Дыхание жизни

Бык взревел и забил копытами. Комья земли, смешиваясь с вырванной травой, яростно, словно снаряды, полетели в разные стороны. Горстка женщин, детей и стариков во главе с председателем стояла поодаль. Кузьмич, колхозный пастух, потирал зашибленный зверем бок.
- Да…, - как-то неуверенно протянул председатель и затеребил пустой рукав гимнастерки, - Алексеевну звать надо. На неё одна надежда.
- Ты что, Петрович, горе у бабы, ей вчера похоронку принесли. – Перекрестилась, стоявшая рядом, Авдотья, у которой и муж, и оба сына ушли на фронт в первые дни войны, но страшная весть, притаившаяся на клочке бумаги, пока обходила её дом стороной. – Одна она теперь с малой осталась, нельзя её трогать, грех.
- Район от нас подводы на карьер требует, сама знаешь, лошадей осталось мало, в разнарядку не укладываемся, придётся снова быков запрягать. А горе…, - инвалид поперхнулся и хрипло продолжил, - оно у нас теперь одно на всех, накрыло вдовьим покрывалом всю страну, - председатель замолк и, откашлявшись, прочистил горло, - токмо и жизнь у нас одна, и цель для всех единственная: «Гнать поганую нечисть со своей земли». И некогда сегодня поодиночке оплакивать свои утраты, потом, опосля Победы, за всех выплачемся. Минька, давай быстро сбегай.

Долговязый паренек, лет шестнадцати, смешно вскидывая коленки, помчался в сторону деревни.
- Тётя Жень, тётя Жень! – вскоре закричал он около покосившейся избёнки. – Председатель зовёт.
Скрипнула дверь, и в проёме показалась пожилая женщина, она замахала на Миньку руками и зашептала:
- Иди, иди отседа! Не пойдёт она.
Паренёк замотал головой и поднялся на крыльцо, пытаясь отодвинуть дородную бабку в сторону и протиснуться в сени. Они недолго поприпирались, и победившая молодость вкатилась в горницу.
- Тёть…, - он замер, наткнувшись взглядом на худенькую, тоненькую женщину, почти девочку, почерневшую от горя и застывшую на лавке под образами.
Рядом по полу ползала маленькая дочка в задравшейся рубашонке, она обиженно гукала, заваливаясь на бок, но тут же снова вставала на четвереньки и продолжала бесконечный путь по горнице. У неё была своя жизнь, и в ней не было места страшной вести о том, что папки у малышки больше нет.  И никогда не доведётся ей покачаться у него на ноге или взлететь высоко к облакам, подброшенной сильными, заботливыми отцовскими руками.
- Всю ночь так и не шелохнулась. Как извещение прочитала, ни слезинки не проронила. Обмерла и всё. – Всхлипнула старушка, утирая передником глаза.
 – Тётя Жень, Лоскит лютует, снова никому не дается. Кузьмича чуть на рога не поднял, - упрямо прошептали мальчишеские губы, - а подводы уже готовы, ехать пора…
- Говорят тебе, не пойдёт она, сами как-нибудь управитесь…
- Баба Шур, присмотрите за Райчонком? – послышался тихий голос. Женщина, наклонившись, подняла и прижала к себе малышку, затем выпрямилась и передала девочку старушке, а сама, как автомат, направилась к печке. Там на шестке взяла из чугунка несколько сваренных в кожуре картофелин и, не оглядываясь, вышла из дома.
- Вещи-то возьми, там, в сенях под лавкой мешок лежит, - целуя кроху в макушку, проворчала бабка Миньке.

Женя зашагала по дорожке в сторону поля, где, как правило, пасся Лоскит, племенной колхозный бык, здоровенная, упрямая и гордая скотина, которая ни в какую не давала надеть на себя ярмо.
- Алексеевна, - бросился навстречу председатель. Это он привёз ее в деревню около года назад, когда недалеко от станции фашисты разбомбили эшелон, следующий в эвакуацию. Тогда-то Семён Петрович и подобрал среди дыма, огня, перевёрнутых вагонов и искореженных тел эту девочку с огромными глазищами, которая прижимала к себе свёрток с грудным младенцем. Баба Шура, одинокая старушка, сразу забрала их к себе и стала для молодой женщины ангелом хранителем. Там, при налёте Женя потеряла родителей, вчера она осталась без мужа…, - выручай!

И Алексеевна, выросшая в городе, маленькая женщина росточком не выше полутораметров, всего-то двадцати лет от роду, ни на кого не глядя, решительно направилась в сторону рогатого чудовища. Лоскит угрожающе нацелил на неё лобастую голову, заревел и снова забил копытом, взрывая землю.  Вокруг него и так уже образовалась достаточно глубокая яма.
- Лоскитушка, мальчик мой! Бычок мой маленький, смотри, что я тебе принесла, - нараспев заговорила Женя, протягивая в руке угощение. Заслышав ласковый голос, многопудовое чудище сменило зловещий рёв, на протяжное грустное мычание и потянулось влажным носом, в котором покачивалось кольцо, в сторону своей любимицы. Никто в деревне не мог понять, как этой хрупкой, словно фарфоровая статуэтка, женщине удавалось смирить грозного племенного красавца. Но так уж повелось последнее время, если требовалось запрячь для работ Лоскита, всегда посылали за ней. И она, что-то нашептывая ему на ухо, поглаживая мохнатую рогатую голову, угощая то картофелиной, то морковкой или кусочком хлебушка, вела эту громадину на хоздвор, где и впрягала в телегу.
Вот и теперь Лоскит, обиженно посапывая, брёл в общей веренице подвод, сзади шагал молодой бычок Чубарик, его Женя тоже прикармливала и баловала. На Чубарике обычно выезжал на работы Минька. Он всегда был рядом с Женей, тянулся к ней. Она была городская, и часто рассказывала много интересного и необычного. Ну, а Минька помогал ей в нелегком крестьянском труде.

Наконец показался песчаный карьер. Теперь оставалась только тяжёлая монотонная работа: нагребать песок в мешки, складывать на телеги и отвозить в сторону станции. Лопата за лопатой, мешок за мешком, подвода за подводой и так с утра до позднего вечера. Люди валились с ног, женщины, дети, старики не щадили себя и трудились на износ. Только так они могли помочь своим мужьям и отцам, сыновьям и братьям,  проливавшим кровь, где-то за тысячи километров от этой песчаной ямы. Женя гребла и гребла струившийся, словно вода, песок. Усталость притупляла боль, которая мешала жить и дышать. «Не думать! Не вспоминать! Не плакать!» - словно молитву повторяла она про себя эти три фразы и копала, таскала мешки и гнала вперёд своего «скакуна».

- А-а-а-а-а!!!!! Обвал! Засыпало! Ребят завалило! – выдернул её из сомнамбулического состояния истошный голос.
Случилось самое ужасное в карьере, мягкий сухой песок, обрушился на головы землекопов, и похоронил под своей массой двух ребятишек. Женя кинулась туда и яростно заработала руками, отгребая эту непослушную желтоватую массу. Рыли молча, быстро, остервенело. Лопаты применять боялись, можно было поранить мальчишек. Время неумолимо стучало в висках, отсчитывая с каждым ударом сердца, страшные секунды. Вот вытащили первого мальчишку - живой! Копать, копать, не переставая, не взирая на расцарапанные в кровь пальцы. Там остался ещё один…. Показалась рука, нога…, не дышит, не успели….
- Кончился Мишка, - просипел старческий голос!

«Мишка!» - это имя ударило Женю в самое сердце.
«Миша! Муж! Любимый, единственный! Я спасу тебя! Не отдам никому: ни войне, ни смерти!» -она растолкала всех, упала перед бездыханным телом на колени, смахнула с дорогого лица песок и припала губами к его рту. Вдох сильный, резкий. Вспомнила занятия по санитарной подготовке, которые проходили в техникуме. Зажала ему нос и снова вдохнула, вкладывая в этот вдох  жизненную силу, снова и снова, и ещё раз, и ещё. Тоненькими, как веточки руками, она надавливала на его грудь. Раз, два, три! И снова вдох! Раз, два, три….
«Не отдам, НЕ ОТДАМ!» -  стучало в голове.
- Давай дочка, давай. Да, расступитесь! Дайте воздуха! – словно во сне доносились до нее голоса.
«ЖИВИ, ЖИВИ ЖЕ!!!» - умоляла она любимого и вдувала в его лёгкие силу своей беззаветной любви…
Когда женщина почти отчаялась, он вдруг дрогнул едва заметно и сделал слабый самостоятельный глоток воздуха.
- Живой, братцы! Минька - живой! – При этих словах Женя очнулась, взглянула на  землистое лицо, на которое робко возвращался  румянец, отпрянула от спасённого паренька и, словно обезумев, завыла…, обречённо, дико, по-вдовьи…

Через год Минька ушёл на фронт, приписав себе лишний год. Ни одна пуля не коснулась его, ни один снаряд не разорвался рядом. Его хранила искра жизни, которую вдохнула в него нежная, хрупкая, тоненькая молодая женщина, вступив в неравную схватку с самой смертью.

С тех пор прошло много лет. Годы постепенно стирают людскую память, но эти грозные, страшные, трагические военные дни дОлжно помнить. Ибо, если забудем, они вернутся в нашу жизнь. Безжалостно ворвутся в наши дома, круша, ломая и уничтожая всё на своем пути: любовь, судьбы, детские улыбки, покой стариков…, красоту дарованного людям МИРА.