём, - пожаловалась мать Вере, продолжая накладывать борщ в её тарелку. - Ничего от них не скроешь, как не старайся.
- А вы не волнуйтесь. Может и хорошо, что они всё знают, просто подслушивая. Вот Чернавка меня потрясла тем, что знает всё про меня и вас то, чего она никак не могла подслушать. Интуиция у нашей Дивы пронзительная, будто она у меня за плечами сидит, где бы, я не была.
- Я тоже об этом думала не раз, - отозвалась мать, ставя тарелку на стол. - Она в своих нелёгких снах – потому, что, думаю, ей тяжело узнавать, как мы с тобой не раз её загубить хотели, «видит» всё, и потому я боюсь, со временем, она отринет от семьи, как я думаю.
- И нашли чего бояться! - Отозвалась Вера, помешивая красиво, но манерно ложкою в тарелке, студя его. - Если она перестанет сюда приезжать, то только легче будет. Малявки лучше себя вести станут, не видя Рельки - а то вон они как могут говорить - я не ожидала таких речей от Лариски. В прошлом году, когда я им свои платья привезла на растерзание, они были рады, а сейчас износили всё и опять готовы старшую сестру колоть, как прежде кололи.
- Они и меня шпигуют - сама же слышала, - отозвалась мать, - но я не думаю, что это Реля так на них влияет. Наоборот, как мне кажется, этих разбойниц воспитывает село. Сейчас стали лучше одеваться, как только выдали паспорта и люди стали разъезжать туда-сюда. Сестры твои всё видят, и тоже хотят лучше жить. Но я тебя заговорила - ты ешь, моя дорогая студентка. Соскучилась по домашней пище?
- Ещё бы, - отозвалась Вера, однако не набросилась на еду, приготовленную сестрёнками: - «Знала бы мама, какие я блюда уже отведала, находясь вдали от дома! Она, наверное, таких и названий не слышала, хотя её балуют ещё старые поклонники, водя в рестораны, при коротеньких их встречах в Херсоне или Бериславе».
- Что ты так вяло кушаешь? - заметила Юлия Петровна, садясь за стол и отведав пару ложек: - Хорошо удаются борщи у Атаманш.
- Хороший борщ, - не стала спорить Вера, зная, как младшие могут обидеться на её капризы, - но я, наверное, и правда, больна. Реакция у меня на запахи, с некоторых пор, стала отрицательная, даже на любимые блюда, вроде борща. Но вы кушайте, не обращайте на меня никакого внимания. Я вот съем пару ложек и пойду, отдохну, а потом, может, сама приготовлю и поем яичницы с колбасой, которая у вас, я заметила, лежит в погребе.
- Уже присмотрела, что там лежит? - засмеялась мать, продолжая кушать. - Я помню, как ты любила яичницу и мясо, хотя не любила ухаживать за скотиной, от которой всё это шло.
- Ну, вот уж и упрекнули! - строго сдвинула свои выщипанные брови Вера. - Скажите ещё, что Релька ухаживала и не ела потом ничего, зато я поглощала килограммами.
- А ведь и не ела! - вспомнила Юлия Петровна. - Она как бы дружила с телятами, поросятами, за которыми ухаживала, и когда их забивали, не могла есть мясо и сало - даже от печёнки отказывалась.
- Ну и что? Поэтому дохлая приехала в Родники, когда мы, даже и не знаю по какой причине, бежали с Украины, а потом рванули на Японское море, откуда потом тоже сбежали, после выпуска из тюрем ворья и бандитов, которые сопровождали нас даже в пути с Дальнего Востока.
- И ты, Вера, не о чём не догадывалась? - удивилась мать. – Вот Реля мне, ещё в поезде, когда мы ехали в Находку, предположила всё, отчего мы так стремительно бежали с Украины. Если бы мы не поспешили скрыться сначала в Родниках, где вы учёбу заканчивали, а потом и на Дальний Восток махнули, то мать твою ждала тюрьма. Провинилась я, ещё при жизни Сталина, а он за меньшее гноил людей в лагерях сибирских, мимо которых мы и проезжали. Реля чувствовала, что там страдают люди - спрашивала меня и отца, кто такие политические заключённые? Чуть меня до инфаркта не довела этим вопросом. Про них же и говорить нельзя было.
- Ну, так это же провидица, она всё знает, даже про мои болезни.
- Ты бы поменьше давила на сестёр своей болезнью, Вера. Когда о болях много говоришь, стирается жалость у девчонок, вроде твоих сестрёнок - это уже проверено на моих весенних болях - они просто привыкли, что я ною, и перестали обращать внимание на мать.
- Хороших же дочерей вырастила вам Релька! Дальше некуда!
- Самим нам надо было растить, Вера - мне дочерей, тебе сестёр. Теперь бы они понимали нас так хорошо, как свою няньку. Вот за Релю они пойдут в огонь и в воду, а за нас с тобой ещё неизвестно.
- Вижу, что за Рельку они горой стоят, несмотря на то, что Дикая наша и от них бежит.
- Нет, Вера, Калерия от сестрёнок не бежала бы, если бы ты, внезапно, не нагрянула.
- Даже если её застал бы дома Артём и вручил ей денежки, на которые наша «без корыстная» и помчалась в Одессу?
- Я предполагаю, что денег бы у Артёма Реля не взяла. Она и тысячу эту буквально вырвала у тебя, предполагая, что ты её зажмёшь, а у парня сложится впечатление, что это Реля погуляла на его денежки.
- Моряк, когда давал деньги, сделал такое предложение, что если Дикая не захочет ехать в Одессу, так может использовать их по своему усмотрению - жалко, что я этого ей не сказала, кажется.
- Вот она и вынуждена была, насколько я понимаю Релю, поехать.
- Я удивляюсь, мама, что вы так хорошо стали её понимать!
Г л а в а 4.
Примерно этот же разговор между матерью и Верой приснился Реле в поезде, когда она, отстояв длинную очередь в кассу, купила билет. Поужинав в Херсоне, ночью ехала в Одессу, на удобной верхней полке - уже не боковой, как неделю назад и не плацкартной - а в закрытом купе, с хорошими соседями - дружной еврейской семьёй: старушка, дочь, подросток-сын-внук. Было интересно наблюдать, как они ухаживают друг за другом - внук за бабушкой, а старушка за дочерью, которая переносила поездку трудно: - «Видимо, больную везут не то в больницу, не то к лекарке какой подпольной - но говорят об этом шепотом, поэтому и мне нельзя влезать в их секреты - буду спать. Тем более что я, предыдущую ночь, почти не спала - так потряс меня разговор с больной Верой. Больная, но от своих «милых» привычек никак не отучится, пришлось мне «нагло» так, наверное, будет говорить сёстрам студентка, взять эту тысячу и ехать, потому что не желаю позориться перед Артёмом. Чтобы он подумал, если бы Вера выпросила у меня эти деньги или утаила бы и истратила на свои никчёмные покупки, как они проделывали это с мамой не раз, отбирая у меня, тихо, мне принадлежащее».
Подумав так, Реля вновь заснула и теперь ей приснилась Одесса, в такой красе, в какой девушка ещё не видела приморских городов. Хотя и ездила в Севастополь, который её потряс, но зимой. А тут буйство красок, тепло, и она уже купается в море - почти так же, как купалась она в Японском море когда-то. Но берега в Одессе были все песчаные, а не галечные, как на Дальнем Востоке. И почему-то Реля видела себя маленькой девочкой, и купальник у неё был такой же, как в Находке - одни трусики и повязка сверху, чтобы прикрыть небольшие бугорки.
И этот сон потряс её. Приближаясь к Чёрному морю, она его представляла красивым, каким уже видела во снах. Но постоянно сравнивала с диковатым Японским, в котором Реля плавала почти девчонкой. Плавала, бегала за хлебом, с восходом солнца, выстаивала длинные, многочасовые очереди, полуголодная, но за то брала себе иногда «выходные», как язвила Вера, которой в эти выходные средней приходилось выполнять работу по дому, что старшая сестра просто не выносила. Вера любила развлекаться с парнями из материного общежития, а не готовить пищу, стирать, тем более убираться в большой комнате. Но через два года их жизни в Находке, когда в семье решался вопрос, уезжать ли им с Дальнего Востока или переехать в большие города, где бы старшие дочери, окончив школу, могли поступать в ВУЗы, умирает Сталин в марте месяце. И началось в Приморье такая жизнь, какая в страшных снах потом долго Реле снилась. За те тревожные недели, пока в семье думали, уезжать ли из наводнённого бандитами маленького городка, выпущенных после смерти Сталина из тюрем, Дальнего Востока, Реля пережила много мук. Ей хотелось остаться на Востоке, учиться потом в ВУЗе, как бы предчувствуя, что в другом месте она этого сделать не сможет, что, в дальнейшем, совпало с её жизнью. А с другой стороны, испытав на себе всю ярость голодного убийцы и чуть не лишившись жизни, она согласилась, что уезжать необходимо. Это было взрослое понимание, и ехала из Находки уже не девочка, а девушка, у которой, за месяцы полные тревоги даже подросли бугорочки – на них спешно сшила Реля из лоскутков уютные домики, чтобы груди не травмировались об грубую одежду. Ещё сшила трусики из куска материи, который ей подарила мама её подружки – получился комплект, вроде отдельного купальника, в котором Реля ходила прощаться с Японским морем. А поскольку подружки боялись идти с ней, к морю её сопровождал, на случай, если пристанут бандиты, высокий и крепкий её одноклассник, «влюблённый в Чернавку», как язвила Вера. С этим не по годам развитым парнишкой Реле не было страшно, и, чувствуя его нежное отношение к ней, она стала считать себя девушкой. А позже, в увозившем их поезде, к девушке, а не девочке пришёл со своими тайнами Степан, после того, как он сумел спасти весь состав от уголовников и убийц, выпущенных после смерти Сталина. Но разбойники напали, по своей глупости и жадности, на Степана, воина, который был послан космиянами. «Космиты» - так звала их Реля в мыслях своих благодетелей, всегда спасающих её от смерти, если мать с Верой желали погибели своей Чернавки. «Космиты» были бдительны и «выхватывали» Релю буквально из могил. Но в поездке девочка догадалась, когда поговорила со Стёпой, что в тот раз спасали не только её, а целый состав; много людей выручили её дорогие космиты, очистив поезд, благодаря лёгкому ранению их человека, которого они, если вспомнить, Релиными руками лечили. Выходит, они знали, что в их составе будут ехать уголовники? Или милые неземные люди спасали тогда, как и раньше, по рассказам Степана, многих людей, попавших в беду? Потому и Степана заслали в политические лагеря, где он помогал несчастным заключённым. Кстати, только сейчас Калерия вспомнила, что эта встреча со Степаном – посланцем от инопланетян, - была предсказана ей дедом Пушкиным, когда ей было восемь не то девять лет.
Реля могла всю ночь думать о неизвестных, но дорогих ей «Космитах», которые, однако, знали о ней много, если бы её снова не сморил сон, на этот раз такой крепкий, что она не видела прибытия поезда в Одессу. Растолкала её старушка:
- Вы думаете сходить или будете спать? Но, кажется, поезд дальше не пойдёт. Одесса - конечная станция.
Калерия вскочила, протирая глаза:
- Ой, уже подъезжаем? А я так хотела увидеть, как въезжаем в Одессу. Я первый раз в этом городе. И хотелось видеть всё, даже окраины Одессы.
- Сочувствую вам. Скоро поезд подъедет уже к вокзалу. Проводницы уже ходили и требовали, чтобы сдавали спальные комплекты. И жалко было вас будить, но пришлось.
- Спасибо. Я успею ещё сходить умыться?
- Бегите скорей. Мой внук держит вам место в очереди. А про бельё не беспокойтесь - я соберу его и сдам этой надоедливой женщине.
- Не знаю как вас и благодарить? Но скажу одну фразу и возможно верну к жизни вашу дочь: у неё нет той тяжёлой болезни, которую она себе придумала.
- А что моя дочь думает? - поразилась старушка.
- Ваша дочь предполагает, что у неё самое плохое заболевание - что-то вроде рака, но всё обойдётся лёгким испугом, не больше.
- А ты кто, девушка? Уж не провидица ли?
- Не знаю, кто я, - улыбнулась Реля, беря мыло и щётку для чистки зубов. - Но что ваша дочь выздоровеет от своих подозрений, знаю.
- Если это так - век за тебя буду Бога молить.
- Забудете меня, как только отойдёт ваш испуг. Ну, я пошла. Дочери можете намекнуть и ни в коем случае не давайте врачам оперировать её грудь - у неё нет рака! А затвердение лечите травами, посоветовавшись предварительно с травниками или с врачами, с понятием.
- У нас дома есть столетник - может его прикладывать к больному месту?
- Наверное, это хорошо - уж очень название привлекает – ответила Реля и ушла, улыбнувшись женщине так, что та не могла не улыбнуться в ответ. С улыбкой проходил страх, который мучил её давно. Сморщенное от горя, лицо старушки буквально помолодело.
Внук старушки и впрямь «держал» ей очередь:
- Сейчас мама выйдет, а вы зайдёте.
- А ты уже умылся?
- Разумеется. Вы же видите, что я не чумазый. Вон и мама вышла. Идите теперь вы, но не задерживайте - народ ещё не весь умылся.
Мрачноватая мать мальчишки, всё же кивнула Калерии, и вяло улыбнулась: - С добрым утром!
- Доброе утро! Спасибо, что заняли очередь. Я не долго.
Когда Реля вернулась в купе, евреи смотрели на неё удивлённо и вместе с тем доверчиво - похоже, старушка передала их разговор.
- Так вы, правда, думаете, что я отделаюсь лёгким испугом? - робко задала ей вопрос молодая женщина, у которой слегка порозовело её измученное лицо.
- У вас болит грудь и отдаёт под мышку? Да?
- Точно! - воскликнул парнишка. - Мама всегда на это жалуется.
- Я ещё не знаю, как это называется, но это не рак и лечить всё можно крупными, толстыми листьями растений - возможно алое. Но как мне кажется, есть ещё домашние растения тоже с толстыми листьями, как у столетника - так они лечат ещё лучше - это вам и травники скажут.
- Что это, мама?
- Возможно «доктор без ножа», как называют его. И у тёти Ириды это растение есть. Она мне предлагала росток, но я тогда не взяла. Глупые мы порой бываем.
- Как только отдохнёшь, пойдёшь к ней, мама. А вы, девушка, не знаю, как вас звать, к кому едете в Одессу? Если вам негде остановиться, то милости просим в нашу квартиру - она у нас большая, и всегда найдётся место хорошему человеку.
- Спасибо, но у меня вот адрес, - Реля достала бумажку и показала соседям. - Далеко это от вокзала?
- От вокзала далеко. Но рядом с нашим домом. Так что мы подкинем вас на своей машине - нас муж будет встречать - и если вас никто не ждёт, то будем рады приютить вас у себя.
- Да, меня могут и не ждать, потому что я еду без предупреждения, - призналась Калерия, вдруг ощутив некоторое облегчение. Если тёти Артёма не будет дома, мало ли куда женщина могла уехать, то у неё будет, где переночевать хотя бы пару ночей. И даже поможет этой запуганной кем-то женщине, если у них дома есть алое. Замечено, то, к чему прикоснётся Реля, становится как бы лечебным, её повязки быстрее заживляли раны, чем, повязки сделанные матерью или Женей в Симферополе. Но, легко леча других, как замечала Реля, себе не очень могла помочь, если судить по её ноге. Разумеется, раны её зажили, и Реля почти не хромала - иначе Вера изощрённо поиздевалась бы над хромотой сестры, но этого не случилось. Значит, всегда готовая унизить Гера-Вера ничего не заметила? Или свои боли так уже досаждают ей, что не видит недостатков других, над которыми раньше пошло смеялась, пока Бог её не наказал за это. А может, Вера изменилась в связи с болезнью - в чём Реля сильно сомневалась: - «Поживём-увидим, а сейчас посмотрим город, в котором Вера блудила и болезнь заполучила. Я не буду тревожить сейчас моих новых знакомых, лучше разыскать тётушку Артёма, если мне повезёт - хозяйка примет меня не хмуро, а приветливо, то не стану тревожить этих милых людей, зайду лишь перед отбытием из Одессы. А если тёти Артёма нет дома, - переночую у добрых людей, а потом поищу место, по их совету, потому что в Одессе, наверное, есть люди, способные убить из-за денег - даже не больших - одинокую бродяжку, кинувшуюся в водоворот судьбы. Но не надо забывать и про моих благодетелей: они меня не оставят в беде, как не оставляли до сих пор. Не они ли послали мне этих людей в помощь? Как раньше подослали Степана в поездке из Владивостока. Затем музыканта Аркашу, который спас меня от смерти, а потом исчез, сбежал от влюблённой в него взрослой врачихи, похожей на Анну Каренину и такой же безумной как та, потому что, невзирая на замужество своё, бросилась искать весёлого музыканта, которого след простыл - унёсся в космос».
«Потом была совсем уж недавняя встреча - тоже мужчина от благодетелей - Егор довёз безденежную девчонку до вербовочного пункта и сделал так, чтобы Реля попала в Симферополь. Этот средних лет мужчина вёл себя не как Степан или Аркадий - эти двое делали вид, что полюбили меня, потому что молоды, и не нужны им никакие Анны Каренины, а в случае со Степаном даже фигурировала Вера. Как это молодой солдат не кинулся на неё, как прочие парни? Впрочем, что я? Степан был совсем не «простой солдат»! Был он лётчиком в начале нашего века, летал на каких-то маленьких, должно быть, самолётах, да разбился... Как? Когда? Почему я его не спросила об этом? Но, наверняка, так была потрясена его рассказом о том, что его взяли к себе наши с ним Космияне, что не до этого было. А Степан сбил меня с толку - вот взялся предсказывать судьбу маленькой девочке, - но так считали многие в поезде, даже Вера и мать, несмотря на то, что трудилась я, в своей семье, как взрослая - но не Степан. Он как-то сразу высмотрел меня в большой толпе народа, и выделил как «осколок солнца» - не зря папа, в младенчестве, меня так называл. Эх, Степан! Увижу ли я тебя ещё раз? Отпустили ли тебя пришельцы со своего корабля? И где теперь живёшь? Может, в другой стране, как мой любимый учитель, знающий хорошо языки? Ведь могли же наши дорогие космияне опустить тебя в ту страну, где тебе нравилось работать по их желанию, а уж сделать документы, как я полагаю, для них совсем легко. Да и языки, мне кажется, ты сумел выучить на их корабле - если они подбирают на летающую «тарелку» не только русских, или украинцев, узбеков, но англичан, французов, немцев, где люди и учатся друг от друга. Но почему я этот вопрос никогда не выясняла, ни у Степана, ни у Павла? У солдата понятно почему - он мелькнул передо мной и исчез, даже во снах редко появляется, а вызывать его, после того как я познакомилась с Павлом, у меня не возникало желания. Но Павел-то был в моих снах после того, как мне вернул память о нём водитель машины, который тоже живёт, как потом оказалось на «Тарелке» и выполняет поручения наших с ним хозяев, если быть точной. Вот слово верное - как это я сразу не стала называть так своих благодетелей? Потому что, сколько Космияне сделали для меня и не счесть. Но когда я выросла, они не послали на помощь ко мне не парня, как раньше, а выбрали довольно взрослого человека, ровесника моего отца, который проявил достаточно ума.
Этот мужчина, возраста моих родителей, и вёл себя, как родной. Мне кажется, что он очень переживал за меня, дал денег и даже готов был сопровождать меня туда, где строится телевизионный завод. Но его не отпустили наши покровители, приказав возвращаться на тарелку-корабль, показав мне, как он взберётся на него лишь издали. Корабль! О Боже! Я видела как сквозь дымку «тарелку», о которых мне толковал ещё Степан, куда его и забрали, я думаю, после боя с бандитами, подлечить. Значит все они, вместе, живут на «тарелке» - Степан, Аркадий, взрослый Егор, а теперь там и Павел? Ведь я просила Космиян, чтобы они не дали истлеть телу моего первого любимого, как я теперь узнала от Егора. Не будь этой встречи, не верни «отец» мне память, я бы думала, что Слава - моя первая неудачная любовь. Но к счастью был Павел, который своим желанием сделать меня счастливой в будущем, не дал горечи о Славе разрастись до размера катастрофы. Потому Паша не умер, потому его забрали к себе инопланетяне, раз он является ко мне, в сновидениях, живым, а главное не стареющим, хотя и сейчас какие у него годы? Ведь к моим четырнадцати годам, когда мы с ним расстались, прибавилось всего четыре, значит Павлу теперь двадцать шесть лет.
Боже! О чём я думаю, как раз в те минуты, когда поезд подъезжает к красавице-Одессе? Видно мысли эти будут со мной в этом городе, потому что мне его подарил Артём - близкий друг, как мне кажется, всем кто мне дорог - Степану, Аркадию, Егору и даже Павлу моему любимому, о котором «летунчики» знают, раз разрешили Артёму подойти ко мне. Перевернуть мою душу, но почему-то нет у нас будущего с моряком, потому что не он мне приснился в том новогоднем девичьем сне, не он будет отцом моего солнечного мальчугана, не он расстанется со мной и ребёнком, играя - только на чьих нервах? На своих нервах, или моих?»
Г л а в а 5.
Реле заставила себя посмотреть в окно. Поезд, как бы устав, подбирался к вокзалу, где его вовсе не ждали, потому что тормозил состав возле каждого столба. Окраина Одессы напоминала ей окраины всех южных городов, которые девушке довелось увидеть за последний год, а их оказалось немало: Херсон, Симферополь, Севастополь зимой, а сейчас и летняя Одесса с утра. И хотя южные города возле железнодорожных линий представляют собой довольно непривлекательную картину, где видны больше какие-то непонятные нагромождения, но сейчас, как когда-то в Симферополе, куда Реля подъезжала тоже утром и летом, зелень и цветы, растущие возле низеньких домиков, прикрыли собой всё непотребное. И иногда девушка видела такие красочные картинки, которые, будь она художник, нарисовала бы на полотне. То вдруг, возле частного домика возникнет колодец с «журавлём» и женщина, переливающая воду из одного ведра в другое, то девочка вела козу на верёвке, по-видимому, чтобы пасти её на лужайке, которая была возле железнодорожной насыпи. И по тому, как эта юная особа смотрела на проходящий состав, Калерия понимала, как ей хотелось бы не вести козу на выпас. А поехать бы куда-нибудь, в дальние страны, даже отрываясь от тёплого моря, которое эта, живущая вдали от берега девочка, видела не часто, судя по тому, что её с раннего утра заставляют трудиться. Но возможно она, как и Реля когда-то живя возле Японского моря, сделав всё, что ей приказали сделать, и подсев на автобус, доедет таки до моря, и покупается в его ласковых водах? Ведь Реля делала так в Находке и не ездила на автобусах - какие автобусы, если вокруг горки да большие впадины - а по сопкам, по возвышенностям летела, как на крыльях, к морю, иногда таща на руках одну из сестрёнок - и так не километр, не два, а целых четыре. Вторую сестрёнку Валю тянули за руки или несли, по очереди, на руках подружки: весело бывало им шагать, предвкушая, как после зноя, после пыли, окунутся в чудесные воды… А в обратный путь подсаживались в автобус, который петлял среди сопок, но подвозил их хоть чуточку к дому. Ездили «зайчиками», но никто из контролёров ни разу не упрекнул их за это. Правда вели они себя тихо, не то, что современные дети, которые, как замечала Реля в Симферополе, ведут себя в общественных местах довольно непринуждённо, даже если едут «зайцами» на автобусах или трамваях - шумят, кричат, и раздражают пассажиров и контролёров, которые выгоняют их гневно:
- А ну, марш отсюда! И чтоб я вас здесь больше не видел! Хряки, ездят без билетов, а ведут себя, как стадо баранов!
Признаться, Реле ни разу не хотелось заступиться за них: - «Если не умеют себя вести в транспорте, пусть ходят ногами, чтоб не оглушали взрослых людей, усталых от работы». Но думать она так стала не сразу, а лишь когда покалечила ногу, и пришлось больше ездить, чем ходить. В её состоянии тоже мешали крикуны - они просто оглушали, мешали посидеть, подумать, да ещё, если эти «зайчики» занимали места и не думали их уступать людям постарше или с больными ногами. В таком случае не желаешь, а обозлишься на бессовестных крикунов.
Вспомнив об этих эпизодах, Реле почему-то захотелось вернуться к воспоминаниям об инопланетянах, которые поражали её своим любопытством к людям. Ведь взять в «Тарелку» и оживить землян, да не простых каких, а лётчика, которого знала девушка, да, по-видимому, весьма талантливого музыканта, каким ей представился Аркадий, который был ещё по совместительству и клоуном. Тогда же оживив Релю, когда она, похоже, могла уйти вслед за Павлом в неизвестность, он принялся веселить глупую девчонку в больнице: - «А интересно, если бы я умерла, то взяли бы меня к себе мои любимые Космияне? Или они только юношей да мужчин подбирают? Потому и послали лечить меня весёлого музыканта? А мне было положено задержаться на Земле, чтобы родить, наконец, сына, потому что я в прошлых наших встречах с Павлом погибала рано и девственницей. Ну, может и не девственницей, но детей не имела. И, похоже, всё-таки брали меня к себе инопланетяне, и, повозив полсотни лет, как возили Степана, а теперь летают с Павлом, отпускали на Землю, вычеркав всё из памяти. Вот интересно, отпускали ли они меня в разные страны в разведку, как отпускают Павла, как отпускали бывшего лётчика Степана - сделав его охранником политзаключенных, наверное, чтобы он им помогал выжить в сталинских лагерях смерти. А Павел? Будет ли он так помогать людям, как мне помогли Степан и водитель Егор? Наверное, будет. Уж верно его с хорошей миссией послали в Англию и Грецию. Почему у меня такое впечатление, что я также бывала там? И в Индии - моей первой Родине. И в Америке - моей последней Родине. Но в Индии я была индусской, а в Америке - индианкой - это удивительно. И всегда смуглая, как говорил Павел. А он один раз лишь был негром-рабом, зато потом всегда только повелителем. Но как же он, будучи столь сильным, всегда терял меня? Любил меня, как хан в Бахчисарае, а дети рождались от других женщин, почему же я не ревновала его, когда Павел мне это открыл? Ведь мне было уже четырнадцать лет, и, насколько я помню, позже я заревновала Славу, когда он вроде как «изменил» мне, хотя, как потом выяснилось, все было не так. Неужели в случае с Павлом я «прониклась» той жизнью и понимала, что ничего поделать было невозможно. И кстати, мне книжечки такие «подкидывали» мои благодетели в Маяке, а потом и в Качкаровке, что буквально разъясняли, и в память закладывали наши с Павлом прошлые перевоплощения. Интересно ему-то, студенту моему, тоже такие книжечки подкидывали? Знал ли он о своей близкой смерти? Наверное, нет, как и я в прошлых жизнях не знала, иначе было бы неинтересно жить. А Паша жил довольно напряжённой жизнью последний год - ему не до раздумий. Зато в меня что-то вселилось, когда я впервые, ещё не зная его, явилась в дом его воспитательницы, и напророчила ей близкую потерю, причём самого дорогого, что у неё есть, не ведая того, что этот человек станет и для меня самым дорогим. Ведь сколько бы у меня ни было парней, а потом мужчин, такого, как Паша, вовек не встречу. Слава был земной человек, по земному и огорчил меня. А может всё же, и он был не от мира сего? Может, мои благодетели решили в таком виде предупредить меня о том, что не всё в жизни так прекрасно, как обещал мне в дальнейшем Павел. Обещал несбыточное, а я уши развесила - его и забрали у меня, послав взамен Славу, который спустил Дикарку, как меня называли тогда, на землю - заземлил. И это, наверное, не самое худшее, с чем мне предстоит встретиться. Вот покалечила ногу, это ли не предупреждение, что по земле надо ходить осторожно, опустив голову и не задирая носа. А я, по-моему, и не задирала его? Но получила щелчок. Только не пойму, зачем мне Артём послан моими хозяевами? А что он послан, был не зря - это уж точно. Испытание мне или что иное? Иначе бы он не оказался племянничком Вериного отца, которого сама дочь в глаза ещё не видела. Интересно мама пошлёт или нет свою любимицу к нему, чтобы красотка пощипала «папаню родного», как щиплет, кого ни попадя. Хотела Артёмовы деньги Вера присвоить, но я - вот молодчина! - не отдала их жадной «сестре», хотя Артём, как ни крути, Вере кузен, а не мне и это ей предстоит операция, хотя Реля тоже перенесла немало прошлой осенью и зимой, хромая. Вот чудеса! Я в Чернянке, почти не хромала. Неужели и правда нога моя исправилась или это временное явление и осенью опять захромаю, стоит только появиться на работе, где покалечилась? Посмотрим. А что это я всё о себе думаю? Эгоистка, почище Верочки и мамочки её. О чем-то думала раньше, таком интересном и вдруг свернула на свою глупую, как сказала бы раньше мама, «особу». И опять чудеса - в этот приезд мама не разу не обозвала меня, хотя я дома была считанные дни. Сбежала, девушка, от своих прошлых мучителей, вдруг всколыхнувшись бывшими обидами? Правда! Правда! Не смей отнекиваться. И вот тут и послали мне мои благодетели Артёма, чтобы он вызволил меня от них. Это ж надо! Кузен Веры, а деньги привёз мне, как чувствовал, что пропаду я с двумя ведьмами, которые взялись бы за дикую девчонку и пощипали бы мне нервы, а я возьми, да сбеги. Может Артём, даже не подозревая об этом, каким-то образом соприкоснулся с Космиянами? Поэтому и потянуло меня к нему? И поведала почему-то ему о «Тарелках», о которых, как оказалось, моряк давно знал по заграничным плаваниям. Это удивительно! За границей давно знают об этом, а в Союзе ни слова, ни полслова - будто и нет их, а они давно уже - возможно ещё с прошлых веков, летают над Землёй. Только, как я думаю, кто-то видит их, а у других глаза не на том месте растут. Поэтому, Степан мне и рассказал - ещё в какие годы, как раз после смерти Сталина! – что когда я рожу своего ребёнка, полетят в Космос и наши земные Корабли да не просто земные, а Советские! Эти мои разлюбезные «Тарелочники» абсолютно всё знают. Возможно, могут проникать в прошлое и настоящее, а ещё лучше в будущее - иначе бы бывший лётчик не говорил так доходчиво. Мой дорогой Стёпушка! Уж, наверное, он отработал свои полсотни лет на наших благодетелей и ходит по земле. В какую страну он пожелал, чтобы его забросили? Наверное, всё-таки в Россию или в Украину, где, если он не сменил свой облик и не стал стариком, мы можем даже встретиться. Молодым-то я его признаю, а вот стариком вряд ли. Неужели он, как и грозил мне, смеясь, отрастит себе сразу седую бороду? Возможно, жива ещё его любовь где-нибудь и он хочет вернуться к ней? Но не возвращаться же молодым парнем - вот он и заказал себе бороду и седые, взъерошенные брови. Его любимая может и признает его, но я, наверное, не смогу перевести его красивое лицо в старческое. Степан, ты запомнился мне молодым, и полным сил, кинувшимся спасать целый большой состав с пассажирами от бандитов. А дикая стая уголовников, которым солдат, разумеется, не помогал, как политическим заключённым, а наоборот вредил, потому что он презирал этих отморозков, собирающихся во враждебные людям стаи. Потому против сволочей, как охарактеризовал тогда уголовников Степан, его и послали Космияне, как на амбразуру - солдат принял на свою грудь все их нападки и не умер только потому, что был привит своими спасителями против ножей, против ударов на долгую ещё жизнь на земле. А меня он, хитрец такой, обманывал, что я прилетела к нему, как птичка, помахала ручками, и раны его затянулись. Хотя, и отец мне рассказывал тоже, что я к нему прилетала, во время войны, когда ногу его хотели ампутировать - тогда я растирала ногу отца и по ней побежала тёплая кровь. А может и правда, я спасла ногу отца? И немного помогла Степану, даже если его раны и сами затянулись бы. Но что тогда получается? У меня есть дар врачевания? Если так, тогда ясно, почему так трепетно относится ко мне еврейская семья, хотя я только подсказала, что напрасно они беспокоятся насчёт груди молодой женщины. Но я предположила, и готова даже помочь молодой женщине только прикладыванием на грудь растений, которые растут у них в доме и у их знакомых. Но я также и Вере предсказала болезнь - не знаю, что это на меня нашло? – могла бы и промолчать. Теперь она может болтать людям, что это я на неё наслала тот ужас, который ей предстоит. Но почему я сестре не желаю помочь, да и не могу, в сущности? Потому много боли и кривды имела от мамы и «доченьки» её в детстве и юности, что теперь мне на Веру неприятно глядеть, не то, что помогать. Вот что делают личные антипатии! Но Вера сама должна была догадываться, что так долго у неё не получится угнетать сестру - тем более такую, о которой знают Космияне и помогли мне избавиться от мамы и вдруг заболевшей Веры. Хотя, как я предполагаю, её болезнь накапливалась годами, от её чёрной натуры, потому никто ей не поможет, если она не исправится. Но исправится ли Вера? Вот в чём вопрос. О Боже! О чём я думаю, подъезжая к городу, о котором мечтала, с тех пор, как услышала о нём в песнях. Почему мои мысли улетели так далеко от города, и не дали мне даже взглянуть на его красоты при подъезде? Но пригороды Одессы я почти знаю - уж не из прошлых ли веков? Мне кажется, что я бывала здесь, когда дома ещё только начинали расти у этой «жемчужины у моря»? Походим, поглядим, увидим. Жаль, что ты не будешь ходить со мной, Паша, по Одессе, как водил меня в Севастополе. Знаешь ли ты, что я еду к понравившемуся мне моряку, который мне напомнил тебя - так же стремительно стал за чернушкой ухаживать, предпочитая её всем иным красавицам. Я, кажется, боюсь за него, чтобы он не повторил твою судьбу. Вдруг убьют его за границей, или в Одессе попадёт под шальной нож?.. Хотя, если Артёма так же, как тебя, подберут на свою «тарелку» инопланетяне, и он останется, потом жить на Земле долго, как и ты, дорогой мой, и вы сможете увидеть другую жизнь, отличающуюся от той серости, в которой суждено мне прожить... Хотя, что я! Что это я себе вообразила! Какая же это «серость», если я рожу ребёнка, и в космос именно из нашей державы полетит, как Степан мне предсказывал, ракета, то, наверное, не серую жизнь я проживу, растя своего... Кого, Паша? Ты должен мне потом, когда мы увидимся во сне сказать, кого я выращу? Или ты не захочешь предсказать мне его судьбу? Но вот свою-то я знаю и не ропщу, что буду растить своего солнечного мальчонку одна? Так почему бы ни узнать мне судьбу сына? Впрочем, что я! А вдруг она будет не ладная, да нескладная, как у меня? Кого люблю, за того не могу замуж выйти! А уж как я тебя любила, Паша, что и не выразить теперь. Умереть хотела, да Аркашка - вот уж хитрец, правда? - вычеркал всю память о тебе. А вместо тебя, послал мне Славу, любовь к которому я и приняла за первую. Быть может своим вмешательством, Аркадий спасал дикую девочку от помешательства? И любовь мою к Славе, почти такую же, как к тебе - пришёл, ушёл, - я переживала долго, и умереть мне также хотелось вначале. И горечь осталась и мучила меня два года, пока я не узнала, что ты не умер, а жив. Тогда память о Славиной «измене» заглохла, заодно я простила всех, кто мне вредил из-за него, а память о тебе приняла такую силу, что ты мне стал являться в снах как Иванушка-царевич, и гуляли мы с тобой по нашей стране, я тебе показывала Дальний Восток, водила на сопки, а ты мне показывал хорошо известные тебе места. Но вот ты услан в туманный Альбион, или в солнечную Элладу нашими с тобой покровителями, и перестал являться в мои сны, видно, что оттуда тебе нелегко добираться ко мне. Но надеюсь, когда вернёшься, то непременно мы вместе слетаем в Грецию и Англию. А пока мне не дают летать к тебе даже в снах моих, где я летаю лишь маленькой девочкой - наверное, большому телу летать неудобно - в своём серебристом платье, которое как я подозреваю, подарили мне наши Космияне, и которое, как ракета, облегает маленькое тельце, и не позорит перед людьми, которые могут увидеть меня снизу»...
- О чём задумалась, соседка наша добрая? Уже скоро будет вокзал, и я вам опять предлагаю проехаться с нами в машине на ту улицу, куда и вам и нам следует ехать, - прервала её мысли старая женщина.
- А я вас не очень стесню в машине? Может мне такси взять?
- Мы все поместимся. В тесноте, да не в обиде. Тем более, что у нашей семьи машина большая - Волга.
- Да что вы? Я на таких машинах ещё и не ездила.
- Ну, так поедешь! И молюсь Богу, чтобы твоя приятельница, к которой ты едешь, не была дома - ты бы пожила у нас - это как подарок судьбы - иметь в доме такую предсказательницу и лекарку.
- Но я желаю, чтобы моя «приятельница» как вы сказали, была дома, потому что от неё зависит, встречусь ли я с одним человеком или хотя бы по телефону поговорю, ради этого и еду в Одессу.
- Чи нэ жэных? - добродушно пошутила старая еврейка по-украински.
- Нет, что вы! Но ему помощь моя требуется больше, чем вашей дочери, с которой, повторяю, ничего опасного не случится. Это нервы!
- Да, нервы, от них все болезни наши.
- Кроме плохих, которые от любви бывают, - игриво добавил внук, не моргнув глазом.
- Ах ты, маленький негодник! - старушка хотела дать мальцу подзатыльник, но передумала. - Не смей подслушивать взрослых!
- Мама, что же вы ему уши заткнёте? - с одесским акцентом отозвалась дочь и притянула к себе сына. - Ты не можешь помолчать, когда говорят взрослые? Или тебе захотелось оплеух от бабки?
- Ладно уж вам брюзжать! Подъезжаем. Дома будете меня учить. А вон и отец на машине нас встречает. Только подъехал, бежит на перрон.
- Как всегда Лёва наш выгадывает минутки, чтобы встретить! – не преминула съязвить старшая женщина. Но видно было, что зятя она любит.
- Так с работы же отпросился, мама! Это же не вольный человек!
- Ладно! Ладно! Хорошо, что таки встретил, а то прошлый раз опоздал как раз на полчаса, тёща уже и думала, что не приедет.
- Сколько лет вы будете это помнить? - поинтересовался мальчик, и, взяв в руки чемодан, стал за мужчиной, который уже стоял в проходе, готовясь к выходу: - Вы сейчас таки сходите или нет? - пошутил.
- Какой умный! - обернулся мужчина. – Уж будто поезд поедет дальше?
Г л а в а 6.
Реля тоже ухватилась за свой чемоданчик и встала за соседом. А за ней старушка и её дочь: - Надо же поторопиться. Лёва долго не может нас ждать. Так вы поедете с нами или нет?
- Поеду! - отозвалась Реля. - Если вас мне Бог послал, что и на одну улицу нам надо - так это судьба, - подхватив одесский говор, девушка смутилась: - «Подумают еще, что я их дразню».
Ей нравилось, что она встретила доброжелательных евреев, потому, что мать часто говорила о своих знакомых этой национальности: - «У них, среди зимы, снега не выпросишь». Мать была не права. Скорее родительница была жадной - это у неё Реля ничего не могла выпросить.
- Ну вот! Вы говорите почти как настоящая одесситка, - обернулся к ней мальчик, широко улыбаясь.
- Так с кем поведёшься, от того и наберёшься. Повезёте меня, если можно, по центру? И если можете, то расскажете мне что знаете об Одессе, - попросила Реля, краснея: - «Люди предложили подвезти, так ты, девушка, наглеешь? До тебя ли им?».
- Так по центру и поедем - кроме как через него, на нашу Арнауту, как я её называю, не попасть, - сказала старушка, подвигаясь за Релей. - Да и дочь моя любит ездить через весь город, по которому она, если несколько дней не была, так и скучает уже.
- Где же вы были? - обратилась к молодой женщине Реля. - К знахарке ездили? Но почему всей семьёй?
- Так и сына же надо было показать, чудилу этого, и у мамы боль не проходила в ноге, неизвестно от чего - не падала, не убивалась.
- И что знахарь или знахарка сказали?
- Про меня то же, что и вы. Ещё трав дали заваривать, и попить, как отвары. А вот про то, что надо ж ещё и алое прикладывать, только вы меня подсказали. Маме ногу сама знахарка полечила - волос из ноги выгнала - чего врачи наши сделать не могут.
- Через ржаные колосья выгоняла волос? - поинтересовалась Реля. - Потому что моей сестрёнке именно так волосок выгоняли, нашёптывая.
- Не знаю, через ржаные или пшеничные, но гнала, мы его видели.
- А сыну вашему чего порекомендовали?
- Сказала надо чаще ремнём охаживать, - отозвалась бабушка, однако, с любовью глядя на рослого внука
- Зачем его охаживать? Хороший же мальчик! Это в нём ещё детство не отгуляло, - заступилась за сына мать. - А вы как думаете?
- Я небольшой специалист в мальчишках - сама растила только сестрёнок, но думаю, что, поездив с вами, он повзрослеет.
- Повзрослел давно, - отозвался подросток, который подтащил вещи к выходу, и, увидев отца, бросил ему чемодан: - Папа, лови!
- Дугак, что ли? - рассердился невысокий, лысоватый, сорокалетний мужчина так, что лысина его покраснела, но поймал чемодан и погрозил недорослю кулаком. - Вот пгиедем домой, ты у меня получишь! А всем остальным здгавия желаю! Асечка! Тёща! Сходите уже, не тегпится вас поцеловать. А это что за девушка стоит гядом? Вам не помочь? Только не бгосайте в меня ваш чемодан, как мой олух цагя небесного.
- Что вы! Я сама выйду. Привыкла уже, - говорила Реля, улыбаясь.
Лысенький человечек, который оказался гораздо ниже своего двенадцатилетнего сына, принял сначала тёщу, потом жену. Поцеловались.
- Ну, Лёвушка, спасибо, что встретил, не опоздал. - Обрадовалась, вытирая губы, старушка. - А эта красавица поедет с нами, на машине, так как ей надо на нашу же улицу. Счастливое совпадение, потому что она приносит удачу людям, к которым расположена.
- Милости пгосим, - говорил мужчина, отрываясь от жены, которая ему что-то шепнула. - Вы едете в гости в дом семнадцать? Так я, кажется, знаю, кто там живёт. Кгасивая такая дама в возгасте, но имеющая молодого любовника-могяка, потому что он не часто, но, по-видимому, как пгиходит в Одессу, из плавания, так и бежит к своей кгале.
- А почему бы не бежать? - улыбнулась Реля. - Если эта его родная тётя, которую он очень любит.
- Так это тётя его? Вот я дугак! Всё думал, что они - любовники. Так я вас пгямо к дому семнадцать и подвезу. Но если хозяйки не будет дома, поедем к нам, в дгугой дом - таково желание моего Асёнка, а я исполняю любое пгиказание жены. Будем знакомы - Лев Абгамович, - он протянул Реле руку, вогнав её в краску: она не привыкла так знакомиться, но руку свою подала.
- Меня можно звать Релей, а полное имя Калерия.
- Чудное имя, я так и знал! - схватил её за руку отпрыск, и чуть склонившись, поцеловал, чем опять смутил девушку, но не теряться же перед немного насмешливым мальчишкой.
- О, какие одесситы, оказывается, галантные! Но больше подобного не делай. Рано ещё тебе девушкам или девочкам руки целовать.
- Правильно, Релечка, - отозвалась бабушка. - Ну, пошли к нашей машинке, - что-то я по ней соскучилась, ведь нам приходилось на автобусах ездить. Лёва, вот это духота, вот это дышать нечем!
- Думаю, ского тёща оценит моё пгиобгетение, а то всё кгитиковала. Я машину, к вашему пгиезду, помыл и отгегулиговал как надо, так что не на что будет вам вогчать, - говорил мужчина, подхватывая чемодан и большую сумку: - Остальное понесёт угодник, который не может не позогить годителей. Гучки он уже целует девушке, а губы утёг?
- Да, Лёвушка, я нашу Волгушку так вспоминала в поездках на поезде, а особенно на автобусах, - сделала вид, что не слышала последних слов зятя, старушка, сглаживая неловкость, идя за ним.
- Вы уж простите наших мужчин, - попросила Ася Релю, старательно идя с ней в ногу: - Они обожают так дразнить друг друга. Но если вы поселитесь у нас - чего я очень желаю! - так я их живо призову к порядку, они у меня будут как шёлковые.
- Спасибо, но я думаю, что я, всё-таки застану тётю моряка, вернее она меня примет к себе, а если у неё нет места, тогда или у вас проживу пару дней, а на остальные уйду к тем хозяевам, которые сдают койки приезжим. Мне ведь надо только кровать, и возможность умываться утром и вечером. Остальное время я буду ходить по Одессе.
- Да, в ней есть, где побегать. И море, в котором, я думаю, тебе захочется купаться. Это ничего, что я на ты перешла?
- Да Бога ради! Мне давно хотелось проще говорить с тобой. Если нам предстоит провести вместе несколько часов или дней, то так лучше, если мы не будем церемониться.
- Какая ты милая девушка! Ну, садись в машину на заднее сидение и я туда же с нашим милым обормотом. Мама, вы сядете рядом с Лёвой?
- А чего не сесть? Он же меня не укусит? Только я мыслила, что ты захочешь сесть с мужем, а я буду на заднем сидении.
- Дамы! Гешайте сгазу - я не могу с вами долго возиться. Отвезу домой, и на габоту, а то меня выгонят из-за вас.
Все быстро расселись, как хотела Ася и «Волга» тихонечко тронулась с места. Реля сидела возле дверцы, но видела не очень много: - «Бабуля ругала автобусы, а из них лучше обзор, особенно если у окна сидишь». «Обогмот» что-то, брызгая слюной, пытался ей рассказать о городе, но Реля отворачивалась от него - она не любила, когда кто-то не умел следить за собой: - «Скорее бы приехать, а то потом трудно будет отмыться. Да ещё хозяйка говорила, что и воду часто отключают на их улице, в районе Арнаутской».
Наконец машина плавно остановилась возле дома семнадцать.
- Пгиехали, милая девушка, - сказал Лёва, оборачиваясь к ней. - Но если вы не найдёте дома кгасивую даму - она часто на пляжи ездит и возвгащается только вечегом, так вы поедете с нами - мы вас здесь подождём.
- Зачем вам ждать? - возразила Реля, вылезши из машины, и дожидаясь, пока водитель достанет из багажника её чемодан. - Вы поезжайте к вашему дому, а я подожду красивую даму на скамеечке, у её подъезда. Вот если мне, сидящие там старушки, скажут, что зря её ожидать, тогда я приду с чемоданчиком моим к вам, - говорила Реля, удивляясь – когда акцент перехватила? И впрямь, говорит как одесситка. Побудет в этом милом городе несколько дней - совсем на местный диалект перейдёт. Как потом в Крым возвращаться?
- Да, наши одесские стагушенции знают всё и пго всех: так что мы подождём вас здесь минут пять. Если вы чегез пять минут не пгидёте, то поедем домой - значит вас здесь пгиняли.
- Э, нет, - сказала Ася, вылезая из «Волги». - Так не годится. Я пройду с нашей попутчицей, и если у неё всё будет благополучно, то вернусь одна, а нет - обе придём.
- Верно, Ася, иди с нашей гостьей. Мы же поедем из-за Лёвы. А вы потом подойдёте, рядом же. Я почему-то уверена, что дама, к которой Еля приехала, не ждёт её.
- Меня зовут не Еля, а Реля, - поправила девушка. - Ну, Ася, пошли, если тебе так захотелось меня сопровождать. Но я всё же рассчитываю, что моя хозяйка будет дома - сердце мне подсказывает.
- Подсказывает? А я бы хотел, чтоб тётки не было дома, и Релечка пожила у нас. - Сказал вслед им Серёжа.
- Ах ты, маленький негодник. Эгоист! Девушка мечтает о встрече. Может ей хочется увидеть свою тётю, тайны какие ей открыть? – донёс им вслед диалог бабушки и внука.
- Какие ещё тайны могут быть у красивой девушки?
Калерия оглянулась, помахала свободной рукой: - «Конечно, мальчишка, у меня есть тайны, да ещё какие! Недаром Женя называет Релю «Шкатулка с секретами».
Провожающая Релю к дому, где жила тётка Артёма, Ася будто подслушала мысли девушки или связала всё это со словами сына и решила проверить так ли это?
- Удивляюсь я, - сказала нерешительно одесситка, - мой сынуля, который боится своих одноклассниц, вдруг воспылал любовью к незнакомой ему девушке, да ещё старше его.
- В возрасте Серёжи, - улыбнулась гостья, - я тоже повстречала свою первую любовь. И был он на восемь лет меня старше. И что самое удивительное - будущий учитель тоже влюбился в Рельку, хотя мама со старшей сестрой сами одевались хорошо, а меня водили в своих лохмадулях, ещё и обзывали, при этом «Чернавкой» и «Замарашкой».
- Я не верю, что ты была «Замарашкой». «Чернавкой»- может быть, потому, что ты вся облитая солнцем. Но всё равно, злы оба прозвища. Мать и сестра не любили тебя? За что?
- За то, что ишачила на них, по дому, по огороду или саду работала как проклятая. Хотя сады я сажала по собственному желанию, как раз против воли мамы, которая не хотела, чтобы раба оставляла людям плодоносящие деревья, потому, что мы переезжали из села в село каждый год. Но я оставляла с радостью, за что меня Павел - парень, повстречавший меня в удивительном селе Маяк, называл «танцующей индианкой», потому, что я изгибалась под вёдрами с коромыслом и не шла, а буквально плясала под брызгами воды, что сыпались на меня.
- За это можно влюбиться в девочку, двадцатилетнему студенту. А ещё как он тебя называл? Солнышком, да. Не отвечай. Вот подъезд, где живёт твоя тётка. Сейчас спросим у старушек, дома ли она. Добрый день, соседушки. Я из двенадцатого дома - вы, наверное, знаете меня?
- Здравствуй. Не ты ли ездила к знахарю, в Херсон?
- Я. Но речь сейчас не обо мне. Вы не знаете, дома ли красотка, к которой моряк иногда наведывается?
- Так тож племяш её. Но Виктории дома нет; она гостью ждёт, так на привоз поехала, чтобы свежих овощей да фруктов купить. А эта девушка, не та ли, ради которой она хлопочет?
- Да. Так мы посидим с гостьей Виктории, вон на той скамье, подальше, а вы, если она появится, укажите ей на нас.
- Посидите в тенёчке. Она скоро вернётся. Давно ушла.
Ася с Релей отошли вглубь зелёного двора, но едва сели, одесситка продолжала их разговор, с того момента, на котором прервались:
- Итак, девочка, после оскорблений от матери и старшей сестрицы ты получила чарующее прозвище «Индийская танцовщица»? Думаю приятно получить от первой любви столько романтики? Как ещё он называл?
- Павел остановился на этом. Но его отец, с которым я потом посадила первый сад, как только не называл меня.
- Например?
- Сейчас и не вспомнишь всё, а «Колокольчиком», который будит в людях самые хорошие струны души - это в моей памяти.
- И мама Павла ласково тебя называла?
- Собственно она не мать, а тётка, воспитавшая Павла, когда родителей пятилетнего мальчишки сослали, куда Макар телят не гонял.
- Так его родители репрессированные? И пропали?
- Ой, не знаю. – Калерия покраснела – она прекрасно знала и помнила о жизни её первого любимого. - Потому что через год, как мы с Павлом познакомились, он погиб, а тетка увезла его тело в село, в Полтавской области, в родовое имение и там осталась с его могилкой.
- Но тебе-то она могла дать адрес свой, чтобы переписывались.
- Какое там, мы уже жили в другом селе, и она мне написала после похорон, звала к себе, но письмо её не дошло до меня.
- Как жаль, что твоя первая любовь такая несчастливая была.
- Она была счастливой, пока Павел был жив, и мы в Маяке жили, он очень заботился обо мне, говорил, что будет учить после школы в институте, потому что мама, как ты догадалась, меня учить не собиралась.
- Не расстраивайся, - прервала Ася. - Такая красавица, как ты, не пропадёт. Моряк - если тоже в тебя влюбился - выучит тебя, тем более, что в Одессе большие возможности.
- Моряка зовут Артём, но мы с ним не поженимся - это решено между нами... И не надо больше об этом. Иди, лучше, домой, тебя ждут.
- Подождут. Мне с тобой интересно поговорить. Может, научусь видеть людей, так как ты это делаешь, привлекать их к себе, потому от тебя какая-то сила идёт. Веришь? Да что я говорю. К тебе, наверное, парни, девчонки липли как мухи? Ты обладаешь магнетизмом!
- Не знаю как насчёт магнетизма, но в школах - куда бы нашу семейку, не забросило - село или городок небольшой - меня любили не только одноклассники. За что? - ты хочешь спросить. Как я угадала? Да по глазам, - улыбнулась Калерия. - За что любили? За рассказы мои, быть может, интересные. Мы много ездили - за то я благодарна семье, я много видела, размышляла, читала книги, особенно в Маяке много их прочла. Не из библиотеки семьи Павла, как ты думаешь, потому, что у них книг мало было. Почему? А у кого они были, после тяжёлой войны?
- Откуда ты знаешь, что я так подумала? - удивилась Ася. – Одно дело - угадать по глазам, но мысли как можно прочесть?
- Это у тебя на лице написано. А я, наверное, физиономист. Угадала твою болезнь, по лицу. Так почему мне мысли не прочесть? – Реля не стала признаваться, что мысли иногда считывает.
- Боже мой! Какая ты девушка! Пророк! Наверное, можешь угадывать будущее людей? Ты из рода цыганок?
- Вот видишь - и ты умеешь угадывать!
- С кем поведёшься, от того и наберёшься. Ну, ладно! Если мы обе такие умные, расскажи мне, как звали тебя твои ровесники? Я чувствую, что без прозвищ они не обходились.
- Ещё раз угадала. Но в школах меня не дразнили «Чернавкой», хотя старшая очень желала внедрить эту гадость. Однако Рельку, в Маяке, прозвали «Дикаркой», и это романтическое, как ты сказала, прозвище тянулось за мной из села в село, иногда трансформируясь в «Дикую Бару» - это такой фильм был, если ты смотрела.
- Видела. Ты тоже загадочная девушка, закрытая на сто замков.
- Я, наоборот, хотела быть открытой, чтобы не звали «Дикаркой». Поэтому, на переменах, рассказывала одноклассникам, все, что они хотели. Пожелают про Дальний Восток узнать - пожалуйста, наша семейка там жила, Релька у моря чуток раскрепостилась, потому много видела, и готова со всеми делиться, кто захочет знать.
- Как интересно. Ты им рассказывала о Дальнем Востоке?
- Если бы лишь о нем. Я им рассказывала географию на русском языке, потому, вернувшись, не могла быстро перейти на украинский.
- Я думаю, им было интересно послушать по-русски.
- Ещё бы. Даже учителей просили, чтоб они вызывали меня чаще. Сами уроки не учат, так пусть «училка балдеет» от «русской речи, которая потоком льётся от русской девки.
- Ты не девка была, а миниатюрная девушка, если твой Павел назвал тебя «Танцующей индианкой».
- Наверное, это я не от большого ума себя «девкой» называю.
- Ум у тебя есть и немаленький - говорю тебе это как учительница. Ты угадала во мне учительницу или нет?
- Угадала, хотя и обращаюсь на «ты», прошу прощения, конечно.
- Что ты! Я сама просила так меня называть. Хотелось быть ближе к девушке, которая сражает наповал не только парней и мужчин, а довольно взрослых женщин - я про себя и маму свою говорю. Боже мой! Я хочу с тобой ещё говорить - среди моих учеников таких я не встречала ещё, но вон, с базара, идёт твоя тётя Виктория. Уже узрела нас - видно очень тебя ждала - и улыбается, направляясь к нам. Ей, наверное, кто-нибудь сказал о тебе, ещё на подходе к дому.
- Господи! Какая красивая у Артёма тётушка. Пошли к ней, - Реля вскочила с лавочки, готовая бежать навстречу, но Ася задержала её:
- Погоди! Виктория сама подойдёт. Но ты дай мне слово, что придёшь к нам, в гости. Мама приготовит тебе хороший обед или ужин, но с сыном моим веди себя строго - не позволяй ему фамильярничать.
- Хорошо. Поставлю Серёжу на место. Я не развратительница мальчишек. Но это если я приду к вам. Допускаю, что не хватит времени - ведь я приехала в Одессу и так много надо посмотреть.
- Разумеется, - поддержала её, подходя, Виктория. - Моя гостюшка не успела ещё приехать, как уже подругу себе завела. Здравствуйте! - она поставила модную, хозяйственную сумку рядом с чемоданом Рели.
- Здравствуйте, - ответили вместе Ася и Калерия.
- Не ревнуйте, - продолжала новая знакомая Рели, чтобы сгладить неловкость, которая возникла на доли минуты. - Это я не пустила вашу гостью к вам, она хотела помочь вам с сумкой.
- В сумке всего три-четыре килограмма. Зачем помогать? А что за разговор у вас случился дюжэ цикавый? Я знаю, что вы учительница, а Реля - бывшая ученица. Какие же точки соприкосновения вы нашли?! По вашему предмету? Вы, кажется, иностранные языки преподаёте?
- Да, но говорили мы, как не странно, не о моей работе, а о Релиной жизни. Она очень интересный человек - я уже ей об этом сказала. Прожила нелёгкую юность с суровой матерью, но не обозлилась как другие, а даже шутит по поводу своих немилосердных родных.
- Про её мамашу и сестрицу-выдру мне и Артём говорил – довольно недоброжелательно. Ну, девочка ты наша, я рада, что ты приехала, не задержалась. Рада, что нашла себе уже друзей. Вы, наверное, её и на машине подвезли?
- Мы вместе в поезде ехали. Так ваша гостья одной фразой, что у меня нет злокачественной опухоли, сняла с меня напряжение, как знахарь не сумел. Так мы втроём - мама, сын и я - влюбились в смуглянку. Муж приехал за нами на машине, и оказалось, что Реле ехать с нами на одну улицу - мы и подхватили её.
- Спасибо вам. Я сегодня, с утра, маюсь, жду её. Выходной взяла, на привоз съездила, чтобы красавице нашей угодить. А вы, простите за любопытство, в Херсон ездили к знахарю, как я слышала?
- Пришлось. Грудь меня тревожит, а врачи хотят делать операцию, но разве умный человек вот так просто ляжет под нож, если есть хоть одна надежда обойтись без неё.
- И что вам знахарь сказал?
- Он, тоже, против операции. Дал травок, чтобы отвары делать. А Реля поразила меня ещё в поезде тем, что поняла, из-за чего я страдаю, хотя мы с мамой ни слова не говорили о том. Может, тебе Серёжка меня выдал? - обратилась она к девушке.
- Да что вы! Я думаю, что он вас никогда не выдаёт. Я сама вижу болезни у людей. Как раз перед вами угадала, что сестра старшая заболела и показала Вере грудину, где у неё тоже прячется опухоль, и, если не ошибаюсь, она у неё доброкачественная. Но сестрица, по своему нервическому характеру, может превратить её в рак, если станет стонать и жаловаться всем.
- Ух, ты какая! - восхитилась Виктория. - Ну, прямо готовый врач. Тебе, моя дорогая, надо в медицинский поступать. Ты и у меня чего видишь? – полу шутливо полу жалобно спросила она.
- Я думаю, что у вас, после тяжёлой войны, и всех ваших потерь, побаливает сердце. Но вы стойкий оловянный солдат, простите за сравнение, вы многое преодолели, и преодолеете ещё.
- Как ты прекрасно сказала – «оловянный солдат» - такова твоя тётя Вика и есть. Дайка я тебя поцелую, чудо моё. - Женщина прослезилась и, подойдя к Реле, прижала её к себе, а потом поцеловала нежно, как девушку не целовала мать. - Артем приехал радостный от, того, что встретил «Диву», как он сказал. Ещё назвал тебя «Цветик семицветик». Я всё голову ломала, чтобы это значило? Но ошиблась, думая, что от тебя счастье получить можно, отрывая лепестки.
- Не надо от меня отрывать лепестки! - возразила, смеясь, Реля.
- Точно! - Поддержала её Ася. - Реля, разумеется, «Цветик семицветик», но она и без отрыва чего-то важного от нее, помогает людям. Она может стать врачом, учёным, и всем, всегда помогать: это состояние её души. Ну, девушка, не стану мешать вам с тётушкой...
- Что вы! - возразила Виктория. - Напротив, останьтесь ещё немного. С вами я скорее разгадаю нашу общую гостью. Слышала, подходя, как вы её к себе зазывали. Но особенно не надейтесь, уж простите. Я мечтаю, чтобы она пожила у меня, как можно больше. Своих детей схоронила, во время блокады Одессы - а Реля возраста моей дочери – так не отнимайте её от меня. Для меня её приезд, как бальзам на рану.
- Понимаю вас, - с сочувствием отозвалась Ася, со скрытыми слезами в уголках глаз, готовыми выкатиться. - Вы очень много получите от общения с романтической девушкой, которую начали обожать довольно взрослые юноши, ещё в тринадцать релиных лет. Прости, дорогая, выдаю твои секреты. Но Виктория должна знать, что ты удивительная, и нравишься людям, буквально всем, с кем встречаешься, кроме родной матери - по-видимому, женщине, с тёмной душой?
- С тёмной - это несомненно, - откликнулась Виктория. - Племянник сразу заметил у матери Калерии злобу, едва взглянув на неё. Однако не стоит эта женщина того, чтобы мы долго говорили о ней. Скажите мне, о чём вы так мило беседовали, до моего прихода?
- О! Реля сказала мне, как её называли в юности. Вернее давали прозвища. Потому, что в школах сельских и в городских – это мне, как учителю, известно - быстро навешивают ярлыки. Весьма точные, заметьте, по характеру. Так вот Релечку называли... Ты разрешишь мне девочка, рассказать о тебе Виктории?
Девушка комично развела руками: - Вы уже начали, так продолжайте.
- Спасибо. Светлую девочку, а потом девушку называли «Солнцем», по цвету кожи, в этом я не сомневаюсь. Правильно, Релечка?
- Почти угадали: «Осколочком солнца», «Лучиком» Релю звал папа, едва я родилась. А мама хотела от этого «Лучика» избавиться, но что-то ей мешало - за меня заступались светлые силы.
- Это точно, иначе бы ты не выжила с такой матерью.
- Я оказалась крепким орешком для мамы и не только выжила сама, но спасла от умирания двух сестричек, родившихся в голодные, послевоенные, годы - мама их обрекала на смерть.
- Какая гадина! - сквозь зубы сказала Виктория. - И потому она, подлянка, обрекла тебя в рабство, потому, что Артём сказал, что они с Герой обзывали тебя «Чернавкой» - а это трудяга, вроде Золушки?
- Да, я была Золушкой, и как ей, мне однажды посчастливилось появиться на балу преображенной, до неузнаваемости, и Принц был рядом.
- Везёт тебе, девочка, - прошептала Ася.
- Ну что на это сказать? Как и у всех, наверное, чёрная полоска меняется на светлую, и наоборот. Я темноту стараюсь прожить без стонов, потому светлая полоска бывает очень яркой, как радуга, но быстро проходит.
- Не верю я, - возмутилась Ася, - что у тебя, такой юной, меняются уже полосы в жизни. Детство же беззаботно, в любой ситуации.
- Только не у меня. У меня на детство пришлась война, потом послевоенный голод.
- Но что ты понимала в два, три, четыре года? Что помнишь?
- Многое. Как меня, перед победой уже, столкнула с печи Гера - старшая сестра, про которую я уже говорила. Была темнейшая полоска, потому что и папа, в это время лежал в госпитале, врачи ему намеревались ампутировать ногу.
- Но твою-то ногу никто не собирался отнимать? - встревожилась, не на шутку, Виктория.
- Нет, конечно, но я не ходила дней десять и старый врач, осматривавший меня, говорил, что не пойду никогда. К счастью это не меня он так пугал, потому я собралась с силами и пошла, хромала долго, пока папа - тоже хромой, вернулся из госпиталя в октябре месяце.
- Твой папа так долго лечился? Вернулся на двоих ногах? - тихо, чтоб не слышали старушки, у подъезда, спросила Виктория. Реле показалось, что она знает уже про это, но хочет удостоверится.
- Да, на своих двоих. Спасли воину ногу.- Девушке не хотелась говорить, что и она принимала участие в спасении отцовой ноги, потому у неё, вероятно, нога расходилась, благодаря лечившей её женщине.
- Вот счастье-то! - воскликнула Ася.
- Да, возвращение папы и было светлой полоской, после того, как я мучилась, разрабатывая свою ногу. А затем просто счастье: мы поехали из Сибири в Литву, где, как говорил отец, было не голодно. Но в дороге мама вдруг рассказывает совершенно чужой женщине, а я подслушиваю, что у неё был когда-то мальчик, рождённый живым, но «мамуля», как называла ласково её старшая сестра Гера, дала ему умереть.
- Какой ужас! Ты, наверное, возненавидела мать?
- Не знаю, что со мной в тот момент было, но я будто застыла на какое-то время, превратилась в комок, и никто не мог этот комок растормошить, даже папа, хотя я понимала, что малыш умер не от него.
- Твоя мать нагуляла этого ребёнка, как и Геру, потому избавилась, - догадалась Виктория. - Но от дочери Дьявола она не посмела избавляться - так и дядька Артёма говорил.
- Я не понимаю, - взволновалась Ася, - так Релёк и Гера от разных отцов? Тогда можно догадаться, почему мать тебя не любит, пыталась избавиться. Она не принимает детей от простых мужчин, если одну родила, от кого вы сказали, Виктория... Да-да, Дьявола! Но как вышла из тяжкой ситуации в поезде малышка Релюшка? Расскажешь?
- И тут, против тёмной силы, мне был послан дедка, который разговорил меня, накормил чем-то необычным из своей котомки, да сказки Пушкина почитал из очень красивой книжечки. Ушёл ночью, оставив Реле книжку в подарок, по ней я утром же, научилась читать. – Реля не проговорилась, что это был её родной прадед Пушкин, проявившийся для неё, чтобы она запомнила его облик. В дальнейшем они общались во снах, и Поэт ей многое рассказал об иных мирах, в которых обреталась его душа. Так Реля узнала, что некоторые люди не совсем умирают.
- Фантастика! - воскликнула Ася. И Реля испугалась – неужели одесситка подслушала её мысли о Деде? Но дальнейшие слова Аси заставили её вздохнуть с облегчением: - Я знаю, что после войны, дети, долгое время изучали буквы, но не так, чтобы сразу читать.
- Но у меня так было! - Возразила Калерия, улыбаясь. - Дедушка, сказки Пушкина для меня были очередной светлой полосой. – «Дед, я не могу не помнить о тебе, но не выдаю, как ты велел».
- Всё это интересно. Жаль, мне пора домой. Последнее, что хотелось бы ещё спросить - расскажи о последних своих двух полосках – и тёмной, и светлой.
- На сей раз, тёмная полоса была довольно продолжительной – Релю преследовал бандит, который даже человека убил. Я считала себя причастной к этому убийству - хотя убитого я даже не знала - но чувство вины довело меня до того, что я покалечила ногу - ту самую, что и во время войны, причём третий уже раз и каждый раз серьёзно.
- Так вот почему ты прихрамываешь! - воскликнула Ася.
- Да, вот уже почти год хромаю. Но светлой полоской, противовесом, отказался Артём – встреча с ним перевернула мою жизнь, внесла, мне кажется, радугу.
- Спасибо, девочка, - прослезилась Виктория, беря сумку и Релин чемодан. - Прощаемся, Ася. Девочка наша устала от разговоров.
- Простите, я заговорила вас. До свидания, - Ася побрела к своему дому, оглядываясь: - Релечка, не забудь, где мы живём.
- Я помню. Приду. Спасибо. До свидания. А вы, Виктория, отдайте мне мой чемодан. Он тяжёлый. Да и сумку вашу, она тоже нелёгкая.
- И последнее, - вернулась Ася. - Как девочку прозывают в Симферополе? Извини, но мне это важно, как учительнице знать!
- Одна подруга зовёт «Шкатулкой с секретами», - улыбнулась Реля.
- Скажи ей, что она правильно определила.
- Ух, ты! Мне досталась «Шкатулка с секретами» - Виктория засмеялась, вслед за ней Калерия и даже уходящая, в сторону, Ася.
Г л а в а 7.
Старушки с любопытством посмотрели на них у подъезда:
- Что, Викуша, приехала ваша долгожданная девушка?
- Видите, что приехала. А уж, как долгожданная, сказать не могу.
- Ну и хорошо, ну и счастья вам. Лифт-то не работает с утра.
- Я знаю, спускалась по лестнице, когда на рынок шла.
- Мастера приходили и ушли. Сказали, что завтрева отремонтируют.
Виктория расстроилась, входя в подъезд: - Обидно, ноги болят.
- Сейчас я открою ваш лифт, - Реля, поставив чемодан, нажала на ручку; двери раскрылись. - Я почувствовала, что мастера не зря работали над ним. Старушек зачем обманули? Разрешите, я их обрадую.
- Разумеется, чтоб бабки не кряхтели зря по лестнице. У нас ведь доверчивый народ, им скажут, не работает, они и не станут пытаться открыть.
Калерия открыла дверь из парадного: - Бабулечки, можете не утруждать ваши ноженьки. Я починила вам лифт. Специально для вас. – Она улыбалась, чтоб старушки её разоблачили, но не дождалась.
Они сразу поверили приезжей: - Спасибо, деточка. А то трудно ходить.
- Уважила, красавица. Дай Бог тебе мужа хорошего.
Виктория ожидала её, смеясь.
- Ты и, правда, шкатулка с секретами. Как догадалась про лифт? - спросила сразу, пока Реля закрывала дверь парадного подъезда.
- Я не догадалась. Я и правда его исправила, в укор ремонтёрам. В следующий раз я с ними поговорю, чтоб не издевались над людьми, - ответила девушка, поднимаясь по маленькой лесенке, перед лифтом. Она подошла, и они стали подниматься в лифте.
- Благодарю тебя, Боже, что послал мне такую гостью. Вокруг Рели, как я поняла, всё исправляется, даже люди, - сказала шутливо Виктория.
- Это вы, не на Артёма ли намекаете?
- Артёмушка вернулся, очарованный тобой.
- Согласна, капитана я смутила. Разве плохо в дороге дружить? – «Решусь ли рассказать Виктории, что мы знакомы с Артёмом уже десять лет. И что он когда-то привозил девчонке платьице «от деда». И знает ли она про моего Пушкина? Вот интересно, намекал ли ей о том Артём?»
- Совсем нет, но иногда можно и на плохих людей нарваться, - отвечала женщина, не догадываясь о мыслях девушки.
- От плохих людей я из дома убежала, - созналась Калерия. - Поэтому, по теории вероятности, я не должна была встретить их ещё и в пути.
- Ну, ты шустра. Где ты родилась? Явно не в Украине. Потому что украинские девушки совсем на тебя не похожие.
- Вы угадали. Рождением Бог мне выбрал город Торопец, в Калининской области.
- Так вот откуда ты, торопыжка такая. Шкатулка с секретами! Только откроешься ли так тёте Вике? Так давно я не говорила с молодыми девочками по душам.
- Да и я не часто открываю душу. Но вам, чувствую, откроюсь.
Доехали быстро. Так же, в темпе, хозяйка открыла дверь. Калерия окинула глазом прихожую двухкомнатной, совершенно новой квартиры: - «Наверное, неженатому моряку дали, вместе с тётушкой. Или Викушка прописала Артёма к себе, дабы заполучить такое чудо, но видно, что квартирка получена недавно, потому что в ней всё новое». В небольшой прихожей Калерию удивили премудрые полочки, выбранные с любовью и привезённые моряком из-за границы, потому что таких изумительных в восстанавливающемся Союзе ещё не делали. Но зато остальное, что стояло на полках, было восхищением моряка перед своей страной: Памятник Русским морякам Севастополя, Керчи, штурвальное колесо, в котором заключена была его Одесса, виды Ялты, Ласточкино гнездо, Воронцовский дворец в Алуште, памятник Дюку, основателю Одессы, картины про море - Реля про всё это читала в книгах и была уверена, что, со временем, Виктория ей расскажет что-то о сих памятниках или, что тоже неплохо, она узнает сама про авторов как обычно - находя и читая книги о них - хорошо бы в Одессе ещё купить познавательной литературы, а ещё лучше увидеть всё это воочию. Картина, поразившая её в прихожей, не раз ещё потревожит Релю, заставит заходить в музеи, пристраиваться к экскурсиям и тратить деньги не на еду, а на книги.
- Вошла? Всё, разумеется, сразу увидела? Это Артём привозит. А теперь дай тебя ещё рассмотреть, «Дива», поразившая моего племянника. Он похоронил мать - мою золовку. А вернулся из Херсона просветлённым, будто с Ангелом встретился. Я худшего ждала потому что его матушка не вызывала у меня хороших эмоций. Да и Артём мать недолюбливал, а всё же в церковь сходил, как ты ему велела.
- Я не велела, а просто посоветовала. Он, возможно, помог душе родительницы не залететь в пекло, где её сковородка ждала.
- Э, нет, девушка, матери Артёма только туда положено - это уж чему быть, того не миновать - на костре её будут долго хлестать, не знаю чем - может крапивой, а может раскалённой кочергой.
- Ну, тогда Артём сам очистился от скверны.
- Вот это ты правильно сказала. Ну, чего мы стоим в коридоре? Я совсем голову потеряла. Ты, наверное, с дороги умыться мечтаешь, и покушать - ведь ночь ехала в поезде!
- Это верно - руки у меня грязные, да и лицо помыть не мешает.
- Тогда иди в ванну. - Виктория взяла Релин чемодан: - А чего он у тебя такой лёгкий? Я бы взяла больше всего в дорогу.
- Но мне не надо. Пару платьев, плащ, тапочки, босоножки запасные - много ходить люблю. Купальник, и всё, я во всеоружии.
- Да, поразила ты Артёма, по-видимому, не красивыми одеждами, а складом своего ума. Он мне сказал, что никогда и нигде не встречал таких, как мне помнится, необыкновенных девушек. Ну, чего застеснялась? Я вижу, что ты не знаешь, как меня звать, потому усердно обходишь прямое обращение. Называй «тётя», как Артём, или Викша, как мой любовник, который сейчас укатил в отпуск и я свободна, потому могу тебе показывать Одессу. Все экскурсии мы стараемся проводить в вечерние часы, когда не так жарко на улице. Но в катакомбы везём экскурсантов днём, когда нет солнца, чтоб они не скучали о море, а в подземелье прохладно и они выходят оттуда просветлёнными, соприкоснувшись с подвигом, которое завоевали себе защитники Одессы.
- Здорово! - воскликнула Реля, останавливаясь у порога ванной.- Вы, простите меня, Виктория,- как видите, знаю ваше имя - за мой эгоизм, но я рада, что вы можете показать мне Одессу. А Артём уже уплыл в море?
- Я думала, что ты сразу это спросишь, но ты терпеливая, оказывается, - улыбнулась женщина, доставая свежее полотенце из шкафа, в своей комнате.
Комната Артёма была закрыта, похоже на ключ – по-видимому, моряк не любил, чтоб туда заходили посторонние люди. Реля любовалась на плавные, неторопливые движения хозяйки. Тётя Артёма была красива той красотой, которая скоро должна отцвести, но внутреннее состояние человека не даёт ей это сделать. Такие женщины долго остаются молодыми, а новая знакомая Рели, вероятно, вела активный образ жизни и эта черта характера не разрешала ей состарится. Перед девушкой, наклонившись, к выдвижному ящику, стояла пятидесятилетняя, а на вид лет тридцати пяти женщина с крашенными рыжими волосами:
- Вот тебе полотенце, видишь, выбрала самое красивое.
- Спасибо, я таких ещё не видела. Артём привёз?
- Конечно, он. Не удивляйся, что у меня не совсем убрано. Летом, в духоте, не хочется заниматься квартирой, а хочется к морю, нашему батюшке, искупаться в его тёплых водах.
- Как вы хорошо назвали море – «батюшка».
- Ну почему какую-то хмурую реку Амур так называют, а мы Чёрное море нет? - возразила Виктория, проходя дальше: - Вот здесь туалет, если хочешь, то иди сразу в него. В нём немного тесно, зато кухня и ванная у меня - просто чудо! Правда, в трубах не часто подают тёплую воду, но я летом рада и холодной. Так хорошо, придти с моря и отмыть соль - обновлённой себя чувствуешь - это не передать словами.
- Пожалуй, я зайду в туалет, - засмущалась Калерия, - но вначале помою руки, потому что они у меня, с дороги, давно воды просят.
- Правильно, прежде чем идти в нужник, надо, чтобы руки были чистые, потому что девушка должна думать о той чистоте других, женских органах, за которые она если дотронется, то только чистыми, вымытыми ручками. Ну, чего смущаешься? Разве мама тебя не учила?
- Моя мама если о ком волнуется, то в первую очередь о себе, да своей любимой дочери, которую она, как вы знаете, нагуляла до замужества, - говорила Реля, проходя в ванную, с удовольствием моя руки.
- Мне ли ругать твою мать, если Гера - Артёмке двоюродная сестра? Моряк мой ездил, чтобы на неё посмотреть, и она ему не очень-то понравилась. – «Неприятные манеры, - сказал, - у девушки. Непрерывно смотрит не моргающими глазами, и дуется, будто ропуха». Ропуха» - это лягушка большая, но, думаю, ты это знаешь. Чай, по биологии проходили. Бери-бери чистое полотенце. Вытирай свои ручки.
- Это не ручки, а ручищи. Смотрите, какая широкая у меня кость - потому что много работала тяжко с детства - девчонок носила, так что жилы надулись и спадают только когда отдыхают. А у Веры, которую вы назвали детским её именем Гера, действительно, холёные руки – потому что она чаще всего отлынивала от дел, с малышками не хотела возиться - теперь-то она вообще барыня, как мама была прежде.
- Да, на Артёма твоя мать тоже произвела невыгодное впечатление, ты уж прости меня, девочка, если тебе это неприятно.
- Почему же? Я тоже маму не очень люблю - она меня довольно-таки мучила почти до восемнадцати лет, пока я из дома не ускакала без копейки денег от неё и в одном платьице. Так что можете спокойно передать мне слова Артёма и про нашу модницу, которая как Вера, только и думает что о своих нарядах. Впрочем, сейчас сильно выросли маленькие сестрёнки, которых в семье называют Атаманшами, они родимой на горло наступают - берут её одежды, и перекраивают на себя – мама даже мне не постеснялась на них пожаловаться.
- Именно, что не постеснялась! - Виктория растягивала слова, будто проверяя их на правильность. – Представляю, с какой миной! Ты иди в туалет, иди - потом договорим. А пока ты там сидишь - не стесняйся, садись прямо на толчок - его-то я протираю после каждого посещения - ты тоже это будешь делать - а пока я разогрею наш обед. Приготовила больше, как знала, что чудная Дива ко мне сегодня, приедет. Ты не обижаешься, девочка моя, что так тебя величаю?
- Меня Артём тоже так называл, - улыбнулась Реля, открывая дверцу, на которой была вывешена забавная картинка с малышом, садящимся на горшок: - «Артём это привёз из-за границы».
Туалет оказался совсем не маленьким, вопреки словам хозяйки. А на стенах его не советские картинки, видимо вырезанные из привезённых Артёмом журналов, а может быть и купленные им большие специальные плакаты, где большей частью были влюблённые - целующиеся, а между их губами вспыхивает солнце. Бродящие по улице, лежащие на песке, сидящие на парапетах набережных - и всё целующиеся, милующиеся, на глазах у людей. Признаться, Калерия не очень любила, когда любовь выносилась на обозрение, но выполнены были эти рисунки или фотографии просто потрясающе. Никогда ещё она не видела в советских журналах таких изумительных работ - видно, что над ними трудились прекрасные мастера, хорошо знающие своё дело. И любовь за границей, по-видимому, не прячется по углам, а несет себя везде, даже куда и не совсем удобно. Хорошо это, или плохо?
- Ну, как тебе показались Артёмовы наклейки? - спросила её Виктория, когда смущённая ещё больше девушка вышла из туалета и хотела пройти незаметно в ванну, чтобы помыться основательней.
- Уж не знаю, что вам и сказать! - Реля развела руками.- Я совсем потеряла дар речи. Это что-то не свойственное нам, потому что я редко вижу на улицах Симферополя целующихся так прилипчиво, как это делают за границей, потому не знаю, как реагировать.
- А сама бы смогла поцеловаться на улице?
- Разве только по-родственному, встречаясь, в щёку, а не продолжительным поцелуем, который, кажись, за границей принят. Это Рели не нравится. Я считаю, что нельзя выставлять напоказ то, что другим, быть может, будет неприятно наблюдать.
- Умница моя! Разумеется, нельзя идти и целоваться так вызывающе, потому что сзади может идти больной человек, которому не до поцелуев и он, в гневе, может наслать на влюблённых свои болячки.
- Вполне может, если они ему досаждают, - согласилась Калерия, - потому я бы не стала этого делать в людном месте. Для влюблённых не зря природа создала укромные уголки и… тёмную ночь.
Произнося это, девушка густо покраснела, но хозяйка, чрезвычайно занятая шипящей сковородой, распространяющей по квартире чудные запахи, даже внимания не обратила на то, как гостье стыдно произносить такие слова.
- Ты говоришь как взрослая. А, между тем, я просто уверена, что ты цельная натура ещё, не тронутая крепкими, мужскими руками? А?
- Нет, разумеется. Меня хотел изнасиловать один душевный Квазимодо, но я не поддалась и хочу удержаться до замужества.
- Ты читала «Собор Парижской Богоматери»?
- Да, а вас это удивляет?
- Я не удивлюсь, если ты скажешь, что и серьёзные книги читала.
- А разве «Собор Парижской Богоматери» не серьёзная?
- Не лови меня на слове, девочка. Но я удивилась, знаешь почему? Артём приехал и сказал, что познакомился в поезде с девушкой, которая показалась ему похожей на цыганку Эсмеральду из этой интересной книги, и вдруг ты называешь первою из книг именно её.
- Артёму показалось, что я похожа на Эсмеральду? - Широко раскрыла глаза Калерия. - Он ошибается. Я не такая красивая.
- Такая, такая, не сомневайся. Ты стройная и смуглая, у тебя большие, тёмные, как ночь, глаза, пухлые, привлекательные губки, совсем как у той цыганки. Уверена, что ты умеешь петь и плясать - тебе только козочки беленькой не хватает.
- К сожалению, танцевать могу плохо из-за травмы. А что касается слуха - мне медведь на ухо наступил.
- В Украине нет медведей, - живо возразила ей Виктория.
- Действительно, но я-то родилась не в Украине, а в Калининской области, в городе Торопце - это бывшая Тверская губерния.
- Тверская? Я раньше знала поговорку, что «Тверь - в Москву дверь». Верно, что ли, что она от Москвы недалеко?
- Наверное, раз так говорят, - улыбнулась Реля. - Сама я проезжала по моей малой родине только один раз, когда мы ехали после войны, по желанию папы, в Литву, чтобы там обосноваться.
- Так вы живали в тех местах? - приятно удивилась Виктория. – А Артём ведёт свою родословную от эстонцев, причём не совсем простых, а каких-то довольно богатых - впрочем, сейчас всё это быльём поросло. Да твоя родительница должна знать, если она любила когда-то дядю моего племянника. Вот он - этот Чёрт с козлиным умом – настоящий «чухонец», как писал об эстонцах Пушкин, если ты помнишь.
- Кажется, помню, - напрягла память Реля и неуверенно прочла:- «О чём шумите вы, народные витии? Зачем анафемой грозите вы России? Что возмутило вас? волнения Литвы?.. Оставьте, это спор славян между собой, домашний, старый спор, взвешенный судьбою»... Нет, это совсем не то - про чухонцев, как он называет эстонцев в другом, пушкинском стихотворении, и если я его вспомню, то процитирую вам.
- Девочка моя! Я остановила тебя на полпути. Ты, кажется, хотела ещё зайти в ванную? Ну, иди, мойся там, как хочешь, хоть вся. Я знаю, что задерживаю. И стихи ты мне ещё почитаешь - у тебя чудно получается. Сегодня я нескладная! Иногда, соскучусь по обществу, и болтаю.
- Вы очень даже складная - такой ароматный завтрак приготовили, что у меня даже аппетит разыгрался, - сказала Реля и поспешила мыться. Дорожная пыль и копоть раздражала её: - «Обрадовалась воде!».
Г л а в а 8.
Умывшись и вытираясь полотенцем, девушка внимательно рассмотрела себя в зеркало: - «Может и правда я похожа на Эсмеральду? Кожа смуглая и лицо привлекательное, особенно если поговоришь с хорошим человеком - прямо светиться начинает. Вот теперь смыла с себя копоть, и даже сама себе нравлюсь. Как уехала из дома, так и похорошела. Ну, девушка, пора тебе перестать смущаться, когда тебя хвалят. Но не за что хвалить. Идя мыться, даже чистый сарафан не взяла, придётся одевать этот, загрязнённый в дороге».
- Реля, ты чего там застряла? Выходи, а то я одна сяду.
- Выхожу-выхожу! Еле отмылась. Вот теперь вы меня хорошо разглядите и, пожалуй, разочаруетесь, - пошутила она.
- Садись вот сюда, на этот табурет. Разочаруюсь? Ты шутишь, милая? Хотела бы я так выглядеть, без макияжа, в твои годы.
- Макияж - это что? - спросила и опять застеснялась, сразу припомнив, что прекрасно знает это слово. Но откуда? В книгах Реля об этом не читала, ни в иностранных, ни в советских.
- Ну, мази, краски - всё, что накладывают на лицо. А я - городская девушка, рано начала мазаться и краситься, чем сильно испортила свою физиономию.
- Вы наговариваете на себя. Вы и сейчас очень привлекательная, и представляю, какой вы были красавицей, в мои годы.
- Ошибаешься, девочка, если говорить твоими словами. Ты, в свои годы, без мазей, без красок покоряешь, а я тогда довольно неуклюжей была - рыжая, с веснушками, да ещё и оспа лицо разукрасила.
- Вы шутите? Не вижу ни оспин, ни веснушек.
- Так за годы я научилась их замазывать. Будешь, есть салатик? Он у меня удался, огурчики и помидоры купила просто чудные.
- С огурцами и помидорами? Конечно, буду. - Реля с удовольствием смотрела на проворные руки хозяйки: - Спасибо, хватит.
- Ешь! Я рада тебя покормить, как мать. Нет у меня дочурки, такой как ты - не по годам развитой. Знаешь уже Гюго - это диво.
- Что удивительного в том, что я прочла несколько его книг?
- Милая, наши девушки таких книг не читают, а проституцией занимаются. Знаешь, что это?
- Читала в книгах, наблюдала в городах, пожалуй, и в деревнях – это разврат. А Одесситки, - смутилась Реля. – наверное, занимаются этим исключительно с моряками?
- А как же! Предпочитают денежных мужчин. Ничего, что те их заражают.
- Какой ужас! Но я знаю, что эти заболевания зовут Венерой.
- Артём Венеры и боялся, от подобных девиц. Но о чём мы? Где ты такой расчудесный сарафанчик себе приобрела?
- Сама шила. Вот эти цветы, на плечах, вручную отделывала, - Реля стеснялась, что сарафан пыльный, Виктория напротив не замечала этого.
- А ткань где покупала? Вроде не нашего производства? Никогда, не видела такого, чтобы цветы, как палисад, были по кромке.
- Ситец мне подарила комендантша, за концерты, где я участвовала. А вы, простите за вопрос, не из бывших дворян будете?
- Откуда, девочка? Я скорее из мещанского сословия. Но мещане - это теперь звучит как ругательное слово, а раньше это были люди довольно уважаемые.
- Знаю. Из рода мещан был Циолковский.
- И про него ты слышала, девочка?
- Слышала и читала. Это великий человек был. Он, как и французский писатель Жюль Верн, опережал свою эпоху. Но если Жюль Верн был фантастом, то Циолковский воплотил одну из его идей в жизнь.
- Это какую же идею? - заинтересовалась хозяйка и даже есть перестала: - Циолковский же занимался тоже несбыточным - будто бы ракеты какие планировал строить, чтобы к звёздам лететь.
- Действительно, да жаль, не дожил. Но его ракеты скоро полетят.
- Как это полетят? Мы с тобой дожили до полётов спутников, но о ракетах и не мечтай - эта мечта гения воплотиться в жизнь не скоро.
- Ошибаетесь, - Реля тоже перестала жевать, - как раз скоро. Но мне, к тому времени, надо найти моего суженого-ряженого и родить от него ребёнка, а может просто забеременеть.
- Как? Ты разве не от Артёма собираешься рожать своих детей?
- Нет. И это я ему говорила - он мне судьбой не предназначен, а я верю в судьбу, вы извините меня за правду, если Артём не поверил.
- Релечка! Зачем же так? Да не одна умная девушка не отказалась бы от красавца-мужчины и моряка, который ей, из-за бугра, как называют в Одессе границу, привозил бы красивые вещи.
- Красиво одеваться - об этом мечтает каждая девушка, - отозвалась печально Калерия, - я тоже в том числе. И я, разумеется, вышла бы за Артёма, если бы не предсказала сама себе другого парня, который, возможно, и ногтя на мизинце у Артёма не стоит.
- Вот видишь. Так не теряйся, девочка. Выходи за него, пока тебе предлагают. Потому что Артём не любит ломак - сразу и найдёт себе другую - ты бы знала, как на него вешаются девицы.
- Я была бы рада, если бы он нашёл себе жену - об этом я, тоже, ему говорила в поезде. У вас может возникнуть вопрос, зачем я приехала в Одессу? Но вы, наверное, не знаете, что Артём мне оставил деньги, у мамы, когда был у нас? - Реля искоса взглянула на хозяйку: - «Какие у неё взаимоотношения с Артёмом? Делится ли капитан с тётушкой самыми сокровенными мыслями? Наверное, да, ведь должен же быть у него хоть один родной человек на Земле. Знаю точно, что это не мать, которой и в живых уж нет, и, тем более, не дядька, вызывающий в племяннике протест против всех его чёрных деяний. Интересно, как Верин отец резко отреагировал на то, что я Артёму посоветовала сходить в церковь...»
- Да-да, он мне говорил, что оставил тысячу для тебя. И я предполагала, что ты, взяв её, значит ехала в Одессу уже невестой.
- Я взяла деньги только потому, чтобы они не достались сестре-жадюге. Вера с удовольствием забрала бы их себе, но я, догадываясь, что их у неё уже достаточно, решила увидеть благодаря этим деньгам Одессу. Не знаю, может, плохо поступила, но мне так хотелось увидеть ваш город и вас. Артём мне описал ваш характер и облик, и я мечтала убедиться - правда ли, что есть на свете доброжелательные женщины, красота которых не только отражается в лице, но и в душе?
- Ишь, ты как красиво говоришь! Как поэт, который мне в молодости стихи сочинял. Но успокойся - хорошо ты поступила, что не отдала деньги вашей жадюге Гере-Вере - кузине Артёма. Я тебя за это не ругаю, но ты подумала об Артёме? Ведь он же надеялся, я полагаю?
- Не знаю, мы вроде бы с ним обо всём переговорили в поезде, но я ещё по одной причине рвалась в Одессу. Мне кажется, что две смерти в течение полутора недель для Артёма много. И мне не хотелось бы, чтобы новоявленный капитан наш наткнулся на третью смерть уже в море, - Релю, взволновала тревога, которая возникла в глазах Виктории.
- А это может случиться? Да, было бы ужасно - ведь впервые пойдёт мой племяш в море самостоятельно. Он тоже ведь может умереть?
- Да, поэтому я так рвалась в Одессу. Послушавшись Артёма, тем, что приняла его деньги и, используя их на себя, я уже начала потихонечку «снимать» с него преследование дамы с косой, надеюсь, что совсем отверну поганую ведьму от нашего моряка.
- Девочка моя! А я тебя упрекаю! Ну, прости ты меня! Как хочешь, так и поступай, но чтобы за Артёмом не тянулись несчастья. Ну, доедай салат, и я тебе горячего положу.
- А вы будете есть горячее?
- Да я уж наелась, когда готовила. К тому же я уже кушала с раннего утра, а нам, женщинам в возрасте, вредно много есть. Да и хочу разыскать тебе купальник, который я носила лет десять назад, чтобы мы могли сейчас поехать на пляж. Ведь ты мечтаешь искупаться в море, я думаю? Вот, ешь котлетки с рисом - я их сама делала.
- Спасибо, очень вкусно пахнет. Давно я не ела котлет - в Симферополе их можно купить только готовыми, а им далеко до домашних.
- Да и, наверное, мяса не купишь, да и мясорубки нет в общежитии?
- Как вы угадали? Сами в молодости там живали?
- Разумеется. Однако я опять заговорилась - ты очень занятная девушка, как раз такая, каких я обожаю. Пошла, искать купальник. Но не услышала от тебя, хочешь ли ты к морю? Может, ты желаешь отдохнуть от дороги или побродить по городу? - Хозяйка задержалась на пороге кухоньки, выжидающе глядя на Калерию.
- В такую-то жару? Сейчас солнце уже так печёт, что я, когда мы в машине ехали, почувствовала. Разумеется, я буду рада и морю, и вашему купальнику, в котором смогу поплавать. Правда у меня имеется свой, но страшненький, а мне очень хочется одеть красивый, вы меня простите - я, выходит, ничуть не отстаю от девушек, которых не уважает Артём, и вы ему можете рассказать какая я меркантильная.
Реля совсем раскрепостилась, попав в эту уютную одесскую квартиру; говорила что думает, не беспокоясь, какое впечатление произведёт на хозяйку. Своим чутьём она уже давно определила, что Виктория как раз та женщина, какую она хотела бы иметь матерью - справедливой, строгой и всё понимающей. В памяти её возникала мысль, что когда-то эта женщина хотела стать её матерью, но где это было?
- Тогда я тебя поражу, - хозяйка прошла в комнату и вскоре, спустя пару-тройку минут, вернулась с чем-то довольно красивым, в прозрачном пакете. - Вот, новый и не разу не надёванный - на тебя станет в самый раз. Чего ты вскочила? Чему удивилась? Неужели прозрачной, не советской упаковке? Это у нас умотают в бумагу, и отчаливай с товаром, а захочешь, кому показать, надо бумагу разворачивать. А за границей принята другая упаковка - вот такая, прозрачная, покупателю лучше товар рассмотреть, даже не вынимая из пакета. Но я-то выну для тебя - смотри какая красота. Изумительные расцветки, которые не сразу выгорают, даже от солёной воды не портятся.
- Вы же говорили, что свой мне найдёте, - Калерия боялась дотронуться рукой до купальника. - А этот вы, наверное, продать хотели?
- Не считай меня за спекулянтку! - рассердилась Виктория. – Этот Артём привёз одной знакомой, а она возьми, да и выйди замуж – также за моряка - так что даме не потребовался Артёмов подарок. И неудобно было племяннику дарить его чужой жене, это как признание любви.
- Уж не невеста ли Артёма? - с затаённой болью спросила Калерия, не отводя заворожённых глаз от купальника. Чудесный купальник был такой изумительной расцветки, каких девушка ещё не видела ни когда купалась в Днепре, ни на Симферопольском водохранилище, хотя некоторые городские девушки тоже щеголяли в чём-то потрясающем, но и тем, необыкновенным купальникам, было далеко до этого. Это радужное чудо переливалось зелёным и изумрудными блестками, и всё это было вроде на фоне солнца - жёлтого в середине и оранжевого по краям, и на Релином, смуглом от природы теле, будет неплохо смотреться.
- Была невестой, а стала чужой женой. Но что меня поразило, племянник мой не расстроился особо, хотя та, Анна, когда его увидела, будучи уже замужней дамой, заплакала от обиды, что не дождалась его.
- Почему? - Реля была шокирована этим признанием.
- Ну, они жили уже с Артёмом, - прости меня за откровенность, девочка, - и, возможно, насколько я могу судить по моему опыту, какие-то воспоминания и вызвали эти слёзы, а может сравнение мужа с... Ну, ладно! Стоп! Что-то я совсем заболталась - мой моряк часто меня за это упрекает, но я не меняюсь. Так, берёшь этот купальник? Считай, Артём подарил. Он будет рад, если сподобится увидеть тебя в нём.
- После таких слов как не взять? Но не думаю, что Артём узрит в нём меня. Я предчувствую, что и не увижу его перед уходом их корабля, хотя я так спешила, в надежде ещё раз посмотреть на капитана.
- Да-да, я понимаю. Ты хотела снять с него заклятие смерти.
- Заклятия смерти? Я так не думала, но это почти что так. Наверное, злая мамаша прокляла нашего моряка давно, но то, что Артём пошёл в церковь, уже наполовину освободило его. Да ещё я чуток постараюсь отогнать это чудище, чтобы в море оно его не пугало.
- Спасибо тебе, девочка, что приехала. Вижу теперь, что ты просто чудо! Купальник сейчас оденешь или на пляже? Там есть кабинки.
- Кабинки для переодевания? Их я уже видела - это очень удобно. Я, пожалуй, там переоденусь, - Реля боялась признаться как ей невыносимо стыдно, оттого, что она так обрадовалась подарку.
- И тебе не хочется сейчас примерить купальник? - удивилась хозяйка. - Ты так уверена, что он тебе подойдёт?
- Это видно даже на глаз - он мне подойдёт.
- Ну и правильно, что не меряешь, не увидишь себя сейчас в зеркале. Пусть тебе глаза парней у моря скажут, как ты хороша.
- Ну, не ради парней я это чудо сейчас не одеваю, а чтоб не испытывать неудобств, пока мы добираемся на пляж. Ведь этот купальник не совсем ситцевый, как мой старый, а сделан из чего-то другого?
- Правильно. Этот костюмчик трикотажный и немного с синтетикой, чтобы сидел на твоих грудках и твоей попочке, как влитой. Ты знаешь что такое «синтетика», что не переспрашиваешь что это такое? - удивилась Виктория, чем опять вогнала Релю в краску.
- Конечно, нет, но надеялась расспросить у вас на пляже. Ой, давайте перемоем посуду, прежде чем ехать туда.
- А ты разве уже поела? - спохватилась хозяйка. - Вот я сумасшедшая женщина - никак не даю тебе позавтракать.
- Что вы! Я же всё успела скушать. Видите, тарелка пустая, - засуетилась Реля, которой очень хотелось увидеть море, окунуться, наконец, в него, и ходить по берегу, или лежать на топчане в этом чудесном купальнике, наслаждаясь солнцем.
- А кофе? Да и я его попью, в своё удовольствие, ещё разок, - сказала Виктория.
- Не надо кофе, перед походом на море! Лучше попьём водички газированной, где-нибудь на берегу, - буквально застонала Реля, которой было невыносимо пить что-то горячее, когда и так жарко.
- Какая ты торопыга, из города Торопца, а я без кофе не могу. Если я сейчас не выпью чёрного кофе с лимоном, то засну на пляже и сильно обуглюсь под солнцем. Это тебе оно не страшно, с твоей смуглой кожей, а я обгорю до ожога – будешь, потом мучится, мазать меня кефиром, - проговорила женщина, быстро наливая кофе в одну из кружек. - Тебе наливать?
- Ой, кофе с лимоном я, пожалуй, выпью, - призналась Реля, у которой голова закружилась от прекрасного, как ей показалось, запаха.
- Ну, то-то! А то «не буду»! Да выпьешь и ещё попросишь, потому, как мне кажется, ты такого ещё не пивала. Это растворимый кофе привёз мне его Артём в первый раз. Чувствуешь, какой душистый? А вместе с лимоном, просто чудо! Или ты со сливками хочешь? Так я сделаю.
- Делайте как себе. Спасибо, - говорила Калерия, принимая чашку и отпивая осторожно первый глоток. - Правда, необыкновенный напиток.
- Артём будет рад, что ты попробовала его находку - это он где-то на одном из островов нашёл - не то в Бразилии, не то в Америке.
- Кажется, Бразилия и находится в Южной Америке? - осторожно заметила девушка, боясь обидеть хозяйку.
- Разумеется, я ещё не забыла географию. Когда я училась, у нас мальчишки собирались туда бежать. А у вас?
- Мы - послевоенные дети, - грустно ответила Реля. - У нас было другое на уме - как бы покушать. А у меня и о сестрёнках душа ныла.
- Да и я вырастала после революции - тоже вкусили голода и разрухи. Правда как тебя, меня не притесняла мать: она старалась детей накормить, а не о своём желудке и нарядах думать.
- Откуда вы знаете о моей матери?
- Так Артём видел её, к тому же твоя мать и Вера вздумали фотографии ему показывать, где он тебя не нашёл, а только их особы. Тебя они, наверное, спрятали? Я имею в виду карточки.
- Наверное, потому, что я посылала домой снимки из Симферополя; на фоне памятников, красивых видов и даже в новом пальто. Однако одного фото мать с Верой не могли укрыть - это наша семейная фотография, когда мама работала председателем винодельческого колхоза, - вспомнила Реля. - И отец там присутствует. Но больше Артём не мог меня видеть, если от него прятали. В основном, в доме, альбомы Веры, снятой в Одессе и в Кисловодске, в котором та успела побывать да мама, и девчонки, которых снимала наша студентка, и, как мне кажется, что-то добивалась от них, делая им такую услугу.
- Лишь если ей что-то требуется, фотографирует? - удивилась Виктория.- А, правда, что когда-то её Герой называли?
- Да, так сестрица звалась почти до тринадцати лет, пока мы не заехали к родным, при поездке на Дальний Восток. Там Гера назвалась Верой. А в Находке - это теперь большой порт - Гера окончательно утвердила новое имя. Как они с мамой выправили метрику, остаётся догадываться.
Но хозяйку не очень интересовали проделки Релиных родных.- Боже! Где ты только не побывала! Вот повидала! Не удивляюсь, что и в Одессу тебя потянуло с такой силой. И если бы были денежки, ты, наверное, тратила бы их не на одежду, а на путешествия?
- Ну, без красивой одежды не поедешь никуда, - возразила Реля. - Я тоже, грешная, не поехала бы в лохмотьях. Но мне везёт. Стоит немного приодеться, как подваливает путешествие, вроде вот этого.
- Езди, девочка, пока молода и есть желание, пока не обзавелась ребёнком - потом всё изменится. Да и вообще, в старости, уже не такое рвение к перемене мест: вот меня звал друг мой в село, походить по берегу Днепра, половить рыбку; уже нет такого задора как у тебя. Осталась, как видишь, в душном городе, и ни капельки не жалею.
- Хорошо, что остались, иначе бы мы не встретились, - засмеялась Калерия и встала, чтобы перемыть тарелки и ложки после еды. - У вас есть тёплая вода или вы в чайнике греете? - спросила Калерия, потому что в Симферополе в кранах бывала лишь холодная.
- Из этого следует, что у вас, в Симферополе не часто она есть? Но у нас чаще бывает, так что мыть посуду легче, чем у вас. Помой уж, если тебе так не терпится - мне плохо становится от горячей воды, и я часто оставляю её возле раковины.
- Наверное, вас сердце подводит? - посочувствовала Реля, собирая посуду, и принимаясь мыть её.
- Я думаю, что да, - отозвалась Виктория, утирая слёзы. - Похоронила двоих детей во время войны. Дочурка, как ты сейчас была б, под обстрел попала, а второй умер от жажды - вот тогда воды в Одессе не было, ты слышала? А Артём, когда его дядя Федот - это мой муж – ушёл на фронт, начал метаться. Училище, в котором он учился, закрыли, так он сначала к партизанам подался, в катакомбы.
- Читала в книге о партизанах, - сказала Реля и испугалась, можно ли говорить на эти темы с пострадавшей от войны?
- Да, мальчишка так страдал. Ведь обещал Федоту, мужу моему, что будет оберегать его детей. Впрочем, первый-то сын у меня не от Федота, девочка от него. Но когда они погибли, Артём был сам не свой, приписал себе годы и подался на фронт - он и тогда высокий был. Тут уж я стала метаться, думала - ну погибнет мальчишка. Но Бог уберёг его, решил ещё нужный он на земле человек. Погиб мой Федот - светлой ему памяти - вот уж светлый был мужик – таких человечных, я более не встречала. Как мне пришла пора рожать дочь - я уж в роддоме лежала - они с Артёмушкой шли ко мне, и вдруг дядька его схватился за сердце и говорит: - «Родилась сейчас светлая девочка у тёмной матери, которая будет сражаться с ней». Артём не понял и спрашивает, мол, не тётя ли Вика родила? «Нет, - отвечал мой мудрёный муж, - твоя тётя Виктория не с тёмной душой, родит обычную девочку, а та, что родилась среди лесов, та воительница, ей, мол, придётся сражаться и побеждать две тёмные души, одна из которых постарше её девчонка, родилась от твоего дядьки».
- Это мне Артём рассказывал, - с болью проговорила Реля, - и мы догадались, что они обо мне говорили? Единственное не пойму, мама называла, в рассказах, отца своей любимицы Люфером, а сейчас его зовут Остапом.
- Вообще-то его не Люфером звали, иначе – это он женщинам так представлялся, которых хотел бросить с дитём от него. К тому же, этот гадюка сменил после войны имя. А кого он бросал с дитём, становились тоже гадюками, перенимая его характер, а дети от чёрта особенно.
- И мне пришлось с двоими гадюками сражаться: мама с Герой всё давили на меня, чтобы я покорная была, тогда, мол, они меня оденут. И отца плохо мать одевала, по её словам, чтобы не гулял.
При упоминании об отце Калерии, Виктория странно на неё посмотрела, однако стала говорить о другом отце.
- Это всё проделки Люфера, он женщин просто подминал под себя, хотя и оставлял. Он с сестрой Артёма, и на мальчишку давили, пока он, в двенадцать лет, не сбежал к нам, в Одессу.
- Артёму хоть было куда бежать, к светлому его дядюшке и тётушке, а мне совершенно некуда. Хотя, если я правильно помню, отец мой, бабник жуткий, при переезде нашем из Залиманского, что под Одессой, в Херсонскую область, нашёл в Одессе любушку. И хотел уйти от мамы, взяв с собою двух девчонок, к женщине, которая ему очень понравилась. Притом называл мне её имя, и это имя было Виктория, которая проживала где-то у порта. Это не вы были?
- Я, - Виктория заплакала. - Какой-то мужчина вертелся возле, и замуж звал замуж в конце, - она задумалась, вспоминая, - кажется, сорок восьмого или сорок девятого года. Его Олегом звали?
- Точно, - у Рели покатились непрошенные слёзы, - я та, которая помешала вам встретиться ещё раз, когда мы «кантовались» как говорил отец, несколько часов на вокзале, ожидая нашего поезда. Я помешала, если уж честно признаться, сбежать ему на свидание к вам, где он наврал бы вам с три короба, подал бы надежду, а выполнить её не смог - так он многим женщинам мозги крутил - я часто это наблюдала.
- Спасибо, что ты меня уберегла ещё от одного разочарования. Мне во сне приснилась девочка тогда, когда Олег обещал явиться, и всё объяснила, что мне с ним счастья не будет. Это ты была?
- Я. Тогда мы на вокзале все спали - встали ведь рано, чтобы на автобус попасть. Но меня, за то, что я отца тогда остановила, он побил жестко, в следующем селе.
- Варвар какой! Попробовал бы у меня бить ребёнка. Так тебе с ним тоже бывало несладко?
- Конечно. А остановила я его, потому что почувствовала, что попадёт он в тюрьму, если от семьи отобьётся. Ведь оставь он нас, мать везде его могла найти и в тюрьму засадить. Хотя я, в подсознании, чувствовала, что отец, так или иначе, но уйдёт от матери через тюрьму.
- Хорошо хоть меня он избавил от такого позорища. Хотя это тебя я должна благодарить. Но хватит говорить о твоей семье, я чувствую, что тебе это неприятно. Расскажешь мне потом, как-нибудь о своей семейке, если, конечно, захочешь. А сейчас к морю, а то у меня сердце от жары подкалывать начинает.
- А вы обращались к врачам, которые лечат сердца, со своим заболеванием? Потому что мама моя, насколько я знаю, беспокоится о своём здоровье, при каждой боли едет то в районную, то в областную больницу или поликлинику, которая обслуживает начальство - свой ей мало.
- Да, я уже слышала от Артёма, что о здоровье ваша мать довольно-таки беспокоится. Я не такая. Пойду к врачу, когда меня прижмёт.
- Но мне уже сейчас страшно ехать с вами на пляж, где солнце да жара. А ну, как вам там плохо станет? Что делать? Скорую вызывать?
- Не беспокойся, девочка. На пляж мы поедем, который расположен недалеко от санатория, где мой знакомый работает врачом. И я, обычно, звоню ему, дабы он, наблюдая за своими больными, поглядывал и в мою сторону. Хорошо, что ты мне напомнила. Сейчас я ему и звякну.
Виктория отошла от кухонной двери в глубь небольшого коридора, и стала набирать номер телефона. Реля, домывая посуду, лишь слышала, как позванивают набранные цифры где-то в комнате, которую она ещё не видела.
- Алло? – донеслось до неё. - Алексея Мироновича мне, если можно…. Я подожду.
Г л а в а 9.
Реля вздрогнула, услышав имя - так звали директора Качкаровской школы, где она училась в восьмом классе - Вера там оканчивала десятый, а в параллельном классе учился Слава - племянник красивого, лысоватого директора. Слава, вслед за Павлом, встал между сёстрами, и явился яблоком раздора, в котором ни Реля, ни Вера не разу не признавались друг другу. Мать с Релей по поводу парней говорила, совсем недавно, а Вера никогда.
- Алло? Лёша? Послушай, любовь моя с юности, я сейчас еду покупаться на ваш пляж, так не будешь ли ты столь любезен, навестить подругу дней суровых и посмотреть на неё, а вдруг ты решишь, что пора Викочке полечиться у столь знаменитого врача в Одессе?.. Что-что! Не такой ты и знаменитый?.. Брось, я знаю, как рвутся к тебе все молодки, старше сорока лет, а ведь я уже подбираюсь к пятидесяти... Да не обманываю я!.. Ладно, придёшь, увидишь, а мне больше и не требуется... Пока, дорогой! Я буду, счастлива тебя повидать.
Виктория, буквально воспрянувшая от разговора, появилась снова:
- Что? Помыла уже? Прекрасно. Собирайся скорее, видишь, врач меня осмотрит прямо на пляже. Хорошо иметь таких друзей?
- Не плохо, - Калерия поспешила к вешалке, под которой стоял её чемодан. - Я сейчас быстро сменю сарафан на сарафан, а то этот уже грязный от дороги - вечером я его простирну - и поедем.
- Миленькая моя! Другой, красивейший ситцевый сарафанчик! Так же сама так чудно сшила его? И вновь цветы у тебя подобраны здесь причудливо. Чувствуется, что девушка не шила, а сочиняла, творила чудо!
- Наверное, потому меня, на бале, весной выбрали «ситцевой королевой». И я, несмотря на больную ногу, должна была со всеми танцевать.
- Это неверный подход. Тебе кто-то неумный навязал танцевать со всеми. Королева в праве выбирать себе рыцарей. Тем более, если она сама шьёт себе платья. Но этот материал ты уж ты сама покупала?
- Да, не всегда же дарят! Это я приобрела на толкучке. Но думаю, что не в Союзе его произвели. У нас скучные материалы делают. Однако довольно милые ткани мама купила в 1954 году, украинского производства, правда были не ситцы, а штапель, из которого две змеи, издевающиеся надо мной, «сообразили» Вере, за мой счёт, очень красивые платья. Я оделась. Пошли?
- Как это за твой счёт? - поразилась Виктория, открывая дверь.
- Очень просто. Было куплено мамой два отреза, как она говорила своим подругам: - «Старшим своим прикупила на платья». Но достались оба отреза Вере, а мне одни слёзы на Майский праздник, потому что красавица мамина меняла одно платье на другое в течение трёх, весёлых для неё, дней. Я же пряталась от людей в их рванине, которую они милостиво сбрасывали «Чернавке», как они меня обзывали, - отозвалась Реля, выходя за хозяйкой из квартиры и ожидая пока она запрёт два замка.
- Девочка моя! И ты это всё пережила в юности? Хотя ты и сейчас юная, но говоришь как очень взрослая и образованная девушка. Но мне сдаётся, что это не мать с Верой тебя таким умом наградили? Пойдём по лестнице, или вызывать лифт?
- По вашему сердцу, надо лифт вызвать.
- Хорошо. Нажимаю кнопку. - Виктория сделала вид, что нажала.- Не идёт. Видно опять сломался. Поплетёмся сами? Ходить, по лестницам, очень полезно. Этой физкультурой старые женщины сбрасывают вес, - говорила, смеясь, Виктория, сбегая вниз, как молодая.
- Вовсе вы не старая, - улыбаясь, возразила Реля, едва поспевая за ней.
- Милая моя! Доживи до моего возраста. Такие дамы уже по врачам мотаются, а я, как видишь, на пляже им свидание назначаю.
- Вы - чудо из чудес! Хотела бы я быть такой молодой в ваши годы, - смеялась Реля, вылетая за Викторией на улицу: - Ух! Солнце! Я рада тебе, Светило! Сделай меня красивой!
- Куда уж краше? - отозвалась Виктория, отдуваясь и переходя на шаг: - Видишь, отдышка уже. Не беги, остановись, дойдём до автобуса тихим ходом, чтобы я там не задохнулась, от жары.
Но автобус им попался совсем не душный, с открытыми окнами – так что продувало его прекрасно. А оттого и Одесса казалась не душным, а свежим городом, по которому гуляет вольный ветер, и тихо шалит. А когда они доехали до пляжа, шалун внезапно утих, и море представилось Калерии усмирённым. Оно будто приветствовало её, не хотело испугать дикую девушку, или узнало откуда-то, что она видела его восточного собрата, и хотело предстать в самом хорошем для себя образе. Реля переоделась в красивый, новый купальник и зашла в незнакомое ей море без робости. Вначале Виктория поддержала её, и они долго плескались в ласковой воде, ловили медуз, которыми одесситка, как и другие купальщицы старшего возраста, натирала свои руки и ноги. Однако, и это занятие капризной «морячке», как назвала себя Виктория, надоело, тем более, что пришёл её знакомый врач и они ушли в тенёк, где заняли два лежака, и беседовали, поглядывая на купающуюся Релю. Им, как видно, было хорошо вдвоём, а девушке было распрекрасно плавать в море, лежать на его мокром берегу, перебираться на раскалённый песок, строить вместе с детьми песочные, замысловатые «замки, на высоких скалах», пролагать между ними дороги, возводить мосты. Нередко она смотрела вдаль, там стояли на рейде корабли и там, показала ей Виктория, стоял и корабль Артёма - по двигающимся кранам, девушка предполагала, что там идёт спешная работа. Корабль её знакомого готовился выйти в море с грузом для южных людей, живущими в Африке, или в Америке, а оттуда везти другие грузы - уже для советского народа, который в этих продуктах или товарах нуждался. Нужный товарообмен. Но эта торговля отрывала прекрасных людей, как Артёмушка, на много месяцев от дома, лишала их обычных радостей жизни: общению с родными, а кого и с детьми. Они, в плаванье, не имели возможности лишний раз искупаться, а море грозило им то бурей, то поломками машин в пути, то болезнями - недаром же умер не старый ещё капитан, а Артём срочно займёт его место на мостике. Пусть хранит Капитана Релина молитва в пути: - «Прошу тебя, Море, не мешай идти прямым курсом Кораблю Артёма. Солнце, не иссушай его команду болезнями. Прошу Ветер быть с ними милосердным и не нагонять Бури на их пути. Смерть умоляю отступить от моего Капитана, и не трогать его моряков...»
Вечером позвонил тот, за кого Реля столь усердно молила стихии:
- Алло! Тётя Виктория, ты дома?.. Или я не туда попал?
- Туда, - ответила робко Реля, впервые взявшая в Одессе телефонную трубку в руки, - но тётя Виктория ушла в магазин и скоро придёт. Она не знала, что вы позвоните.
- А кто это? Кто!.. Неужели моя волшебница, которая встретилась мне недавно по пути из Симферополя в Херсон?
- Это я, но никакая я не волшебница. А вы Артём? Здравствуйте.
- Так точно. Здравствуй, девочка моя! Так ты послушалась и приехала, всё-таки, в мой любимый город?
- Как не приехать? Тем более, что вы деньги оставили мне.
- Говори мне «ты». Помнится, ты так уже обращалась ко мне.
- Хорошо. Вы откуда звоните? С корабля?
- Нет, дорогая! Мы звоним из Пароходства, из конторы. Пришёл за разнарядкой и решил поговорить с тётей, а там сидит знакомая девочка и говорит со мной робким голосом. Но мне помнится, что у Калерии голос уверенного в себе человека, взявшего свою судьбу в свои руки!
- Действительно, - девушка осмелела. - Это я по телефону не могу разговаривать. - Она прокашлялась. - Вот, простудилась чуток, наверное. Но вы, если хотите поговорить с тётей Викторией, она просила позвонить попозже.
- Никак нельзя, моя милая. Сейчас снова на корабль и утром рано уходим в море - в четыре часа. Проснись в это время, птичка, прилети на корму и пожелай мне счастливого пути.
- Я уже желала вам сегодня всех благ, когда тётя Виктория показала мне ваш корабль. Просила Ветер и Солнце, и Море, и Бури не мешать, а наоборот помогать вам в пути.
- Так и будет, девочка моя! Твоё пожелание многого стоит. Я рад, что ты не побоялась и приехала к тёте Вике - она тебя не обидит! Уж рада, наверное, тётка-то твоему приезду?
- Мне кажется, что да. Очень рада. Да вот она открывает замок - пришла. Передаю ей трубку...
- Постой-постой, не спеши. Скажи мне до свидания.
- До свидания. Счастливого вам пути.
- Умница. Но не уходи далеко. Я, может, ещё успею с тобой поговорить. Перекинусь парой фраз с тётей, и ещё наслажусь твоим голосом.
Но Реля не слушала больше Артёма - она отдала трубку хозяйке:
- Он завтра... уходит в море! - спазмы в горле мешали говорить.
И ринулась из квартиры, её душили слёзы: - «Неужели я никогда больше не увижу Артёма? Как жаль! Ехала ведь, потому что хотела его увидеть. Но ты ведь предчувствовала, что его срочно пошлют в море!»
- Чем ты испугал нашу девочку? - услышала она из-за двери, и помчалась по лестнице. – «Скорей на улицу! Бежать к берегу? Найти контору? Но Артём уже уйдёт из неё, уплывёт на шлюпке или катере. Стой, глупая! Почему не поговорила с моряком ещё разок? Перехватывает горло? Какие нежности. А он уйдёт в море и не узнает, что ты ехала... Это к кому ты ехала? Смотреть Одессу или к нему? Ты примчалась вдогонку, чтобы снять с корабля, на котором Артём уже поплывёт капитаном, призрак смерти. Сняла? Вроде бы да. Так чего ты бесишься? Успокойся, глупая. Вы с Артёмом решили, что не судьба вам быть вместе. Моряк смирился, а ты мечешься? Стой! Беги теперь наверх - может он ещё говорит с Викторией, возможно и ты ещё поговоришь...»
Она успела и проговорила ещё минуты три с Артёмом. Ей казалось, что три, но потом Виктория насчитала почти восемь. А Реля не чувствовала времени. Однако говорила спокойным голосом, не дрожащим, как было раньше. Они опять обговорили с Артёмом, что разводит их судьба, что не сможет ждать она моряка на красивом берегу с дитём от их любви. Печально, но такова жизнь. «Ся ля ви» - как говорят французы. Девушка почти не ужинала, потрясённая внезапным уходом корабля:
- Чего грустишь? Это Артём хотя бы позвонил. А то бывало так, и позвонить нет времени. Присылал лишь телеграммы с пути, - вспоминала Виктория. - Я рада, что он с тобой поговорил, а то бы не простил мне, что в Пароходство не сообщила ещё утром - ему бы просигналили.
- А я рада, что хоть издали видела его корабль, который завтра, утром, покинет родные берега. Но зато, оставив думы о встрече, я посвящу всё своё внимание городу, который толком и не видела – другие мысли забивали голову.
- Понимаю тебя. Но, девочка моя, ты всё равно будешь каждый поход по городу связывать с Артёмом - вот тут он ходил, тут, возможно целовал кого-то, здесь с кем-то ссорился.
- Не знаю, будут ли такие мысли - ведь у нас никаких отношений с Артёмом не было, кроме его братской любви ко мне.
- Ты думаешь, что вы расстались с ним словесно, и всё? Никаких мыслей у тебя об Артёме не будет? Но он подарил тебе Одессу, подарил Чёрное море, места, которые он обожает, где витает душа моряка, хотя, казалось бы, он видит и более красивые города, более утончённых девушек, это на взгляд других, а не нас с Артёмом. Он полюбил тебя, наверное, самую утончённую, и мечтал увидеть в своей родной Одессе.
«Мечтал увидеть в Одессе»! Всю ночь Релю, которую Виктория уложила в прекрасной комнате Артёма, преследовали эти слова. Вертелась на удобной кушетке, будто ей камни подложили под спину. И дождалась: часы прибили три часа ночи. Тогда успокоилась и утихла - ей показалось, что она слышит, как запускают машины корабля, как дают команду: - «Помалу вперёд!» и двигаются тихо, чтобы не разбудить Одессу, и спящих жителей. Реле почудилось, что моряки тихо напевают песню:
Прощай, любимый город!
Уходим утром в море!
И ранней порой, мелькнёт за кормой
Любимый платок голубой.
Она не выйдет замуж за моряка. Она заменит его каким-то пустым, если верить сну, человеком, который в свою очередь не будет её любить как Артём. Что это? Наказание Реле за неведомый грех? Или она отрабатывает грехи матери и отца? Её испытывают Космиты на прочность? Но от того (любимого или нелюбимого мужчины?) она родит и вырастит такого солнечного человека, что всё, чем она жертвует ради него, окупится Реле, как матери, любовью сына. Он будет не от Артёма, но капельку своей души моряк заложит в чужого, неизвестного ему ребёнка. Как когда-то в неё заложил свет любви к людям светлый душой дядя Федот Артёма и дал Реле силу бороться с двумя Кобрами – матерью и бывшей Герой. Возможно, что и Павел, и Степан что-то от себя передадут её сынишке, а уж об Аркадии, деде Пушкине и думать нечего – уж эти два её спасителя наделят мальчика прекрасными качествами. И вообще, все хорошие люди, которые окружали Релю, передадут её сыну лишь прекрасные струны их душ, потому ей нечего беспокоиться о том, кто вырастет из её потомка.
Г л а в а 10.
Дальнейшее пребывание Рели в Одессе наполнилось грустью и радостью. Грустила она по Артёму, а радовалась знакомству с городом. Моряк уплыл на своём красивом корабле - правда Реля видела его издали - но осталось море, в котором девушка каждый день купалась, а по вечерам, когда спадала жара, она бродила по городу, находя каждый день что-то изумлявшее её. Сначала её поразили платаны - деревья эти как бы протестуя против удушающей жары, сбросили с себя кору и стояли голые - лишь раскидистые кроны с листьями скрадывали, или укрывали их наготу.
По поводу платанов Виктория сказала ей:
- Эти голые гордецы зимой, наверное, мёрзнут от дождей и ветров, потому-то видела я, кое-где стволы их кутают. Это как культурный виноград, что растёт возле частных домиков: тот, так же, если не спрятать его ствол, может зимой вымерзнуть, тогда урожая летом не жди.
- Да, я видела, потрясающие сплетения больших, как деревья, или кустарник виноградных лоз. Разумеется, их головки надо укутывать в согревающие их ненужные людям одежды - так делают даже у виноградников на полях, там головки прикапывают землёй. Но я дивлюсь, почему такой виноград растёт в городе, а в деревнях его не сажают? Ведь, если где ему и расти, то только в деревнях - там простору больше.
- А ты не догадываешься, почему сельские умельцы ещё не сажают у себя такой прекрасный виноград возле домов?
- Если честно, то я знаю, что раньше крестьян сильно прижимали, или угнетали - это слово будет точнее - в отношении садов возле домов. При Сталине брали большие налоги за каждое фруктовое дерево, да и кустик, который давал урожай. Но сейчас ведь Хрущёв вроде сделал послабление народу - разрешил сажать деревья возле домов, даже сады, но не очень-то люди торопятся.
- А ты как думаешь, если народ так сильно загоняли в яму, а сейчас вроде дали некоторые разрешения, но в загон пошли коровы и мелкий, рогатый скот, то так уж он быстро поверит новому правителю? Ты вот жила и ездишь теперь в село, много видишь коров и коз возле домов? Дурило лысый, этот кукурузник Никита, не от большого ума, я думаю, забрал у селян молоко, мясо, только что до кур не добрался.
- Да!! Очень мало у людей коров и коз, и не удивительно, Никита Сергеевич смеётся над собственниками - чуть ли не силой да угрозами заставляет людей избавляться от бурёнок, да и коз трудно содержать в хозяйстве - нет кормов. Но этим он вызывает воровство кормов из закромов колхозов и совхозов. Селяне стонут, прячутся, надрываются по ночам, а волокут домой комбикорм, сено, силос и другое, чем можно накормить домашний скот. Но многие ли так могут? Очень немногие. В нашей семье, например, коровы нет с пятидесятого года. И я с сестрёнками - я имею в виду Атаманш, не Веру - не раз говорили мамуле, что рады бы были её иметь и ухаживать за ней, если было бы, где скот выпасать летом, а на зиму накосить травы, из которой и делают сено. Вообще, корова в семье - кормилица, но и её надо кормить.
- А мать твоя, что отвечала на это? Ведь она не последнее лицо в селе. Какое-никакое, а начальство, да ещё столько детей родила – и о них надо заботиться.
- Заботиться? - Калерия горько усмехнулась. - Да мама последнюю свою дочь Ларису даже кормить грудью не пожелала в голодный, послевоенный год, хотя мы и жили тогда в Литве, где не так голодно было, как в разрушенной Украине - да я вам говорила об этом.
- Как это не захотела? - возмутилась хозяйка и поглядела на Релю строго - ты чего это, мол, выдумываешь. - Ведь это её ребёнок!
- Очень просто. Родила в 1947 году и отказалась кормить грудью: - «Родилась в голодный год - пусть умрёт!» - вот так, коротко, обрекла мою самую маленькую сестрёнку на смерть, - Калерия боялась говорить, что и с Валей было то же самое. Ту тоже мать, привыкшая уже изводить своих детей, как у неё случилось с двумя первыми малышами, не хотела, чтобы сестрёнка, родившаяся сразу после войны, жила.
- И кто же её выходил вашу Лариску?
- Да я же! А перед тем выходила Валю. У соседей наших, на хуторе, была очень удойная коза, которую я летом и выпасала, с Валей на руках, за что вся семья и получала молока от литовцев.
- Да сколько же тебе было? - перебила Виктория.
- Шесть лет, когда Валя родилась - или даже шести не было, потому что Валя родилась летом, а мне шесть исполнилось осенью.
- Но у тебя же старшая сестрица была - на два года или три года постарше.
- Вы про Геру говорите? Я думаю, что она почти на три года меня старше, но она не хотела с малышками водиться: ни с Валей, ни с Лариской - то ли у них уговор с мамой был их извести, то ли Герка сама не хотела, чтобы сестрёнки жили и приносили ей неудобства, вызывали любовь родителей, тем более, что она в школу ходила, а меня мама не отпустила учиться, потому, как мы уехали на хутор, после рождения Вали. Лялька там появилась на свет, и если бы она умерла, никто бы с мамы не спросил.
- Как же ты спасла сестрёнок? – Глаза Виктории наполнились слезами.
- Как Валю, так и Ларису. Значит, таскала их на своих совсем не могучих руках - я тогда сама Дюймовочкой была. Пасла вместе с ними козу - всех кормилицу, и семья моя, и сестрёнки остались на плаву, потому что старики-литовцы были не жадные, и кроме молока – была у них ещё корова - давали нам ещё и хлеба, круп, сала от поросят, которых часто резали. А на продукты, которые тогда выдавали по карточкам, мы бы не прожили. В Вильнюсе, куда я потом ходила в школу, и то люди скот держали, иначе бы не выжили.
- Верно. Да вы ещё летом, наверное, ягодками подкармливались?
- Разумеется. Ягод там, в лесах, было много. Даже Герочка ходила с литовскими детьми и со мною их собирать. Приносили мы, примерно, каждая по трёхлитровому бидончику ягод, которые мама ездила продавала - уже будучи беременной Ларисой - а на вырученные деньги покупала себе и Герке вещи и немного пищи, тогда и мы стариков угощали.
- Конечно. И ягод ты им носила? Да?
- Ну, это само собой. Я всегда больше Веры набирала - примерно, вполовину, потому что наполняла бидон и ещё их корзиночку килограмма на полтора - старики не могли уже собирать сами - почти слепые и спины их не сгибались. Так бабушка сахаром засыпала ягоду на зиму. В холодные дни они чай пили, и меня угощали каждый раз, когда я к ним приходила.
- Ещё бы! Ты же эту ягоду и собирала. Наверное, спину ломило после хождения в лес?
- Конечно. Но спины у всех болели, даже у литовских детей, хотя, казалось бы, они к этому привыкают с пелёнок. Однако больше всех жаловалась на боль в спине Гера - как начнёт ныть и стонать!
- Представляю. По той причине она и с сестрёнками не сидела?
- Да она всегда находила причину не возиться с ними. Зато потом когда девчонки выросли и стали забавными - это мы уже тогда сбежали от ножей литовских бандитов в Украину - Гера всячески подчёркивала, что она принимает участие в воспитании малышек, любит их.
- Принимала? Артём мне рассказывал - а ему поведала наша родственница в Залиманском - как Гера-Вера чуть не утопила одну из них в солёном Лимане. Причем так рассказывала, а украинки наблюдательны в чужой жизни, в своей, правда, не так хорошо разбираются, что Герка-Серка, так и назвала она твою сестру, хотела умышленно девчонку утопить. Так я, хоть и родственница дальняя, вызвала тогда в сон свой, а ты знаешь, что мы с тобой можем это делать, - пошутила Виктория, - так вот вызвала в сон вашу Герусеньку, чтобы спросить её, отчего она так плохо поступает с сёстрами? Но дочь Люфера испугалась, а явилась ваша мать и подтвердила мне, что любимая её дочь мечтала угробить малышку, но потом «полюбила» её, нянькалась с ней.
- Мечтала, я думаю, утопить, как только мы приехали в Украину, а там солёный Лиман, и сделать это было просто, если бы Реля не стояла на страже защиты сестрёнок как часовой. Удивляюсь, что вам мама, хоть во сне, призналась. Видно сильно Вера её чем-то допекла. Но потом мама долгие годы любила лишь Веру, что бы та плохого не сделала, как бы не позорила её перед другими людьми своим поступками.
- Небось, такими же поступками, что и сама мать вытворяла – мне Олег рассказывал про неё и про падчерицу немного. Так почему бы матери вашей не защищать саму себя?
- Всё это верно, и я жила как в Аду, когда они находились вместе. Хотя Вера уехала в Одессу вашу, вздохнуть бы мне спокойней, но давило то, что одевала меня мама, как и при ней - всё так же плохо - отсылала все деньги, вслед за своей любимицей, в доме иногда не оставалось на хлеб. И это впервые, возможно, в жизни родительница не позволила Вере присвоить деньги Артёма - иначе я бы к вам и не приехала.
- Что? - Удивилась Виктория. - Могло быть такое, что кузина Артёма могла присвоить деньги, предназначенные не ей?
- Вполне! Как это делала уже не раз и не только в отношении денег, но и платьев, отрезов на платья - они с мамой меня многого лишали, хотя я ишачила на семью, как проклятая. Но забудем о них. Очень жаль, что с коровушек и козок, мы свернули на этих двух ведьм.
- Да, большая у тебя обида на них, конечно. Но я думаю, что это всё забудется, со временем. Плохое забывается, а хорошее помнится.
- Мне многие так говорят, но я считаю это общим заблуждением. Я никогда не забуду, как мама и Вера угнетали меня, хотели сделать из меня дуру или идиотку, чтобы легче было эксплуатировать.
- Даже так? Тогда у вас, действительно, всё серьёзно! Артём мне сказывал, что ты ушла из дома матери в одном платье и без рубля денег - завербовалась и на стройку уехала - вместо того, чтобы умнице учиться в институте или университете. Ведь ты бы хорошо училась?
- Возможно. Но мама, чтобы показать, что она меня учить не станет, последние годы водила Чернавку лишь в дранье! И кормила - хуже некуда, даже во время экзаменов, потому я думала лишь о том, чтобы выбраться из дома, где ко мне столь немилосердно относились.
- А что же твои сестрёнки, которых ты уберегла от смерти? Неужели не могли заступиться за свою спасительницу? Ведь большие уже?
- Они, разумеется, заступались, как могли. Немного благодаря их помощи, я смогла выбраться из дома - и за то благодарна. Но, боюсь, что теперь Вера с мамой перетягивают Атаманш моих на свою сторону, - с горечью констатировала Калерия, утирая слёзу. - Всего больнее было ей говорить это. Сердце застонало, будто предчувствуя худшее.
- Милая моя! Тогда не зря ты повстречала Артёма. Вот уж кто тебе не изменит, ни при каких обстоятельствах. Выходи за него замуж и перебирайся в Одессу. Тогда семейному капитану дадут другую квартиру, в Пароходстве - будешь жить здесь, поступишь учиться, я вам буду помогать, если дети появятся - ради тебя и внуков на пенсию пойду. Вместо чужой тебе семейки, ты обретёшь Артёма, меня и детей.
- Спасибо на добром слове - это было бы чудесно. Но я – человек суеверный, а ещё вернее сказать - фаталист - верю в судьбу. И Артём мне не приснился в моём новогоднем, вещем сне два с лишним года назад.
- Да сколько ж тебе было в то время? Пятнадцать? И ты в те годы нагадала себе судьбу? Это ли не ерунда?
- Это не ерунда! И было мне тогда не пятнадцать, а шестнадцать, потому что мне, через три месяца стукнет уже девятнадцать.
- Ну да! А ещё через год ты станешь старой девой, - рассмеялась хозяйка. - Девочка ты моя! Послушай меня старую, умудрённую опытом, и плюнь на все предрассудки - выходи за Артёма. Тем ты осчастливишь не только себя и его, но вашу тётушку Викторию – я с радостью погреюсь, на старости лет, возле вашего семейного очага, а что он будет счастливым, я не сомневаюсь. Ой, прости меня. Замолкаю. Вичка забыла, что вы давно решили с Артёмом, не поддаваться его дядиле.
Калерия улыбнулась грустно:
- Вот к чему приводит разговор о коровах и козах! Ну, обязательно свернёт на семью - эти животные прямо располагают к этому. Но мы больше не будем о них говорить. Я постараюсь не ходить больше возле платанов, которые навеяли воспоминания о селе, затем о винограде, а потом о... Молчу-молчу! - подняла она руки. - Запретная тема. Завтра буду кружить возле вашего Театра оперы и балета, там же, недалеко, я заметила парочку больших музеев. Один из них, кажется мне, про корабли? Дня мне хватит, чтобы их осмотреть? Ведь обещали дождь.
- Смотри. А вечером, как договорились, я тебя отправлю с обзорной экскурсией по городу - в ней тебе покажут и Театр, и Музеи – всё расскажут о них, так что хорошо, что ты, предварительно, там покружишься - больше поймёшь. Но на послезавтра я взяла билеты в Театр - пойдём с тобой на Эсмеральду поглядим. Вот поучишься у этой цыганки как за парней держаться, хотя она и нагадала себе горе с тем проходимцем, а любила его до последнего дыхания.
- Вот видите! - Реля рассмеялась. - Нельзя идти против судьбы - Эсмеральда это жизнью доказала. Но я должна держаться за жизнь, потому, что в прошлых своих жизнях, я погибала, как она - была глупа. Погибнуть - этим никого не удивишь, а вот родить ребёнка, да вырастить его - такого родного и дорогого - это доставит больше радости.
- Ты умирала в прошлых жизнях? Ты, как и Артём, веришь в чепуху?
- Это не чепуха! Некоторые люди жили раньше, и будут жить в будущем! По крайней мере, я знаю уже о чётырёх своих прежних жизнях - там я умирала довольно молодой, не успев родить ни одного ребёнка!
- Артём тоже говорит, что он вроде как жил раньше - даже помнит кое-что из тех жизней. А ты? Помнишь что-нибудь?
- Мои воспоминания довольно странные. Например, я читаю книгу о прошлой жизни, и вдруг начинаю предсказывать, что там дальше случится у тех людей, про кого написано. И очень радуюсь, если предсказания мои сбываются.
- Но, может быть, ты раньше читала эту книгу и потому помнишь о чём она, - заметила хозяйка. - У меня так тоже бывает.
Реля с удивлением посмотрела на собеседницу:
- Извините, но я так мало ещё прожила в этой жизни, что помню о каждой прочитанной книге, и не привыкла их забывать. Возможно, вас убедит другая моя память о прошлом, которая подтверждает, что я живала когда-то. При подъезде к Одессе я задумалась, да так, что почти не смотрела на окраину города. И когда опомнилась, и пригляделась вдруг осознала, что бывала раньше в этих местах, ещё когда местечко только начинало строиться. Почти так же память возникала у меня, когда мы приехали на Дальний Восток; некоторые места были мне знакомы, почти родные, и они, так же, как Одесса, как бы приветствовали меня.
- Ты рассказываешь удивительные вещи. Такое слияние с природой! Но может ты и права. Это я глупость сказала. Но давай ужинать, да спать ложиться, чтобы ты утром как огурчик была - ведь много ходишь по любимому городу Артёма. Он тоже мне говорил, что заплыв куда-нибудь, обнаруживает вдруг, что бывал в тех местах, хотя посещает остров или материк в первый раз. Это поразительно - со мною лично ничего похожего не случалось - я, наверное, первый раз живу, но вы с Артёмкой, получается, старше меня? - засмеялась от души Виктория.
- Выходит так! - поддержала её Реля, заливаясь колокольчиком.
- Какие вы удивительные - ты и Артём - но за что вас так не любят ваши матери? Вернее про Артёмову мать можно уже говорить в прошлом. Но твоя-то? Она разве не понимает, что такую девочку ей послала судьба на радость, а она ищет её в нравственной уродке Гере, - говорила Виктория, переходя из кухни в комнату и принимаясь раскладывать свою кровать.
Её гостья уже тоже привычно расстилала простыню на диване, доставала подушку изнутри его, оттуда же лёгкое, привезённое Артёмом покрывало. Девушка им почти не пользовалась ночью - оно у неё лежало больше сбоку, но хозяйка подчеркнула, как это покрывало любит моряк, когда ночует у неё, и Калерия с трепетом дотрагивалась до нежной ткани, гладила её: - «Здесь всё дышит Артёмом, даже этот диван, на котором он, иногда, спит, а теперь отдыхаю от походов по его любимому городу я. Интересно, будет ли капитан вспоминать, что именно здесь металась на диване его нечаянная попутчица?» Но кроме признательности к общим с Артёмом спальным местам, надо было отвечать хозяйке, на поставленный ею вопрос, да сформулировать ответ так, чтобы она не догадывалась, какие мысли одолевают в этот момент девушку:
- Действительно, - Реля продолжала улыбаться, чтобы себе не показать как ей горько и не выдержала: - Мне думается, что мама сильно пожалеет когда-то, что угнетала меня, если уже не пожалела. Весной маме приснился сон - и самое интересное, что мне он, этот же сон снился.
- В одну и ту же ночь? - заинтересовалась Виктория, перейдя из своей комнаты в Артёмову, и глядя, как Реля справляется с постелью: - Как у нас с тобой, когда вы проезжали через Одессу и ты спасала меня от отца-обманщика?
- Вы помните наш общий сон? Да, похоже, что и с мамой такое же, но в худшем виде приснилось. Мы с ней видели, как Люцифер тянул её в Ад, она отбивалась, я ей во сне помогала отбиваться, он отступил, и мама выпросила у него ещё много лет жизни себе, но он обещал, что жизнь её переменится - не будет такая сладкая, как при мне. Кончатся её приключения с мужчинами, а вскоре жизнь станет её угнетать.
- Всё это так, в старости нам не становится лучше, - грустно заметила Виктория. - Так что такие же слова Люфер мог сказать и мне.
- Ни в коем случае! - Воскликнула Реля. - До вас тому гаду сроду не добраться, хотя бы потому, что вы ему не покорились в юности, а полюбили светлого его брата.
- И я припоминаю, что было у меня с ним столкновение. Но про то потом поговорим. Сейчас, рассказывай, о своих мыслях, которые, наверное, возникли у умной девочки, когда ты увидела Люфера, переделавшегося в Остапа, после войны. Кто лишь позволил чёрту переменится?
- Думаю, что такие же, как и он, их много!
- Да что ты? - простонала Виктория.
- Не бойтесь! Светлых людей как раз столько же. Страшно когда тёмные люди к власти подбираются - примером тому могут служить Ленин потом Сталин. А мелкие чертишки, против них как раз выстраиваются прототипы, такие как ваш погибший муж, за ним Артём, за Артёмом я - видите сколько?
- Господи! - Виктория перекрестилась. - Ты меня не пугай тёмными людьми, на ночь глядя. Как Федот воевал против брата, а затем Артём, против дядилы и матери - то я хорошо знаю. Рассказывай лучше, как ты с ними сражаешься? Самый свежий пример приведи.
- Куда уж свежее, чем наша встреча с Артёмом в одном вагоне? Думаю, что нашей встречей с Артёмом, а особенно свадьбой нашей, которую он бы хотел устроить, дядюшка Остап – Люцифер хотел улучшить каким-то образом свою дальнейшую жизнь, да и жизнь своей бывшей любовницы, потому то и вызвал маму в Херсон. И вдруг, когда поезд наш въезжал на перрон, я вижу, что она встречает меня, чем ввергла нелюбимую дочь в лёгкое замешательство. Ведь я не сообщила когда приезжаю, но сумела заметить, что встречает мама меня не одна. Хотя буквально перед тем, как мы с Артёмом их узрели, ваш родственник с мамой довольно резко, буквально отпихнулись друг от друга, давая нам понять, что они каждый сам по себе и случайно встретились, будто между собой не знакомы. Но мы с Артёмкой ведь давно живём, - улыбнулась девушка, - мы их быстро разоблачили.
- Артём рассказывал мне, что и его шокировало то, что мать тебя встречала вместе с его «дядилой», как племянник его называет. Как будто дядька его вызвал женщину насильно на это свидание со всеми вами - его с Артёмом и тебя с Юлькой, как он называет твою родительницу. Она под этим именем в блокноте у негодного человечишки записана.
- Вы так думаете? - Поразилась Реля. - Жаль, что я маму не расспросила - она была добра ко мне в эту встречу, и мы о многом говорили с ней - уж не заговаривала ли она меня, чтобы я не стала её подвергать допросу, что за человек был с ней на вокзале? Хотя я немного бы добилась от мамы, но почувствовала, что от нашего, общего «родыча» исходит как бы зло, и определила, что Вера похожа на него. И вместе с Артёмом мы решили, что он - не просто знакомый моей матери, и, таким образом, разоблачили их. Потому, наверное, Артём и приехал в Чернянку, чтобы проверить это, и, как видите, он полностью убедился.
- Так вас же, таких умных, ещё в прошлые века, не смогут провести какие-то тёмные силы, - пошутила Виктория, - вы их быстро на чистую воду выведете, мой племянник - морская душа, и ты, Релечка, так интересно встретившиеся - будто вы не могли разойтись в вокзальной толчее. А что касается дядилы Артёма, то он сам добивался, чтобы его разоблачили когда-нибудь такие чистые люди, как ты с моим дорогим капитаном. Иначе и быть не могло! Этот Чёрт из Эстонии много раз хвастался, что он имеет власть над женщинами, когда-то обесчещенных им, то есть которых оставил с ребёнком. И в любую минуту, когда этот чёрт пожелает, может вызвать их на свидание с собой. Всё это при том, что проживает тёмнота эта с жёнкой, единственной женщиной, которая не смогла, или не захотела, видя мужика с придурью, родить от него ребёнка. Но она - почти бессловесная, покорная, надломленная - делает всё так, как муж прикажет. А в тот день, я полагаю, Дьявол жёнку свою услал куда-нибудь, чтоб та не участвовала в похоронах золовки, которая была не меньшей злодейкой, чем её братец.
Г л а в а 11.
- Вы знаете, - вдруг вспомнила Реля, - я ещё семилетней, или чуточку постарше, девочкой, когда наша семья жила в Литве, знала, что у Геры отец - не совсем нормальный человек, а тот, о котором вы мне много рассказали, и что зовут его Люцифер - это болотный чёрт.
- Откуда? - Удивилась Виктория. - Тебе мать проговорилась? Ведь когда Люфер – так он называл себя - с ней познакомился, он работал мелиоратором.
- Вы шутите? Чтоб мама мне чего-нибудь рассказывала! Это я нечаянно слышала, как она хвасталась подругам об отце Геры, называя его просто сильным любовником, хотя и про старика какого-то вспоминала, который её подкармливал, во время учёбы в техникуме.
- Вот этот мужчина - про него мне Федот говорил, ведь он учился с твоей мамой - был с червоточинкой человек. А ребёнок от него, которого чуток не родила твоя мать, мог стать гением или, наоборот, злодеем, смотря в какие руки бы попал.
- Мама родила того ребёнка, но, как говорила потом, он умер, а мне кажется, она просто дала ему умереть, не став кормить грудью. – «Но он же потом родился, - с удивлением вспомнила Реля, - но у другой женщины и от другого мужчины. И погиб тридцатилетним, не успев стать писателем. Но об этом нельзя говорить моей внезапной подруге, хотя ей столько лет, как нашей Петровне. Интересно, стал бы он гениальным, если бы издал хоть одну книгу?»
- Ты уж не упрекай мать, - пожалела по-женски Виктория. - Я думаю, что не зря она встретилась с дядилой Артёма - тёмное к тёмному притягивается. Вот только удивительно, что ты у такой женщины могла родиться, в противовес всему злому в ней и дочери её от чёрного душой человека. Потому, наверное, она и не любила тебя? Сразу почуяла, как волчица, что родила что-то светлое. Свет и темнота - они вечно воюют... Потому, ты тоже рано стала чувствовать, что надо им противостоять - твоим матери и Гере. Кто-то дал тебе знать, что за силу они представляют ещё в детстве, чтобы ты могла защищаться от их злобы. - Говорила хозяйка, переходя в свою комнату и укладываясь в постель: - Ой, как хорошо лечь, после долгого дня на ногах. Ты, также, одевай свою тончайшую ночную рубашечку, которая так тебе понравилась, за это я дарю тебе её. – Виктория говорила так, как будто видела, что Реля достала её. - Одевай, чего стесняешься? Красоты, которая есть у молодости, бояться не надо. Жаль, что Артём не видит тебя сейчас, он бы оценил твои чары. Ну, не красней, а выключай свет и ложись - в темноте поговорим. Хотя какая в городе темнота - свет от множественных фонарей достает даже до наших окон. Но вернёмся к нашему разговору, помнишь о чём?
- Помню - про светлые и тёмные силы, которые встречаются в жизни и ведут борьбу между собой. Я тоже о том же часто думала прежде и благодарила силы, которые помогали мне почти всегда в тяжёлых ситуациях, и которых вы, не зная как их звать-величать, назвали «кто-то». – «Прости, Дед, говорю о тебе, а назвать не могу даже такой светлой женщине» - вздохнула она. - Этот «кто-то», - воодушевилась Реля, улёгшись на диване, и расправляя уставшие за день руки и ноги, - всё-время как бы «оберегал» меня от мамы и Веры, вселял в меня силу - да какую! Я, иной раз, сама поражалась, что могу разоблачить своих мучителей, сказать что-то дерзкое. И они не всегда бросались на меня с кулаками и криком. Мой защитник или защитники сдерживали их, заставляя только яростно крутить глазами. Так Верин папа сверкнул на меня злыми зрачками, когда я посоветовала Артёму зайти в церковь, помолиться, свечи поставить.
- Это ему, я думаю, нож в сердце ты загнала. Люфер в жизни шарахается от церквей. Однажды приехал ко мне, в Одессу, нахал такой! Я предложила зайти, помолиться за нашего моряка, так он позеленел - я думала, что у него глаза из орбит вылезут...
- У Верки тоже глаза выпучивались, когда я ей то же предлагала, - усмехнулась Реля, в темноте. - Церковь она не любит. Мы в одном селе жили у церкви - это бывший районный центр, хотя называется странно - Качкаровка - от слова качки, что в переводе с украинского звучит как Утяровка - потому, наверное, центр перенесли в другое место, названное Бериславом, с трех - четырёхэтажными домами.
- Да, Берислав и Качкаровка, - засмеялась хозяйка, - не сравнимы. Зато, в том утином селе, был храм!
- Село это вовсе не утинное - я мало встречала там уток. Но вот церковь в нём меня поразила. В войну это село обстреливалось, нашими же, которые находились на низком берегу Днепра, а это значит, что стреляли почти в слепую. И много загубили домов и людей. Один дедок шёл по улице и в него попал, наверное, снаряд или мимо пролетел, но у деда оторвало ногу, так он с обрубком, оставляя кровавый след, приполз на порог своего дома, где его и расстреляли немцы, которые были в Качкаровке. Думаю, что деда просто от мук избавляли. – Реля заплакала, радуясь, что хозяйка её не видит. Человек тот пострадавший был дедом Игоря, которому Реля подарила первый поцелуй. За что Игорь предложил на ней жениться. И первый поучил отказ – Реля уже тогда знала за кого выйдет замуж. Но где тот парень, который от неё с сыном сбежит? Может, и не встретит его, как Женя предсказывает?
- Ужас, какой! - Донеслось из соседней комнаты. - Вот ты наслушалась в Качкаровке!
- Это ещё что! В пятьдесят пятом году, через тринадцать или четырнадцать лет, после смерти своего мужа, умирает жена этого дедки, бабушка моего одноклассника. И он остаётся сиротой, потому что отец не вернулся с войны, а мать этого Игоря сгорела, как мне рассказали вместе с теми немцами, которые расстреляли её отца.
- Наверное, не так просто сгорела, а сама подожгла хату?
- Это уж наверняка! По крайней мере, я так думаю. Но, когда моя семья приехала в Качкаровку, Игорь – внук погибшего деда - влюбился в меня, как влюбляются многие мальчишки в новеньких. И был счастлив, от своей влюблённости... И вдруг умирает его бабушка, а мне рассказывают все эти случаи, связанные с ним. Я, разумеется, была потрясена. Мы, всем классом, хоронили старушку, ходили в церковь, на её отпевание. Но я Храм тот удивительнейший, в который во время войны не попало ни единого снаряда, не смогла разглядеть из-за горя, которое лилось из глаз Игоря, лилось из глаз одноклассников, я сама рыдала, короче, я почти ничего не видела в той церкви. Но когда всё более-менее успокоилось, и Игорева судьба устроилась. К нему, в его большой дом, приехали дальние родственники, которые не имели детей - так что приодели сироту, и обогрели – учат теперь его в институте, - Реля вздохнула, вспомнив, что сама она не учится, а работает на стройке - месте, где не очень тепло для неё.
- Откуда знаешь, что твоя первая любовь учится где-то? - ревниво спросила Виктория. - Вы уехали из Качкаровки, и живёте в другом, вот не помню названия, а Артём мне говорил... Вроде как Чернянка?
- Да. Но Чернянка эта не чёрная - да я вам расскажу позже, если вы вспомните о ней. И Игорь - не моё первое увлечение. Но я у него, по всем приметам, первая,- возразила девушка. - Однако слушайте дальше, если вам нравится моя, бестолковая, речь.
- Ты очень цикаво, как говорят украинцы, рассказываешь, - возразила хозяйка. - Я живо представила Качкаровку, стоящую на высоком берегу Днепра, из которого ты, наверное, и воду таскала тогда? Церковь эту - она, разумеется, высокая и белая?
- Высокая - да, но не белая, а из красного кирпича, что в украинских селах - редкость, - пропустила Реля вопрос о воде: - «Чего о ней теперь вспоминать? Это всё в прошлом!» - Знаю, вы можете возразить, что и в больших городах такие тоже не строятся. Потому я говорю, что она поражает. А уж моё воображение почти девушки, потому что в восьмом классе нас уже начали пускать на школьные вечера, церковь эта произвела громадное впечатление. И я, в сильном потрясении, предложила Вере, как-то зимним вечером, заглянуть туда, рассмотреть хорошенечко церковь, и послушать службу. Кажется, что пришло мне это в голову на Рождество Христово.
- Такой праздник великий. И Вера, бывшая Гера, пошла? Зимой.
- Пошла? Раскричалась так, что я думала, стёкла дома полопаются. Глаза у неё просто выкатились, как шары. Но быстро успокоилась бывшая Гера, и объяснила мне свой гнев тем, что она комсомолка и в Бога не верит. И что ещё более удивительно, не препятствовала мне идти в церковь. А вызвалась принести воды с Днепра, что случалось с ней редко, и наколоть дров - папа уже не жил с нами в Качкаровке, он находился, в то время, в тюрьме. Вот таким образом он сбежал от своей жены - нашей матери, - сказала Калерия и пожалела. Зачем она говорит это Виктории? Может хозяйка жалеет, что когда-то не связала свою жизнь с обманщиком?
- Артём рассказывал о твоём отце - передал мне то, что поведали ему две твои мучительницы. Но он тоже - вот ведь совпадение! - считает, что нормальный мужчина сбежал от сатанистых женщин. А твой батя думал о том, что оставляет тебя двум фуриям на терзание?! Это же счастье, что ты им не поддавалась.
- Не надо об этом. Я не хочу говорить об отце. Если уж честно - он был ничуть не лучше мамы. Так же гулевонил, как она, невзирая на то, что имеет четырёх дочерей. Так мама хоть Герочку любила, а отец никого. Вначале, правда, когда вернулся с войны, он меня вроде, как замечал, но потом всё пошло наперекосяк. Однако, с быстрым исчезновением отца, исчезли ссоры и скандалы между супругами, что внесло в семью нашу спокойствие, и я была счастлива от этого. Но хочу быстро всё же вернуть ваше внимание к Вере. Мне показалось, что она боялась церкви, как огня! А не «не верила в Бога», как сказала!
- Можешь не сомневаться. Ведь и батя её, родной, тоже не верит, от церквей шарахается, а объясняет, что он иноверец, к православным, мол, церквям не приучен, хотя в Одессе иной веры люди заходят, ради любопытства, в любые храмы - так было издавна. Но, Боже мой, Реля, подумай, как жизнь иногда людей сводит. Значит, твоя мать училась в одном техникуме с моим будущим мужем Федотом. Федот – светлый человек, а вот брат у него, по отцу – Люфер.
- Ваш муж и Люфер – Верин отец – братья? – поразилась Калерия.
- При том заметь, что братья по отцу, тому самому подлецу, который, в студенческие годы, поддержал твою будущую мать. От кого она и беременная была первым ребёнком. Пусть земля ему будет пухом – тому младенцу, которого Юлька, как рассказывал мне Федот, даже не хоронила. Сбежала в деревню под предлогом распрощаться с отцом. Так вот Федот и отца и сына его хоронил.
- «Пухом, - подумалось Калерии, - но убит был он второй уже в тридцатилетнем возрасте». И, наверное, оттого, что сбилась в мыслях, возразила Виктории:
- Почему «подлец» тот дедка? Если он маме жизнь сберёг? – «Заступаюсь за родительницу? Странно!»
- Ей он сберёг, а своих детей не воспитывал. Федота подкинул в семью друга. А уж чёрный его сын воспитывался где-то в Эстонии.
- И мама говорила, что Люфер себя признавал эстонцем. Значит, дедка, который маме не дал умереть, был тоже тёмным человеком? Но от него же родился и вам муж – смотрите, как свет и тьма перекликаются. И мама избавилась от дитя этого старика – уж не по его ли наставлению?
- Нет, доченька, не по его. Мать твоя хитра была, конечно. Она этого ребёночка хотела приписать Федоту, да и он не был против – его приёмная мать хотела, чтоб ребёнок родился. Она бы и воспитала. Но Юлька же не могла перенести, чтоб оставить ребёнка чужим людям. И сама не могла и другим не дала.
- Да, мама такая. Не даром я от неё хотела сбежать в детский дом, ещё маленькой.
- Чего же не сбежала? Или тебе детские дома не встречались?
- Разумеется, я не знала, как их найти. Но останавливали меня маленькие сестрёнки – их бы мама, без меня, загнала бы на тот свет. Однако пора нам спать, а то опять мы с вами проговорим до рассвета.
- Спокойной ночи, душа моя. Не думай, о плохих людях. Вспомни, как мир хорош, даже если встречаются тёмные людишки. Стихи, например, которые тебе сочиняли юноши. Я уверена, что это было так. Признайся.
- Признаюсь, - Калерия покраснела. – Но стихи я когда-то сочиняла сама. О хорошем, плохом – что видела в жизни, о том и писала..
- Вот ты меня опять заинтересовала. Почитай, если вспомнишь.
- Ну, вот вам стихи о Литве, из которой нас выгнали бандиты, но память осталась хорошая о хуторе, где мы проживали. Но ведь вначале мы жили в Вильнюсе, где мама родила Валю.
- А как она родила, ты не описала?
- Сам процесс я, конечно, не видела, хотя мама рожала дома и никого не пригласила.
- Что ж в Вильнюсе врачей не было? Всё же столица Литвы
- Ну, она, я думаю, специально никого не пригласила. Но слушайте:
Там Юля родила и в гневе, как в горячке:
- Девчонку не хочу, её надо убить!
Не подходи, Реля, не тронь болячки.
Отец ведь сына ждёт, его будет любить.
И я рожу его, но пусть умрёт соплячка.
- Боже! Какая жестокость! – Виктория всхлипнула. – Но ты, как я знаю теперь, из твоих же признаний, не согласилась с матерью?
- Ещё бы! Из её же жёстких для меня рассказов, я знала, что мама уже угробила так двух мальчиков, ещё до рождения Геры. И я точно знала, что она больше мальчика никогда не родит.
- Откуда такое знание?
- Не спрашивайте, но знала. Но вот дальше мои стихи, которые я написала совсем недавно:
Вначале Релю оторопь сразила,
Но всё же к новорожденной идёт.
Она сестрёнке рада милой.
А матери такую речь ведёт:
- Вам никогда мальчишку не родить!
А эту девочку я стану любить.
Кормить её, купать, бельё стирать.
И папа не поймёт такую мать,
Которая, детей хочет губить.
Юля опомнилась – прошла горячка:
- Но коль такая ты у нас добрячка,
Возись с малышкой – я не против.
Но кашу станешь класть в её роток.
А в свой поменьше – голодай!
Свою еду сестрёнке отдавай.
Так Юля говорила не при муже.
Пришёл отец – сменилось настроение:
- Гера, неси нам с папкой ужин.
А Валю Реля подавай – пора кормления.
Откуда взялось молоко у роженицы,
Но только накормила та малышку.
У Рели затряслись ресницы
Мать напугала её слишком.
- Господи! Релечка! – донеслось из комнаты хозяйки. – И ты всё это читала Юльке или сёстрам?
- Что вы! Никогда, наверное, не доведу до них мерзость матери. Зачем? Ведь теперь они выросли и будут ещё маме подспорьем в старости лет. И, к тому же, сёстры мои не такие догадливые как я. Я уже в пять лет, знала, что мама хотела и от меня избавиться, а они слушают рассказы мамы, разумеется, обманные, но не делают никаких выводов. Им тряпки всех милей. За платья, юбки, кофты они многое простят, но может это и правильно – так проще жить.
- А ты печатать эти стихи не думала? Ведь тогда всё равно все узнают.
- Не беспокойтесь. Мои стихи напечатают, вряд ли, и то через много- много лет, когда мамы на свете не будет, а сёстры станут старушками, как и я. Их не потрясёт так мамино желание избавляться от родившихся детей.
- Но почему сейчас не напечатают? Ведь ты пишешь так жизненно и правдиво.
- Вот как раз за это и не будут печатать. Ведь у нас власть – самая справедливая и в ней не может быть таких жестоких матерей, тем более коммунисток.
- Да, и коммунистка эта, и гуляка, и мать плохая, но Партия встанет в её защиту, а тебя клюнут.
- Клюнут, ещё и как – поэтому я не высовываюсь – держу в себе. Но вот вам далее наша жизнь:
К тому же и Вильнюсе голодно.
Зимой одежды мало – холодно.
Зиму и весну переживши смутно,
Семья стремится жить на хутор.
- Вот! – донеслось опять из комнаты Виктории. – До чего же ёмко всё сказано. Вот хотя бы ты мне сто раз сказала: - «Голод! Голод!» но поскольку сейчас сытнее живётся, я пропустила бы мимо ушей. А в стихах, а через стихи, я живо всё вспомнила. Итак, вы всей семьёй едете на хутор?
- Да. Я продолжаю.
Там, средь лесов, привольно Реле
И даже капризуле старшей Гере.
Литовские соседи – брат с сестрой
Ведут их в тёмный лес густой,
Привычно ищут светлые места,
Растёт где земляника чаровница.
Те ягодки – такая вкуснота!
Вначале дети ели и смеялись,
Увидев друг у друга лица.
Потом корзинки заполняли.
Те ягоды несёт родня на рынок.
Всё в тот же Вильнюс относили.
И деньги им за ягоды давали.
За деньги можно купить хлеба,
И молоко, сметаны, масла, крупы.
Реля не раз благодарила небо:
- Как хорошо! Не голодно на хуторе.
Пошла к соседям – живут в землянке
Два старика – им в лес-то не зайти.
И не согнуться, ягод не найти.
Но скучно им без земляники.
Особенно скучали без черники.
Та вроде улучшает зрение.
И из неё вкусно варение.
Что делать? Жалко стариков.
Им витамины тоже надо.
И Реля делит ягодку свою:
- Берите, от души я вам даю.
И сало получает как награду.
Мать отлупить за то хотела.
Делиться ягодой? Но видит сало.
И мысль неожиданно созрела:
- Ты умница, что ягод им давала.
Носи им чаще – у них корова есть.
И, кажется, коза – там молоко,
Сметана, творог – добра не счесть.
Ты, Реля, видишь очень далеко.
Ходи к ним, помогай по дому.
Козу, я видела, пасла ты на лужку.
Что ж молока не принесла?
Сама то выпила хоть кружку?
- Ой, мама, будто бы за это
Я помогаю бедным старикам.
- Ты, дочь, у нас с приветом!
Брать плату за труды не срам.
Ты терпишь стариков убогих.
Я б не стерпела их, признаться.
Полы им моешь, чистоту наводишь.
Чего ж продукты брать бояться?
Реля нахмурилась, хотела спорить,
Но к счастью старики давали много.
И им в лесу удобней стало жить.
На рынок мать забыла дорогу.
- Релечка, да ты, понимаешь ли, как ты душу мне задела этими стихами? - донёсся до неё голос Виктории. – Вот мы говорили с тобой, что мать твоя жестокая. И я представляю этих женщин, но услышать о них в стихах. Опять же, знаю, что вы жили в Литве, но всё это как-то абстрактно. И, вдруг, ты так доходчиво описала всё в стихах – просто потрясающе. Вот она – сила слова. Жаль, что ты не можешь прочитать всё это своей матери. Она, возможно, сильно покаялась бы перед тобой за своё издевательство над девочкой, а потом и над девушкой.
- Она уже, немного, начала раскаиваться, тётя Вика. Это я её готовлю, чтоб она хорошо отнеслась к моему будущему сыну.
- Насчёт сына ты тоже стихи сочиняешь?
- Пока нет, жду его появления, а там видно будет – возможно, я ему поэмы стану писать.
- Как ты живёшь, девочка. Вот плохо или хорошо, а всё твоя жизнь как песня. И ты сама её складываешь, ни от чего не отказываешься. Вот лишь от Артёма моего племянника отказалась. Но хорошо и то, что ты, каким то образом, выпрямила его жизнь. Но, мне кажется, свою судьбу, немного скривила. Не станешь жалеть, что отказала прекрасному жениху?
- Возможно, пожалею. А сейчас немного пофантазирую насчёт того, где может находиться Артём со своей командой? Он вам говорил, что они сначала поплывут со своим кораблём к Новороссийску, там ещё чем-то загрузятся, и лишь потом поплывут дальше. Не знаете куда?
- Это тайна, девочка. Они не всегда, как я предполагаю, гражданские грузы возят, а от того, иногда, не говорят родным куда плывут.
- Да? Но так ещё заманчивей. Я могу придумать сама себе остров, или материк. Недавно увидела на карте остров Маврикий. Представим с вами, что Артём плывёт туда. Думаю, что остров очень красивый.
- Представим. Вот я удивлюсь, если окажется, что ты угадала. Но спим. А то я завтра буду, как варёная курица.
- Хорошо. Я не стану больше вас беспокоить. Спокойной ночи.
- Подожди. Мне вот что пришло в голову. Вспомни стариков- литовцев. Как они богато жили, в голодные годы. А зачем столько было еды старикам? Ведь чем старше, тем более на травку переходишь. А тут корова, коза, свиньи. И кроме вашей семьи кому они ещё добро своё отдавали? Ведь не в землю же закапывали окорока, выливали молоко? И ухаживать за скотиной надо. Кто у них это делал? Ты же, насколько я понимаю, лишь убиралась у них?
- Летом-то я козу выпасала. А корова была в общем стаде. В общей же конюшне находилась летом и зимой. Доил её кто-то. Иногда доить ходила мама, если не приезжали внучка или дочь из Вильнюса. Они на велосипеде приезжали, иногда вдвоём. У них был двойной велосипед. На нём увозили продукты. Меня поражал этот велосипед – на нём козу можно было увезти.
- Видела такой. Тандем называется. Допустим, женщины старикам и свиней откармливали. Но кто-то должен был их забивать, окорока коптить. Находились у стариков взрослые внуки?
- Это сколько угодно. Появлялись и исчезали внезапно. Иногда человек по пять. Помогали старикам забить свиней, окорока, как вы говорите, коптили и почти всё увозили с собой. Мне же грязи потом, после них столько доставалось выносить из избушки.
- Нравились тебе эти внуки? Ведь в тебе женщина должна была дремать.
- Нет, это Гера крутилась возле них, так она старше меня на три года. Правда мама, после войны, сделала ей метрику, что всего-то на полтора года она меня старше. А я в семь, восемь лет я ещё не влюблялась. К тому же, люди эти, даже женщины, казались мне враждебными – плохо относились к русским. И я сторонилась их, к соседям не ходила. Зато потом старики так радовались мне.
- Ещё бы! Пришла уборщица.
- Не только по этой причине. Мне казалось, что и люди те им враждебны. Приходят как бы на всё готовое и то им надо и это необходимо. Поэтому старики со мной как бы отдыхали от них. А когда мы уезжали, они плакали. Говорили мне, что без меня умрут. И когда мы уже были на станции, в Вильнюсе – нас провожало много народу – в основном с отцовой работы.
- Знать хороший работник был твой родитель.
- Хорошо работал, но и ходок по женщинам был изрядный. Но я не об отце думала на вокзале, а о стариках-литовцах. Пришло в голову восьмилетней девочке, что все эти уносящие продукты от соседей люди и были те бандиты, от которых мы убегали, ведь начали отстрел русских в Литве.
- И не только русских, как я слышала. Своих коммунистов тоже расстреливали.
- Да. Мне запомнилось, что убили комсомолку- литовку. Звали её Марина Мельникайте. Но что это мы перешли на бандитов? Не к ночи о них говорить. Давайте спать. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи. Уже не первый раз желаем мы её друг другу, но никак не можем оторваться от разговоров наших и заснуть. Ты уж засни первая, подружка моя, потому что мне засыпать труднее. Тем более, что растревожила ты меня стихами. Поэт в тебе дремлет, душа моя.
- Спасибо, что о стихах больше помните. С тем и засните. Я потом ещё вам почитаю, при случае. Других авторов. Мне других авторов стихи больше нравится читать. Они уже печатаются.
- Они печатаются, потому что лижут издателям задницы, подарки дорогие им приносят. Или друзья хорошие, фронтовики. А ты, моя милая, не согнёшь шеи, я чувствую. А ведь иному издателю и ответить на его пылкие чувства надобно, будь он хоть тысячу раз женат. Ведь не сможешь же ты любить женатого? Не отвечай, сама вижу, что не сможешь. Раз уж Артёмку моего полюбить не смогла, то женатого и подавно. А теперь спи. Завтра рано вставать.
Г л а в а 12.
Получив такой мягкий, но ироничный выговор, Калерия притихла: - «Обнаглела, девушка. Мешаешь хозяйке спать. Ну-ка, вдохни аромат от подушки, пахнувшей очень крепкими мужскими духами, и засыпай. Надо же здесь, несколько дней назад возможно лежала голова Артёма, и оставила волнующий запах его духов, который не могут выветрить ни морской ветерок, ни солнце - потому что именно эта подушка сегодня сушилась на балконе, как я заметила. И чистую наволочку Вика меняет мне каждодневно, но ничто не может стереть приятный запах мужских духов. Где ты, Артём? Разреши прилететь к тебе на корабль и, если ты дежуришь, постоять рядом у руля или штурвала, как называют его моряки. Говорят, что женщина на корабле - к несчастью. Но я не такая вредина и только поговорю с тобой, спрошу у тебя, в какую сторону вы держите путь? Разгоню все тучи и шальные ветры на вашем пути, чтобы не мешали вам управлять кораблём, без которого ты жить не можешь»
И видно не спал в своей каюте, в этот час капитан, потому что, едва Калерия задремала, как тут же превратилась в ту маленькую, десятилетнюю девочку. Такой она летала когда-то, в серебристом платье. И легко понеслась над океаном или морем, над такими она не однажды летала в детстве и никогда не боялась водяной глади. В сновидениях море всегда бывало спокойным. Только одно тревожило Релю - найдёт ли она тот корабль, какой ей нужен? Не занесёт ли её на другой? Но увидела всего один-единственный и уже знала, что это тот, какой ей требуется. И кто-то на капитанской рубке уже ждал её – это и был Артём:
- Доброе утро, Капитан? Ты примешь меня на своём красавце?
- Приветствую Ласточку мою! Я ждал тебя. Опускайся же!
- Только ты отвернись, потому что я сейчас маленькая, но попробую превратиться в девушку, какой ты меня знаешь.
- И это ты можешь? Как в сказке? Я отвернулся. Превращайся.
Калерия сделала мягкую посадку, почти ни за что не зацепившись и встала возле Артёма уже девушкой, которая чуть доставала ему своими кудрявыми волосами до кончика уха.
- Можешь повернуться, - разрешила она.
- Смотри-ка ты, - удивился моряк, - и серебристое платье вместе с тобой выросло. Нет только туфелек. Но мы тебе тотчас купим их, на берегу, как только причалим к Маврикию.
- Так вы, всё-таки, на Маврикий плывёте? Я угадала вчера?
- Нет, девочка моя. Это я, вопреки правилам, покажу тебе его.
- А тебя не накажут за то, что свернул с курса?
- Ты прилетела ко мне во сне, показывать Маврикий я тебе буду во сне же - так что никто не узнает. Да и нет никого на корабле. Команда ещё стоит на приколе в Новороссийске. Сейчас мы с тобой вдвоём и плывём куда захотим, смотрим всё. Жаль лишь, что на Маврикии не будет всезнаек-гидов, как у тебя в Севастополе или Одессе, моей дорогой - которые возили б нас по острову и всё рассказывали.
- О Боже! Мы и так походим. Только не покупай мне обувь. Я хочу босыми ногами по нему побродить, особенно по берегу.
- Как хочешь. Но потом не жалуйся на израненные ноги.
- Наоборот, они у меня подлечатся от той райской земли, и мне будет легче по Одессе гулять.
- Откуда знаешь, что Маврикий - это райская земля? До сей поры, нам говорили, что «райская земля» - это Израиль, потому что там родился Иисус Христос. И кстати, мы плавали туда, не один раз и сходили на берег, посещали Вифлеем - если я правильно назвал – Иерусалим - все церкви, которые связаны с Иисусом, где родился, где крестился, где смерть принял. И там, почти везде, такой энергетикой дышит, что человек чувствует, что приобщился к чему-то необыкновенному.
- Я бы хотела там побывать! - воскликнула Реля.
- Нет, девочка. Мы не можем развернуть корабль. Если захочешь в Израиль, пристраивайся к нашему кораблю, когда мы, в самом деле, повезём туда груз, но это будет нескоро. Но вот и Маврикий. Идём. Реля не передумала насчёт обуви? Потому что тут, как и на Украине можно наступить и на колючку и на змею.
- Спасибо, но не надо обуви. Я чую, что остров встречает меня с ласкою - он не даст никому покалечить мои ноги.
- Смелая ты, моя девочка. Я смотрю, что Маврикий как родной тебе. Уж не живала ли ты прежде на нём?
- Наверное. Потому что мне знакома вон та лагуна, и дома, будто выдолбленные из скалы. Пошли, покупаемся, да попробуем вскарабкаться вверх, потому что только оттуда мы увидим весь остров.
- У тебя есть купальник? - удивился Артём.
- Я всегда купаюсь в этом длинном платье и выхожу сухая, - улыбнулась Реля. - Но если ты не можешь купаться, я соглашусь осматривать остров прямо сейчас.
- Вот именно, что не могу. Пошли карабкаться вверх. Поищем дом, в котором девочка моя когда-то живала. Но как только ты пробудишься утром, забудешь это твоё ночное путешествие, и будешь стремиться бегать по Одессе. Хорош, конечно, Маврикий, слов нет - но я хочу, чтобы ты запомнила лучше мой родимый город, чем его. Но ходи, девочка моя по Одессе утром или вечером, когда нет сильной жары, вот как мы с тобой гуляем в утренней прохладе этого прекрасного острова.
- Обещаю тебе, что обойду твою любимую Одессу всю вдоль и поперёк, если ноги мои мне позволят.
- Ты уж, лучше, езди на автобусе, а не то попроси твоих, кажись новых знакомых повозить тебя на машине. Мне тётушка говорила, по телефону, что ты познакомилась уже с одесситами с автомобилем. Теперь присядем под этим деревом, чтобы ножки твои отдохнули.
- Скажи уж, что твои ноги устали? - улыбнулась Реля.
- Признаюсь. Так сядем? Вот спасибо. И разреши тебя хотя бы раз поцеловать. Поцелуй, о котором я мечтаю давно.
- Во сне нельзя целоваться! - живо возразила девушка. - Это ведёт к неприятностям в жизни. А так как тебе ещё долго плыть по морю и даже океану, а мне ещё обследовать вашу Одессу, то не будем искать приключений на наши головы.
- Какая же ты вредная! Вот так же отказывала парню в Симферополе - теперь-то я понимаю, как ему было обидно.
- Хорошо, что напомнил. Я, вернувшись, прекращу отношения с целовальником. Это нехорошо, что он лезет целоваться, если видит, что я его не люблю. Жалею - это верно, потому что ему идти в армию, где его ждёт что-то нехорошее, но не вечно же ему пытать меня жадными и ненасытными губами. Может быть, если он успокоится, ему будет лучше.
- Пожалуй, верно! Если девушка сопротивляется - а я это наблюдал с твоей стороны - то парень ничего не выиграет, целуя её насильно, а заболевание себе какое-нибудь нервное может приобрести. Да что мы о нём? Будто не занесло нас на прекрасный остров, который мы хоть частично должны осмотреть. Поднимайся, девочка, - Артём вскочил и потянул Релю за руки: - Какая же ты лёгкая! Хочешь, на руках понесу?
- Нет уж! «Ноу», как говорят англичане. Сама потопаю. Земля здесь мягкая, а змеи и прочие ядовитые твари меня боятся. Вспомни Веру.
- Да! Как эта кобра отпустила тебя в Одессу?
- Она бы не отпустила, если бы не твои деньги, которые мама наказала ей мне отдать.
- Удивляюсь на Юлию Петровну. Она тебя полюбила?
- Если так, то только благодаря тебе.
- Неужели я так сильно на неё повлиял? Ну, вот мы и на самой высокой точке. Смотри на свой Маврикий. Но что там вверху? Похоже туман? Или буря назревает? Девочка, нам надо убегать отсюда.
- Скорей, - Реля взяла Артёма за руку и поднялась с ним ввысь - ещё минута и они были на корабле: - Бери самый быстрый курс, мы обязаны обогнать бурю. - Она опять превратилась в маленькую девочку, а вместе с ней и корабль стал небольшим катером. Их катер летел, как ветер и они обогнали бурю.
Уже на корабле, на котором вдруг появились матросы, что-то постоянно делающие, постоянно передвигающиеся, но они не обращали внимания на Релю с Артёмом – будто давали им возможность поговорить ещё. И Артём воспользовался добротой – он провёл девушку в свою каюту, которая поразила гостью строгостью. В ней не было тех картинок, которые украшали квартиру, где моряк иногда проживал, отдыхая от длительных походов.
- Присаживайся, - указал ей на привинченный к полу стул у стола, а сам сел напротив. – Или ты выпить хочешь? Так у меня есть хорошее вино.
- Нет, - покачала головой Калерия, складывая ладони вместе и кончиками пальцев подпирая ими подбородок. Она всегда так делала в минуты волнения. Пальцы можно разомкнуть и охватить ими нижнюю челюсть, можно поднести к носу, сделав руки как бы веером, и как бы сомкнув пальцы в замок, большими пальцами подпереть подбородок – она помнила по недавней их встрече, что Артёму это нравилось, и он назвал её руки «говорящими». Она тогда отговорилась, что беседу нужно вести не лишь губами и глазами, но и руками – это для рук развлечение.
Но сейчас моряк хотел от неё другого разговора.
- Итак, тётушке ты поведала часть своей поэмы, как вы жили в Литве, скрыв от неё, что туда вас забросил Пушкин, и что великий Поэт опекает тебя с пелёнок – ты это написала в своей поэме?
- Да. Но откуда ты знаешь, что дух Пушкина опекает меня?
- А от кого я привозил тебе платье в Залиманское? И если б вы оттуда не уехали так быстро, привозил бы ещё и ещё – одевал бы тебя, пока б ты не выросла, а там ты и полюбила бы меня.
- Видно ты не знаешь, что Пушкин же и повёз нас дальше по Украине, видно решив, что не надо, чтоб ты одевал меня, потому что мама бы не вынесла, чтоб ты меня наряжал лучше, чем она одевала Веру, тогда ещё Геру.
- Да-да! Дед твой хорошо знал нрав Юлии Петровны и делал, вероятно, всё, чтоб ты её меньше раздражала. Но, думаю, ты своим искромётным характером всё же сильно им с Герой мешала?
- Наверное. Потому что всячески пресекала их злые дела. И не только в отношении сестрёнок, но и других людей. За что они сильно меня ненавидели и даже пытались свести с ума.
- То есть, сделать из тебя тихую дурочку, чтоб ты вперёд сестры не выскакивала? Или довести тебя до того, чтоб ты бросилась в воду и не выныривала обратно?
- Чтоб я русалкой стала? – улыбнулась Калерия. – Возможно. Но мама ещё помнила, что я и работница. Чтоб она делала без трудяги? Гера-то с детства давала знать о себе, как о барыне. Это, конечно, результат обожания мамы своей красавицы, но и червоточинка в Вере жила.
- Ещё какая! А потом эта червоточинка превратилась в злость, когда ты, хуже её одетая, начала отбивать у неё парней?
- Но этого ты знать не можешь, Артём. Однако твои догадки попали в цель.
- Почитай мне стихи. Тебе, наверное, сочиняли твои парни?
- Сочиняли. Но один потом погиб от рук негодяев, которых выпустил Берия в 1953 году, сразу после смерти Сталина, - Реля обеими ладонями прикрыла глаза, на которых показались слёзы.
- Я знаю про смерть Павла, девочка. Ты говорила мне в поезде. Не плачь. Ему хорошо там, где он сейчас находится – и всё это ему устроило твое знакомство с Космосом.
- Знакомство? Меня Космос так же опекает как Дед, в котором он живёт.
- Интересно, Пушкин тебе показывался живым? Или лишь в сновидениях?
- Один раз он явился мне наяву. Но я была тогда такой маленькой – это мы после войны ехали в Литву, куда дед нас и распределил. Есть стихи на эту тему. Хочешь, почитаю? Это всё я со слов Деда и сочинила. По глазам вижу, что хочешь.
- Я ещё и головой усиленно киваю. И жду. Дед то твой мне говорил, про тот случай, но хочется знать, как ты отреагировала на его появление.
- Как отреагировала? Я не знала о его существовании. Вообще про Пушкина ничего не знала, хотя, в эвакуации мы жили у многодетной сибирячки. Но война… Может, дети знали стихи деда, но никто не читал мне их вслух - тяжёлые времена всё убили. А дед всё время меня опекал – это он мне рассказал уже в восемь, девять лет и всё во снах. Явился же он мне, в пятилетнем возрасте, когда мне было очень тяжело. Мама, в поезде, когда мы ехали в Литву, рассказывает женщине, что она в молодые годы, родила мальчика живого и дала ему умереть. Я вся буквально в комок свернулась и тоже бы умерла – до того меня поразил этот разговор.
- Ты мне будто бы это говорила, когда мы ехали в поезде? Я это знаю.
- Может быть, из других источников знаешь? Мы говорили о более высоких материях.
- Молчу! Жду стихов.
- Значит, пятилетней девчонке тяжко. Хочется умереть. Это я предваряю стихи.
В пути явился Реле наш Поэт.
В дорожного бродягу обрядился.
Играл он старика шестидесяти лет.
И образ этот славно получился.
И цели он поставленной добился.
Внучонку словно мать скрутила,
Как из ушата холодом хватила,
Уж Реле не хотелось жить.
Пришлось отцу тут силу применить,
Релю поднять и к деду посадить.
А дальше он беседы их не слышал.
Уж равнодушием он к дочери дышал.
Кто ногу спас, о том не вспоминал.
И при беременной жене телёнком стал.
- Так мать твоя беременная все эти страшные речи вела? Наверное, мечтала очередную дочь извести? И правда, что отцу ты ногу спасла?
- Сколько вопросов. О том, что мама мечтала очередного ребёнка извести, я никогда не думала. Но твоя заметка попала в цель – именно так и было. Мама желала избавиться от девочки, рождённой в 1946 году. И от последней Ларисы, родившейся вслед за Валей, тоже, мотивируя это тем, что голод, и отец хочет сына.
- А она бы родила сына? При таком жутком отношении к детям.
- Нет. И мне дед именно в поезде это и сказал. – «Ещё сказал, что того погубленного ребёнка рожу я. И даже указали мне от кого. И это, к сожалению не ты, Артём», - подумала девушка и испугалась. Артём мог считывать её мысли.
Но моряк на этот раз, не успел считать или думал о чём-то другом: - Это есть в стихах?
- Нет. О том и в прозе писать трудно. Но дед меня тогда очень подбодрил. Читать дальше?
Не дожидаясь ответа, продолжала:
- Пропал будто отец, но дед-то есть
Он внучке предложил с ним кушать,
Затем слова его заветные послушать.
А слов тех было и не перечесть.
И сказки ей читал, конечно, Пушкина
Девчонка слушала, открыв глаза.
Всё слушала. И слушала. И слушала.
Ресницами трясла как стрекоза.
- Как стрекоза! – прервал её Артём. – Я заметил в тебе эту особенность. Поморгай сейчас – мне это очень нравится. И когда Реля выполнила просьбу: - Спасибо. Чудно! Читай ещё.
- Ей деда сказки по душе пришлись.
Их приняла, как жизни бытиё.
Ну, дед или не дед он, в самом деле?
Не видел никого кроме неё.
Ни Юльки – уложил беременную спать.
И Геру отослал в купе другое.
Олегу-рохле посидеть бы с ними,
Но занят был делами он иными
И Реля для него - не самое родное.
Поэту Реля – будто лучик солнца.
- Ещё бы! – заметил Артём. – Ведь ты его своим рождением, светлая ты девочка, вытащила деда из Ада в Космос, откуда он и смог тебе помогать. Ты знаешь об этом?
- Он и тебе рассказывал? Я думала лишь мне, поскольку других родных он не признаёт.
- Так точно, маленькая дива, а зачем признавать? Геру или твоих сестрёнок, которые, как говорил мне Пушкин, когда – то предадут тебя. А мне говорил, потому знал, что ещё встретимся, хотел хорошее составить мнение. Но продолжай свои стихи. «Поэту Реля – будто лучик солнца».
- Вот сбил ты меня здорово. Сейчас вспомню.
Поэту Реля – будто лучик солнца.
Читал ей сказки, слёзы вытирал.
Но Космос уж грозил ему в оконце.
- «Уж время вышло – ты забыл?»
И выпросил ещё Поэт до ночи,
Спать уложить и книгу ей отдать.
- Вы видите, родители то сволочи, (Слово нехорошее, но это дед сказал).
- Правильно сказал, - заметил Артём. - Мне он худшими словами их описывал. Продолжай. Это ты, в стихах, приукрасила.
- Особенно её родная мать, - продолжала, в смущении, Калерия:
Спать уложил и книгу в подголовье:
- Попробуй, внучка, завтра же читать.
Должна ты буковки была узнать.
Всё остальное просто, как присловье.
И даром сим он Релю наградил.
Она на утро сказки уж читала.
Запомнить буквы ей хватило сил.
Ну, а слова сама уж подбирала.
- Правда, что ли, буквы запомнила? Их же много!
- Наоборот. Запомнила я слова в сказках. А потом по запомненным словам вычисляла буквы. Это уж для рифмы так получилось. Хотя «Слова запомнить ей хватило сил, а буквы за словами лишь узнала» - было бы лучше. Вот, только сейчас дошло до меня, спасибо тебе.
- Вот видишь! Мы вместе как бы славно сочиняли стихи.
- Артём, если ты видишься с моим дедом, то спроси у него, почему мы не можем быть вместе. Это он лучше меня объяснит тебе.
- Уже всё прояснил с Пушкиным, девочка. Неужели ты думаешь, я не знаю? Извини, что терзаю тебя, но так хотелось иметь невозможное. А теперь послушай мои стихи в твою честь. Ты не запомнишь их, потому что во сне я их скажу, но они не хуже, чем тебе сочиняли Павел и Слава.
- Ты знаешь их стихотворения?
- Знаю. Павел писал тебе: - «В древние времена ты была индианкой,
О чём напоминает пляшущая статуэтка.
В средние века встречал я японку,
Красивую деву, как сакуры ветка.
Мелькнула смуглянкой в племени Майя.
Эту бунтарку ярче всех вспоминаю.
И вдруг в этом веке встретил девчонку.
Дикаркой зовут, Колокольцем звонким.
- Видишь, - продолжал печально Артём, - знаю даже о ваших встречах с Павлом в прошлые времена. А вот Слава писал совсем не так лирично. Прочитать его стихи?
- Ой, прочитал начало Павловых, так же начни и Славины. Посмотрим, как они отличаются.
- Отличны были твои любимые. Как небо и земля. Слава рубит с плеча:
Как выжить средь такой разрухи?
В семье одно коварство и враньё.
О матери плохие бродят слухи.
А старшая сестра – любимица её.
Зато они друг друга обожают,
Похвалы лишь себе поют.
Работой Релю лихо нагружают.
За доброту ей достаётся тяжкий труд.
- Скажи, - продолжал расспрашивать Артём, - пожалуйста, почему Павел и Слава так, по разному, видели тебя?
- Не хитри. Павел тоже возмущался, что ко мне так плохо относятся старшие женщины. Но он, в отличие от Славы, был более взрослым и хотел исправить то, чем была испорчена моя юность. А Слава – юнец, хотя тоже был старше меня. Но резкость его и развела нас. Сейчас я думаю, что это было правильно, а тогда – четыре года назад – очень переживала.
- По мне станешь так страдать, как по Славе? Или я просто знакомый? – Говорил Артём, забыв, что хотел читать свои стихи, чему девушка была рада. Пусть лучше другим подругам сочиняет. А ей уже так много написано, что не хватит её девичьих лет, чтобы разобраться во всём.
- Даже больше. Быть может, придёт время, и заплачу, - улыбнулась Реля.
- Но, я думаю, что дед тебя не оставит вниманием – он пошлёт тебе хороших парней или мужчин, которые повозят тебя по стране. А сейчас, разреши мне поцеловать твои руки, которые мелькают передо мной и давно уже просят ласки. - Говорил моряк, беря руки девушки и гладя их.
- Не знала, что ты так отреагируешь. Прятала бы их за спиной. Или на коленях держала.
- Никогда так не делай. Твои руки живые – я, кажется, уже это говорил. И они дополняют твой образ удивительной девушки. Руки, глаза, лицо, губы твои – это всё производит впечатление. Я не говорю о фигурке, которая правильно твой Павел говорил – «пляшущая статуэтка».
- Но сейчас «пляшущая статуэтка» засиделась у тебя в каюте. Почитай мне свои стихи, если не передумал и пора мне отправляться в Одессу, которую я с таким удовольствием исследую, - говорила Реля, совершенно забыв о недавних думах. - Кстати, в Одессе, много следов Пушкина, о котором экскурсоводы не всегда правильно говорят. Тогда мне хочется с ними спорить. И да простит меня дед, чуть их поправить, в отношении его ошибок. – Теперь она вспомнила, что не хотела Артёмовых стихов и всячески пыталась заговорить моряка.
- Можешь не стесняться. Дед твой всё это в тебя и вкладывает. Он же не святой был, потому и в Рай не хочет – живёт в Космосе. А что ты его немного критикуешь – ему в радость.
- Да что ты! Это он так развлекается? Тогда я стану о нём рассуждать как о Дон – Жуане.
- Рассуждай. Кстати, и меня поправишь. Я ведь тоже не святой – грехов за мной не меньше, чем за Пушкиным. Вот только детей я не разбрасывал по свету, но и это не могу утверждать.
Потом Артём, всё же, читал ей свои стихи, которые Реле понравились, но на просьбу записать и прислать ей в письме, моряк ответил отказом: - Хватит тебе стихов Павла и Славы – вот это Любовь! А свои я могу посвятить и другой девушке – правильно ты меня наталкивала в мыслях».
Проснулась Калерия очень счастливая. Так поговорить с Артёмом она не мечтала даже наяву.
Г л а в а 13.
И пока Калерия бродила душными вечерами по Одессе, забираясь в самые потаённые уголки, пока ездила с только что организованными экскурсиями: - «Буквально этим летом стали ходить по следам Пушкина, - удивлялась Виктория, - будто специально для тебя создали эту экскурсию, зная, как ты интересуешься этим арапом, который стал великим русским поэтом. Но меня удивляет, что ты и любишь и не любишь его».
Реля улыбалась загадочно. Она, в самом деле, двойственно относилась к своему деду, который погиб молодым из-за ревности, в то время как себе позволял много шалостей. Тот бездумный, опьяневший от молодости Пушкин, который ездил по Одессе, или вымеривал её своими неутомимыми ногами, возможно выискивая приключений - не гнушался ни простыми цыганками, ни крестьянками, ни графинями, вроде Воронцовой Елизаветы Ксаверьевны. Но про графиню известно всё, потому что каждый шаг в её сторону Пушкина контролировался многими глазами, а вот в отношении цыганок, одной из которых и была Релина прабабушка и прочих молодок, которым он, возможно, приносил только несчастья, оставляя, как и графиню, с ребёнком - покрыто тайной. Это были проходные женщины, оставленные настырным потомком арапа, на следующее утро, после бурной или не очень ночи, нескольких часов или мгновенного забвения после которого женщины корили себя, но ничего не оставалось делать, как растить случайное дитя, даже не зная, что его отец станет великим поэтом. Признание в дальнейшем, не давало молодому Пушкину поощрений на бесстыдство в юные годы - вот что крепко засело у Рели в голове. Такого Пушкина она не любила. Поэтому с сарказмом слушала, как экскурсоводы расхваливали молодые годы поэта, наделяя его острым умом и быстротой реакцией на поступки людей:
- «Полу милорд, полу купец, полу мудрец, полу невежда, - с наслаждением читала стихи её предка экскурсовод, - но есть надежда, что будет полным, наконец». Эту быструю эпиграмму сочинил Пушкин на своего соперника, графа Воронцова.
- Очень неприлично шельмовать таким образом на всю страну человека, у которого поэт хотел украсть жену, - остановила её азарт Реля, - но графиня не пожелала оставить уважаемого всеми вельможу, героя войны с Наполеоном, показавшего себя человеком образованным, во всех отношениях после бойни. Кто, как не граф Воронцов проводил реформы, насколько мог, по улучшению жизни народа, с которым он бывал на фронтах, защищая своё, любимое, как я полагаю, Отечество. Кстати граф Воронцов был довольно красивым человеком, не только душевно, а и внешне. Так что налитый злобой Пушкин, - «Прости меня, Дед, это я, чтобы позлить эту незнайку», - с весьма некрасивый лицом, хотя и молодой, не смог одолеть седовласого красавца. Который, если бы Елизавета изволила уйти от мужа, ничего б не потерял, потому как имел больше любовниц, чем она связей, скрывшая под длинными платьями короткие и кривые, простите, ноги, которые от воспевателя «ножек милых дам» почему-то ускользнули.
- Откуда вы всё это знаете? - поразилась экскурсовод. - И почему ходите с нами, если так не любите Пушкина?
- Как раз Пушкина-поэта я обожаю. Могла бы вам продекламировать, хоть сейчас, все его длинные сказки, поэмы его прекрасно знаю, роман в стихах «Евгений Онегин» запомнила, как только несколько раз прочитала. Но Пушкина-бабника принимаю с трудом, потому вам и возразила.
- Вы говорите так, как будто он вас лично обидел!
- Всё, может быть, - улыбнулась мягко Калерия. - Через века я жалею тех женщин, которых он, походя, оставлял с детьми. Потом, наверное, чтобы хоть как-то загладить вину, писал свои прекрасные сказки, которыми зачитываются уже его правнуки, не зная, что это Пушкин просит прощения за безрадостное детство его потомков.
- Откуда вы знаете что безрадостное? - спросил кто-то из экскурсантов. Это был холёный, красивый мужчина, рядом с которым постоянно вышагивала довольно непривлекательная женщина - толстая, беспардонная - она наступила Реле на ногу, довольно сильно, и не извинилась.
Женщина эта напомнила девушке ту, которая приезжала осенью 1953 года в Маяк, добиваясь безрезультатно любви Павла. А после гибели учителя от рук негодяев, Калерия много раз думала, что не без её участия кто-то напал на её любимого, убил его, быть может, за большие деньги, чем потешил пустоголовую куклу. Эти мысли вновь мучили девушку, едва она увидела похожее лицо и ситуацию, когда богатая женщина купила за деньги родителей себе красивого мужчину и вот повезла в путешествие, чтобы этот любитель денег не думал, что его барыня жадная. Тем более эта женщина возмущала Релю, что по возрасту подходила также - тогда, почти шесть лет назад, той бездельнице было примерно три десятка лет, а теперь девушка видела женщину, подбирающуюся к сорока, потому что толстые кажутся старше.
Но она подавила в себе гнев, нарастающий по мере того, как Реля всё больше и больше убеждалась, что почти угадала бездельницу, по манерам, похожим на ужимки Веры, по надменной улыбке. Эта жеманница считала, что она - самая важная женщина в этой компании, не желая просить прощения, даже если она откровенно толкала людей:
- Посмотрите на сирот сейчас и вы убедитесь, что эти дети несчастливы во все времена, - ответила она спокойно спутнику богатой дамы. - Неужели вы не замечали, что оставленные родителями дети, даже если они фактически живут возле них, глубоко уязвлены?
- «Вот тебе загадка! - Подумала она, насмехаясь над мужчиной. - А если это та самая женщина, которая преследовала Павла, то спутник её сразу догадается, если наблюдательный, в чей огород камешек. Жаль, я ни разу не слышала, чтобы он назвал её по имени. А какое имя было у той дамы? Кажется Роза или Мимоза - какое-то цветочное».
- Это очень злободневная тема, - прервала Релю экскурсовод, - и мне нравится, как вы вступаетесь, то за графа Воронцова, то за сирот, при живых родителя, но вернёмся к нашим баранам, как говорят горцы. Итак, мы с вами посмотрели на дом, где проживал Пушкин во время одного из приездов в Одессу. А теперь последуем по дороге, которой он, возможно, ходил пешком к морю, потому что на то время не было ни автобусов, ни троллейбусов, на которых он мог комфортабельно доехать.
- «Да-да, бил свои ноги по камням будущий ревнивец, ища очередную забаву на час, на день, на мгновение. И забыл что творил, когда самому привиделось, что стал рогоносцем», - насмешливо думала Реля, шагая вслед за экскурсоводом: - «Дед, если ты сейчас рядом, знай, я сержусь на тебя. А впрочем, зачем сердиться? Если бы ты, дед не ходил, когда был в южной ссылке, в цыганский табор, то и я бы не появилась на свет, через сотню с лишним лет, когда и тебе моя помощь потребовалась. Как интересно переплетаются судьбы людей. Вот и сейчас, хожу с трепетом по следам блудливого предка – прости, Пушкин, опять тебя ругаю – но вспоминаю и погибшего Павла. Погибшего, быть может, по воле такой вот дамы, которая ногтя его не стоила. Но та не смогла покорить моего учителя, а эта нашла себе собачонку».
«Собачонка» богатой дамы, после их переброски мнениями, постоянно оглядывался на девушку, очевидно, найдя её стоящей его внимания. Заметив это, Реля попросту решила отстать от экскурсии и не ходить по козьим тропам, по которым возможно сбегал к морю Пушкин. Её прельщало поиграть ещё на нервах богатой бездельницы, хотя бы отомстить за Павла, но она не хотела больше отвлекать сопровождающую, та и так спотыкалась на каждом слове, как школьница, не выучившая урок. И не удивительно - эти экскурсии ещё только начинаются, и сопровождающие пытливых и вредных экскурсантов, как Калерия, ещё не раз могут попасть в такую ситуацию, потому что всегда найдётся человек не согласный с их трактовкой событий. Реля считала, что Пушкин глупо использовал свой талант, когда оговаривал прекрасных людей в эпиграммах, вроде графа Воронцова. Если делаешь людям неприятность, в виде ветвистых рогов, которых те люди, по благородству, просто не замечают, то, по крайней мере, не клевещи на них.
- «Ещё раз прошу у тебя, дед, прощения, но ты был не прав. А то – полу милорд, полу купец, а сам в кого превратился, попав в роль рогоносца? Не мог благородно перенести явную клевету. Стал посмешищем всего Петербурга - даже друзья хохотали, увидев тигра готового грызть клетку, в которую его посадили злые люди. Вот тут и вспомнил бы благородного Воронцова, который мог тебя убить только за эпиграмму, да пожалел несчастного поэта, сохранил его России. Не то, что Дантес. Этот был так же бездушен, как и ты, Пушкин, в молодости – убил нашу гордость, и рука не дрогнула. Чернота в этом Дантесе сидела, как в Вере. Недаром ты, деда, встретился с ним в Аду, где был недолго. А оттуда, как сам мне рассказывал, выручила тебя я, своим рождением. Как жаль, что про встречи свои с Пушкиным, я не могу рассказать Виктории. И что он мой предок… Зато Артём знает так много о деде, что просто диву даёшься. Зачем дед ему так много рассказал о себе и мне? Или это был сон, где мне выдали силы небесные желаемое за действительность? Вот увидеть бы опять Артёма хоть на несколько часов, чтоб мы могли с ним проговорить про тоже самое, как во сне. Но дед вроде мне дал право его критиковать».
Однако, маленькие нелады с Пушкиным, и вопросы, возникающие у девушки, не мешали ей замирать перед дивным очарованием Одессы. Затаив дыхание обходить некоторые улочки помногу раз. Особенно Реля робела перед театром Оперы-Балета, пока не сходила с дорогой ей Викторией на долгожданный спектакль, трепетала за Эсмеральду, хотя хорошо знала, чем всё кончится. Нежно обходила Морской музей, потому что в нём замерло прошлое, немного известная ей по книгам жизнь старых пиратов, которую девушка порицала - грабили всё же. Но Петра 1. обожала, построившего флот России, давшего мощный толчок к развитию современных кораблей, на которых плавает теперь Артём. От кораблей мысли её перелетали на Чёрное море.
Она боготворила это море, которое полюбила сразу как Японское. Реле нравилось пройтись пешком по улицам утром, где вечером экскурсантов, к которым она пристраивалась, провезли на автобусе, знакомя с городом. Первой была обзорная экскурсия, как и в Севастополе. Затем она трепетала, находя дома, которые её поразили. И она могла постоять возле них, думая об их былом, представить людей, которые жили в них: богатых, бедных.
На пятый или шестой день её пребывания в Одессе, пришла радиограмма от Артёма, где он советовал ей не задерживаться в этом городе, а, если Реля желает и есть у неё на то силёнки, «обследовать да изучить» на пароходах южный берег полуострова, где она теперь живёт.
- А и верно, - обрадовалась Калерия подсказке. - Ведь ещё остались деньги, чтоб я могла заехать в Симферополь, обогнув полуостров и насладившись видами Крыма. Это Артём хорошо придумал, спасибо ему.
- Хорошо, возможно, тебе, но не мне! - Возразила Виктория. - Я, как мне кажется, привязалась к тебе, как к дочери. И вдруг телеграф одной нелепой бумажкой отбирает девочку, которая сумела стать в доме просто родной. Побудь ещё неделю, ведь у тебя же месяц отпуска?
- Месяц, потому что я ещё несовершеннолетней попала на стройку, а так было бы три недели. И неделю я истратила дома и уже неделю гуляю по красивейшему городу. Но я не могу две недели находиться здесь, хотя мне, в Одессе, всё безумно нравится. Мне хочется оставить что-то «на потом», как говорят, чтоб приехать сюда не одной, а с сыном – разумеется, подросшим - но который должен у меня родиться как раз тогда, когда наши советские ракеты полетят в космос. Вот как сейчас летает Спутник, так и Ракеты полетят.
- Ракеты! Космос! Сын! Чем ты ещё меня удивить собираешься? Ты, радость моя, если заведёшь ребёнка, то никуда не будешь ездить много лет. Это уж поверь моему старому опыту, и наблюдению над людьми. Когда девушка, такая как ты, заводит дитя, она становится его рабой на долгие годы. Пелёнки, постирушки, болезни его исключат у тебя не меньше пяти-семи лет личной жизни, а это никаких поездок, разве что с дитём куда надо будет перебираться.
- И что же! Я готова! - горячо отозвалась Калерия. - Но сейчас, когда судьба балует меня, перед его появлением, я не откажусь ни от чего. Завтра же пойду на пристань, в кассы, чтоб узнать какой пароход повезёт меня в Крым, и с какой стороны я к нему подплыву. Хорошо бы получилось со стороны Керчи, Феодосии, потому что в ту сторону я ещё не ездила... Ладно-ладно, - вдруг передумала она, заметив, что у собеседницы появились слёзы на глазах, - я побуду ещё с вами пару дней, для того, чтобы вы привыкли, что я должна уехать от вас. Согласны? Ну, не расстраивайтесь, Виктория. Вы мне как мать были все эти дни. Честное слово. Я не знала до вас, что значит внимание женщины, любящей от души, а не притворяющейся такой...
- Спасибо, что не покидаешь меня резко - я от Артёма это терплю, но он человек подневольный, на службе у моря состоит.
- Верно, но часто думает о вас. Помните, в радиограмме, тёплейшие слова в ваш адрес, и это тоже не притворство, как у Веры, а самая настоящая, сыновья любовь. Видите, он вас за мать чтит!
- Однако ты хитрунья! С тобой не поспоришь. Ладно, я приучу себя к мысли за два дня, что ты должна меня покинуть. Но ты, девочка, будешь писать мне письма, или уедешь и забудешь?
- Никогда! Я буду вам писать, пока вам не надоест отвечать мне.
- И на том спасибо. Но поедешь ты по морю не через Феодосию – у меня там нет знакомых. Зато в Севастополе и Ялте, пожалуйста. Они и встретят, и дома свои предоставят тебе под жильё, а у меня душа будет спокойна, что не случится ничего дурного.
- Согласна, матушка моя! Я поеду через Севастополь и Ялту – ещё лучше! Севастополь я, пока, видела только зимой - полюбуюсь на него летом. А знаменитую на весь мир Ялту давно мечтаю посмотреть.
- Она тебе понравится. Это город моего детства. Опишешь мне, как примут тебя мои родные места, какие там люди теперь живут? Твои наблюдения мне очень нравятся, потому что ты как бы заново открывала мне Одессу, будто я и не прожила в ней всю сознательную жизнь.
- Ладно, матушка! Я буду смотреть на Ялту во все глаза, и описывать вам все происшедшие с нею перемены, вот только знать бы, какая она была прежде?
- Это я тебе расскажу, и даже покажу старые фотографии.
Г л а в а 14.
Реля не догадывалась, что когда она негодовала на Пушкина, обследуя Одессу, Вера точно также негодовала на неё. Но вначале старшая отмалчивалась, выжидая, что кто-то из Атаманш или мать выскажут своё отношение к внезапному отъезду средней из дома. Но младшие сёстры будто не заметили как повезло их бывшей няньке, хотя старшая сестра намекали им, что Релька познакомилась не со своим, а с её кузеном, который, на удивление, оказался столь щедрым для Дикарки, а не для своей кузины, что было бы более закономерно. Но вредный Артём не помог кузине-студентке, а дал возможность Дикарке поехать в город, в котором Вера проживала: - «Это ж надо! Теперь Чернавка узнает Одессу гораздо лучше, чем я. Потому что я, глупая, не ходила в экскурсии, что организовывались в первый и второй год для студентов, приехавших из других городов, или вовсе сёл, откуда явилась и я. Но все пользовались услугами экскурсионных агентств - в том числе и Серёжка – мой бывший «женишок» из Кисловодска, а я предпочитала знаться с преподавателями, чтобы отметки выставляли получше. Ох, тяжело учиться вначале без материальной поддержки, но я выкручивалась. – Вера совершенно «забыла», как она выкручивала деньги из матери, в ущерб своим сёстрам, считая это заурядным делом. - Однако, - продолжала воспоминания она, - принимая тайные ухаживания не молодых мужчин, которым также не хотелось афишировать встречи со студенткой, я пропустила все возможности познакомиться с Одессой так, как теперь познакомится Карелька. Уж ей-то не станут мешать престарелые Ловеласы, таскать её в те места, куда Чернавке нашей вовсе не хочется. Хотя, что я? Разве мне не хотелось ходить в хорошие рестораны? Кушать там всевозможные, роскошные блюда портового города? Ездить по одесским предместьям по выходным дням? Да я упивалась этим! И считала, что знакомство с Одессой от меня никуда не уйдёт. Но вот меня настигла жуткая болезнь и теперь, как мне кажется, она прищучит меня, уложит надолго в постель - если не на всю жизнь - а больному человеку, где уж заниматься знакомством с городом, в котором он проучился три года. Но даже если мне удастся вылечиться да окончить институт, станет Вере хотеться - после болезни - знакомиться с Одессой? Сомневаюсь. Кажется мне, что город виноват во всех моих бедах! Конечно не то, что я отбирала деньжата у Рельки, а все эти дивные ресторанные обеды, ужины начали теснить мою грудь, а за нежной грудиной поселилась бомба, которая скоро взорвётся и разорвёт, на мелкие кусочки, красивую девушку, которая лишь в том виновата, что хотела жить роскошно. И вот чем мне отозвалась эта роскошь. Даже кузен обратил внимание не на меня, а на Дикарку. Впрочем, Артём даже десять лет назад, в каком-то не стоящем хорошего слова Залиманском, заметил не меня, красиво одетую, по тому времени, а нашу Чернавку, которой привёз из-за границы чудное платье. Я думала, что он из-за Релькиной подружки подарил Золушке, как её звали женщины в селе, обнову. А, оказывается, ради неё. И вот встретились в дороге – всё вспомнили – и Артём подарил Чернавке нашей уже Одессу».
Раздираемая этими мыслями Вера, на восьмой день после побега Рели из дома, пошла, «плакаться» к Юлии Петровне, которая вечером пришла с работы и отдыхала на кровати. Но старшая взяла стул и села рядом с кроватью, не сомневаясь, что мать обязана её выслушать:
- Вы только подумайте, мамочка, какая негодница, наша бывшая Чернавка. Забрала мои денежки и уехала в Одессу, чтобы познакомиться с городом - так мне сказала. И гуляет теперь по нему, тратя мою тысячу. Это же надо! Такие деньги угрохать на знакомство с Одессой, где ей не жить, если она не выйдет замуж за гордеца-кузена. Но я думаю, что наша красотка не решится на такое.
- Вера, сколько раз мне повторять тебе, что те деньги Артём оставил не тебе, а Калерии. Почему ты не можешь забыть о них? Тем более, что моряк оговорил - она может истратить их на что пожелает - и она поехала в Одессу, тем более, что представился случай пожить там у его тёти. Это питаться у неё хотя бы раз в день, спать - денег не платить. Я думаю, что эта тётя – богатая и не возьмёт с нашей путешественницы ни копейки. Значит, Реля сможет купить что-нибудь себе и девчонкам, как обещала. Или прокатится ещё дальше - в свой Крым, на пароходе каком комфортабельном - испытает массу удовольствий, потому, что Калерия всегда мечтала путешествовать.
- Вот видите! Релька мечтает путешествовать - и сразу это получает. Всегда так, если вспомнить, что нас, в пятидесятые годы, внезапно, всю семью, понесло к Японскому морю, через всю страну. В поезде наша лягушка-путешественница призналась мне, что это она просила! у своего Бога, после того, как её чуть было не присыпало ночью, в могиле, когда вы её послали за водой. Немного, конечно, она потряслась тогда, ночью, но получила то, о чём я и не мечтала.
- А тебе, разве, Вера, эта поездка через всю страну не понравилась? За тобой уже парни начинали ухаживать, угощали, на остановках, всякими пряниками, конфетами и мороженым. Мне пора вставать и идти готовить ужин, - Юлия Петровна поднялась, заправила постель и прошла в кухню, думая, что Вера или отстанет от неё или поможет с приготовлением еды.
И дочь последовала за матерью, но не с целью помощи, а продолжая воспоминания. В кухне Вера присела возле окна, чтобы наблюдать за улицей, которая её ничуть не отвлекла от темы:
- Ой, мама, если вы помните, я тогда плохо выношу всякие поездки. Вот меня взрослые парни и подкармливали мороженым да газировкой поили. Но что стоят та водичка и мороженое, которые я употребляла во время всего пути на Дальний Восток и обратно, если Реля уже тогда - вша колобродная - отквитала у меня все те вкусности, сходив один лишь раз в вагон-ресторан с, подбитым бандитами, солдатом, с красными погонами, Степаном. И до ранения, он же её угощал каждодневно то пирожками горячими, то шоколадками и мороженым - я видела.
- Правильно делал солдат! Насколько я помню, мы Калерию не часто водили в вагон-ресторан покушать горячее. Дикарка наша постоянно вещи стерегла, пока мы там, всей семьёй, обедами, да ужинами забавлялись, иногда забывая, что и ей есть надобно. И, по-видимому, потому Степан этот Релю жалел, подкармливал её, а после своего ранения повёл в вагон-ресторан. И, самое интересное, как пожаловались мне после официантки, которые, наверное, желали услышать о чём солдат может говорить с маленькой девочкой, то, как они не вертелись возле их стола, ничего не слышали. Через стол разговор клиентов улавливали, а от рядом стоящего - ничего! Видели, что солдат что-то говорит нашей Реле, и она отвечает, вроде не таясь ни от кого, а вот ничего не слышно.
- Ещё одна тайна, связанная с Релькой! - возмутилась Вера. - Но, если вы опять вспомните, почти такое же непонятное произошло и в Маяке, куда мы вернулись с Дальнего Востока. В поезде я этого Степана обхаживала, он мне ни разу мороженого не купил, всё к Карельке нёс. Также и в Маяке. Когда мы приехали, Дикой нашей пришлось белить избу, она себе все глаза испортила известью. Потом ходила долго с опухшими глазами, предпочитала купаться в реке, вдали от всех.
- Да, Вера, это ты плохо сделала, что ей не помогала.
- Но, мама, я же, в Маяке, пока Релька белила, стирала бельё. И воду носила, обед, кажется, варила, если Релька совсем глаз разомкнуть не могла. А вечерами ходила на танцы, где у меня много было поклонников, как у новенькой.
- Вот видишь! Реля этим похвастать не могла в то время, когда глаза у неё болели от извести, хотя ребята, наверное, и на неё заглядывались?
- Не думаю, мама. Но чуть она от ожогов глаз отошла, вновь я её к ведру и стирке вернула, а сама, в середине августа и повстречала, на танцах, разумеется, Павла-студента. И мне казалось, что парень в меня влюбился, хотя виду не подавал. Но дня через два, или три нашего знакомства, он приходит на речку, где я ему лодку организовала. Хотела с ним ехать на косу, которая была как остров в Маяке - а он морду воротит и интересуется где наша Дикарка, которая накануне поразила его тем, что, балансируя под коромыслом, как обезьяна, наверное, несла воду.
- И что же ты в этом странного нашла? Что взрослый парень полюбил сразу дикую девчонку? Так Реля дикостью, я думаю, и брала всех в плен, начиная со Степана. Но ты ей, Вера, не завидуй - всё «цэ», как говорят украинцы, теперь прошло, все страсти ваши в прошлом.
- В прошлом? Но не взяла ли Дикая недавно «в плен» опытного моряка, и не поехала ли на его денежки путешествовать?
- А ты разве не путешествовала, доченька, в прошлом году в Кисловодск? И за мамины денежки, а не как Реля на те, что ей подарили?
- Видите! Кузен мой, а дарит деньги почему-то Чернавке!
- Вера! Не обзывай её так! Видишь, в какую обольстительную девушку Калерия превратилась, едва вырвавшись из дома? Это трудно представить, чтобы ты могла вот так, с налёту, влюбить в себя моряка, - признаться, Юлии Петровне не хотелось дразнить студентку, заболевшую внезапно какой-то неизвестной науке болезнью. Сказала так, не желая.
- А Релька всегда, всех обольщала сразу! - не желала остановить свои воспоминания Вера. - У меня перед глазами этот Степан-дурак, но чего от солдата спрашивать! Однако Павла все в Маяке звали умником, учился же в институте, и он сразу попал под Релькино обояние, хотя и получил потом за свою глупость смерть. И был ещё Слава в Качкаровке. Этот, узнав, наверное, чем кончил первый возлюбленный Рельки… Потому что я солдата влюблённым, всё же, не считаю. А Слава предпочёл сам удрать от Дикой за тридевять земель.
- Что ты говоришь, Вера! Этот парень уехал в своё село. Откуда, как мне говорил его дядя - директор Качкаровской школы, твой любовник, к слову сказать. - Не смогла не упрекнуть дочь, потому что позор долго тянулся за Юлией Петровной. – Так вот Слава ушёл в армию, не стал поступать в институт, хотя получил прекрасный аттестат, как ты Вера, с серебряной медалью.
- Разумеется, вы сейчас вспомните, что болтали: Слава и я получили эти медали незаконно! Алексей Миронович нам всё устроил; Славе, как родственнику, а мне как... любовнице?
- Да, Вера, были такие разговоры, - твёрдо сказала Юлия Петровна, решив не скрывать ничего от дочери.- Я поэтому и уехала из Качкаровки - хотя мне и тяжко уже переезжать - чтобы не слышать всего.
- Вот видите! Про меня всегда много плетут. А Релька, в тринадцать лет, соизволила полюбить студента и будущего преподавателя, но никогда я не слышала, ничего про неё в Маяке, где мы тогда жили. Как это у неё получается?
- Вера, она любит бескорыстно, совсем не так, как ты.
- Ну да! Бескорыстно? А морячок? Он-то ей, за что денег отвалил?
- Ты разве не слышала, как Артём говорил, что Реля ему ничего не обещала? Даже выйти замуж за него отказалась.
- И вы ему верите? Оставил бы этот орденоносный денег, если бы не хотел чтобы она приехала. И уж поверьте мне - они об этом с Карелькой договорились заранее. То-то, она за тысячу ухватилась, аж глаза засверкали - я думала с руками у меня оторвёт.
- А ты бы не оторвала с руками, если бы были твои деньги? Я тоже хороша! Олег посылал ей деньги, а я тебе их пересылала. Вот сейчас нас и наказывает кто-то, кто Релю опекает, за то, что мы вредили ей. У тебя опухоль образовалась, которую оперировать надо.
- Да, мама. И представьте, что Карелька, нахалка такая, прямо в грудь ткнула меня своим смуглым пальцем: - «Тут, - изрекла,- у тебя болит, за то, что ты забирала у меня всё раньше». Меня это сразило. Ведь я у неё не брала деньги - это вы брали и мне присылали.
- Наверное, Вера, она имела в виду детство и юность свою, которую мы Реле изрядно подпортили, тут уж надо признаться, и ты старалась. Но я готова взять всю вину на себя, если это тебе поможет побороть болезнь. – Говоря это, мать сходила в коридор, налила в кастрюлю воды, включила электрическую плиту, поставила на неё кастрюлю. И пошла в погреб за продуктами, надеясь, что дочь хотя бы предложит ей спуститься вниз, потому что для матери было уже трудно сходить по ступенькам, а затем подниматься с нагруженными руками.
Вера последовала за ней, прислонилась к косяку двери погреба - помочь и не предлагала - но так бывало и раньше. Станет дочка - холёные руки в бока упрёт или скрестит их на груди - и судит Релю, которая намного лучше её, не замечая, что матери возражать ей не очень удобно.
- Хорошо вам говорить, мама, если вы признались, что кто-то, во сне, пообещал вам ещё тридцать семь лет жизни! - Позавидовала дочь.- И этот кто-то довольно могущественный человек, вроде Релькиного Бога. Он не может и мне так же помочь? Вот как добрый Боженька сделал это для Карельки. Я, признаться, обалдела от этой прыти.
- Ты как хочешь, Вера, а я рада за Калерию, - сказала мать, возвращаясь с полной корзиной продуктов в кухню и нарезая лук, роняя слёзы от его едкого запаха и от страданий. Ей не хотелось говорить старшей, что «кто-то», давший ей ещё «тридцать семь лет жизни» был Верин отец. Но получается, что матери дал, а дочери помочь не в силах?
- С чего это? – Вера не заметила страданий матери, садясь уже спиной к окну. - Раньше вы не радовались так, если нашей Дикой Баре, как звали Рельку после одноименного фильма, доставалось что-нибудь хорошее. Да бросьте вы этот лук! Чем рыдать от него, заставляли бы Атаманш готовить. А то бегают как козы, вместо того, чтоб матери помогать.
- Они и так готовят зимой и весной - это я, ради твоего приезда взялась за это дело, да вот много дел у меня на работе. А что касается Рели, то её лет пять-шесть назад называли, сдаётся мне, и Дикой, и Барой, когда показывали этот фильм, но вот Дикой она была, а Барой, это я сомневаюсь. Она никогда не была барыней - это ты, Вера, лучше меня знаешь. Это о тебе мне глаза кололи, что ручки твои «белые» от безделья, - попробовала Юлия Петровна переубедить студентку, но напрасно - Вера даже глазом не моргнула: - «Потому к ней болезнь прицепилась – я хоть каялась перед её отцом».
- Ну, вот уж и упрекнули! Да, если хотите знать, то не такие они и белые, по сравнению с руками одесситок-студенток которые живут не в общежитии, не готовят, не стирают - вот, мама, где барыни! А ваша дочь, ещё, ко всему прочему, заболела - так не будете же вы заваливать её работой, на каникулах?
- Ладно. Тогда уйди, пожалуйста, отсюда и не мешай мне готовить ужин. Потом поговорим.
- Почему же потом? Как только заговорим про Релию, так вы готовы прогнать когда-то любимую дочь. Или вы теперь меня не любите?
- Ой, Вера, мне больно тебе про это говорить, но ты сама напрашиваешься. Дело в том, что я мучаюсь сейчас сверх меры, из-за Релиного отъезда. Я тебе уже говорила, про твоего родного отца, по твоей настоятельной просьбе...
- Да, мама, я помню, как после отъезда Артёма настояла на этом, кошмарном, надо сказать для меня рассказе об отце. Неприятно знать, что твой родитель по крови, вроде Демона, который подсылал мне парней в Находке, чтобы развратить дочь. Дошёл вроде до того, что подваливал меня к отчиму, но я от него, мама, отказалась. Пусть этот Дьявол не врёт, что это я вешалась на вашего мужа. Хотела я поехать к этому «родителю» выпросить у него денег на операцию - ведь за всё, мама, надо теперь платить, но после вашего горького для нас обоих рассказа, не поеду!
- Да, Вера, если уж тебе приёмный отец не дал денег - а он намного лучше твоего родного. Твоего родного отца, кстати, Калерия видела на вокзале. Мне показалось, Дикая наша содрогнулась от него, хотя твой родимый выглядит куда как прилично, для своего возраста.
- Мне теперь кажется, мама, что он может перевоплощаться - то в парня, то в дедушку - это в кого ему удобней.
- Не знаю, Вера, не ведаю, хотя Люфер и уверяет, что может. Но, вполне возможно, что Реля его раскусила - вот бы тебе с ней поговорить, вот, доченька, кто видит сквозь землю. Реля мне такие заметки делала, после их встречи, что я диву давалась, что мне, старше её, и в голову не приходили такие мысли.
- Да, Дикая какая-то у нас особенная - это я уже поняла. И даже не удивляюсь теперь, что лучшие парни на неё, соплячку ещё, летели, как мотыли, и обжигали, по-видимому, свои крылья - опасно приближаться к яростному огню так близко.
- Я согласна с тобой, что Реля - огонь в работе, потому что руки у неё золотые - что сад посадит, так всё растёт на удивление, что обед приготовит, его приятно кушать. Но гореть от неё, никто не горел, я думаю, потому что с ней всё только развивается, если ты помнишь ещё про своих сестрёнок. Так и с парнями, я думаю, случается.
- Если судить по Павлу, по Славе, а теперь и по Артёму, то Реля просто возвышает их, переносит на какую-то новую для них ступень, - не смогла оговорить сестру Вера, а похвалила, чему сама удивилась: - «Вот не думала так говорить, а сказала. Что это со мной? Испугалась, что Релька-провидица может подслушать, о чём мы говорим даже на расстоянии? А ведь может, если увидев меня впервые, после долгого перерыва, сразу узрела во мне болезнь. Или она давно её «видела», но не говорила до поры, до времени, чтобы ударить меня больней»?
- Хорошо отозвалась о сестре, Вера - спасибо тебе. Я думала, что ты никогда слова хорошего о Калерии не скажешь.
- Я негодовала на неё, когда она взяла деньги, не предложив мне воспользоваться ими - для операции же, которую она предсказала легко. Но теперь думаю, что Релия не просто их отвоёвывала. Хотя деньги не отяжелят моё и так незавидное, на сегодня, состояние, но, отдав их, я облегчила свою операцию осенью. А что Дикая погуляет по Одессе сейчас, то может мне на пользу пойдёт? Подлечившись, я тоже погуляю по Одессе - пусть эта «жемчужина у моря» вернёт мне здоровье.
Говоря так, студентка удивлялась. Осознав всё, что она, ранее слышала о Калерии, Вера вдруг поняла, что к сестре так прикипали парни, потому что видели в ней какую-то особенность, отличающую Дикарку от других людей: - «Или чувствовали в ней силушку колдовскую, которая помогала сестре во всех её делах. Да, не просто подвезло Чернавке, что она захотела на Дальний Восток проехаться – пожалуйста, и Степан к её услугам. Пожелала к Чёрному морю - Артём появился».
- Вот это ты правильно, Вера, решила, - прервала мать её открытия. - Чем калечим, тем и лечим. Реля, побродив по городу, «выведет» оттуда плохое, и ты уже поедешь на готовенькое. Жаль, что мы раньше не знали за Релей свойства очищать всё, к чему она прикасается душой своей. Ведь не зря её обзывали «Дикаркой» - эти женщины стоят ближе к природе. Ты тоже так думаешь?
- Если честно, то меня на это натолкнул чернянский парень с которым, по его словам, Релия одно, очень короткое время, дружила.
- Это такой красивый, голубоглазый, старше её по возрасту, который учился с Калерией в одном классе? Так он сестре твоей свадьбу предлагал, после окончания ими школы, но она отказалась.
- И не удивительно - парень глуповат - его потому, наверное, и в армию не берут. Однако ухаживал за учительницей, и мне даже говорили, что женился на ней, но вот ходит теперь по танцам, оставив жену, в интересном положении, горевать о нём.
- В физическом-то плане, как я слышала от молодых женщин, этот парень вовсе не так плох, - заметила Юлия Петровна, вздохнув. Каких она знала мужчин – и где теперь они?
- Да, мама, и я это уже испытала на себе, - посмеялась Вера.
- И ты об этом так спокойно говоришь? Да узнай о тебе его жена, она придёт сюда и такой скандал закатит, что тебе, до окончания каникул, придётся куда-нибудь уезжать.
- Ой, мама, ну вы и не современная же, хотя открыли мне про свои похождения в молодости. Да никто меня пальцем не тронет, и никуда я не уеду, если не захочу сама этого. А с парнем этим, придурковатым, мне захотелось пообщаться, потому что он о Карельке говорил мне такие возвышенные вещи, что она просто осветила весь класс, когда вошла впервые в него. Меня, разумеется, это заинтересовало, потому что, следуя мудрым наблюдением, языком таких убогих умом людей глаголет, как говорят в народе, истина.
- Да, раньше блаженные ценились, к словам их прислушивались. Но этот парень совсем не такой. Каким-то скудным умишком его наделили, при рождении. Когда Реля появилась в их классе, говорили, что изменился парень до неузнаваемости, но когда она уехала, стал как прежде. А жена его - та самая учительница, которая ненавидела твою сестру и снизила ей оценки до троек по своим предметам. Вот за это муж и мстит сейчас своей жёнушке, наверное - он Релю просто обожал!
- Вот не думала, что так может быть. Я предполагала, что дурень бегает от жены, потому что она довольно противно облизывает свои не очень привлекательные губы, хотя, если бы та этого не делала, много выиграла бы в глазах людей. Но хватит о ней. Пойду сейчас подкрашусь, чтобы пойти на танцы, на которые «мудрейшая» наша не хотела ходить, хотя эти мероприятия в деревне милее. В городах, на танцах, жуткие драки происходят, никак девок не поделят!
- Вера, - с болью остановила её мать, - дай мне слово, что больше не будешь встречаться с тем дурачком, чтоб не было неприятности.
- Ну что вы, мама! Я давно уже прогнала его от себя - есть другие, более умные. Но что вас так волнует мои свидания? Ведь вы сами не были праведницей?
- Вера, я тебе, кажется, уже говорила, что я расплатилась своим одиночеством, на старости лет, за все свои ошибки. Не хочу, чтобы и ты также была одинока.
- Это уж как повезёт. Я стала верить в судьбу, как Карелька.
- Ты, знаешь ли, что Дикая наша отказывается от всех ухажёров не спроста. Она видела во сне своего суженного, а теперь ищет его, или ждёт - вот уж не знаю про то. Но что выйдет за определённого парня, сказала мне. И даже знает, что родит мальчишку - одного и будет растить его одна. И сын её сначала будет беловолосым, потом потемнеет.
- Вот удивили! Значит, Релия про себя всё плохое знает, не лишь о других? И смотрите, как спокойно принимает всё это. Растить сына одной - да этого и вражине не пожелаешь! А она, наверное, уже сейчас нарисовала себе его, как личность, и живёт ради этого не рождённого ещё существа. Это у меня в голове не укладывается.
- Я тоже так не жила в молодости - не думала о детях, тем более про одного. А она вот вообразила, что родит именно того, какого я потеряла, по глупости, когда-то - и уж даст ему всё, что сможет. И я уверена, что Реля вырастит полноценного мужчину, не ущемлённого.
- Да что вы! Значит, у сестры будет брат-сын. Сначала старший, ни разу ею не виденный брат, а затем сын. И как же он будет к ней относиться? Как к сестре, или как к матери? Видимо и так, и этак. С одной стороны покровительственно, внимательно, как более сильный, когда вырастет. А с другой стороны слушаться её как мать. Это интересно! И тут Карелька выиграла. У меня если и будут дети, то далеко не такие.
Юлия Петровна с огорчением посмотрела на старшую красавицу:
- Да, Вера, мы с тобой не такие женщины, какой будет Реля. Возможно, что она нас и тут выставит несостоятельными людьми, но этого мы можем и не узнать, потому что жить она будет далеко от нас – уже предупредила меня. Говорит, что её тянет в Россию и, как я предполагаю, её покровители помогут ей и туда перебраться.
- Вот это они нам окажут услугу. В Сибирь Дикую! В леса! - воскликнула радостно Вера. - Пусть она собирает травы и будет нас этим лечить. Я, с удовольствием, попользуюсь её лечением!
- Не знаю, будет ли Реля нас лечить - я в этом сильно сомневаюсь, помня, сколько зла мы ей сделали. И выберет она, как я думаю, совсем не Сибирь. Дикая наша, как ни странно, любит города, и её покровители выберут ей тот город, о котором она мечтает.
- Поражаюсь я! Что ей Крыма мало? Могла бы выбрать себе город у моря, раз уж она его так обожает. Но если Релия отказалась от Одессы, то есть же Севастополь, который, как вы говорите, она уже видела, есть Ялта, Евпатория - уверена, во всех этих городах ей, наверное, предлагали руку и сердце, если у неё там есть знакомые, - насмешливо произнесла Вера, ожидая, что мать поддержит её.
Но Юлия Петровна была настроена иначе: - Не знаю, была ли Реля в Ялте, но что у неё есть знакомые в Евпатории - это она говорила. И чуется мне, что Дикая вполне могла бы там поселиться, и её бы приняли как родную. А что касается Севастополя и Симферополя - то из этих городов парни уже предлагали ей руки и сердца - в этом я уверена, да и твой родной батяня это говорил, а уж он-то всё знает, этот мерзавец!
- И вруль поганый! Но раз он мог оболгать собственную дочь, то и про Карельку мог наплести незнамо что. Вот жаль, что вы не разрешаете мне его увидеть - так бы и обплевала всю его рожу! Ненавижу!
- Успокойся, Вера! И иди, куда ты собиралась – надеюсь, там развлечёшься. Сейчас я тебе наложу в тарелочку, покушаешь и отправляйся.
- И то дело! Перед танцами надо подкрепиться.
Г л а в а 15.
И пока Вера с матерью обсуждали непонятную сестру и дочь, с одной стороны как бы хваля её, а с другой всё ещё недолюбливая, Реля, где на кораблях, где на быстроходных «Ракетах» огибала свой любимый полуостров, любуясь на его красоту с моря. Разумеется, она заехала в Севастополь, побродила по нему - такому любимому, летнему. Пожила в той же гостинице, где останавливалась зимой, потому что её никто не встретил на пристани, хотя пароход пришёл вовремя. Но девушка была рада этому - никого не стеснять - ведь у людей могут быть свои проблемы. Да и она была свободна, ни от кого не зависима. С огромной, не проходящей радостью бродила она по легендарному Севастополю вечерами. Потому что днём отправлялась на пароме или «Ракете» на пляжи, которые потрясли девушку своим разнообразием. Людьми, такими открытыми и доброжелательными, небольшими столовыми, под навесами, в которых даже можно было пообедать или съесть горячие чебуреки и запивать всё это разной газированной водой: грушевой, вишнёвой, лимонадом, случалось и молоком. В общем, наслаждалась Реля городом да морем. Через три дня поехала дальше, оставив в полюбившемся ещё зимой Севастополе частицу своей души. И большую часть оставшихся денег. И пока добиралась в Ялту, со стороны моря, сердце её наполнилась новыми эмоциями, несмотря на то, что в этот раз Калерию укачало от небольшого летнего шторма, наверное, потому что она, неважно питалась в эти дни - где придётся и не всегда регулярно.
Продолжение >>> http://proza.ru/2009/04/12/871
Риолетта Карпекина
кн. 4, Шкатулка с секретом, ч. 1, начало...
© Copyright: Риолетта Карпекина, 2009
Свидетельство о публикации №209041200680
Свидетельство о публикации №209041200680
Рецензии
Очень заинтересовали Ваши книги...не скучный сюжет и хороший язык... Обязательно к ним вернусь после сессии) Спасибо, что заглядывали на мою страничку.
С уважением, К.
Дарья Мавлютова 09.01.2012 15:25 • Заявить о нарушении
С уважением, К.
Дарья Мавлютова 09.01.2012 15:25 • Заявить о нарушении
Дак, и ещё загляну, ещё и сына пришлю.
Удачи, Карина!
Риолетта Карпекина 10.01.2012 00:41 Заявить о нарушении
Удачи, Карина!
Риолетта Карпекина 10.01.2012 00:41 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.