Жизнь гения

От матери Петру Вячеславовичу Заречнову, будущему великому кинорежиссеру и поэту, достались в наследство одни только серебряные серьги с яшмой. Она умерла в районном тубдиспансере в сорока километрах от родной деревни и перед смертью передала скромное украшение лечащему врачу.
- Пете! – произнесла больная, задыхаясь от кашля.
- Береги их, сынок, - сказал добрый человек, вручая серьги убитому горем сыну. – Они теперь для тебя навроде креста нательного.
Мать Петр очень любил и слова врача воспринял со всей серьезностью молодости. Покойная была его единственным близким человеком. Отец погиб на войне, но это не заставило маленького Петю страдать больше других, получивших похоронки. Родитель пил и часто понапрасну обижал сына, а этой несправедливости мальчик без негодования сносить не мог. Узнав же, что отца больше нет, Петя все-таки простил, но с тех пор не любил говорить о том, кто дал ему отчество. Даже его фамилию – Огуреев, он не без удовольствия сменил на более звучную, ставшую известной всему миру – Заречнов.
С детства Петр обладал заносчивым, самолюбивым характером и отличался повышенной чувствительностью. Как и все мальчишки он весь день резвился на улице, но товарищи удивлялись тому, как легко его можно обидеть. Дружить с таким было очень трудно.
Мирным путем Петр Вячеславович конфликты решать не умел. Мать его любила, но как то не умела объяснить, а потом это вошло в характер. Из-за такого негибкого нутра в детстве приходилось очень часто драться. Присущая ему злоба на окружающих придавала сил и потому противники нападали на него скопом и лупили безжалостно.
Однако, как парадокс, ко всему прочему Петр был очень доверчивым, и чтобы бессовестные приятели не обманывали его по сорок раз на дню, вынужден был замкнуться и смотреть на мир из убежища собственного внутреннего мира.
Его лучшими друзьями стали книги, особенно стихи, и кино. В детстве он искренне считал, что убедительно для человеческой души можно сказать только стихами, а поэты все сплошь казались ему гениями. А кем еще могли быть те, кто на клочке бумаги во всех красках отражают жизнь? В кинотеатр же он бегал каждый вечер, благо сердобольная билетерша баба Дуся пускала безотцовщину бесплатно. Поэтому, когда говорят, что Заречнова миру дали мхатовские старцы, я смеюсь! Нет, Заречнова узнали благодаря доброте бабы Дуси. Петя был грубым мальчиком и лишь с одной билетершей проявлял мягкость. Он никогда не пытался проникнуть в зал незаметно, всегда подходил к своей благодетельнице медленно, чтобы она его заметила. Всегда повторялось одно и то же.
- Стой! Куда? – строго спрашивала баба Дуся, глядя на мальчишку свысока.
- Пустите, пожалуйста, - со стыдом выговаривал Петя, вытирая чумазые щеки рукавом куртки. – Я только одним глазочком.
- Ну ладно, проходи, - смягчалась суровая билетерша. – Бог с тобой, малек. Но только мне там не шуметь. Тихо сиди, а то враз за уши выведу!
Юный зритель опасливо усаживался рядом с взрослыми и жадно впитывал то, что подавал его крошечному мозгу кинематограф. Уже в начальной школе он внутренне противоречил признанным мэтром и втайне молился Богу, чтобы Он дал ему возможность снимать самому.
После смерти матери Петр был потерян. Жизнь, казалось, утратила смысл. Часто навещая могилу матери, он мысленно представлял себя лежащим в холодной земле рядом с единственным близким человеком, которого уже никогда не услышать.
- Пропадет парень! – причитали деревенские кумушки. – Как есть круглый сирота теперь.
Но пропасть Петру не дали. Председатель сельсовета устроил его как молодого специалиста в колхоз. Благодаря феноменальному трудолюбию, молодой тракторист быстро выбился в бригадиры, из-за чего атмосфера в бригаде стала напряженнее.
- Что ж ты делаешь, бестолочь! – распекал он провинившегося тракториста или: Дрянь ты, а не водитель!
Петр высказывал подчиненным прямо в лицо все, что о них думал, не щадя никого. Такие отношения вообще свойственны в среде рабочих, но охочие до выпивки трактористы не верили бригадиру. От них не ускользала эрудированность Петра и глубокомысленность его изречений. Мало работяг испытывают отвращение к водке, читают ночи напролет, а потом весь день вкалывают как проклятые.
- Жениться бы тебе надо, Петр Вячеславович! – говаривал в обеденный перерыв Мартын, делая ударение на отчестве бригадира. Он был особенно зол на него, поскольку тот не разрешал выпить грамма до конца рабочего дня, а тяжесть труда требовала чисто русского отдохновения. – Как обженишься, так и жизнь враз устроится.
- Мне итак хорошо, - огрызался молодой начальник. – Кончай обжераловку, работы еще – конь не валялся!
Однако когда к трактористам присоединился председатель колхоза, парень стал сдавать позиции.
- Я тебе, Петр, на мозги не капаю. – Рассуждал основательный председатель. – Хочешь – женись, а хочешь – нет, но помни, что ты гражданин Советского Союза и должен проявлять сознательность. Скоро тебе в Партию вступать, а бобылем это как-то не с руки что ли.
- Может вы и правы, Михал Гаврилыч. – Соглашался Петр, рассматривая кончики сапогов.
- Ну, вот и хорошо, что понимаешь что к чему. Рад твоей сознательности. А то другим вон по сто раз…
Среди передовиков производства значилась доярка Катя Терещенко. Как и бригадир трактористов, она была сиротой, но отличалась удивительно покладистым неконфликтным характером. Ни один работник доильного цеха не смог бы вспомнить хоть одну ссору с участием тихой, замкнутой девушки. Пышные сослуживицы Екатерины приложили все усилия, чтобы свести наперсницу с ершистым Петром.
Бальзак называл свой роман с госпожой Ганской «медь и пламень». Союз молодых колхозников можно было назвать также. Как легкоплавкий металл, Катя без труда подстроилась под тяжелый характер Петра и ему уже ничего не оставалось, кроме как жениться на ней.
Свадьбу играли всей деревней. Мучающийся одиночеством Петр вдруг стал осознавать, что с каждым днем становится счастливее, превращается в другого человека. Их жизни были полны утрат, и вот теперь, казалось эти утраты, как два минуса в математическом действии, соединились, чтобы в итоге дать одну все окупающую прибыль. В качестве свадебного подарка, жених преподнес невесте мамины серьги.
Два года они прожили душа в душу, но потом счастье постепенно ушло из глаз Петра. Он стал часто уезжать в лес. Там он подолгу сидел, прислонившись к сосне и смотрел на реку, текущую в низине, часами бродил между берез. Это доставляло ему огромное удовольствие, так как природа была ему гораздо ближе людей, но возвращался он всегда измученным, ел очень мало и сразу после ужина ложился спать.
Наука еще не придумала средства, с помощью которого жена могла бы мгновенно узнать, что тревожит ее мужа. Мужчине не свойственно делиться с супругой своими проблемами. Мы женимся, чтобы взять на себя решение еще и их забот, даже не подозревая насколько им не безразличны наши переживания.
- Мне бы больше всего хотелось знать, как я могу тебе помочь, - сказала однажды ночью Екатерина, отвернулась и заплакала.
А вскоре после этого, Петр собрал чемодан и поехал в город, поступать на режиссерские курсы.
- Да ты не бойся, Катя! – успокаивал жену Петр, стараясь говорить с легкостью, несвойственной расставанию. – Ты ведь мне дороже всех. Вот отучусь и вызову тебя в город, а пока работай тут честно и нашу фамилию не срами.
Маша поверила мужу. Она искренне верила, что он за ней обязательно вернется, хотя и обнаружила, что его свадебный подарок исчез.
Столица была большой, удушливой. Деревенский паренек ощущал себя макарониной в кипящем супе. Вытрепав все нервы, он все-таки попал во МХАТ и заявил с порога, что намеревается стать режиссером и ничто его больше не интересует. Председатель приемной комиссии – интеллигент в шестьдесят восьмом поколении, любил этаких русских мужиков, поэтому не выгнал абитуриента.
- Что же, любезный, вы чувствуете в себе режиссерское призвание? – спросил мэтр, поглаживая седую бороду.
- А то! – напряженно кивнул Петр.
- Что же по-вашему такое «режиссер»?
- Ну, это, как бы вам сказать, должность такая. В общем, если коротко, главный это.
- Не могу с вами не согласиться, молодой человек. Простите меня великодушно, но у меня к вам еще один вопрос.
- Валяйте, времени у меня много.
- О чем будет ваше кино? Чем вы поделитесь со зрителем?
- А что тут выдумывать-то? Жизнь, она умнее всех мозгов – что снять, всегда найдется.
- Честно признаться, не понимаю вас, дорогой мой.
- Здесь нет ничего сложного. Взять хотя бы теперешний момент. Приехал человек издалека, а четверо над ним сидят и издеваются. Чем не картина?
Члены комиссии негодующе зашикали, один только председатель сидел, потеряв дар речи.
«Вот он колосс, что будет главенствовать в кинематографе после меня!» - подумал мэтр и решил взять Петра в свою группу.
Закрывая за собой дверь, Петр думал, что надеяться ему не на что.
«А все-таки здорово это я им резанул правду матку. – Усмехался про себя вчерашний тракторист. – Небось не один до меня мечтал сказать им что-то подобное, а сумел только я».
Хотя будущий студент МХАТа предчувствовал неудачу, настроения это ему не омрачало.
«Ничего, пойду по другим конторам». – Не желая предавать свою мечту, твердо решил Петр.
Жить в столице будущей надежде советского кинематографа было негде. Ночевал он в парках, бродяжничал, за что часто попадал в отделение милиции. Там он немало насмотрелся на тех, кто окончательно развенчал для него миф о разумности человека. Прокармливался Петр благодаря случайным подработкам, благо он был привычным к физическому труду. Зная его трудолюбие, директора охотно брали его на разовую работу.
- Устроился бы постоянно, Петька! – панибратски предлагали ему начальники.
- Не хочу ходить под седлом. – Отвечал он и уходил.
«Пьянчуга, а корчит интеллигента!» - думал, глядя ему вслед директор.
Это был совершенно другой путь, а Заречнов маниакально зациклился на другой цели.
Будущий мэтр советского кино пробовал поступить и в другие учебные заведения, но там были совсем другие птицы. В своей прозорливости они не взлетали до нужной высоты. Везде, кроме МХАТа вступительные экзамены Петр провалил. Да и на МХАТ, который был последним в его списке, он сильно не надеялся. На стенах учебного корпуса висели длинные списки принятых, около которых с затаенным волнением толпились дарования. В списках он был!
«Что ж, самое сложное сделано! – облегченно подумал Заречнов. – Все остальное будет приносить мне удовольствие».
Эту радостную новость нужно было с кем-то разделить. На скамейке рядом с корпусом сидела дородная девица, внешне явно деревенская, с серебряной иконкой Девы Марии на груди. Рискуя натолкнуться на непонимание у городских, Петр подошел к ней и сел рядом.
- Как оно, поступила? – спросил он, крутя двумя пальцами сигарету и вставляя ее в рот.
- Ага. Радость-то какая! – лучилась счастьем веснушчатая физиономия.
- Звать-то тебя как?
- Маша. Марья Петровна Дымова.
- Так долго мне ни к чему. Кем же ты будешь, Маша Дымова?
- Ясное дело актрисой, кем же еще?
- А я вот в режиссеры подался. Ну, значит буду тебя снимать. Отметим что ли будущий творческий союз?
Они пошли в студенческую столовую. Там счастливые и сытые они долго разговаривали. Мария была девушкой с причудами. Строгость в ней сменялась смешливостью, добродушие обидчивостью и все за считанные мгновения. Петр испытывал к Марии противоречивые чувства. С одной стороны ему нравилась ее веселость и общительность, с другой же она поражала его своим тугодумием.
Случилось так, что Петр потерял свой паспорт. Восстановили же его без штампа о регистрации брака с Екатериной. Первое время он постоянно писал ей, а потом как-то замотался и слал вести все реже. Учитывая новые обстоятельства, мхатовский отличник решил поступить не очень красиво. Серьги с яшмой лежали в потаенном месте. Время от времени, когда его душа была не на месте, Петр смотрел на них и вспоминал о Кате. В последнее же время ее образ притупился. Серьгам нужна была новая владелица.
По окончании учебы, Заречнов снял актрису Дымову в своем первом фильме, принесшем им обоим ощутимый успех, и предложил ей узаконить их творческий союз. В качестве свадебного подарка сентиментальный жених преподнес невесте роковое украшение.
Что ж, далее последовали долгие годы напряженной работы. Каждая новая лента приносила режиссеру все больший успех. Критики наперебой хвалили его, пророчили ему всевозможные награды, которые он в итоге и получал. Никто не чувствовал природу так, как новоявленный кумир тысяч кинозрителей. В одном из его фильмов есть эпизод, в котором ветер колышет стоящую на горе ольху. Это была не киносъемка – поэзия. И наравне с этим чуткий зритель без труда замечал его едва прикрытое отвращение к людям.
С его работоспособностью и фантазией было трудно тягаться. Дорвавшись до желаемого, талант Заречнова легко расчистил себе путь на вожделенный Олимп, несясь на вершину со скоростью метеора. Скоро лидеру уже не с кем стало соперничать, если мысли об этом вообще приходили ему в голову.
Рождение дочери Натальи изменило отношения между супругами. Мария отстранилась от мужа, посвятив себя целиком двум страстям: ребенку и кино.
В друзья к знаменитости хотят попасть многие, но Петр Вячеславович не был душой компании. Как и раньше он предпочитал запереться ото всех в своем кабинете. Там он просиживал днями, читая  стихи и слушая красивую музыку. А потом выходил на свет и неудержимо творил. Единственным не другом, но единомышленником был разбитной и бездарный кинорежиссер Валерий Толубеев, предпочитавший больше времени проводить в разговорах с супругой великого человека.
Годы перестройки и последующих трагических событий – не лучшее время для отечественного кино. Не пощадило оно и патриарха Заречнова. Денег на его картины у Госкино не было, а мысли режиссера давно утратили свою привлекательность и необычность. Измученный и запуганный человек хотел другого кино. При всем своем профессиональном чутье отходящий на второй план мэтр этого не понимал.
Газеты писали, что он выдохся, запил, постоянно думает о самоубийстве. Отчасти эти доброжелательные сообщения были правдой. Бывший любимец миллионов не знал как быть дальше. В госконторы первое время он ходил постоянно. Там его окутывали комплиментами и отправляли ни с чем.
- Плюньте мне в лицо, скажите, что я ничтожество, дайте отставку, не лицемерьте перед призраком! – кричал Заречнов в исступлении и уходил в кабак.
Такая жизнь для деятельного человека была невыносима и самое плохое заключалось в том, что он не видел просвета. Из-за переживаний у него развилась болезнь сердца, дававшая о себе знать все отчетливее с течением времени.
После очередного отказа, Заречнов шел по мосту в сторону кабака и невольно засмотрелся на воду. Стоял ноябрь, вода была холодной и темной. Река телка далеко за город.
«Должно быть ее воды соединяются с той рекой, что протекала неподалеку от моей деревеньки». – Подумал он, оперевшись о парапет.
Воспоминания о казавшейся теперь уже счастливой юности нахлынули на него теплой волной. Была в них и та, от которой Заречнов отрекся в пользу искусства и столичной жизни.
«Как она сейчас? – задался вопросом сентиментальный старик. – Жива ли, держит ли еще на меня зло?»
Как и все люди, Заречнов временами испытывал к себе отвращение. Теперь, когда он уже почти разуверился в своей способности еще чего-то добиться, это чувство проявилось отчетливее обычного.
«А не прыгнуть ли мне в воду? – задумался он, распрямив спину. – Зачем я существую? Возможно все, что должен, я уже сделал. К чему тогда тянуть?»
Эти размышления мгновенно переросли в уверенность. Будучи резким по отношению к другим, он и себе не давал спуску.
«Хотя нет, броситься в реку прямо сию секунду было бы нелепо. – Продолжал Заречнов. – Сейчас на улице полно народа. Кто-нибудь может попытаться спасти меня. Хотя я и знаю, что этого не произойдет, все равно я против немедленного самоубийства, потому что не хочу превращать и собственную смерть в зрелище. Нет, лучше сделать это когда на улице будет темно, а мою уверенность укрепит вино».
Перед пивной Заречнов зашел домой, чтобы взять единственную для себя вещь – мамины медные серьги с яшмой. Дочь – актриса, как и мать, разучивала роль в новом фильме Толубеева. Петр Вячеславович был уверен, что это картина про воров, других его друг не снимал. С отцом Наталья близка не была.
Жена готовила на кухне. Заречнов проскользнул к ней, пытаясь не мешать дочери.
- Как? – спросила мужа Мария Петровна, имея в виду результат его похода.
- Как всегда.
- Есть будешь?
- Пойду.
«Любит ли меня эта женщина? – подумал он, глядя на широкую спину жены, колдующей у плиты. – Нет. Интересно, как давно? Важно ли это теперь. Наверное я сам виноват в нашем отдалении. Эх, ладно, дело за малым».
В кабаке его знала как родного даже мокрица, жившая где-то под полом. Заречнов приходил сюда только днем, когда заведение пустовало. В это время его никто не мог здесь увидеть, но писаки конечно знали о его посещениях питейной.
Заказав себе выпить и немного закуски, Заречнов стал медленно накачиваться – все как всегда.
«Какая жуткая проза, – подумал он, окидывая сонный кабак затуманенным взглядом. – Как все это избито и знакомо. Тишина, какая гадкая, невыносимая тишина. Боже, я умоляю тебя – действия!»
Словно в ответ на его мольбу дверь питейной распахнулась, и в зал вошла пожилая женщина с дорожной сумкой. Одета она была по-деревенски: в плащ и стоптанные сапоги. Увидев ее, Заречнов вздрогнул и уронил рюмку. Не узнать эту женщину он не мог. В старости узнают не глазами, а сердцем. Может быть у вас самих холодело нутро, когда в случайной прохожей вы узнавали черты своей первой любви, вспомните.
- Катя? – пораженный, он говорил с ней, будто и не жил столичной жизнью.
- Я, – ответила она просто.
- Как ты тут?
- Да вот, приехала знакомым кое чего передать. Дай думаю и на тебя посмотрю.
- Все теперь знают где я бываю.
- Не писали бы газеты, так и не свиделись бы.
- Ты присаживайся, я тебе сейчас закажу все, что захочешь. С дороги-то, проголодалась, наверное.
Он сбегал на кухню и через минуту заспанный официант принес что-то съедобное и убрал бутылку.
Екатерина заметно изменилась. Нож времени оставил на ее лице глубокие морщины, волосы были почти сплошь седые. Тяжелая жизнь никому не добавляет красоты.
- Ну как, смотрела мои фильмы? – спросил Петр Вячеславович после долгой заминки.
- Да где уж нам смотреть-то. В газетах про тебя читала.
- Что же там пишут?
- Пишут, что болен ты и пьешь много.
- А почему пью не говорят?
- Не припомню.
- Почему люди вообще пьют? Вот меня к примеру взять. Ты думаешь мне нравится тут каждый день заливать?
- Зачем же тогда пьешь?
- Потому что я сошел с прямой. Пью от ощущения, что уже ничего не произойдет в моей жизни. Меня не покидает чувство невозможности что-то изменить. Перед другими открыты все дороги, а у меня перед носом барьер, которого я не могу преодолеть. Чиновники говорят: «подожди, скоро все образуется» и своими лживыми обещаниями только медленно убивают меня. Мне назначили большую пенсию, которую я тут пропиваю всю без остатка и думают, что выполнили свои обязанности по отношению к истории. А мне не нужны их подачки, я прошу лишь одного – дать мне работать! Моя душа все еще полна порыва, в мозгу теснятся идеи, но я немощный старик и мое время ушло. Те, кто помоложе чуть ли не в лицо говорят мне об этом. «Заречнов выдохся! Дави глыбу!» Где мои почитатели, теснившиеся прежде около моего подъезда? Знаешь, Катя, представители столичного бомонда часто говорят, как любят своих читателей, слушателей, зрителей. А я их, Катя, ненавижу! Я ненавижу всех тех, кому более четверти века дарил свое творчество, отдавал всего себя без остатка за их грубую невосприимчивость, за их чванство и лицемерие.
- Если ты так не любишь людей, зачем им служишь?
- Это мое призвание. Я снимал фильмы про людей, чтобы показать им всю их мерзость, а они меня восхваляли! Необъяснимый породокс!
- Устали они, чай, от твоей ненависти.
- Должно быть. Ненависть – плохое чувство, расплачиваться приходится одиночеством. Вот и осталось мне только напиться и забыться. Эй, бармен, еще одну неси! Из России я никуда не поеду, здесь я родился, в любом другом месте это буду уже не я.
- Что же жена, позволяет тебе пить?
- Ей все равно. Мы друг к другу не лезем.
- Но ведь это равнодушие.
- Лучше уж равнодушие, чем криводушие…
Им принесли выпить. Заречнов сразу же махнул рюмку и крякнул.
- Ладно, со мной все ясно, - произнес он, нюхая хлеб. – А что же ты? Как живешь, подруга дней моих веселых?
- Живу я в нашем доме, хозяйство большое. Последнее время хворать стала – старость, не управляюсь совсем. Хоть бы ты приехал, пособил, коли без дела маешься.
- Что же, нет у тебя мужчины?
- Да где ж его теперь взять? Да к тому же замужняя я, Петя, али забыл?
Заречнову стало нехорошо.
- Гадкая микстура, - сказал он, отодвигая графин с водкой. – Не подавала, значит, на развод.
- Не подавала. Ты вон в какие люди вышел, ни к чему мне это было. Живу себе Огуреевой и пусть люди не думают. Я ведь первое время все ждала тебя, думала ты и вправду вернешься как обещал, а потом поняла – не хватает тебя на меня. Ничего думаю, подожду. Вот и дождалась, пришло мое время.
- Неужели ты до сих пор меня любишь?
- В молодости любят, а в старости старятся вместе.
- Пожалуй ты права. Ох, и все-таки зря ты, Катя, пришла. Не в том я возрасте, чтобы мнение о людях менять. Что ты за святой человек такой: я тебе столько боли причинил, а ты меня даже толком ни в чем не обвиняешь?
- А на что мне это? Ты мне в прежние времена о своей боли не рассказывал, вот и я научилась.
- Всю свою жизнь я считал себя особенным, не похожим на других. И вот теперь я понял, что ничем от них не отличаюсь. Как и они я пытаюсь найти чем оправдаться перед тобой, хотя достаточно заплакать по-детски и припасть к твоим ногам. Мне всегда было интересно, почему человечество так превозносит руки. Микеланджело отрубил руки своей мадонне и был абсолютно прав. Внимание нужно заострять на ногах. Именно они творят нашу судьбу. Эх, был бы умнее, отрубил бы себе ноги, чтобы не суметь от тебя уйти.
- Ноги твои мне еще в хозяйстве пригодятся, землю родную возделывать.
Заречнов представил себе вспаханные поля, запах сырой бороны, цветы на могилке матери, вкус парного молока и свежего хлеба, шум берез и голоса полевых птиц. Вот она истинная жизнь! Ради чего он отрекся от нее? Горите театры!
Петр Вячеславович нащупал в кармане серьги, вытащил их и передал жене. Она взяла реликвию мужа и, облегченно вздохнув, надежно спрятала ее в сумку. Встав из-за стола, он решительно раздавил вылезшую из укрытия мокрицу.
- Иди на вокзал, - произнес он, уверенный в своем решении. – Вещей у меня немного.
Когда Заречнов вышел на улицу, был серый вечер. Небо затянула сплошная темная туча, людей почти не было видно.
«Идеальное освещение! – подумал Петр Вячеславович, глядя как ночь распространяет свою темноту на город. – Снимаем настоящее кино! В главной роли Петя Огуреев! Камера, мотор!»
Несмотря на холодный ветер, Петр Вячеславович распахнул пальто и со всех ног побежал домой. Его охватила совершенно мальчишеская удаль. Около моста он поднял в воздух стаю голубей и побежал за ними. Там, на другом берегу его поджидают Сивка и рябой Сашка. Ох и дадут же они ему таску! Мама будет ругаться, умолять прекратить драться с соседскими мальчишками, а потом промоет раны. Мама, дорогая, добрая мама!
Сердце, увы, не спрашивает нас когда ему остановиться. Почувствовав, что оно больше не бьется, беглец неожиданно понял, что такое поэзия.
Едва получив свидетельство о смерти мужа, Мария Петровна зарегистрировала брак с Толубеевым, взяв его фамилию. Ее дочь по сей день продолжает играть в криминальных драмах отчима.
Вторая жена патриарха советского кинематографа по-прежнему живет в родной деревне. Хозяйство у нее уменьшилось, силы уже не те. К тому же теперь приходится ухаживать за двумя могилами, благо находятся они рядом и на другой конец кладбища ходить не надо.